Текст книги "Тевтонский крест"

Автор книги: Руслан Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 27

Зрители молчали. Подавлено, угрюмо, недоверчиво, недоуменно. Наконец, на ристалище ступил Освальд. Этот рефери Божьего Суда тоже выглядел озадаченным. Рыцарь больше не размахивал мечом, не тыкал острием в небо по поводу и без оного.

– Ты владеешь неведомым воинским искусством или боевой магией, Вацлав, – обратился Освальд к победителю. – Иначе трудно объяснить случившееся. Честно говоря, не знаю, справедливо ли зачесть победу, добытую таким образом. По законам Польской правды ответчик должен победить, орудуя палкой или мечом. А тут все закончилось какой-то трактирной дракой. Хотя с другой стороны…

Освальд повернулся к зрителям:

– Все видели, как Божье провидение вырвало этого человека из-под удара Збыслава?

– Видели! Видели! Видели!

– Все видели, как дубина Збыслава переломилась на Божьем Суде?

– Видели! Видели! Видели!

– Ты признан правым в этом споре, Вацлав! – гаркнул Освальд, – Я снимаю с тебя все обвинения!

– Безумно рад, – хмуро отозвался Бурцев.

Он шагнул мимо неподвижного Збыслава, прошел сквозь расступившуюся толпу. Направился к ручью, журчащему в ивняке. Смыть поскорее с себя пепел, пот и грязь, – вот о чем мечтал сейчас Бурцев.

– Погоди, Вацлав! – окликнул Освальд.

Ну, что еще? Бурцев оглянулся.

– Ни один ополченец не способен драться так, как дрался сегодня ты, – прищурил глаз добжинец.

– Божий Суд, – пожал плечами Бурцев.

– Ладно. Не желаешь говорить о себе – не надо. У меня здесь много таких, кто не любит говорить о своем прошлом.

– Тогда чего ты от меня хочешь, Освальд?

– Ты – прекрасный боец. Суд судом, но я-то знаю: Господь на ристалище помогает только тем, кто сам чего-то стоит.

– Ну и?

– Иди ко мне в оруженосцы, Вацлав.

– Вместо Збыслава?

– Вместе со Збысловом. Земельного надела я тебе пока не обещаю – сам остался без фамильного лена. Но веселой жизни, богатой добычи, славы, вина и еды от пуза – этого получишь сполна. Может быть, со временем сосватаем тебе и красотку в каком-нибудь ополье.

– Я подумаю. Насчет еды от пуза – это заманчиво.

Рыцарь хлопнул себя по лбу:

– Э, да ты, верно, голодный, а я с тобой тут разговоры разговариваю! Пойдем к костру, Вацлав. Поешь, а после все обсудим.

– Я грязный, как свинья. Негоже в таком виде за стол садиться. Сначала умыться бы, да переодеться.

– Чудак-человек! – удивился пан. – Говорит, что ополченец, а ведет себя как князь. Но коли желаешь – отмывайся. Распоряжусь подобрать тебе чистую одежду. Кстати, а где ты взял свое одеяние, Вацлав? Никогда не видел такого диковинного.

– Нашел, – уклончиво ответил Бурцев. – Кто-то бросил на дороге, а я подобрал.

После ледяной родниковой купели, Бурцев почувствовал себя человеком. Конечно, не помешали бы еще мыло с мочалкой, но здесь о такой роскоши лучше не мечтать.

Синий от холода он переоделся в развешанные на кустах непривычные, но относительно чистые тряпки. Влез в необъятные льняные портки и плотные узковатые штаны-шоссы. Надел грубую длинную – чуть не до колен – полотняную рубаху навыпуск с вышитым разрезом на груди. Застегнул распахнутый ворот парой деревянных пуговиц, опоясался шнуром с идиотскими кисточками.

Теплая шерстяная накидка – здесь ее называли котта – Освальд выделил ему из личного гардероба. Котта оказалась побогаче нижней одежды. А почти новый меховой жупан – тот вообще выглядел как подарок с барского плеча.

Надежные омоновские берцы Василий решил оставить при себе. Местная обувь – даже дорогие сафьяновые сапоги – не внушали доверия. Бурцев поправил на голове бесформенную мохнатую шапку, и глянул в зеркало луж. Ну, видок! Зато сухо, тепло и практично. Это главное. Что ж, теперь пора и потрапезничать. Приглашали ведь.

