Текст книги "На паутинке (СИ)"

Автор книги: Руслан Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

   Город молчит. В заброшенных кварталах на окраине так тихо, что кажется никто здесь раньше не жил. Четырёхэтажные дома с пустыми окнами проплывают мимо обшарпанного трамвая. Колёса стучат по рельсам. Стекло дребезжит в старых рамах, грязная лампочка то и дело мерцает на потолке.

  – Кхм-кхм... – откашлялся Бертранд. Что-то собирался сказать Миле? Но не стал. По другую сторону вагонной лавки сидела Агнесс и смотрела в ночное окно.

   Среди двух подпольщиков Миле чувствовал себя, как между двух чугунных солдат – памятников во дворе приюта. И почему эти памятники до сих пор не снесли? Наверное, просто забыли, или никому не было дела.

  – Ты здесь не бойся. Здесь они ночью не ходят, – наклонился Бертранд к Миле и потеснил его на лавке. Агнесс недовольно выдернула край кожаного плаща из-под него, который Меле невольно придавил.

  – Ночью не ходят. А днём их полно, – коротко отрезала она.

  – Полно, не полно, а днём и правда лучше в окнах не светиться.

  – Доберёмся до места, тогда всё расскажешь, – оборвала Агнесс. А Миле всё молчал.

  – Может, он сейчас не запомнит, или сделает какую-нибудь... глупость.

  – Не накручивай, – успокоил Бертранд. – Квартал тихий. И убежище надёжное.

   Но подпольщик и сам был на взводе. Лампа мигала, отражения в стекле гасли, виднелась улица – пустые и заколоченные дома, брошенные нараспашку двери.

   Миле не из тех, кто рвался сбежать в подполье. Ему нравились байки о смелых подпольщиках, повстанцы то поджигали склад, то взрывали завод, готовили всеобщее восстание. Но Миле побаивался бежать, и вообще думал, что, если встретит какого-нибудь подпольщика, то, конечно, поможет ему, но сам в подпольщики – нет, не пойдёт. Только мнения Миле никто и не спрашивал. Его просто выкрали из приюта.

   Хорошо хоть Семёрки до сих пор не поймали.

   Мотор трамвая затих. Вагончик покатился по рельсам, пока не замер на месте.

  – Приехали, значит, – поправил шляпу Бертранд, встал и одёрнул пальто.

  – Давай, Миле, выходи, – потребовала Агнесс, словно он мог прирасти к трамвайной лавке. Может быть за два дня на квартире повстанцы почуяли, что он вовсе не из их числа?.. Миле с чемоданом в руках вышел на холодную осеннюю улицу. Трамвайчик мигнул, загудел, и поехал в глубину тёмных кварталов.

  – Сюда давай. Скоро солнце поднимется. А нам ещё в город, – помахал Бертранд рукой на крыльце, подзывая его в четырёхэтажный дом. Парадная дверь легко отворилась, хотя сверху крест на крест были наколочены доски.

  «Тоже мне, маскировка...», – подумал Миле, входя через дверь в коридор. Пахнуло сырым деревом и штукатуркой.

  – Не отставай, и осторожнее здесь, – чиркал спичками Бертранд. Зажглась лампа. С керосиновым фонарём Бертранд повёл их с Агнессой наверх. На лестничной площадке второго этажа он трижды постучал по деревянной панели. Сверху донеслись два ответных стука. Где-то под чердаком скрипнула дверь. На лестницу вышел тяжёлый, небритый мужчина. Завоняло кислым пивом.

  – Привели?.. Опять ребёнка? Говорили, что взрослого! – поднял он такой-же фонарь.

  – А он чем тебе не взрослый? В ратуше ничего просто так не решают, Марк, – осадила Агнесс.

  – В ратуше задницей думают. А я здесь больше торчать не могу, я не нянька!.. Он откуда, хоть?

  – Из трудового приюта, – сказал Бертранд, за что удостоился едкого взгляда Агнессы и глухой ругани Марка.

  – Там отбросы одни! На выселки в лагеря и на фермы!.. Спустить бы вас с лестницы, да торчать больше тут не охота, – закончил он кабачную триаду. – Слушай сюда, шкет. Сам буду проверять: чего не того, в рог согну!

  – Нашёл кого пугать, – прицыкнула Агнесс и запустила руки в карманы плаща. – Он ещё не знает ничего. А ты...

