Текст книги "На паутинке (СИ)"

Автор книги: Руслан Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

   Миле повесил фонарь на гвоздь и принялся за ремонт. Крохотная дырка легко зажималась рукой. Но не останешься же ты тут стоять до конца дней? И ладонь мёрзнет. Миле попробовал завязать трубу тряпкой, но та быстро намокла, и вода потекла вниз. Тогда он отодрал со старой оконной рамы немного замазки и попытался заделать пробоину. Замазка не держала напор и от сырости не прилипала к трубе. Миле минут двадцать копался, пока не смекнул оторвать от сломанной балки щепу и вдавить её в дырку, словно заглушку. Держало намертво, сухо.

   Довольный собой, он отряхнул руки, взял фонарь и слез с чердака на лестницу. Вот Альби удивится, как он мастерски заделал течь!

   Сзади схватили и дёрнули. Миле чуть фонарь не выронил. Свет мелькнул по небритому лицу Марка. Подмышкой у подпольщика был смятый бумажный пакет, а в другой руке он сжимал револьвер.

  – Ты что, шкет! Из комнаты зачем вылез?! – толкнул Марк Миле вниз по лестнице. Пока он испуганно перебирал ногами, Марк убрал револьвер и злобно, вполголоса, поносил его всю дорогу.

   Миле ничего не сказал про трубу и чердак. Марка он ненавидел и пытался уйти скорым шагом от пьяницы, чтобы не показаться вместе с ним перед Альби.

   Альбертина вытирала грязную воду. Сверху ещё капало, но несильно.

  – Мать вашу! – ввалился Марк в комнату за Миле и стукнул внутренней дверью. Альбертина вздрогнула и вытаращилась на него с тряпкой в руках. Марк кинул измятый бумажный пакет на столешницу, отодвинул стул и плюхнулся подальше от лужи. Пока он переводил дух, Миле хмуро смотрел на него от стены.

  – Нельзя выходить, да ещё с фонарём! В квартирах окна не закрыты! А на лестнице вон – растяжка!

  – Паутинка?.. – затаилась Альби.

   Марк только зыркнул на неё, достал фляжку из пиджака, свинтил крышку и присосался.

  – А как вы вернулись, если вся лестница в паутинке?

  – Срезал её.

  – И что делать?.. – Альби говорила тихо, потому что очень боялась такого Марка.

  – Делать? Тихо сидеть. Видели бы вы, что в городе творится, – пробурчал себе под нос Марк и снова глотнул из фляжки. – Чтобы носа из комнаты не высовывали. Лучше пусть вас затопит, чем вляпаетесь. Поселить бы к вам взрослого...

  – Так поселите, – грубо кинул Миле. – Чего ждёте? Где наши родители?

  – Рот затки там! – рявкнул Марк. – Где надо!

   «Тоже мне герой, подпольщик...» – с ненавистью глядел Миле на пьянчугу в мятом пиджаке и кепи.

  – А к-краски вы п-принесли? – была готова расплакаться Альбертина. Марк сбавил обороты и вынул перевязанный бечёвкой пакет в обёрточной бумаге.

  – Акварель, – бросил он на стол.

  – С-спасибо... – взяла краски Альбертина и дрожащими пальцами начала распутывать бечёвку.

  – Я там ещё еды вам принёс, немного хлеба. Не жрите за раз. Когда ещё...

  – А что в городе? – перебил Миле. Марк опять помрачнел.

  – Прочёсывают районы. С фабричного начали.

  – А Управленческий? – вцепилась в него глазами Альбертина.

  – Пока тихо. Но Семёрок так просто не проведёшь.

  – И людей тоже... заплетают? – слабо пошевелила губами Альби. Марк скрипнул стулом, поднялся и в беспокойстве прошёлся по комнате.

  – Не так Семёрки бесят, как те, кто им помогает. Продались твари, хрен собачий им в глотку... В глазах пусто, как на бутылочном донышке, талдычит как по листовке. Был человек, а теперь шелуха.

  – А что с папой? – не унималась Альби.

  – Значит так, в следующий раз придём через несколько дней, не меньше. Чтоб ни шагу за дверь! – резко повернулся у ним Марк. – Если тебе, шкет, мозгов не хватает на заднице ровно сидеть, тогда Альби за старшую. Открывать на три стука, ночью спать, а не по дому шляться!.. Не хочу прийти к вам и увидеть облаву, – добавил он и повернулся, но Миле задержал.