– Дорогу победителю Збыслава! – рявкнул Освальд, едва завидев Бурцева.

Сам усатый рыцарь, правда, ни на йоту не сдвинулся с почетного места возле кабаньей ноги. Зато партизаны, сгрудившиеся вокруг, шумно потеснились.

Бурцев присел справа от добжиньца. Слева возник оруженосец с распухшим ухом. Очухался уже? Бурцев напрягся. Но ничего… Збыслав дружелюбно оскалился, будто и не было между ними жестокого боя на палках. Улыбка жутковатая, но вроде искренняя. Наверное, с этим рубахой-парнем можно иметь дело. Бурцев улыбнулся в ответ. Збыслав передал ему кабанью кость с огромным куском мяса. Мясо! В животе заурчало…

Он помедлил ровно столько, сколько требовалось, чтобы осмотреться и составить представление о местном застольном этикете. Этикет отсутствовал напрочь. Из столовых приборов использовались только ножи и кинжалы. Да и то крайне редко. Ели все, даже благородный рыцарь Освальд Добжиньский, голыми руками, смачно слизывая стекавший за рукава жир.

Ну и славно! Бурцев вонзил зубы в кабанятину. Из-под прожаренной корки брызнул аппетитный сок. И не только. Гм, бифштекс с кровью по-старопольски. Ничего вкуснее он не едал!

Чья-то пятерня вдруг хлопнула по спине. Опять Збыслав!

– Меня еще никто не побеждал на ристалище, – гоготнул оруженосец, указывая на разбитое ухо с таким видом, словно это он завалил Бурцева в поединке. Причем завалил именно своим левым ухом. – А ты смог, Вацлав. Держи кулявку!

И протянул диковинный кубок без ножки.

М-да, забавная вещичка. Пока не опорожнишь полностью – не поставишь: кулявка тут же упадет, расплескав все содержимое. Бурцев осторожно отхлебнул жидкость золотисто-янтарного цвета. Очень даже ничего…

– Добрый мед – волынский! – Рот Збыслава вновь растянулся в неполнозубой улыбке. – За твою победу, ратник!

Каким-то образом здоровяк-оруженосец умудрялся прислуживать своему господину, болтать с Бурцевым и заглатывать при этом чудовищные куски жареного мяса, заливая пищу щедрым водопадом из кулявки полуторалитрового – никак не меньше – объема.

– Но, право слово, тебе повезло, Вацлав, что у меня сломалась дубина. А не то…

Он сделал еще один глоток, сытно срыгнул, оттер рукавом губы, продолжил:

– Вообще-то я палочные бои не шибко жалую. Дубинки – дело долгое, занудное. А вот попался бы ты мне в лесу, да под мачугу…

Збыслав мечтательно закатил глаза. Ни угрозы, ни ненависти, ни обиды за недавнее поражение на ристалище в его голосе Бурцев не уловил. Только грубоватое признание вояки со стажем в любви к привычному оружию.

– Под мачугу?

– Кистень по-нашему, – пояснил Освальд. – Неблагородное оружие, лиходейское. Збыслав сам-то из литвинов, а там многие мачугами бьются. Кто победнее, делает палицы-насеки из дуба и кремня: врезает в молодой дубок острые осколки, а когда камень намертво врастает в дерево, получается ослоп, от которого только добрые латы и спасут. Ну, а кто побогаче – те идут в бой на лошади, с мачугой-кистенем. Збыслав здорово приловчился к этой штуковине – любой доспех пробьет, любой череп сокрушит.

Вряд ли добжинец преувеличивал: Бурцев припомнил, как ловко обращался кривоногий громила со своим грузиком на цепи во время вчерашней стычки с воинами Якуба Одноухого.

– Пан Освальд дело говорит! – глубокомысленно изрек оруженосец. – Если бы мы с тобой на ристалище с мачугами вышли…

А,пожалуй, и хорошо, что не вышли, – решил Бурцев.

– Ну, хватит, Збыслав, – приказал рыцарь. – Оставь гостя в покое. Дай поесть человеку.