  – Скоро узнает. Вот вы и расскажите, а я сваливаю, – протиснулся Марк между ними. Агнесс презрительно на него покосилась.

  – А должен был караулить... – со вздохом поправил шляпу Бертранд.

  – Ещё бы он не покараулил! Снаружи останется, – подтолкнула Агнесс Миле дальше по лестнице. Все втроём они поднялись на площадку. Бертранд открыл дверь и провёл Миле в заброшенную квартиру. Мебель ютилась под чехлами белыми призраками, стулья подняты кверху ножками, света нет.

  – Сюда не надо выходить. Убежище выше, – путанно объясняла Агнесс, всё ещё озабоченная встречей с Марком.

  – Дом заброшенный. Пусть так и останется, – добавил Бертранд. – Не надо шляться по этажам, и тем более выходить на улицу, чтобы вас никто не увидел. Убежище наверху, а здесь, считай, прихожая. Еду будем приносить по очереди: когда я, когда Агнес, а когда и Марк. Открывай на три стука, как на лестнице, помнишь? Три стука – сигнал. Жить придётся недельку, пока...

  – Пока тебя в другое место не переведут, – закончила Агнесс. Они подошли к шкафу возле глухой стены. Шкаф стоял не вплотную, чуть наискосок. Бертранд сунул руку в простенок, и легко отодвинул его, как обложку у книги. За потайной дверью Миле увидел узкую тёмную лестницу.

  – Это сейчас открыто, Марк выходил. А вот тут в стене есть рычаг. Нажмёшь на него, и дверь сразу откроется. Иначе всегда заперто, – посветил Бертранд на рычаг в стенной нише.

  – Слушай... – вкрадчиво сказала Агнесс, пока они поднимались по лестнице, – ты будешь жить не один, а с девочкой. Она младше. Взрослых с вами не будет. Так получилось. Но прожить-то надо всего несколько дней. Девочка необычная. Ей двенадцать. Со здоровьем не всё в порядке. Позаботься о ней и не обижай.

  – С девчонкой жить? – впервые спросил Миле. Он не то чтобы радовался, скорее, досадовал, словно в квартире придётся жить с Семёркой.

  – Да, её зовут Альбертина, или просто Биби – я её так зову, хотя ей не очень нравится, – с улыбкой пробормотала Агнесс. – Так что лучше зови её просто Альби. Она тихая, но только делать ничего не умеет. Тебе пятнадцать, ты взрослый. Будешь за старшего.

  – Я не очень-то... на счёт девчонок.

  – Знаю, в приюте вас разделяли. Да и не надо с ней возиться... особенно. Просто присматривай.

   Бертранд открыл дверь наверху лестницы. В пролёт полился неяркий свет. Миле завели в крохотную комнатку, пять на пять шагов. На столе с цветастой клеёнкой горела керосиновая лампа. Тусклый золотой свет падал на засаленные обои, фанерные щиты на окнах, три обшарпанных стула. Всё остальное место заняли две панцирные койки и кухонная столешница, раковина, плита и газовый баллон в углу. На койке под окнами сидела девочка.

   Миле не знал, кого особенного он собирался увидеть. Имя у неё было очень красивое: Альбертина – прямо как у принцессы. Но девочка вовсе не была принцессой. Миле оглядел тупоносые туфли, гамаши, домашнее платье с белым воротником и манжетами, красную пластмассовую заколку. Какая-то пигалица. И глаза немного выпученные, словно всего боятся и всему удивляются.

  – Здравствуй, Альби, – Бертранд взял стул от стола и присел.

  – Здравствуйте, – таращилась она на вошедших. Голос подрагивает, нетвёрдый.

  – Вот, привёл тебе соседа, – с усмешкой указал Бертранд шляпой. – Миле зовут. Поживёт тут с тобой пару дней.

  – Здравствуй, Милле.

  – Привет, Альби.

   Водянистые зелёные глаза отстранились. Ей больше нечего было сказать. Теперь она больше смотрела на взрослых.

  – Думаю, вам надо всё объяснить, – приняла деловой тон Агнесса. – На закате обязательно закрывайте окна. Щиты лёгкие и просто снимаются. С открытыми окнами лампу ни в коем случае не зажигайте. Днём не шумите. Из убежища ни ногой. За газом следите, чтобы ничем сильно не пахло и ничего у вас не пригорело. Продукты берегите. Воду из-под крана процеживайте, она здесь не очень-то чистая. И стук...

