Текст книги "Любовь сквозь годы"
Автор книги: Рут Харрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
8
Апрель был жестокий месяц. Казалось, мир пошатнулся. И жизнь Барбары Розер – тоже.
То ли планеты изменили траектории, то ли стала одерживать верх человеческая глупость, но в воздухе витали смерть, разрушение и опустошение, но не начало и не созидание.
Апрель был жестокий месяц – Барбара узнала, что Нат Баум ведет двойную жизнь и в этой жизни ей принадлежит лишь меньшая часть.
Правда всплыла, когда в третий раз Нат нарушил свое обещание провести уик-энд в Полинге и познакомиться с детьми и матерью Барбары. Когда Барбара обратила его внимание, что это уже третья отсрочка, он внезапно разозлился и обвинил ее, что она ведет всему счет.
Барбара понимала, что у Ната есть причины нервничать. Она и сама очень нервничала, когда собиралась сообщить детям эту новость. Но она все же сделала это. И в действительности все оказалось не так страшно, как она воображала.
Обо всем этом она сказала Нату.
– Правда, все не так уж плохо, – сказала Барбара. – Давай поедем на выходные и сбросим этот груз.
– Я не могу, – ответил Нат. – На эти выходные я не смогу выбраться.
– Но почему? Ты ведь раньше мог. – Раньше он то и дело выкраивал выходные. Страстные отрезки любви, которые были лишь слаще от того, что они были украдены. – Причем еще до того, как ты сказал жене, – добавила Барбара.
Нат посмотрел на нее и спокойно произнес:
– Барбара, я ничего ей не сказал. Она еще не знает.
Немота. Боль. Унижение. Ярость, огонь и бессилие.
Чувства захлестнули Барбару подобно цепной реакции ядерного взрыва.
Она обрушила на него полный набор ругательств, какие только смогла припомнить. Она обвинила его во всех преступлениях, какие могли прийти ей на ум. Один флакон «Джой» – «самых роскошных духов на свете», – из подаренных им, она запустила в огромное зеркало в прихожей, расколотив и духи и зеркало ценой в девятьсот долларов.
Нат позволил ей выпустить свой гнев наружу. Когда Барбара обессилела и безвольно опустилась на край дивана, он заключил ее в свои объятия, и она, после минутного протеста, притихла у него на груди.
– Но я скажу ей, – сказал Нат. – Только дай мне время.
И она согласилась. Она слишком любила его, слишком была в его власти, чтобы выбирать. Она зашла так далеко, что не могла повернуть назад. Она уже взяла на себя обязательство.
В тот вечер они занимались любовью неумело, как шестнадцатилетние.
На следующее утро, проснувшись, Барбара ощутила запах духов «Джой», который наполнил всю квартиру. До конца дней этот запах будет ассоциироваться у нее с предательством.
Барбара заставляла себя не задавать Нату вопросов. Всякий раз, когда она хотела узнать, сказал он жене или нет, она прикусывала язык. Она проявляла чудеса самообладания; но к концу этого нескончаемого апреля она больше не могла сдерживать себя и спросила его, поговорил ли он уже с Эвелин.
– Дело не только в Эвелин, – ответил Нат. – Есть еще и Джой.
Об этом Барбара не подумала. Значит, у нее два врага: жена и дочь. Ей не приходило в голову, что с мнением дочери тоже надо будет считаться. Барбара знала, что Джой уже почти двадцать лет, и она живет самостоятельно. Какое ей дело до того, на ком хочет жениться ее отец? У нее своя жизнь. Разве нет?
– Оставь Джой в покое, – сказал Нат. В его голосе звучало предостережение.
– Я не имела в виду…
– Не дави на меня, – сказал он.
– Хорошо, – ответила она и прекратила разговор.
Барбара не собиралась давить на него. Она не собиралась выводить его из себя. Когда Нат злился, он всегда удалялся от нее, исчезал на несколько дней и даже не звонил. Она не могла остаться без него, поэтому перестала настаивать.
Барбара не знала, что ей предпринять, и в конечном счете сделала худшее из всего: она ничего не стала предпринимать.