  – Стойте!

   Подойдя к Марку, он тихо попросил у подпольщика кое-о-чём, а потом громче добавил.

  – Сможете достать?

  – Хорош ты мозги долбить... – поглядел Марк мимо Миле на Альбертину. – Лады. Пока безопасно, тут перекантуетесь. Хотели быстрее увезти вас, но на улицах не спокойно. Если к Семёркам не попадаться, я бы на вашем месте всю жизнь отсюда не выходил.

   Марк ушёл. Альби села на койку возле стола и смотрела на свои тупоносые туфли.

  – Это всё из-за того, что они воруют детей.

  – Чего? – повернулся Миле.

  – Это всё из-за того, что подпольщики воруют детей у семиножек! – громче повторила Альби.

  – А ты откуда знаешь?

  – Знаю.

  – Что на уме у этих твоих семиножек – никто не знает. Они ведь, кажется, под землёй живут, – сел Миле напротив Альби. Рядом стояло почти полное ведро мутной воды. Маленькие руки Альбертины были все в белых пятнах от извести.

  – Они живут не под землёй. Только наполовину. Паутинки к живым людям тянутся. Семиножки людей подплетают и пьют из них жизнь. Всякий на паутинке как кукла. Он шпионит для семиножек. И паутинку из затылка не выдрать. Она глубоко в голове.

  – Это ты о своей... – начал Миле, но Альби крикнула:

  – Да, о маме!

   И отвернулась. Миле думал, что она заплачет, но голос у неё не дрожал, хоть и ослабел.

  – Мама на паутинке совсем не смеялась, совсем не любила меня. Папа сказал, что ей плохо, она болеет, что её подплели. Глаза у неё холодные. Смотрит, и меня не узнаёт. И пятна по лицу всему, синяки. Она только стонала и лежала в кровати. Папа сказал, что больше мне к ней не надо ходить, и запер на ключ, – Альби шмыгнула носом. – Я хочу к маме!

   Миле сидел и слушал, как она расплакалась. Своих родителей он плохо помнил. А что с ними? Как они, спустя шесть лет – кто знает?.. Они жили в общежитии, в Фабричном районе.

  – Может, если бы не обрывать ей паутинку из головы, мама бы сразу проснулась! Подплетённые к паутинке не спят! Куклы по улицам ходят и ловят детей! Мне так папа рассказывал, и меня к маме не пускал. Но мама бы мне плохо не сделала!

  – Конечно бы не сделала. А вдруг... – замялся Миле. – А вдруг нельзя маму твою выпускать пока лекарства от паутинки в голове не найдут? Правильно твой папа комнату закрыл и входить тебе не давал.

   Он суетливо схватил ведро и пошёл выливать его в туалет. Альби притихла, лишь иногда вытирала слёзы, и на щеках оставались чумазые разводы извёстки.

  «Ну и что, что мы им проиграли? Ну и что, что они нас захватили? Ну и что, что все живут рядом с ними, и не замечают, как будто их вовсе нет! Кто перед ними не пресмыкается, тот их громит! Громить их будем, все ноги им вырвем! Я буду громить! Я сам их раздавлю!», – барабанило в мыслях Миле.

   Он остановился у туалетной двери. Альбертина тискала палец и шмыгала носом. За стеклом керосинки дрожал огонёк. На кровати ворох разрисованной бумаги.

  «Если они её схватят, то море она никогда не увидит», – подумал Миле. – «Работать она не сможет. Тогда они её...»

   Миле с досадой взъерошил волосы. Длинная выдалась ночь.

  – Давай спать, Альби. Завтра что-нибудь эдакое приготовлю. А знаешь, что я на чердаке видел?

  – Что?

  – Кокон от бабочки, красивый такой.

  – А саму бабочку видел?

  – И бабочку видел: голубая с прозрачными крылышками. В окно упорхнула, на волю.

  – Обманываешь?

  – А ты мне не веришь? Хочешь, кокон потом покажу?

   Альби внимательно к нему присмотрелась и на заплаканном лице появилась улыбка.

  – Верю, Миле. Расскажешь мне потом про бабочку ещё. А я нарисую.