  – Ровно три раза! – торопливо напомнил Бертранд.

  – Верно, – огляделась Агнесса по комнате. – Я, смотрю, Марк продукты принёс... Ах да, Миле: спать будешь здесь, – указала она на кровать возле стены. – Располагайся.

   Бертранд встал со стула и открыл боковую дверцу.

  – Здесь туалет. Бачком не пользуйтесь. Наберите в кувшин и смойте, а то трубы шумят.

  – Миле, готовить умеешь? – показала Агнесс на три консервных банки и пухлый бумажный пакет на кухонной столешнице. Под раковиной угнездился мешок с овощами. Из груды картошки и лука торчала пара грязных морковок.

  – Дежурил на кухне.

  – Значит, справишься. В следующий раз можем принести что-нибудь нужное. Есть какие-нибудь пожелания?

  – Краски, акварель! – воскликнула Альби. – У меня почти кончились.

  «Спичек бы лучше принести или соли. А ты: „краски“», – недовольно подумал Миле.

  – Хорошо, Биби, постараюсь достать, – Агнесс нисколько не рассердилась.

   Разговор стих. Альбертина бегала мимо взрослых глазами: то ли обиделась на сокращённое имя, то ли придумывала, о чём ещё попросить. А подпольщики уходить не спешили.

  – Скоро трамвай, – кашлянул Бертранд и поправил шляпу.

  – Да, нам пора... – кивнула Агнес.

  – А папа скоро придёт? – ожила Альбертина. Бертранд начал отвечать, но Агнесс перебила.

  – Он ждёт тебя на новом месте. А пока поживёшь с Миле. Обещай слушаться. Ладно, Биби?

  – Ладно. А долго ждать?

  – Не больше недели. Потерпишь?

  – Потерплю.

  – Вот и славно, – Агнесса повернулась к двери, щёлкнула ручкой и вышла на лестницу. Бертранд тоже встал, но задержался возле порога и посмотрел на двух детей в маленькой тусклой комнате.

  – Миле, закройся за нами.

   Миле бросил чемодан на кровать и поспешил за подпольщиком. Дверь за ними Бертранд плотно прикрыл, а пока спускался с Миле по лестнице, серьёзно и сухо сказал:

  – Убежище у вас надёжное. Здесь никого ещё не нашли. Но, если найдут... – Бертранд задержался с Миле на ступеньках. – Не сопротивляйтесь. Не надо делать глупостей. Тебе ничего не грозит.

  – А ей? – кивнул Миле наверх.

   Бертранд неловко улыбнулся, отдал лампу и вышел из потайного хода. Миле закрыл шкаф-дверь и потянул рычаг до щелчка.

  «Если Семёрки найдут, почему мне ничего не сделают?.. Что, обратно в приют отправят? А её?..»

   Миле хмуро поднялся обратно в комнату. Альби сидела на койке. Он пошёл к своей кровати. Обживаться не очень хотелось. Миле ждал, когда Альби спросит о чём-нибудь, но она молчала, и он ощущал её взгляд между своих лопаток. На кого ей ещё смотреть, кроме как на нового человека? Это чувство «на новичка», хорошо знакомое Миле по приюту, страшно дурацкое. Когда переводят из одной группы в другую, переселяют, ты тащишься к новым парням, кого толком не знаешь. А друзья либо в лагере, либо на фермах. Кто посчастливее – на заводе. В приюте Миле точно знал, что чувство «на новичка» надо перетерпеть. К концу дня все в группе прекрасно знают другу друга по именам, кто-нибудь уже «скорешился», а кто-то успел подраться.

   Но с девчонкой всё по-другому. Миле не знал, как быть. Тут больше надо сравнивать не с приютом, а с больничной палатой.

  – Семиножки сюда не пролезут.

  – А? – обернулся Миле.

  – На паутинку никого не приплетут.

   Альбертина смотрела на него в упор и пыталась говорить твёрдо. Но в глазах выступили слёзы. Плачущих девчонок ещё не хватало!

  – Ну, так... да, не приплетут. С чего ты решила, что они вообще сюда заберутся?

  – Ко мне в дом забрались, – Альбертина умолкла, потупилась и тискала палец.

   Миле отвернулся. Что ещё тут сказать?