Дело сдвинулось с мертвой точки в конце мая, на ужине в Дубовом зале ресторана «Плаза».
Они уже съели горячее, она – телятину, он – бифштекс, и Нат заказал вторую бутылку вина. Оба были немного навеселе.
– Нат, давай прекратим эти игры. Я хочу за тебя замуж, ты хочешь на мне жениться. Наберись храбрости и скажи об этом жене. На это уйдет всего несколько минут. – Барбара ненавидела себя за умоляющий тон, но справиться с собой была не в силах.
Нат потягивал вино из бокала, ерзал и не глядел на нее.
– Ну, пожалуйста, Нат, не заставляй меня упрашивать. Это унизительно.
– Тогда не упрашивай.
– Я не упрашиваю. Я прошу. – Упрашивать – значит становиться уличной попрошайкой, просить – оставаться на равных. Со всей нежностью она отняла его руку от бокала, взяла ее в свои и поцеловала один за другим каждый палец. Как только она закончила, Нат убрал руку и сделал еще глоток. Он все еще не произнес ни слова. Он вынуждал ее делать всю работу самой. Все до конца.
– Если ты не сделаешь этого, это сделаю я, – заявила Барбара. – Я напишу ей письмо. На моей почтовой бумаге, которую ты заказывал у Тиффани. На ней написано: «Миссис Натан Баум». – Идея ей понравилась. Как это она раньше не додумалась? Она стала сочинять письмо. – «Дорогая миссис Баум», – начала она, но затем передумала: – Или лучше – «Дорогая Эвелин»?
Нат осушил бокал и сразу же налил себе еще, опередив официанта.
Внезапно, двигаясь так быстро, что никто в зале ничего не заметил, Нат схватил пустой бокал Барбары, разбил его о край тяжелой пепельницы и поднес острый край прямо к ее лицу.
– Заткнись! – Он говорил сквозь зубы, и на какую-то долю секунды Барбару охватил физический страх. Они уставились друг на друга в ужасе перед тем, до чего они дошли, – и через минуту все было позади. Нат ухмыльнулся, положил осколки в пепельницу и попросил официанта убрать их.
– Маленькое недоразумение, – сказал он.
Когда официант удалился, Нат пересел на банкетку ближе к Барбаре, наклонился к ней, и она придвинулась к нему в знак того, что все в порядке. Свободной рукой он полез в карман и достал оттуда монетку. Он протянул ее Барбаре.
Она не сразу его поняла.
Затем она взяла монету, и они молча, как старые конспираторы, направились к телефонным кабинам. Они все были свободны, и Барбара выбрала ту, что подальше от дверей. Она опустила монету в щель и услышала гудок. Посмотрев на Ната, она протянула ему трубку.
– Хотя бы набери номер, – попросила она.
Нат набрал семь цифр. Когда раздались гудки, он вернул трубку Барбаре, и сейчас же в трубке послышался голос Эвелин:
– Алло!
– Алло, миссис Баум?
– Да.
– Это Барбара Розер. Мы тут с вашим мужем, и нам надо вам кое-что сказать…
Часть третья
СОРОКОВЫЕ
ЖЕНЩИНА ТРАДИЦИОННОГО ТИПА
Я хочу быть женой и матерью. Разве не об этом мечтает каждая женщина?
Эвелин Баум, июнь 1946 года
1
– Нат хочет развестись с вами, – произнес голос на другом конце провода. Когда ответа не последовало, продолжил: – Он хочет жениться на мне.
Это был мягкий голос уверенной в себе женщины.
– Кто?.. – начала было Эвелин, но затем передумала: у нее не было никакого желания выслушивать свою собеседницу. Не дожидаясь, пока голос заговорит вновь, она повесила трубку бледно-голубого телефона, стоявшего рядом на ночном столике. Ей всегда нравился этот цвет, нравилось, как он сочетается с бело-голубым узором обоев и всем убранством спальни квартиры Баумов. Все говорили, что у Эвелин прекрасный вкус и что она могла бы стать незаурядным дизайнером. Ей всегда льстило это. Она относилась к числу тех не избалованных вниманием женщин, которые бережно хранят в памяти все адресованные им комплименты и вспоминают их в трудные минуты для поддержания духа. Но сейчас и это ей не помогло. Она заплакала и потянулась за носовым платком.