  ***

   В большой закопчённой кастрюле на плите закипала вода. На верёвке поперёк комнаты повисла простынь. Один угол пришлось загнуть, чтобы видеть с кровати дымящуюся кастрюлю. Альбертина сидела с полотенцем на голове и в чистой ночной рубашке. На коленях она держала рисунки и показывала Миле свои пейзажи. От неё пахло мылом и свежестью.

  – В лесу возле моря пальмы растут. Они высокие и колючие. Но только сверху. Внизу веток нет. Ствол прямой и длинный, так папа рассказывал.

   Пальмы не очень похожие, как думал Миле, но Альбертину не прерывал. Она осторожно перебирала листок за листком и невнятно рассказывала.

  – Горы возле моря, где папа был. Они тёмные и острые, как трюфели.

  – Трюфели – это что?

  – Трюфели – это конфета. Ты не ел трюфели?

   Альби румяно улыбнулась. Слегка влажные кудри на чёлке блестели.

  – Не, мы в приюте конфеты сами делали. Они больше шариками и брусками. А мама мне карамель покупала, когда я дома жил.

   При первой встрече Альби показалась Миле тусклой, тяжёлой, тугой, как вылепленный из глины человек. Теперь её хотелось сравнить с солнечным зайчиком – заглянул в окно, пробежал по обоям, и ускользнул из квартиры, как не было.

  – Ну, на вкус трюфели шоколадные. А выглядят, как маленькие горы, – отложила Альбертина листок. – А вот звёзды, ночное небо над городом – я видела с крыши.

  – Как это с крыши?

  – На улицу мне нельзя, там семиножки. А дома у папы был сад на крыше. Там можно ночью гулять и смотреть на город и башни, и на цветы, и на звёзды. Цветы ночью бутонами, но всё равно розовые, синие и белые, как звёзды. Звёзды похожи на цветы в саду! Я спала в гамаке. Потом меня будил папа и уносил вниз, на кровать. Тут я плохо сплю. Здесь душно. В моём саду воздух вкусный. «Пьяный воздух» – так папа говорил. А здесь нет пьяного воздуха. И звёзд тоже.

   Альбертина хотела убрать рисунок с крупными жёлтыми звёздами, но Миле задержал.

  – И так всю жизнь? Ты выходила только на крышу?

  – В сад. Видишь, у меня ведь нет марки, – выставила она руку. На запястье и правда была только чистая кожа. – Детей нельзя без марки показывать. Папа спрятал меня от семиножек.

  – Боялся, что тебя заберут.

  – Ага. Семиножкам такие как я не нравятся, кто много плачет и жалуется, и просит. Подземный король ест таких. Даже на паутинку не подплетает.

  – А откуда семиножки узнали, что ты у отца есть такая? Они, вроде, залезали к вам в дом?

  – Они что-то в кабинете у папы искали. Наверное, меня. Сначала папа говорил: они не поймут, что я не у тётки за морем. И мама так говорила. Мне мама и папа всё про семиножек рассказывали. А потом маму на улице папа нашёл. Ей плохо было, на неё семиножки напали. Он паутинку оборвал и принёс домой. Маму положили в комнате на диване, а папа двери закрыл, не дал мне даже на паутинку в голове посмотреть. Я дома по всем коридорам ходила и паутинку искала. Боялась, что семиножки её опять к маме протянут. Папа тоже боялся. Ночью меня разбудил, дал чемодан, и посадил в машину к Марку. Теперь я здесь. А тут сада нет.

  – Нас из приюта тоже не больно-то выпускали, – припомнил Миле, хотя это было не совсем правдой. У приюта был ограждённый от остальной части фабричных районов двор, иногда их вывозили на какую-нибудь работу, например, на уборку улиц, сортировку или погрузку. Многие думали, что их так и оставят, как тягловый скот. Воспитатели в приюте, например, годами служили, и все за Семёрок. Такие воспитатели не присматривали, а следили за ребятнёй. И Миле через год полагалось уехать на ферму – так он теперь думал. Но с Биби не сравнить. Её заперли с первого дня оккупации, пусть и с садом на крыше, и вместе с богатым отцом, кто легко достаёт трюфели, но всё-таки в четырёх стенах, без солнца и неба над головой.