   Из всех нехитрых вещей в чемодане лежали коробочка с зубным порошком, щётка, полотенце и стопка одежды. Но было ещё кое-что. Миле немного подумал и вынул из-под полотенца дневник с авторучкой. Глупо, наверное, но из приюта он забрал свои записи, пусть они вообще никому не нужны, кроме него.

   Миле поставил чемодан рядом с кроватью и сел на покрывало. Альбертина буравила его жидкой зеленью глаз и чего-то ждала. Нужно что-то сказать – именно ему, Миле, гостю в этой коморке, а не ей, кто пришла сюда первая.

  – И когда к тебе домой забрались эти семиножки?

  – Три дня назад.

  – Ты три дня жила у подпольщиков на квартире?

   Альбертина кивнула. За окном прозвенел трамвай.

  – Я есть хочу... – попросила Альби.

  – Готовить умеешь?

   Она помотала головой.

  – А что умеешь?

  – Рисовать.

  – И всё?

   Альби кивнула.

  – Ладно, тогда поднимайся, я тебя готовить научу.

   Он подвёл её к столешнице в кухонном углу, взял глубокую миску, положил в неё картошки и залил водой.

  – Вот, вымой.

  – Не хочу, она грязная, – спрятала Альби руки.

  – Грязную будешь есть?

   Альбертина побледнела.

  – Тогда вымой.

  – Почему под краном не помыть?

  – Труба землёй забьётся. В туалет выльем.

  – Давай ты... сам.

  – А ты чего, не будешь есть?

   У Альби задрожали губы.

  – Не буду! – обижено крикнула она. Чего Миле не хотел, на то и нарвался.

  – Ну, вот ещё... ладно, сам сделаю. А ты садись, жди, – взялся он за миску с картошкой.

   Но Альби не уходила. Он сам привёл её на кухню. Она топталась на месте, всхлипывала и тёрла глаза.

  «Влип так влип...»

  – А ты семиножек близко видела? – спросил Миле, как бы между делом.

  – Нет, – изменилась в лице Альби.

  – А я видел одну.

  – Где?

  – В приюте. Ну, не совсем в приюте, а на улице, через окно. В подворотне сидела.

   Миле искоса глянул на Альби. Плакать она перестала, но побледнела так сильно, что в подробности он решил не вдаваться. Миле взял консервную банку и нож, ловко открыл селёдку в масле и отогнул крышку.

  – Вот, разложи по тарелкам, – протянул он Альбертине вилку. Рановато, но лучше, чем терпеть плаксу под боком. Пока Альби неумело и с большой осторожностью вылавливала куски сочащейся маслом сельди и раскладывала по тарелкам, Миле помыл картошку и начал чистить.

  – Мне это есть?.. – понюхала Альби рыбу.

  – Попробуешь потом. Вкусно. А сейчас набери в чайник воды.

   Спустя минут тридцать Миле достал из кипящей кастрюльки картошку. Вспомнилась жизнь в семье. Всё тогда делала мама, а он ничего не умел. Конечно, ему было девять, но всё равно злиться на Альби не стоило.

   Рыба Альбертине совсем не понравилась, да и картошка не очень. Она тыкала вилкой в селёдку, пока Миле с голодухи смёл всё за пару минут, даже косточек не почуял.

  – Слушай, а ты откуда? – долизывал он маслянистые крошки.

  – Из управленческого.

  – Ого!

  – А ты из приюта, получается, да?

  – Угу.

  – Дай марку посмотреть? – отложила Альби вилку.

   Миле закатал рукав и протянул руку. На запястье синела татуировка – шестерёнка и номер. Так Миле заклеймили, когда отняли у родителей.

  – Три, девять, девять, ноль, четыре... значит на фермы.

  – С чего ты взяла? – вытаращился Миле.

  – Если есть четыре и девять, то это точно фермы, – покивала Альби сама себе. Она так легко рассуждала о том, о чём все ребята в приюте ломали головы: куда их отправят? Узнать, где заставят работать и в каком возрасте – невозможно. Те, кого забирали из групп, никогда больше не возвращались. Ходил слух, что тебя могут отправить на завод, либо в лесные лагеря, либо на сельские фермы. А может ещё куда подальше.

  – Откуда ты знаешь?

  – Папа сказал. Я подслушала, дома.

  – Твой папа что, шишка большая?

  – Наверное да.