Хотя было только половина десятого, Эвелин Баум уже лежала в постели. Она не была больна, но в последние несколько лет, когда Джой уже не жила здесь, а Нат частенько отсутствовал, она устраивала себе ранний обед – омлет и салат или же баранью отбивную и немного шпината – принимала не торопясь ванну и ложилась с книгой в постель. Эвелин Баум была одной из постоянных клиенток самых модных книжных лавок и покупала все новинки по мере их поступления, прочитывая по четыре-пять книг в неделю. Они были ее наркотиком.
Когда Эвелин потянулась за платком, книга, которую она читала, соскользнула с ее колен, и она подняла ее, пытаясь опять погрузиться в повествование и потеряться в жизни и переживаниях другой женщины. Речь шла о шпионских приключениях, где героиня попадала в сложные ситуации, ее преследовали секретные агенты, но Эвелин никак не могла запомнить, кто на кого работал, кто был двойным агентом и кто – человеком ЦРУ.
Эвелин пыталась вникнуть в сюжет. Ей не хотелось думать о телефонном звонке. Последние десять лет ей удавалось не думать о своих отношениях с Натом.
Действительно, где сейчас он? Кто его развлекает? Вероятно, секретарши и стюардессы. Молоденькие, с длинными, прямыми, как у Джой, волосами. Сексуально свободные, принимающие противозачаточные таблетки и не боящиеся забеременеть. Все эти девочки всегда расположены приятно провести время или остаться на ночь, не испытывая наутро никаких угрызений совести и никогда не вспоминающие о жене, проводящей время наедине с хорошей книгой.
Эвелин отдавала себе отчет в том, что Нат вел себя нечестно по отношению к ней. Он никогда не считал нужным отрицать это и никогда не говорил Эвелин, что чем-то отличается от своих друзей. А они любили посидеть за обеденным столом Эвелин и похвастаться своими победами, вечеринками в городе и прелестями своих двадцатилетних цыпочек. Они шутили, смеялись, щеголяли друг перед другом своими похождениями и льстили Эвелин, доверяя ей самые пикантные подробности.
Эвелин все это хорошо знала. Знала, что все друзья Ната – богатые и удачливые биржевые маклеры, адвокаты, страховые агенты и служащие рекламных агентств – изменяли своим женам.
Да, Эвелин обо всем знала. Все это было, по ее мнению, ребяческими и, в сущности, безвредными забавами. Однако Эвелин никогда не думала о том, что и Нат делал то же самое. Она никогда не рисовала себе картинок, представляя его в тесной кровати грязной квартиры целующим открытым влажным ртом какую-нибудь девчонку. И она никогда не думала о том, что густые, липкие от пота волосы на его груди могут прижиматься к чьему-то, еще совсем молодому телу.
Итак, Нат ей изменял. Эвелин знала об этом. Но она делала все, чтобы подавить это знание, спрятать его в самом потаенном уголке своей души. Она неоднократно принимала его оправдания, когда он, полупьяный, с пустыми глазами, в три часа ночи возвращался домой. Она ничего не спрашивала у него, боясь его гнева и ссоры. Она мирилась с этим. Когда жены стареют, мужья начинают им изменять.
Но это была лишь крошечная, не имеющая значения часть существования Ната. Она не имела ничего общего с его реальной жизнью. Этим маленьким шалостям, этим секретаршам и стюардессам не было места в цитадели, воздвигнутой Эвелин вокруг себя и своей семейной жизни.
Сейчас же Эвелин согнулась, словно от боли, и книга «Зальцбургские связи» опять с шумом упала на ковер. На этот раз это не было шалостью, обычным ночным времяпрепровождением, которое было бы объяснено очередной выдумкой. Их крепость, построенная на фундаменте лжи, начинала рушиться.
2
В 1945 году на одной из вечеринок Эвелин Эдвардс встретила Ната Баума.