   Когда Миле жил с родителями, он мог ходить куда хочешь. Только за город не выедешь, лишь по особому разрешению. Но Миле в девять лет и свой город казался целой планетой, и на другие планеты он попасть не хотел. Даже в приюте был кусок своего мира, со своими порядками и местным народом. Теперь же мир Миле стянулся до комнаты размером пять на пять шагов. Это ему должно быть тесно, а не пахнущей мылом девчонке, кто кроме сада на крыше ничего в детстве не видела.

  – Прочитай мне из книжки, – убрала Альбертина рисунки.

  – Это не книжка. Так, просто тетрадка.

  – Всё равно, прочитай.

   А о чём? Перед Миле промелькнула цепочка записанных историй о приютской жизни, об осени и зиме, о праздниках, о приключениях подпольщиков, о которых читать сейчас вообще было глупо. Ничего под стать звёздным картинам у Миле не было. Читать просто так, в пустоту, не хотелось. Нужен верный рассказ, как о Море и Ветре, подходящий к рисункам.

   Выручила кастрюля. Вода закипела. Миле сказал, что ему пора мыться и ушёл за простыню. Пока он, полуголый, усердно натирался куском мыльной тряпки и разбавлял кипяток холодной водой, всё думал, что он расскажет Биби, если она опять спросит?

   Но Альбертина не спросила. Обоих закрутили дневные дела. После помывки надо постираться, развесить одежду, вынести грязную воду, привести комнату в порядок, приготовить ужин. До самого вечера некогда поговорить, не то что рисовать или читать рукописи. А когда Миле закрыл окна фанерой и пожелал Альби спокойной ночи, и лёг в кровать, он начал думать. Сначала мысли хороводились вспышками и роились, а потом Миле начал думать по-настоящему – размашистыми картинами, что складывались в голове, будто кирпичики здания. И мысли эти удивительно подходили друг к другу. Миле не просто думал, он начал придумывать. И сочинил: правда не до конца, только первые строки, самую первую часть новой истории. Но её требовалось записать! В приюте Миле всегда записывал интересные мысли. Для этого возле кровати всегда лежали дневник с авторучкой. Но, когда он метнулся к столу, дневник нашарил, а вот ручку нет.

   Он проверил под столом, под кроватью, шарил между панцирной сеткой и стеной, но ничего не нашёл. Миле искал в комнате, проверял карманы мокрой одежды. От его метаний Альбертина не шелохнулась. Миле нужно записать! В уме горели слова, он повторял их, боялся перепутать. Тот, кто никогда не записывал, не поймёт, как важна верная фраза, когда ты её только придумал! Где же ручка?

   Может быть у Альбертины есть?.. Будить её Миле, конечно, не стал. Поглядел возле рисунков: пара кисточек, краски. Записывать акварелью – ерунда полная. Да и тратить драгоценные краски на свою пачкатню Миле не решился. В десятый раз обшаривая стол и надеясь, что ручка всё-таки закатилась под скатерть, он вдруг догадался, где мог её потерять. Ну конечно! Ручка лежала в кармане, когда он ходил на чердак! Он выронил её во время ремонта, или, когда Марк поймал его в коридоре.

   Хорошо, теперь-то он знает где ручка. Можно лечь и уснуть. Марк принесёт её... дней через пять. Но Миле не уснул. Он стоял в тёмной комнате, не решаясь идти на чердак, и боялся потерять хрупкую ниточку слов в голове, а та всё скручивалась и путалась, и вот уже не все фразы и заготовленные обороты он помнил.

   Миле постарался не сильно скрипеть рычагом, когда открывал шкаф-дверь. Альби осталась одна наверху. Чтобы к ней не ворвались, вход за собой Миле плотно прикрыл. Ночной дом выглядел как пещера, куда легко могли заползти чудовища. Хотя Семёрки не очень любили шастать в пустых кварталах, тем более ночью.

   Миле ступал по старым половицам, боясь всякого скрипа, и внимательно подсвечивал себе фонарём. Путь до лестницы на чердак прошёл без приключений. Перед дверью, где Миле пару дней назад угодил в руки к Марку, он остановился и поискал авторучку. Ручки не было. Значит она наверху. Миле полез по приставной лестнице под крышу. Щепка, как и прежде, торчала из водопроводной трубы. Никто её не побеспокоил.