– Да я-то, собственно, и сыт уже, – признался Бурцев. – Спасибо за гостеприимство и угощение.

– Ну, а раз сыт, так ответь – согласен остаться у меня в оруженосцах? Все равно ведь вам с княжной дальше хода нет. Татары, мазовцы, куявцы, тевтоны – кто-нибудь обязательно схватит – только высуньтесь из леса. Агделайду увезут, а с тобой, Вацлав, церемониться точно не станут.

Бурцев задумался. Не так уж и неправ Освальд Добжиньский. Не лучше ли пересидеть в лесных трущобах, пока все не устаканится? Хотя спокойно сидеть здесь тоже, наверное, не придется. Партизанский лагерь – не санаторий-профилакторий, а выгнанный из собственного замка Освальд горит жаждой мести. Вопрос: стоит ли ввязываться в чужую вендетту? Или… Или не такая уж она и чужая, если направлена против тевтонов? И, если рассудить, – в защиту интересов Аделаиды, которая… да чего там!.. которая основательно уже обосновалась в его, Бурцева, сердце.

И потом… Рыцарский оруженосец – это ведь уже не бесправный кмет-землепашец. Более того, насколько представлял Бурцев обычаи этой эпохи, хороший оруженосец имеет неплохие шансы и сам со временем выбиться в благородные паны. А раз так… Аделаида однажды высказала сожаление по поводу отсутствия у него рыцарского титула. Даже намекнула, что не прочь связать свою судьбу с простым, бедным, незнатным, но – обязательно – рыцарем. Слова эти, правда, были сказаны в минуту отчаяния, но кто знает, кто знает…

– Княжна говорила, крестоносцы мечтают укрепиться в Малой Польше. Потому и намереваются выдать ее за Казимира Куявского, послушного воле ордена.

– Верно говорила, – кивнул Освальд, – смышленая девочка. Немецкие рыцари хотят утыкать своими замками всю Польшу. Мазовия, Куявия, Силезия и Великопольское княжество уже готовы принять орденских братьев на своих землях, а вот с Малой Польшей у магистра Конрада Тюрингского не заладилось. А тевтоны почему-то рвутся именно туда. Ума не приложу, с какой стати, но вотчина Лешко Белого для них оказалась важнее прочих польских княжеств.

Бурцев немного помедлил, прежде чем дать окончательный ответ.

– Хорошо, Освальд, я буду твоим оруженосцем и соглашусь биться на твоей стороне. Но только если княжна тоже согласится остаться здесь. Согласится добровольно, а не по принуждению.

– Вот как? – добжиньский рыцарь в раздумье смотрел на угли костра. – Что ж, Вацлав, будь по-твоему. Прямо сейчас и поговорим с Агделайдой. Збыслав, приведи княжну. Хотя, погоди-ка… Знаешь что… Тащи-ка сюда заодно и Яцека. Ну, того рыжего кмета, что свидетельствовал против Вацлава. За лжесвидетельство нужно отвечать.

Оруженосец осклабился и бросился выполнять поручение.

– Что ты задумал, Освальд?

– Устроим еще одно состязание. У тебя будет возможность поквитаться с обидчиком.

– Да ну его! – отмахнулся Бурцев. – Не хочу руки марать.

Разбираться с Яцеком ему, в самом деле, расхотелось совершено. Былая ненависть к рыжему щербатому и хитроглазому крестьянину как-то незаметно смылась вместе с грязью, осталась в сброшенной за кустами заскорузлой одежде, утихомирилась с насытившимся желудком, размякла и раздобрела под легким медовым хмельком.

– Чудной ты человек! Впрочем, коли сам отказываешься покарать мерзавцы, этим займется Збыслав. Его хлебом не корми и медом не пои – дай только на ристалище порезвиться. Вручим обоим по мачуге и… Думаю, надолго поединок не затянется.

– И это тоже будет Божий Суд по Польской Правде?

Брови Освальдасошлись к переносице:

– Нет, Вацлав, это будет мой суд, по моей правде. Яцек – лжец. А лжецов я не терплю.

Глава 28

Збыслав вернулся без Яцека. И без княжны. Зато зачем-то волочил к костру Богдана. Тащил прямо по земле – за шиворот. Лучник Богдан был напуган. А еще – пьян в дупель!