Это случилось в октябре в одну из пятниц в аудитории Бриаклифского колледжа, где училась девятнадцатилетняя Эвелин Эдвардс и куда двадцатипятилетний Нат Баум, только что надевший вновь гражданское платье, пришел, чтобы пообщаться с девушками, которые привлекали его больше всего; а ему нравились девушки с достатком и положением.
– У нас будут прекрасные дети, – это были первые слова, произнесенные красивым, с непринужденными манерами парнем, который вклинился между ней и Эрни Кауфманом.
Эвелин покраснела. Она не привыкла общаться с незнакомыми парнями и не знала, как себя вести. Эвелин была польщена и одновременно растеряна, хотя по стандартам сороковых годов она была привлекательной, эффектной девушкой, типичной американкой. Ее родители сменили фамилию Эпштейн на Эдвардс. Они исправили Эвелин зубы и нос и выпрямили ей волосы, чтобы она могла носить прическу «паж» с косым пробором, как это делали тогда девушки из знатных семей. Эвелин была очень хороша в модном красно-зеленом шерстяном платье с короткими рукавами и глубоким декольте. На ногах у нее были маленькие золотистые бальные туфельки. При этом она оставалась по-прежнему Эвелин Эпштейн, скромной и застенчивой девушкой, желавшей нравиться, но боящейся показаться надоедливой, со слегка вздернутым носиком и волосами, которые начинали виться, едва она попадала под дождь.
– Где находится ваша школа? – спросила Эвелин, чувствуя всю неуместность вопроса и смущение от своей неловкости.
– В Колумбии, – усмехнулся он и притянул ее ближе к себе так, что она, сама того не желая, прижалась к нему своими маленькими девическими грудями. Ей стало не по себе. Ощущение неловкости усилилось еще больше, когда он прикоснулся к ней своей щекой. Она попыталась отстраниться от него, тогда он взял ее руку и обнял так, как этого хотелось ему. Они продолжали танцевать щека к щеке.
– На чем вы специализируетесь? – Она подумала, что лучше было бы помолчать, чтобы не наговорить несуразностей.
– Тсс! – сказал он, и ей не оставалось ничего иного, как слушать звучащую мелодию, интимные и романтические слова которой как бы приближали ее еще больше к этому красивому мужчине, чье имя продолжало оставаться для нее неизвестным, и рождали в ее смятенной душе какие-то волнующие теплые чувства.
– У нас будет мальчик и девочка, – сказал он. – Два ребенка– это замечательно, правда?
– О, нет, – машинально ответила Эвелин, опьяненная неожиданной близостью. – Мне хотелось бы иметь большую семью.
– Ладно, – сказал он. – У нас будет два мальчика и две девочки. Тебя бы это устроило? Главное, чтобы ты была довольна.
Она не успела ничего ответить, как вновь появился Эрни, вклинившись между ней и незнакомцем, хотя разбивать пару повторно было совсем не по правилам. Зазвучала новая песня «Если бы я вас любил», и Эвелин, танцевавшая теперь с Эрни, благодарила Господа за то, что ей не пришлось танцевать под эту нежную лирическую мелодию с удивительным незнакомцем, и в то же время она не могла не вспоминать о том, как ей было хорошо в его руках и как приятно было ощущать его щеку около своей. Она подумала о том, сколько ему лет. По меньшей мере двадцать четыре года, и она была уверена, что он воевал. Ходил ли он в плавание? Был ли он ранен? Есть ли у него медали и ордена? Если их несколько, то это называется фруктовым салатом. Так интересно, есть у него фруктовый салат? Она попыталась представить себе его в военном мундире Он, наверное, был офицером. Она не сомневалась в этом. Он был такой самонадеянный и уверенный в себе
Эрни танцевал степенно и плавно, скромно держа Эвелин на расстоянии. Они выросли вместе в Ист-Ориндже, в Нью-Джерси. Семьи Кауфманов и Эдвардсов с уважением относились друг к другу и предполагали, что юные Эвелин и Эрни вскоре поженятся. Поэтому они предоставили детям свободы больше, чем они бы это сделали в любом другом случае, будучи достаточно консервативными людьми, неодобрительно относящимися ко всем вывертам молодежи. Оторванность от старых традиций, поспешные браки, двухдневные медовые месяцы, семимесячные дети и многое другое приводило их в ужас.