   Где ручка? Миле посветил лампой, нагнулся, пошарил на пыльном полу, и прислушивался к каждому скрипу внутри старого дома. За трубой сверкнула пластмасса. Миле с облегчением взял авторучку. И вдруг огонёк в фонаре задрожал и тихо сжался на фитильке – кончился керосин. Тьма подступила к самому носу. Первое время Миле слушал собственное дыхание, а потом тяжело сглотнул. Чего ждать? Что из темноты на него наскочит Семёрка? Ну нет, они не такие тихие. Главное не заблудиться на обратной дороге к убежищу.

   Глаза потихоньку привыкли. Миле заметил тусклый свет, но не из выбитого окна, а из крыши. Ещё одна лестница пряталась в углу чердака и вела к приоткрытому люку.

   Ступеньки казались надёжными, но вот будет грохоту, если лестница треснет. И всё-таки Миле поднялся наверх, люк открылся легко, и ночной ветер залетел в волосы – чистый и свежий, и влажный, совсем не такой как в фабричных районах, где всегда пахнет дымом. Над пустыми домами цвела тихая ночь.

   Миле задрал голову и долго не мог оторвать глаз от неба. Когда всё-таки опомнился, то спуститься и поспешил к Альбертине. Он даже не понял, как дошёл в темноте до тайной двери и поднялся к Альби в коморку.

  – Альби, проснись, – тряс он её за плечо. Альбертина открыла глаза, заелозила на кровати, но скоро приподнялась.

  – Семиножки?

  – Нет. Всё хорошо. Ты оденься потеплее, а ещё возьми одеяло. Пойдём со мной на чердак.

  – Зачем на чердак?

  – Просто пойдём.

   Альби внимательно на него посмотрела, но встала с постели и накинула одеяло на плечи. Миле наощупь заправил фонарь, зажёг его, и взял Альби за руку.

   Пока шли наверх, она крепко держалась за Миле, но даже про семиножек в пустом доме не спросила ни разу, и сама забралась на чердак.

  – Осторожно, тут ступеньки не очень, – указал Миле на лестницу к люку и помог ей забраться. Он залез на крышу вторым и только здесь понял, какой он балбес. Альби жалась на краю люка, не зная, куда ей ступить. Надо было заранее проверить дорогу. К счастью, Миле вовремя заметил перекладины, крепко взял Альби за руку и повёл её на самый верх крыши. Когда они сели на коньке, Миле отвлёк Альби от вида ночного города и указал ей на небо.

   Серебряные, золотые и синие звёзды. Мелкая россыпь сияет в ночи, как гранёный хрусталь. Бархатное полотно прибито на круглую шляпку луны, до звёзд дотянуться рукой так возможно. Улицы и дома внизу кажутся грубыми, мрачными, тесными, как состыкованная черепица. А свет звёзд льётся свободно, словно ты ближе к ним, чем весь город! Или звёзды ближе к тебе.

  – Они жили на падающей звёздочке.

   Альбертина прислушалась к его голосу.

  – Звёздный народ кочевал с одной звезды на другую, и только на падающих звёздах, когда купался в искристом шлейфе, мог быть счастлив. Великое колдовство творилось волшебной короной. Пыль из хвоста окутывала народ, и всем сразу становилось легко и счастливо. Одно плохо – падающая звезда быстро тлеет. Потому звёздный народ брался за руки и по взмаху волшебной короны перелетал с одной звезды на другую. Но вот однажды один парень и одна девчонка не взялись за руки, и случилась беда: звёздное племя улетело без них. Те парень и девчонка сильно... грустили, – запнулся Миле. Начало истории кончилось, дальше пришлось придумывать, как пойдет. – Они сильно грустили, потому что не могли без короны купаться в звёздном шлейфе, и вообще думали, что каждый из них остался один: не видели друг друга, и всё тут, были каждый на своём краю звезды. А звезда падала, и никого больше не было. Тем двоим стало так обидно и страшно, что они сели каждый на своём краю и стали ждать: «Будь, что будет». Но скоро от звезды начали отваливаться куски серебристого льда и сыпалась мелкими искрами. И тогда тем двоим волей не волей пришлось уходить со своих краёв ближе друг к другу. Звезда всё разваливалась и рассыпалась, но те двое встретились, и очень сильно удивились, потому что думали, что каждый из них один. И, в общем... когда им стало совсем страшно, а от звезды остался один жалкий огрызок, они взялись за руки, и тут же оказались вместе со своим звёздным народом на новой падающей звезде.