– Убегли! – выдохнул Збыслав. – Вместе убегли. И княжна, и рыжий!

Рывком – так что затрещал воротник прочного волчьего тулупа – он приподнял обессилевшего Богдана.

– Этого вот… – литвин-оруженосец сплюнул от омерзения, – дядька Адам оставил у шатера – княжну сторожить, а он…

– Так я ж не знал… – язык пьяному лучнику повиновался плохо, мысли увязали друг в друге, не успев толком оформиться в затуманенной алкоголем голове. – Я это… сидел… ну, стоял, то есть… А она… ну, а потом он… А я ж думал, что все взаправду… Раз пан Освальд приказал, разве мог я… Никак не мог… потому и не ослушался… и ушли… Я даже не понял… А оно так…

– Воды! – рявкнул Освальд. – Родниковой.

Сразу пять человек бросились выполнять приказание. Через пару минут у костра стояла огромная бадья.

По знаку рыцаря, Збыслав сунул Богдана головой в ледяную воду. Продержав его там чуть дольше, чем следовало, вытащил. Бедняга зашелся в кашле. Однако не успел лучник отдышаться толком, как Освальд снова повелительно махнул рукой. Збыслав окунул свою жертву снова.

Процедура отрезвления повторилась трижды. И, явно, пошла на пользу. Жалкий, мокрый и дрожащий от холода Богдан теперь владел языком гораздо лучше. Глаза молодого стрелка прояснились, содержимое черепной коробки, вероятно, тоже.

– Говори! – прошипел Освальд.

Богдан заговорил. Четко, кратко и, главное, честно.

Выполняя распоряжение Освальда, лучники дядьки Адама доставили княжне в шатер все, что могло ей пригодиться: одежду, дорогие ткани, мягкие подушки, теплые шкуры, жаренное мясо и прочую снедь. Даже снабдили небольшим бочонком медовухи и целым арсеналом серебряных кулявок – на выбор.

Княжна подаркам, однако, не обрадовалась. Сначала из шатра полетели звонкие кубки, потом – шкуры и скрученное в узлы тряпье. Напоследок выкатился, чуть не отдавив ногу дядьке Адаму, бочонок. Мясо, правда, прочую еду и кое-что из принесенных одежд Аделаида оставила, но ругалась долго и усердно.

Дядька Адам распорядился внести выброшенное добро обратно. Но не все. Медовуху, раз уж княжна побрезговала, лесные стрелки решили выпить сами. Дно у бочонка высадили тут же, но, как назло, именно в этот момент прозвучал клич о начале Божьего Суда. Помаявшись немного, лучники все же предпочли ристалищное зрелище хмельному меду. Охранять княжну оставили бедолагу-Богдана, которому строго-настрого запретили прикасаться к непочатому бочонку. Но горе одинокого стрелка, лишенного возможности наблюдать за палочным поединком, оказалось сильнее запретов.

Когда у входа в шатер примостился Яцек, Богдан допивал вторую кулявку и был только рад словоохотливому собеседнику. Слушать отдаленные возгласы с ристалища в одиночестве было просто невыносимо. Богдан разглагольствовал и пил, пил и разглагольствовал. С каждым кулявочным заходом черпая из бочонка все больше и больше. Яцек же от угощения вежливо отказывался, сетуя на боли в брюхе, чем изрядно повеселил стражника.

В конце концов Богдан захмелел окончательно. А Яцек под эту дудку объяснил стражнику, что вообще-то его к шатру прислал сам Освальд.

– Я? Прислал? – взревел рыцарь.

Богдан дрожал уже не от холода.

– Рыжий кмет сказал, будто пан рыцарь после Божьего Суда желает встретиться с княжной. Наедине – за лагерем, чтобы… чтобы… ну… с ней… того…

– Продолжай-продолжай! – Освальд с трудом сдерживал себя.

У Богдана хватило ума потребовать доказательств. «А то, что я, как последний дурень, сижу здесь, пока все глазеют на драку, – разве не доказательство?» – спросил Яцек. Довод показался убедительным. В бочонке еще оставалось немного медовухи, и лучник махнул рукой: забирай княжну и проваливай.

– Дальше? – усатое лицо Освальда покрывалось красными пятнами.