   Вот ведь сокровище! Миле не знал, радоваться ему или злиться, что его поселили с дочуркой знатного управленца. В приюте бы такую и ненавидели, и уважали. По крайней мере слушали больше, чем его выдуманные истории. Пока что Миле расспросил Альби как следует. Она знала все номера и их сочетания. Но зачем она их вообще запоминала? И как смогла запомнить? Ведь их было, наверное, десятка два!

  – Слушай, а чего там было у вас с семиножками дома, Биби? – осторожно начал он. Управленческая дочка строго, но от этого как-то смешно на него посмотрела.

  – Меня Альбертиной зовут.

  – Ладно, извини, Альбертина. Так ты расскажешь? Я секретов не выдам. Гадом буду.

  – Тебе интересно?

  – Ну да. Нам всё-таки тут с тобой жить!

   Альби долго думала и молчала. Миле казалось, что порой она соображает, как арифмометр, а порой до неё всё очень туго доходит. Не желая терять время напрасно, Миле взял её тарелку, растолок картошку и перемешал с селёдочным маслом в жирное с комочками пюре.

  – На, так вкуснее, – сунул он незатейливое блюдо Альби. – Ешь пока тёплое. И рассказывай всё-всё-всё. И об отце особенно. Он тебя ждёт?

  ***

   Жить в убежище не так уж и сложно. Но трудно скрыться от внимательных глаз Альберины, когда делаешь что-то не так. А что «так», что «не так» – она сама для себя решает. Вставать надо рано, первым делом снимать фанерные щиты с окон. Ночью Альбертина спит плохо, зато днём отсыпается. Так и эдак приходится не шуметь. Посуду мыть за собой она не умеет, рыбный суп из консервов, маринованные овощи, лук в любом виде – не любит. Только жареную картошку. Стирать за собой не привыкла, заправлять постель тоже, есть из одной посуды с Миле отказалась. Пришлось выделить ей свои кружку, тарелку и ложку. Ни кофе, ни чая в комнатке нет, как и сахара. Альби капризничает и отказывается от пустого кипятка. Но других продуктов подпольщики не завезли. И на том спасибо.

   Еду и керосин надо экономить. Кто знает, когда ещё принесут? Лишь бы в баллоне хватило газа. Неделю, пожалуй, ещё можно жить. А если месяц? Или дольше? Если никто не придёт, куда им с Альбертиной деваться?

   С трудом Миле внушил ей, что за свою кровать каждый отвечает сам. Стол – общая территория, но край стола ближе к окнам – это Альбертины, а край возле стены – это Миле. В туалете за цепочку не дёргать, а сливать из кувшина. Ночью можно разговаривать в полный голос, но не кричать. Готовить тоже лучше бы по ночам, на весь день. Запах еды в заброшенном квартале – не лучше громкого шума.

   Жить по строгим порядкам Альби надоело на второй день. Ей не нравилось, что ей командуют, и она напоказ не слушалась. Проще говоря, капризничала по любому поводу и без. Часто вела себя так, что-она-то знает, зачем ждёт в убежище, а вот он...

   Миле как-то спросил:

  – Слушай, интересно, куда нас повезут? Может за город? А что там?

   Альби пожала плечами. Она рисовала на листочках на своём краю стола.

  – Как везде, наверное.

  – А как везде? Если знаешь, то говори!

  – Ничего я не знаю. Ты меня больше знаешь. Папа про вас говорил, что вы, приютские, быстро взрослеете.

  – Узнаешь тут, когда взаперти. А ты с родителями жила, да не очень-то выросла. Кто с Управы, у тех детей ведь не забирают. Изнежили тебя, заботливые папочки с мамочками.

  – Ничего не изнежили. Мама с паутинкой, а папа без.

  – Как это «с паутинкой»?..

  – Всё время молчала. А папа... – закусив губу, Альбертина возила кисточкой по бумаге. – Я из-за папы тут.

  – Ну понятно, не захотел старик, значит, чтобы его дочку на паутинку подвязали.

  «И марку поставили», – додумал про себя Миле. – «Ох уж эти управленческие! Всё им лучшее, всё им можно. Но чтобы сбежать – такое Семёркам точно не понравится, хоть управленческий ты, хоть нет».

   Свободного времени в убежище, как бы ты не старался занять его делами, оставалось в избытке. В эти часы Миле сильно жалел, что не захватил с собой из приюта ни одной книги. И у Альбертины книжек не оказалось, зато нашёлся целый ворох листов, на которых Альби рисовала невиданные пейзажи.