   Он искоса поглядел на Альбертину. Она внимательно слушала.

  «Так и знал, что не стоит рассказывать вслух! Получилось не очень! Вот если бы записать!..»

  – Это про нас?.. – вдруг спросила Биби.

  – Да не... похоже просто.

  – Очень похоже. И мы на звезде, которая падает... будто.

  – Ну да... путешествовать мы не можем.

  – Зато до звёзд семиножки не дотянутся. Они их не заплетут. Мама тоже хотела путешествовать, как папа, а путешествовал только он один. Спасибо, Миле, что ты показал мне звёзды... а те двое путешествовали не из-за короны, просто за руки держались. Если бы кто-то один на звезде остался, тогда бы не с кем было держаться за руки.

   Ладонь Альбертины перелегла с черепицы на его тёплую руку.

  – Тогда бы я так не придумал, – пробубнил он. – Кому нужны грустные рассказы про одиночек, кто даже не знает, как спастись?

  – А мы знаем?.. – спросила Альби и убрала руку. Миле понял, зачем она его трогала, и совсем смутился. Но тут на тёмной улице он заметил человека. Незнакомец в мятом сером плаще стоял внизу и осматривал крыши.

  – Уходим, скорее! – подхватил Миле Альби за руку и повёл её назад в дом. Через люк они спустились на чердак, торопливо сбежали по лестнице, и лишь когда потайная дверь-шкаф закрылась, с трудом отдышались.

  – Кто там? Семиножка? – беспокойно прошептала Альби.

  – Не знаю, может быть шелуха. А может быть кто-нибудь прячется в пустом квартале от Семёрок, как мы.

  – Но мы-то дома сидим. Он нас видел?

  – Нет, не видел. Ночью темно, – попытался её успокоить Миле.

   Он проверил щиты на окнах и велел Альби ложиться спать. Скоро рассвет. Миле затаился в своей кровати и вслушивался, не скрипит ли в пустом доме паркет, не хлопают ли внизу двери, не простукивают ли стены Семёрки?

  ***

  – Миле?.. Миле, ты слышишь! Миле, вставай! – трясла его за плечо Альбертина. Миле проснулся и сразу вскочил. Один фанерный щит снят, в комнате сумрачно, занавески задёрнуты. Снимать ставни – его работа, но, видимо, он чересчур долго спал.

  – Миле, они там! – кивнула Альби на свободное окно. Миле услышал деревянный стук, скрип ржавых петель. Подкравшись к окну, он осторожно выглянул за занавеску. По улице расхаживали незнакомцы в плащах и костюмах, входили в подъезды, пробовали отпереть забитые досками двери, заглядывали в окна первых этажей и даже залезали на крыши. Лица серые, сосредоточенные и пустые.

   В парадной хлопнула дверь, в их доме застучали шаги, скрипнули доски. Миле взял Альби за локоть и усадил на кровать. Скрыться из убежища некуда. Разве в окно? Но и падать с четвёртого этажа – перекалечишься. А если найдут – схватят и будут держать до появления Семёрок, или потащат к ним силой.

   Стук приближался. Марионетки обыскивали этажи и квартиры. Вот по лестнице загрохотали каблуки, рядом с убежищем зашаркали. Над головой заскрипело. Альбертина нашла руку Миле и крепко стиснула пальцы.

  «А если сейчас щепку выдернут?» – вспомнил Миле про трубу. Шаги остановились точно возле книжного шкафа. Миле показалось, кто-то потряс его и попробовал сдвинуть. Но, если не повернуть рычаг изнутри, тайная дверь не откроется. Силой выламывать шкаф марионетки не стали. Вокруг минут пять кто-то топал. Миле с Альбертиной сидели как мыши и ждали, когда марионетки уйдут.

   Но даже когда всё затихло, они не шелохнулись. На улице ещё хлопали, лязгали и стучали. Наконец, Миле не вытерпел и подошёл к окну. Между занавесок были видны дома напротив и кусок каменной улицы с трамвайными рельсами. Марионеток почти не видно. Альбертина легла на кровать, натянула одеяло и отвернулась к стене.