– Яцек снял шапку и переговорил с княжной. Очень почтительно – через порог, даже не осмелившись войти внутрь. Говорил что-то про Вроцлав, где остановился какой-то Сулислав, брат какого-то Клеменса. Кмет утверждал, будто знает дорогу и может провести… Я уж ничего не соображал. Думал, Яцек так панночку выманивает к пану ры…

– Дальше?!

– Они ушли, – еще глубже вжал уши в плечи Богдан. – Уехали, то есть. Взяли двух оседланных лошадей у коновязи… Княжна – свою гнедую кобылку, а Яцек какого-то…

– Скотина!

Кулак Освальда сбил незадачливого Богдана с ног. Падая, тот опрокинул лохань. Вода хлынула в костер. Зашипели угли. Дым, пар и взметнувшийся вверх пепел окутали грозную фигуру добжиньца.

– Рыжий мерзавец! – послышалось из недр белого облака. – Ты всё понял, Вацлав?! Понял, да?! Этот Яцек услышала о награде, обещанной за княжну, и теперь везет девчонку прямиком к Казимиру. Если по пути в Вроцлав они не наткнутся на татар, быть Агделайде супругой Куявского князя, а тевтонским замкам стоять в Малой Польше.

– У тебя же, Освальд, постов вокруг лагеря понапихано, – заметил Бурцев.

– У дозоров приказ: никого не подпускать к лагерю. О том, чтобы не выпускать, приказа не было. Тревогу-то до сих пор никто не поднял. Эх, поздно спохватились.

Негодуя, добжинец сжал кулаки:

– Седлать всех коней, что есть. Збыслав – со мной! Янек, кличь краковских дружинников! Дядька Адам, поднимай лучников! Бери тех, кто привычен к скачке и верховому бою!

– Я тоже поеду, Освальд, – напомнил о себе Бурцев, – Раз уж в оруженосцы к тебе пристроился.

– Хорошо, – кивнул пан. – Для тебя лошадь найдется. Оружие бери вон из той кучи. Что понравится, то и бери. Только поторопись – ждать не будем.

Особенно мудрствовать Бурцев не стал, да и времени не было. Легкий шит. Шлем, похожий на остродонную кастрюлю, войлочная шапочка-подшлемник. Кожаный панцирь с металлическими нашлепками (надевая его, Бурцев с тоской подумал об утерянном титановом броннике). Обоюдоострый меч в поношенных ножнах на длинной перевязи… Подумав, он перекинул через плечо колчан с короткими стрелами и арбалет. Какое-никакое, а все же оружие дальнего боя – может пригодиться.

– Вацлав, пора! – Збыслав при полном вооружении гарцевал рядом на невысоком горячем коньке. В левой руке литвина болтался круглый щит и позвякивала намотанная на кулак цепь грозной мачуги. Правой Збыслав держал поводья молодой кобылки в яблоках. Уже оседланной, кстати.

– Ее звать Урода, – кивнул Збыслав на кобылку. «Красотка, значит, по-польски», – отметил про себя Бурцев. – Не очень прыткая и очень ленивая. Так что погоняй – не жалей, иначе отстанешь. Другой свободной клячи, уж извини, сейчас нет.

– И на том спасибо, – Бурцев мельком глянул вокруг.

Всадники – хорошо вооруженные дружинники и бездоспешные волчьешкурые лучники – уже нетерпеливо ерзали в седлах. Даже Освальд, на котором железа было побольше, чем на остальных, был готов к скачке. Боевой рыцарский конь грыз удила и рыл копытом землю. Да, по скоростному влезанию в доспехи Бурцев явно отставал от партизан.

Взмахом руки добжинец подал знак к выступлению. Золоченые шпоры вонзились в конские бока. Збыслав бросил Бурцеву поводья Уроды, сам устремился вслед за господином. Загрохотали копыта. Всадники сорвались с места в карьер. Помчались гурьбой, напролом, через кустарник и частокол деревьев. Понеслись по густому лесу, как по чистому полю, – рисково, бесшабашно.