Когда зазвучала следующая мелодия, Эрни, как обычно, повел Эвелин к складным стульям в конце танцевального зала.
– Ох уж мне эти быстрые танцы! – Он пожал плечами и пошел в бар за пуншем.
Внезапно незнакомец появился вновь. Он протянул руку Эвелин, но та отрицательно покачала головой.
– Я не умею танцевать линду, – сказала она.
– А я умею и тебя научу, – он взял ее за руки и потянул за собой.
«В самом деле, – подумала Эвелин, вновь заливаясь румянцем, – я, наверное, слишком смущаюсь». Она стала нервно поправлять свое декольте, вдруг испугавшись, что станет видна бретелька ее комбинации. Он отвел ее руку.
– Не волнуйся, ничего не видно
Эвелин очень хотелось, чтобы Эрни вернулся скорее. Она еще никогда не чувствовала себя такой сконфуженной, как сейчас, когда рядом с ней был настойчивый мужчина, который даже не постеснялся заговорить о ее нижнем белье.
– Пойдем, – сказал он. – Я научу тебя танцевать линду. Ты же не хочешь, чтобы наши дети думали про нас, что мы старомодные. – И он сделал при этом выразительный жест.
– А вот и Эрни с пуншем.
– Тем более надо идти танцевать. – Он мягко потянул Эвелин к центру зала, приглашая следовать за ним и ничего не бояться, затем обвил левой рукой талию девушки, прижав ее к себе, и они начали танцевать.
Все парни были в темных строгих костюмах с галстуками, и Эвелин было немного не по себе от того, что ее партнер – Нат Баум – был одет ярко, как джазист. На нем были просторные брюки и двубортный пиджак с широкими открытыми лацканами, рубашка цвета лаванды великолепно сочеталась с этим нарядом. Ничего подобного Эвелин раньше ни на ком не видела. Это еще более усиливало ощущение необычности, и она почувствовала себя еще более взволнованной, когда зазвучала следующая мелодия и Нат Баум прижал ее к себе еще теснее.
Эвелин хотелось, чтобы этот танец никогда не кончался, а когда пришел черед снова танцевать с Эрни, она поняла, что старый друг уже не волнует ее и что ее сердце занял другой человек. Напрасно она весь оставшийся вечер пыталась отыскать глазами своего таинственного незнакомца.
Так и не увидев его до конца вечера, она подумала, что он уже с другой, более подходящей для него девушкой. Они, может быть, где-то в парке целуются по-французски. Эрни как-то склонял ее к этому, но Эвелин находила тогда это занятие отвратительным и негигиеничным. «Никогда не знаешь, к чему в конечном итоге это может привести», – говорила она Эрни, и он покорно соглашался с ее объяснениями, ограничиваясь целомудренными поцелуями. «А может, поцелуи по-французски и не так отвратительны, как мне всегда казалось?» – спрашивала она себя сейчас, прикидывая, как бы это выглядело с Натом Баумом. И вдруг Эвелин поймала себя на том, что она достаточно смела в своих мыслях и уже готова делать то, о чем раньше и речи быть не могло.
Эвелин мечтала, чтобы Нат Баум позвонил ей. Она исписала его именем целый блокнотик и даже занесла его в книжечку с адресами, которую хранила в своем кошельке. И сделала она это лишь для того, чтобы полюбоваться, как это будет выглядеть. Свой секрет она хранила, как зеницу ока, и заглядывала в книжечку только тогда, когда, уединившись, была полностью уверена, что никто из штата не нарушит ее покой. Это составляло для нее особое удовольствие.
Однажды на уроке английской литературы, пока учительница занудно рассказывала о символических параллелях между тремя ведьмами из «Леди Макбет» и тремя сестрами из «Короля Лира», Эвелин написала печатными буквами на титульном листе книги из собрания сочинений Шекспира имя Ната Баума, а внизу, отступив немного, и свое собственное. Она пересчитала гласные буквы в их именах – выходило семь. Семь. Значит, это была судьба: Нату и ей было суждено влюбиться друг в друга. Затем она подсчитала все согласные буквы. Их было тринадцать. Число тринадцать приносит несчастье, – значит, она никогда не увидит его снова.