  – Это ты откуда натаскалась? – остановился Миле возле стола.

  – Слово-то какое «натаскалась», – передразнила в ответ Альби.

   Миле думал, она нарочно рисует, на вид, только чтобы он спрашивал.

  – Мне папа рассказывал, когда ездил далеко. Я все эти места представляю.

  – И чего это у тебя такая земля синяя?

  – «Земля»... – жеманничала Альбекртина. – Это не земля, это море. А вот это – горы, а вот это – пальмы! – показывала она кисточкой на серые треугольники и зелёные звёзды.

  – Море... – эхом отозвался Миле и задумчиво поглядел на свой край стола, где лежала тетрадка. А ведь у него тоже есть кое-что про море! Хотя о море Миле знал только понаслышке. Прочитать Альби вслух?.. Или всё-таки не стоит? Она не из приюта, не угадаешь, понравится ей или нет. И тон у неё противный, хотя пигалица туго соображает. Скорее всего засмеёт.

   Миле подошёл, положил руку на тетрадку, постучал пальцем. Вот если бы Альби спросила: «А что это у тебя там такое?». Он бы ответил: «Вот, сочиняю», и что-нибудь в шутку прочёл. Для него – сущий пустяк. А у неё бы челюсть отвисла. В приюте, случалось, сами просили: «Слышь, Миле! Прочитай-ка что-нибудь из своей ерунды!». И слушали, потому что хотели, а не просто так, из-за скуки. Миле это видел и понимал.

  – Если бы ты знал моего папу, ты бы весь обзавидовался. Он путешественник, и был много где, без паутинки, – раскрашивала Альбертина небо над морем. У Миле сразу пропало желание что-нибудь ей читать.

  – А у тебя краски скоро кончатся! – назло сказал он. Палитра у Альби и правда почти опустела. Вместо синей краски только голубая вода. Альби нахмурилась, с трудом придумывая ответ. Но только открыла рот, как на чердаке что-то зашуршало и стукнуло.

   Альби вскинула голову. Миле сам застыл как приколоченный. По спине пробежал холодок. Над головой засвистело, как из чайника. Тут же за окном зацокали когти. Альбертина закрыла себе рот ладонями и вжала голову в плечи. Миле смотрел на окно. Снаружи как наяву проползла большущая многоногая тень. Она миновала окно, и коричневое бугристое тело с короткой чёрной щетиной шаркнуло о раму.

  «Нашли! Сейчас заберутся!» – мелькнуло в мыслях Миле.

   На чердаке опять что-то упало. «Чайник» свистел. Альбертина зажала уши и спрятала голову. Неужели они так громко спорили? Миле понял, если семиножки ворвутся, он должен что-нибудь сделать. Именно он, непременно! Хотя бы глупое, но спасительное совершить. На ватных ногах Миле подошёл к фанерному щиту, поднял его и просто закрыл окно. Тонкая деревяшка оградила их от коричневого раздутого тела. Второе окно осталось открытым. Альби соскочила со стула и прижалась к Миле возле щита. В полутёмном убежище они замерли на страшных десять минут, пока звуки на чердаке и за окном не утихли. Альби боялась громко вздохнуть, а Миле не шевелился, чтобы она ещё больше не испугалась.

  – Они плохо слышат, – шепнул он.

  – Я знаю.

  – И видят не очень.

  – Я знаю.

  – Ушли уже.

  – Угу... – кивнула Альби у него на груди. Миле постоял ещё немного, обнимая её. Она сама отошла, вытерла слёзы манжетой и собрала ворох листов. На чердаке по-прежнему что-то свистело.

  – Близко подлезли. И наделали они чего-то там... – поднял голову Миле.

   Альби села на койку и крепко прижала стопку листов к сердцу.

  – Не уходи! – мотнула она головой.

  – Да я не собирался.

  – Точно? – недоверчиво посмотрела Альбертина.

  – Да точно! Больно надо. Пусть себе свистит, – опустился на стул Миле и открыл тетрадь, хотя писать ему совсем не хотелось. Ещё долго он прислушивался к каждому скрипу и шороху в пустом доме.

   Завечерело. В коморке сгущался сумрак. Но ни Альби, ни Миле не спешили зажигать лампу. Казалось, семиножки караулят их где-то на крыше. Свист на чердаке всё сильнее тревожил час от часу. Миле встал и закрыл второе окно. В полутьме он разжёг лампу и сел рядом с Альби.