Чтобы не отстать, пришлось взлетать в седло на скаку. Щит чуть не соскользнул с руки. Бурцев, выругавшись, все же удержал его за переметный ремень. Хорошо хоть, стремена более-менее подходили под длину ноги. А вот о шпорах или хотя бы захудалом хлыстике он не подумал. Ладно… Удары пяток сдвинули флегматичную лошадку с места, а сильный шлепок по крупу мечом в ножнах заставил ее развить необходимую скорость.

Глава 29

В мчащемся через лес разношерстном отряде насчитывалось десятка три человек – вся немногочисленная конница добжиньца. Всадники гнали лошадей по следу беглецов. Благо отпечатки восьми подкованных копыт отчетливо выделялись на влажной земле и в пятнах грязного недотаявшего снега.

Следы вывели к грязно-серой полосе, петляющей меж деревьев. Здесь след терялся, но и без него все уже было ясно.

– Дорога беженцев! – прохрипел Освальд. – На Вроцлав! Впере-е-ед!

Недавний сумасшедший гон через лес, теперь показался Бурцеву черепашьими бегами. Настоящая скачка началась здесь – на беженской колее. Он безнадежно отставал от отряда, пока в сердцах не вырвал меч из ножен и не принялся обнаженным клинком – плашмя – нахлестывать Уроду. Звонкие удары по лошадиному крупу сделали свое дело: кобылка нагнала-таки всадников.

Грязь взметалась фонтанами из-под чужих копыт, норовя залепить лицо, в уши бил ветер. И разбойничий посвист лесных партизан. И дикая скорость… Главным сейчас была скорость – о безопасности и скрытности передвижения не думал никто.

Впереди несся Освальд. То ли с рыцарским скакуном не могли сравниться остальные коньки и лошадки, то ли просто здесь не положено опережать вожака. А, плевать! Бурцев еще наподдал Уроде. Кобылка порезвела и показала, наконец, всю свою прыть. Дружинники покойного Клеменса и лесные стрелки дядьки Адама начали отставать. Вот уже мелькает совсем рядом широкая спина Збыслава, да и до развевающегося волнистым пурпуром плаща Освальда – недалече.

…Лес кончился неожиданно. С узкой беженской колеи отряд вылетел на широкую – две, а то и три повозки разминутся запросто – дорогу.

– Тракт! – проревел на скаку Освальд. – Княжеский большак! До Вроцлова теперь рукой подать!

Немощенная, но вполне себе приличная дорога тянулась между подлеском и целинными полями, подобно реке, вбирающей в себя ручьи и протоки – узкие тропки и стежки. Дорога то жалась ближе к лесу, то льнула к открытому простору. И три десятка всадников в бешенном галопе повторяли все ее изгибы, пока…

Добжинец резко осадил коня – Урода едва не врезалась в рыцарского скакуна. А когда Бурцев пригнул поводьями шею разгоряченной лошадки и заставил ее, храпящую, роняющую пену в истоптанную грязь, остановиться, он был уже на три-четыре корпуса впереди добжиньского рыцаря. Позади неодобрительно зароптали.

– Молчать! – приказал Освальд. Добжинец смотрел вниз – под копыта коня. У самой обочины лежала стрела. Длинная. Гораздо длиннее арбалетных болтов, длиннее даже стрел волчьешкурых лучников дядьки Адама.

– Татарская, – определил Освальд. – Язычники Измаиловы обронили. Значит, уже прошли здесь. Значит, подступили к Вроцлаву… Дальше нам пути нет.

– Мы еще сможем догнать Яцека с княжной, – вспылил Бурцев. – Ну же Освальд! Ну!

– Нет, Вацлав, уже не сможем. Двигаться теперь нужно осторожно, если не хочешь попасть под такие вот стрелы. А осторожно – значит медленно. Очень ме… Тихо!

Добжинец вскинул руку. Только сейчас Бурцев осознал, что слышит не только шелест ветра и слабый шорох леса. Вдали шумело еще что-то. Невнятное, тревожное.

Звук доносился сзади – с той стороны, откуда они только что примчались. Хотя… хотя, не совсем с той. Не в лесу это было, а где-то на тракте-большаке, что тянулся вдоль лесного массива.

Далекий гул заставил людей Освальда нервно переглянуться. Гроза что ли приближается? Вроде непохоже. На небе – ни облачка. Тогда что? Что это?!