Настроение Эвелин было столь же противоречиво, сколь противоречивы были числовые предзнаменования. Иногда целыми вечерами она просиживала в своей комнате только для того, чтобы, если позвонит Нат, сразу подойти к телефону. Иногда же наоборот– она уходила играть в бридж к своим подругам, никого не предупредив о том, в какой комнате она находится. «Если он позвонит, – думала она, – ему скажут, что меня нет, и он, может быть, захочет узнать, с кем я ушла, и будет ревновать».
Информация о телефонных звонках обычно вывешивалась на доске объявлений около комнаты воспитательницы, этажом ниже спальни Эвелин. По мере того как проходили дни, смотреть на доску стало для Эвелин настоящим мучением. Ее сердце колотилось всякий раз, когда выяснялось, что ей кто-то звонил, но оказывалось, что это или ее мать, или Эрни. И Эвелин с еще бьющимся сердцем тащилась два лестничных марша назад, расстроенная и разочарованная. Она начала загадывать: если у нее хватит силы воли не заглядывать на доску объявлений до шести вечера, то судьба вознаградит ее сообщением о звонке мистера Баума.
Ничто не срабатывало. Господь Бог был безучастен к ее мольбам и обетам. Тогда Эвелин сделала попытку забыть о Нате Бауме, но упрямые чувства не пожелали подчиниться воле. Девушка была не в состоянии понять, как столь короткое знакомство могло произвести на нее такое сильное впечатление. Эвелин удивлялась самой себе и считала, что у нее невроз, правда, точно не представляя, что это такое. И сколько бы она ни уговаривала себя выбросить все из головы, мысли о его необычном костюме, манерах, о том, как они танцевали, прижавшись щека к щеке, упрямо лезли ей в голову. А он все не звонил. И если бы Эвелин даже знала, как связаться с ним, она не посмела бы сделать первый шаг. К Дню Благодарения Нат Баум казался ей далеким и недоступным, как кинозвезда.
День Благодарения, один из самых значительных американских праздников, традиционно широко отмечался в семье Эдвардсов.
Празднование Дня Благодарения в 1945 году было у Эдвардсов особенно торжественным по двум причинам. Первая заключалась в том, что кончилась война, и домой целым и невредимым вернулся старший брат Эвелин – Пит, который служил на Гавайях и который в глаза не видел настоящего сражения. По приезде он начал ежедневно посещать отцовский офис с целью войти в дело. Это было традицией. Так же поступал и сам Саймон, когда был жив его отец. Второй не менее важной причиной было то, что семьи Эдвардсов и Кауфманов с нетерпением ждали объявления помолвки между Эвелин и Эрни.
Эрни в июне 1945 года должен был окончить юридическую школу и собирался идти работать в отцовскую адвокатскую фирму. Его свадьба с Эвелин была бы символическим актом, скрепляющим близкие деловые отношения между Эдвардсами и Кауфманами, приведшие к благополучию обе семьи, а первенец молодых мог бы стать завершением начатого круга.
Дня Благодарения ждали все, кроме Эвелин, которая знала, что потребуют от нее, и не представляла, как сказать «нет». Она не смогла бы огорчить своих родителей, и ей бы не хотелось расстраивать дядюшку Вальтера и тетушку Би, которых любила с самого детства. Девушка приходила в ужас от мысли, что ей придется ослушаться родных, но выходить замуж за Эрни все же не хотелось. Она уже не маленькая, ей девятнадцать лет, и она сама решит, кто ей подходит. Не зная, как объяснить самой себе, и боясь показаться смешной – как можно говорить о любви к человеку, которого она видела всего лишь один раз, – Эвелин чувствовала себя в эти выходные еще более вялой и подавленной, чем обычно.