   Альбертина не выпускала рисунки, да и гостю на своей койке не очень обрадовалась. И пусть. Миле видел, она сильно боится. Конечно, он тоже боялся, но у Альби была особенная причина: семиножки и раньше забрались к ней в дом.

  – Ничего себе у тебя бумаги. Отец подарил?

   Альби кивнула.

  – Он, значит, любит как ты рисуешь? Всё посмотрел? Ну, пальмы там твои, море?

  – Всё посмотрел. Папа мне обещал, что когда-нибудь мы вместе посмотрим море. Только надо доехать. И в другие места тоже.

  – А дашь посмотреть на другие, что ты нарисовала?

  – Не хочу. Потом. Наверное. Я для мамы нарисовала.

   Вот и поговорили... Миле знал, как оно будет дальше. Сколько раз после драки в приюте, когда кого-то калечили, комната затихала. Не сразу конечно, но потом затихала. Воспитатели уводили избитого, и виновного, а одногрупники обсуждали кто, кого и за что. Но потом, когда виновного приводили обратно, разговоры стихали. Парни деланно, на показ, возвращались к привычным делам, словно ничего не случилось. И этого «ничего не случилось» Миле на дух не переносил. Горячие угли лучше не ворошить, но и молчать... Молчать – всё равно что брать чужую вину на себя и ничего не исправить.

   Миле встал, взял тетрадь со стола, и решительно сел назад к Альби. Даже если сейчас она начнёт спорить, он всё равно будет читать. Пусть смеётся, издевается и дразнит его.

  "Ветер влюбился в Море. Он никогда не видел, что там прячется под водой, хотя летал над всеми странами и городами, забирался в пещеры, шумел листьями в лесу, гонял пески по пустыне. Ветер хотел развеять Море, как делал это с песками и снегом. Но сколько не дул – только волны вздымались. Тогда он устроил бурю, закрутил ураган, но получился только водоворот, а дна Ветер так и не увидел. Тогда он полетел на необитаемый остров и начал подглядывать за отливом. На жёлтом песке оставались смешные рачки, прозрачные медузы, зелёные водоросли и красные морские звёзды. Они казались Ветру чудесными. Но прилив слизывал его сокровища в воду, и Ветер оставался ни с чем.

   Однажды, когда Ветер подглядывал за отливом, Море шепнуло волнами:

  – Ветер, почему ты терзаешь меня?

  – Я хочу посмотреть, что на дне.

  – Разве тебе мало моих белых барашков и тёмных бурь на поверхности? Зачем тебе моё дно? Даже маленьким пузырькам воздуха нельзя туда, не то что ветру.

  – Всё равно хочу посмотреть!

  – Хорошо, если подумать, то я тоже никогда не видело, что за берегами, как живут в городах, как шепчут леса, как греет солнце в пустыне. Если бы ты мне показал, тогда бы я открыло дно ненадолго.

   Ветер задумался: как показать Морю землю?

  – Видишь, на небе тяжёлые, напитанные моей водой тучи? – подсказало Море. – Отнеси тучи глубже за берега, пусть прольются дождями над самыми красивыми землями. Вместе с быстрыми реками вода вернётся ко мне, и я, Море, узнаю, как красиво на суше.

   Ветер обрадовался, подхватил тучи и понёс их над полями и рощами, и лесами, и городами, с пустынями. И везде шёл ласковый тёплый дождь. А когда тучи иссякли, Ветер вернулся к Морю на остров.

  – Ну как, ты видело, как красиво на суше?

  – Да, – ответило Море. – Я омыло каждый листочек в лесах, каждую травинку в полях, каждый городской камень. Ты выбрал самые красивые места, Ветер, где я давно не бывало. Спасибо тебе. Теперь дождись большого отлива. Я отступлю дальше обычного, и ты увидишь морское дно.

   Ветер затаился на берегу и стал ждать. А когда начался большой отлив, на жёлтом песке не было ни рачков, ни морских звёзд: все жители Моря ушли подальше от берега, потому что оно отступало, и из-под толщи воды показались чудесные скалы и поросшие кораллами рифы. И чем больше Ветер смотрел на отблески солнца на влажных ракушках и гальке, тем больше грустил. Когда Море вернулось, оно увидело его печаль.

  – Что случилось? Тебе не понравились мои сокровища?