Глухие звуки, между тем, постепенно теряли кажущуюся слитность, разрывались на части, как густой и липкий кисель. Разрывались, но не срывались с единого стрержня – примитивного, первобытного какого-то ритма. Нет, такие звуки не могла воспроизводить не терпящая порядка стихия. Наполнить мир такими звуками мог только человек.

– Барабаны, – негромко произнес Освальд. – Боевые барабаны язычников.

А ведь, в самом деле… Бр-р-рум-бам-п, бр-р-рум-бам-п – отбивали монотонный ритм невидимые пока барабанщики.

– Всем сойти с дороги! – приказал рыцарь. – В лес! Живо!

Всадники спешно покинули тракт. Уже за прикрытием сосняка, Освальд отдал новый приказ:

– Дядька Адам, – в дозор. Пересчитаешь всех. Когда татары уйдут, дашь знак.

Бородач молча спешился, отдал поводья кому-то из своих лучников.

– Освальд, – встрепенулся Бурцев, – позволь и мне остаться. Вдруг там княжну ведут. Хочу убедиться, что…

– Ладно, – рыцарь не дослушал, – Дядька Адам, присмотри за Вацлавом.

Бородатый стрелок кивнул. Без особого, впрочем, энтузиазма.

Бурцев спрыгнул с седла, сунув повод в протянутую руку Збыслава.

– Оружие тоже давай, – посоветовал оруженосец Освальда, – Оно сейчас тебе только помехой будет. А если дело дойдет до драки с татарами, все равно не поможет.

Бурцев послушно отдал щит, шлем, меч и арбалет со стрелами. На то, чтобы снять кожаный – с нашлепками панцирь, времени уже не оставалось.

Когда всадники Освальда скрылись из виду, дядька Адам указал на высокую ель:

– Наверх, быстро!

В детстве Вася Бурцев был непревзойденным чемпионом по древолазанию. Сейчас детский опыт пришелся весьма, кстати. Однако, нельзя сказать, чтобы дядька Адам остался доволен ловкостью своего содозорника. Бородач беспрестанно погонял Василия, досадливо сплевывал и ругался шепотком. Затем пожилой лучник взобрался наверх сам. Точнее, взлетел с проворством обезьяны – Бурцев только ахнул.

А торопил его дядька Адам, как оказалось, не зря. Едва дозорные угнездились в душистой хвое, вдали появились первые татаро-монгольские воины. Дюжина всадников на низкорослых мохнатых лошадках рассыпалась по дороге и полю. Двое-трое периодически ныряли в лес, осматривались и возвращались обратно.

Бурцев разглядел мохнатые остроконечные шапки, странные доспехи – то ли из черной кожи, то ли из плетенных ремней, то ли из металла, обмазанного смоляным варом. Вооружены всадники были луками и небольшими копьями с крюками. Возле каждого кочевника бежал налегке еще один конек. Так вот они какие, татаро-монголы! Прямо со страниц учебника сошли. Съехали точнее.

– Сторожевые – шепнул бородач, – дорогу разведывают. Знать, важная персона едет, если столько сторожей вперед выслали.

Да, это было похоже на боевое охранение. Конники внимательно осматривались по сторонам, но не забывали глядеть и под ноги лошадей. И углядели, блин… Остановились на том самом месте, где недавно топтались партизаны Освальда. Загалдели, совещаясь.

– Неужто, разобрали наши следы? – встревожился лесной лучник. – Ох, худо дело, Вацлав.

Гортанный выкрик предводителя – и двое разведчиков съехали с дороги. Оставив запасных лошадей на тракте, оба вскачь понеслись к лесу.

Дядька Адам бесшумно потащил стрелу из заплечного колчана, наложил на тетиву. Бурцев пожалел, что слишком поспешно избавился от арбалета. Впрочем, как его заряжать, сидючи на ветке-то?!

Татары проехали прямо под ними. Туда и обратно. Стрелок в волчьей шкуре со вздохом облегчения ослабил натянутую тетиву. Вытер пот со лба:

– Пронесло вроде…

Сильно углубляться в заросли разведчики не стали. Порыскав среди деревьев и убедившись, что засады у дороги нет, вернулись к тракту. Сторожевой отряд отправился дальше, а на большаке появились основные силы кочевников. Гул барабанов стал громче.