Эрни и его родители приехали в четверг в половине третьего. Выпив за беседой хересу, они проследовали в гостиную, где их ждал обильный обед: индейка в клюквенном желе, сладкий картофель с фасолью, горячие бисквиты с соусом и наконец на десерт – мороженое. Все это подавалось служанкой-мулаткой, специально приехавшей сюда из Нью-Йорка, чтобы в выходные помочь матери Эвелин по хозяйству.
Говорили, как водится, и о делах, и о политике. Саймон и Вальтер рассуждали о том, как может отразиться на деле Саймона, занимавшегося импортом щетины, появление нейлона, все более широко использующегося при изготовлении дешевых зубных щеток. Они сошлись на том, что распространение синтетических изделий, несомненно, повлечет за собой уменьшение импорта наиболее дешевых сортов щетины, но рынок высококачественных товаров – щетины кабана, буйвола и ламы – скорее всего не пострадает. Затем они перешли к «новому и справедливому курсу», предложенному Трумэном, к мерам борьбы с послевоенной инфляцией и к черному рынку, зарождающемуся во всех сферах, начиная с пшеницы и кончая автомобилями.
Не обошли вниманием и широкие модные лацканы Пита, воскресив тем самым у Эвелин затухающие было болезненные воспоминания о Нате Бауме. И как раз в этот момент дядюшка Вальтер обнял ее и, ласково прижав к себе, спросил при всех о том, когда у молодых будет свадьба.
– Ну что, молодежь, давно пора оформить ваши отношения.
Высокий и худощавый дядюшка Вальтер был очень добрым человеком, но тем не менее Эвелин почему-то всегда уворачивалась от его поцелуев: его густые рыжие усы неприятно щекотали ей лицо.
– Мне бы хотелось видеть на твоем пальце сверкающий бриллиант.
Эвелин покраснела. Ей было неловко чувствовать себя в центре внимания. Ее мать, отец, Пит, тетушка Би, Эрни и дядюшка Вальтер – все смотрели на нее, ожидая, что она скажет. Наконец Фанни, мать Эвелин, дипломатично заметила:
– Давайте оставим их одних. Я думаю, что девушке было бы гораздо приятнее слышать предложение наедине.
– Ты, как всегда, права, – сказал ее муж. Саймон улыбнулся Эвелин, выведя ее тем самым из замешательства, в котором та продолжала пребывать. Он забывал о том, насколько чувствительна его дочь. Девушка была очень скромна и никогда не выказывала своих чувств. Но Саймон знал, насколько она ранима, и в душе ему очень импонировал сентиментальный характер дочери.
Саймон подошел к серванту и достал оттуда коробку с пятидесятицентовыми гаванскими сигарами, которые он берег для особых случаев, и передал ее Питу и Эрни, стараясь подчеркнуть равное отношение к двум молодым людям, один из которых был его сын, а другой – без пяти минут зять.
Когда они закурили, Саймон осмотрел большой, отполированный до блеска стол в стиле Шератон, который можно было раздвинуть и усадить много больше гостей, и остался доволен самим собой и жизнью, которую он сам создал. Саймон Эдвардс с оптимизмом смотрел в будущее. Он с нетерпением ждал того дня, когда Пит полностью возьмет дело в свои руки, а Эвелин счастливо выйдет замуж и нарожает ему внуков. Саймону нравилось быть отцом, и он уже предвосхищал удовольствие, которое будет получать, став дедушкой. Гости прошли опять в гостиную, куда должны были подать кофе.
– Пойдем покатаемся, – предложил Эрни.
Он взял отцовский «кадиллак», и они отправились к месту их обычных свиданий. Они остановились на проселочной дороге, ведущей на лесистый холм, – оттуда открывается великолепный вид на футбольное поле. Стадион был пуст. В этом году традиционная игра по случаю Дня Благодарения проходила в другом месте. Эрни обнял и поцеловал Эвелин, как он делал не раз во время предыдущих свиданий.
– Тебе не кажется, что отец прав? Насчет помолвки?
Эвелин ничего не ответила, и Эрни, волнуясь, продолжал:
– Мы могли бы объявить о нашей помолвке на Рождество и пожениться в июне, сразу же после того, как я закончу учебу. Папа пообещал, что мы проведем свой медовый месяц в Гаване. Это будет его свадебным подарком. – Этим приятным сообщением он решил закончить свое предложение.