   Близился вечер. Улицы расселённого квартала затихли. Когда стемнело и Альби проснулась, Миле пошёл в кухонный угол и взялся готовить им ужин: кран открыл тоненькой струйкой, спичкой долго елозил по коробку, чтобы не чиркнуть, тихо поставил кастрюлю на плитку. Пока он вдавливал нож в консервную банку, внизу опять застучали.

   Вздрогнув, Миле вперился взглядом в дверь. Тройной стук повторился – свои? Но кто мог пройти сквозь марионеток? За окном стемнело. Шелуха не следит за районом? Опять постучали.

   Миле посмотрел на испуганную Альби, вытер руки, спустился по лестнице и взялся за рычаг.

  – Кто там? – спросил он.

  – Бертранд.

   Миле выдохнул, и шкаф отъехал в сторону. Снаружи и правда стоял подпольщик.

  – Вы как?

  – Нормально, кажется...

  – Слава богу, – зашёл Бертранд. На тайной лестнице пахнуло одеколоном, зашуршал плащ. Лицо у подпольщика было бледное, как у призрака, но взгляд лихорадочный. Бертранд держал подмышкой широкий бумажный пакет.

  – Пойдём-пойдём... – поторопил он, и первым поднялся по лестнице в комнату.

  – Бертранд! – с облегчением обрадовалась Альби, видимо, ожидала увидеть какую-нибудь семиножку. Подпольщик обнял её свободной рукой и поцеловал в голову.

  – Испугалась? – спросил он. Альби кивнула.

  – Ничего, сейчас никого нет, не бойся. И ты, Миле, молодец. Вас никогда не найдут.

  – А зачем вы пришли? – спросил Миле.

  – Про... захотел проведать, – оговорился Бертранд и отвернулся. В животе у Миле неприятно сжалось.

  – Марка не было, и Агнесса занята. Такие новости. Да уж, облава... а я вам принёс... – показал Бертранд на пакет, отодвинул стул и присел. Он выглядел неуютно, как не в своей тарелке.

  – А вы с собой оружие носите?

  – Нет. А зачем? Ах, да... – растерялся Бертранд.

  – Принесите мне револьвер.

  – Ты будешь стрелять? – не поверил старик. – В людей?

  – Нет, он будет стрелять в семиножек! – воскликнула Альби.

  – Если понадобится, то буду стрелять.

  – Мальчик мой, они ведь такие же как мы, только подневольные. Мы ведь ещё можем всех освободить, когда свергнем Семёрок.

  – И много вы освободили?

   Бертранд умолк. На его лице выразилась давно задавленная в себе мука.

  – Да, не важные из нас солдаты. Но мы те, кто остался, кто борется. Наверное, кажется, что подпольщики – все герои, раз не связались с Семёрками, что мы любим нашу родину больше жизни. Так и было, наверное, в первые годы. Теперь у каждого из нас своя причина бояться Семёрок, ненавидеть их и не смериться.

  – Если вы не солдат, то кто вы тогда?

  – Я?.. Я пианист. Давным-давно, миллион лет назад играл на эстраде, аккомпанировал Агнесс. А она пела.

  – Пела?..

  – Да, мы были прекрасным дуэтом. Выступали в кабаре и ресторанах, кочевали из города в город. У меня был чёрный смокинг, рояль, а у неё томное меццо-сопрано и платье с блестками. Никогда не думали, что нам будет так не хватать сцены... Но всё в прошлом, – он поправил шляпу на вспотевшем лбу. – Завтра вечером мы посадим вас на поезд из города.

  – На поезд?

  – Да, собирайтесь. Разрешения на выезд подделаны. Завтра за вами приедет Марк и проводит на станцию. Осталось всего один день потерпеть.

  – А папа? – вспомнила Альби.

  – Да, что с нашими родителями?

  – С ними всё хорошо. Родители очень просили о вас позаботиться, – нервно улыбнулся Бертранд. – Они сильно нам помогают.

   Миле хотел спросить «как это „помогают“?», но глянул на Альби и промолчал.

  – А это... – указал Бертранд на пакет, – чтобы вам не скучалось. Рисуйте, и не переставайте мечтать, как мы. Мечтать о свободе. Семёрки ведь только этого и хотят.

   Он ушёл, Миле закрыл дверь и вернулся к Альби. Начались сборы. Всё сказанное подпольщиком никак не могло улечься в душе. В облупленный чемодан Миле уложил бельё и дневник с ручкой, кое-что из продуктов. В свой багаж Альби сгребла рисунки и платья.