  – Нет, они замечательные! – спохватился Ветер. – Только вот, я видел всё те же горы, и пещеры, и даже города из красивых камней, лощины и долы. А остров, где мы беседуем, оказался и вовсе вершиной высокой скалы...

  – Ты верил, что я спрятало чудо?

  – Верил...

  – Глупыш, – ответило Море ласковым шёпотом. – Я не скрываю чудес, а отдаю их. Все ущелья и долы, все пустыни и горы, которые ты столько лет овивал – это всё моё дно, когда я отступило от суши. Мой дар миру – сам мир. Мир и есть моё самое великое чудо.

  – Вот как! – поразился Ветер, но загрустил ещё больше. – Значит, я зря гонял тучи к самым красивым местам, ведь ты их раньше видело! Ты меня пожалело, вот почему помогло...

  – Нет, любимый мой Ветер, – в последний раз ответило Море. – Это ты мне помог вспомнить себя, и увидеть какими замечательными, необычными и великолепными стали мои горы и камни под солнцем и зеленью, какие восхитительные существа: львы, носороги и тигры ходят по дну, где раньше была только морская пучина. И когда тебе снова захочется увидеть, что под водой, вовсе не обязательно, чтобы Море для тебя расступилось. Всё неизведанное и далёкое близко. Только лишь оглянись и представь".

   Миле закрыл тетрадку и притаился. Альби ничего не говорила. Когда он всё-таки взглянул на неё, то по глазам Биби понял, что ей понравилось.

  – Красиво... – обронила она.

  – Серьёзно?.. Это ведь только первое.

  – А есть ещё?

  – Ага! У меня много чего!.. Глупости я, конечно, пишу.

  – Можно я нарисую море?

  – Ты ведь уже нарисовала.

  – Нет. Можно я нарисую твоё? – положила рисунки Альбертина на стол и начала искать среди них чистый листок. – Краски вот только кончились.

   Вдруг рядом с рисунками шлёпнулась капля. Альби скорее схватила листы, а на клеёнку упала и брызнула новая грязная капля. Капало с потолка. По штукатурке растеклось тёмное большое пятно.

  – Не зря там свистит! Протечка на чердаке! – догадался Миле.

  – И что теперь делать?

  – Что делать? Миску подставь!

   Альби заторопилась в кухонный угол, подставила под капли миску, но пятно растекалось, и скоро закапало за столом. Начался целый дождь.

  – Нет, так не пойдёт, – слушал Миле чердачный свист. – Придётся подняться и что-нибудь сделать с протечкой. А ты пока тряпку возьми и в ведро собирай!

  – Не уходи! Там семиножки!

  – Да они ушли давно! Не шумят! – решил Миле.

  – Нельзя! – не пускала Альби. В комнате стало душно, воняло мокрой извёсткой, деревом и тряпьём.

  – Ну что же теперь, тонуть? Скоро у нас самих тут будет море. Нет, я пойду!

  – Марк придёт, он починит, – залепетала Альби. – Не уходи!

  – Я быстро. Хочешь, вместе пойдём? – ляпнул Миле. Брать с собою девчонку – ещё глупее! На счастье, ума у Альби хватило.

  – Нет, я тебя здесь подожду. Буду воду вытирать.

   «Подожду» – прозвучало для Миле как «иди». Он взял фонарь, зажёг его, спустился по потайной лестнице к шкафу-двери, и впервые за два дня вышел в заброшенную квартиру. Сейчас намного страшнее, чем с Бертрандом и Агнесс. Признаться, тогда Миле даже не верил, что Семёрки его действительно ищут и схватят, если найдут. Как бы не встретиться с одним из них в ночном доме...

   Миле подсвечивал путь фонарём и шёл по заброшенной квартире, пока не выбрался на общую лестницу. На ступенях лежал тёмный от грязи и пыли ковёр, а над ним протянулась тонкая нитка. Миле замер. Если её оставили Семёрки, то лучше не наступать.

   Миле осторожно поднялся по лестнице. Ближе к чердачной двери свист усилился. Миле открыл её и вылез под крышу. В темноте среди балок и старых опор он пробирался на свист и шипение. Из водопроводной трубы по высокой дуге рвалась тонкая струйка. Под трубой лежала подгнившая перекладина. Через выломанное чердачное окно светила луна. Должно быть Семёрки обыскивали чердак и случайно сломали балку, а та рухнула на трубу. Рядом в серой разодранной паутине болтался сухой кокон бабочки.