Глядя на молчащую Эвелин, Эрни решил, что ее переполняют чувства. Он взял ее голову в свои руки и нежно прижал к груди, расценивая ее молчание как согласие. Но Эвелин вдруг высвободилась из его объятий, закрыла лицо руками и разрыдалась. Молодой человек совершенно растерялся, не зная, как себя вести.
Нет, она не могла сказать ему, что думала только о незнакомце, который говорил с ней о бретельке ее комбинации и о том, какие красивые дети у них будут.
Следующим воскресным днем Эвелин села на поезд, отходящий в Бриарклифф. Поезд был почти пустой, и все сиденья у окна были в полном распоряжении Эвелин. Проводник помог ей уложить чемоданчик на верхнюю полку, и она помахала рукой родителям, которые провожали ее.
Эвелин смотрела сквозь замутненное окно вагона. На душе у нее было скверно Она любила своих родителей, и ее молчание было равносильно лжи. Было очевидно, что родители с нетерпением ждали их помолвки, свадьбы, свадебного путешествия в Гавану и, конечно, последующих за всем этим внуков. Но у нее не хватило мужества признаться им в том, что она не любит Эрни, и они решили, что у дочери нет никаких возражений против их планов. Как можно было отплатить неискренностью людям, которые тебе во всем доверяют? Эвелин не привыкла обманывать и чувствовала себя сейчас ужасно. Она ненавидела себя за трусость и нерешительность.
Поезд наконец подошел к вокзалу и остановился у перрона. Эвелин вышла из вагона и села в стоявший неподалеку длинный черный лимузин, принадлежащий колледжу, где уделяли должное внимание своим ученицам, привыкшим жить в достатке и роскоши. Машина обычно привозила учениц на вокзал по пятницам, когда те разъезжались по домам, и возвращалась за ними в воскресенье.
Эвелин доехала до административного здания, куда она зашла отметиться о своем прибытии, и вышла через заднюю дверь к тропинке, ведущей к спальному корпусу. Переложив чемодан из правой руки в левую, девушка начала думать об Эрни. Она была с ним слишком жестока, не дав ему окончательного ответа и отказавшись пойти с ним в магазин подобрать кольцо. С ее стороны это было не упрямство, а скорее неловкость от того, что она отказывает ему, и страх, что никто другой больше не сделает ей предложение. Эвелин отдавала себе отчет в том, что мечты о Нате Бауме были и останутся только мечтами.
Эвелин прекрасно знала, что она не относится к той категории девушек, которые сводят мужчин с ума. Нет, наряды, балы, телефонные звонки, букеты и сборники стихов – все это предназначалось не для Эвелин. Она не принадлежала к той категории женщин, которые заключают и расторгают помолвки с такой же легкостью, как меняют перчатки, приобретают и возвращают обручальные кольца так, словно речь идет об игре в монополию.
Свернув на аллею, ведущую к ее корпусу, Эвелин подумала, что в это воскресенье, наверное, надо будет позвонить Эрни, договориться с ним о встрече, сходить наконец к Тиффани и выбрать кольца. Пора расставаться с мечтами и возвращаться на землю. Она уже стала обдумывать, что и как скажет Эрни. Ей нужно быть с ним веселой и приветливой. Главное – быть естественной.
Подойдя к дому, Эвелин поставила на землю чемодан. Двойная дубовая дверь была очень тяжелая, и она всегда открывала ее обеими руками. В тот момент, когда девушка нажала изо всех сил на массивную стальную щеколду, кто-то взял ее за руку, и она с удивлением обернулась.
– Я думаю, что, перед тем как у нас появятся дети, было бы неплохо немного познакомиться.
Да, это был Нат Баум. Он придержал тяжелую дверь, с тем чтобы Эвелин могла пройти, и занес ее чемодан в коридор.
– Я весь окоченел, ожидая тебя, – сказал Нат.
Эвелин посмотрела на его легкую куртку, и ей стало неловко от того, что она была одета в теплую бобровую шубку, которую получила в подарок от родителей по случаю окончания школы.