   Миле вскрыл пакет Бертранда. Внутри лежал переплетённый красной лентой альбом с плотными белыми листами.

  – Какой красивый! – подошла Альби.

  – Довоенный, наверное, – Миле развязал бант, разделил альбом поровну и отдал стопку листов Альбертине. – Я запишу наши сказки, а ты нарисуй к ним картинки.

   Альбертина взяла свою часть листов.

  – Но у нас только две сказки.

  – Ничего, я обязательно сочиню ещё. Для тебя сочиню.

  ***

  "Башни и минареты восточного города окутал зелёный туман. Тучи закрутились над куполами дворца, затихшими рынками и пустынными улочками. Ослик торопливо вёз тележку из города, а зелёный туман катился за ним по пустыне. В тележке сидела семья: отец, мать и двое детей. Отец громко пел волшебную песню, а из глубины тумана ему отвечал древний таинственный голос. Башни и минареты за колёсами телеги обрушились, городская стена развалилась на куски. От города остались только руины. Зелёный туман гнался за семьёй, огибал тележку полумесяцем, но не мог поглотить. Жена и дети подпевали отцу, пусть никогда не слышали его странной песни. И таинственный голос отвечал им угрозами из тумана и катился за семьёй неотступно.

   Даже ночью, когда они останавливались для отдыха: дети спали, ослик дремал, а отец пел защитную песню, а после него мать подхватывала до рассвета. И снова в путь.

   Спустя много дней они привыкли к голосу из тумана, как к пятому человеку в семье. Еда и вода кончились, но ни в сёла, ни в соседние города семья не заезжала. На все поселения падал туман, рушил каменные дома и стены, а люди в них пропадали бесследно.

   Когда дети и взрослые почти умирали от жажды, на горизонте сверкнула белая башня. Второй такой в мире нет, да и эта давно заброшена. К ней отец и повёл ослика, а тот из последних сил тянул расхлябанную тележку. Все вместе, и ослик тоже, они поднялись по лестнице. Песня эхом летала внутри белых стен, а жена с детьми повторяли волшебное заклинание.

   Туман подступил к башне. Зелёными клочьями скрыл пустую телегу, окутал подножье и поднимался всё выше и выше. Семья завела ослика на самый верх и пела, и ветер трепал их одежды, а солнце едва пробивалось сквозь зелёные клочья тумана. Но белая башня не рухнула от губительного касания.

  – Хватит! – прогремел древний голос. – Хватит, волшебник! Умолкни и прими свою кару за то, что разбудил меня песней!

  – Я разбудил тебя, потому что жители дворца и всех окрестных городов хотели получить твою силу! Но моя семья ни в чём не виновата!

  – Нет, вы ничего не понимаете, люди! Любой, кто скажет хоть слово из моего древнего заклинания, должен ответить жизнью! Пока звучит хоть один голос, поющий его, я не успокоюсь и не смогу крепко спать!

  – Тогда не трогай ни меня, ни семью, ни нашего ослика, а забери голос! Пусть волшебная песня замолчит навсегда, зато мы останемся живы!

  – Вот какой ты, хитрый волшебник? Ну что же, пусть так! Я вас пощажу, но отныне и впредь вы и ваши потомки не сможете вымолвить ни единого слова! И тогда..."

   Миле прервался – Альби едва не плакала.

  – Ты чего?

  – Песню жаль!.. – хлюпнула носом Альбертина. Миле крепко задумался. Он и так сочинил сказку, чтобы в ней никто не пропал, даже ослика затащил на самый верх башни, а Альби всё равно не понравилось. Подумать только, ей было жалко песню!..

   Стояла глубокая ночь, почти что рассвет, но оба не спали. Вещи собраны, на столе бумага с рисунками, исписанные крупным почерком листы, акварель и банка с кистями, красная лента в альбоме. Море и Ветер, звёздный народ на падающей звезде – всё это Альбертина нарисовала за одну ночь, а Миле записал. Но, когда пришло время третьей, последней сказки, она оказалась такой же волнительной, как завтрашний день отъезда.

   Зелёный туман грозил поглотить будто не семью волшебника, а самих Альбертину с Миле.

  – Ну, ты чего. Это ведь только песня...