Текст книги "Пути Господни (СИ)"

Автор книги: Руслан Шабельник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Овес и кукуруза – нормально, а вот подсолнечник – нет, и вообще, он сильно истощает почву. Со следующего года, мы думаем сократить посевы семечек.

– А как же масло, подсолнечное масло! – вскочил Джованни Гварди. Некогда угольные усы главного повара давно побелели, однако продолжали гордо торчать серебристыми стрелками.

– Будет оливковое! – подал голос Никитченко. – К вопросу о садах, я ходатайствую перед Советом о предоставлении цеху дополнительных площадей в западном секторе Ковчега – он все равно пустует.

– Зачем? – чернокожий Берт Кинг с горящими глазами и торчащими волосами походил на воплощение ночных кошмаров. Он и был таким для членов своего цеха, скромно именовавшегося – Цех Обслуги. На самом деле, помимо собственно обслуживания, как-то: парикмахерские, прачечные, цех занимался еще организацией массовых мероприятий – от праздников до спортивных состязаний. И здесь Кинг чувствовал себя, как рыба в воде. На западную площадку Кинг претендовал тоже, и претендовал давно. Новый стадион – голубая мечта стареющего старшины.

– Яблоки, – секатор слова навис над нежной порослью мечтаний Кинга, – как известно, рожают через год. Если разбить новый сад, достаточно далеко от существующего, мы сможем добиться ежегодного урожая. – Безразличные лезвия сошлись, искромсав изумрудное поле взлелеянного стадиона.

Они поднимались по очереди, все двенадцать, и как рыцари Камелота каждый имел право голоса. И пользовался этим правом.

Слова выступающих липкой лентой ползли в уши слушателям.

– Тарелок и чашек в этом месяце, мы выпустили почти вдвое больше. Склады заполнены продукцией…

– Как я уже докладывала, нам катастрофически недостает антисептиков, говоря проще – спирта, – Людмила Мотренко – глава цеха медиков, единственная женщина-старшина потревоженной Гвиневьервой нависала над присутствующими. – На мои неоднократные ходатайствования, уважаемый Ю-чу отвечает отговорками…

– Спирт получают из картофеля, – слова старосты цеха химиков устало капали перегоняемым ректификатом. – Уважаемый коллега Никитченко сократил посевы, а зерновых, из которых также возможно синтезировать этанол, насколько я понял, недостает на насущные нужды…

– Нужды здравоохранения вы не относите к насущным?

Патока слов загустевала, обрастая кристалликами игл.

– Системы жизнеобеспечения работают нормально. За последний месяц население Ковчега увеличилось на сто человек, в любом случае – запас достаточный, – спокойный и надежный, как машины, которыми он управлял Мирза Ривз – глава Техников – слегка сгладил непокорные пряди игл.

– Некоторые братья, старшины, в последнее время позволяют себе… высказывания, – единственный глаз Ария Стахова разгорался огнем плавильной печи, – касательно… Учителя. Его якобы не совсем человеческой… сущности. Я бы просил уважаемый Совет пресечь…

Александр Сонаролла вскочил со своего места. Оттопыренные уши горели пунцовым знаменем революции.

– Вы сомневаетесь в Учителе!

– Не сомневаюсь! Как не сомневаюсь в словах его. «Я не бог», – так, кажется, звучит одна из заповедей.

– Не бог, – неожиданно согласился глава текстильщиков, вопреки словам уши накалились до кровавого пурпура, – однако, даже брат Стахов не осмелится утверждать, что Учитель был простым человеком – как он, или я.

– Необычным, но человеком.

– Рожденным от земной женщины, – размеренно вставил Кекуле – старшина цеха пластмасников – король тарелок и гроза порванных ремешков.

– И ушедшим в положенный срок, – устало согласился Ю-чу.

Лампы далекими солнцами освещали лицо Сонароллы. Прохлада вила гнезда под серыми одеждами рыцарей Ковчега.

– Учитель был рожден земной женщиной, – раскаленные слова капали в прохладный воздух, вопреки природе, воздух холодел, – и был человеком… пока на него не снизошло откровение! Свыше! Божественное откровение! – кровь густела в жилах от жара слов. – После этого он перестал быть простым человеком. Он стал богочеловеком!

– Нет! – теплое дыхание в ледяной пещере. – Он предупреждал, против подобного, обожествления!

– Мы не обожествляем. Он – не бог! Но он и не человек!

***

«За отчетный период мальчиков родилось – двадцать человек, девочек – восемнадцать, что больше, нежели в аналогичный период прошлого года – девятнадцать и пятнадцать соответственно. Вместе с тем, общая рождаемость в сравнении с предыдущим кварталом, снизилась на пять процентов. С главой акушерского отделения проведена профилактическая беседа, обещал исправиться и подтянуть показатели к следующему месяцу».

Крышка поднялась, словно пасть мифического Крокодила – Шурик видел картинки в старых книгах. Из ящика продолжал валить дым.

Сделалось холодно, впрочем, и без того, зубы товарищей слаженно выбивали частую дробь.

– П-пошли, а? – чудом Александру удалось протиснуть слово сквозь непрерывно сжимающиеся зубы.

– П-пошли.

Тимур почти развернулся с явным намерением не пойти – побежать. Почти…

Над исходящим дымом бортом ящика показалась рука.

Друзья-мальчишки дружно заорали.

Человек вывалился на пол. Струйки белого дыма стекали с подрагивающего обнаженного тела.

Они не сдвинулись. То ли страхом, то ли любопытством ноги намертво пригвоздило к полу.

Осмелев, Александр вытянул шею.

Рогов у незнакомца не наблюдалось, хвоста, насколько он мог видеть, тоже. Выходит – не еретик. К тому же Шурик не слышал, чтобы еретики появлялись из дымящихся ящиков. Хотя, кто их знает, еретиков…

Продолжая трястись, человек глянул на них с пола.

Внезапно страх ушел – глаза у незнакомца оказались добрые, совсем не страшные.

– К-который сейчас год?

И заикался он почти, как они, и зубы стучали так же.

Первым опомнился Тимур.

– Сто тринадцатый, от Исхода.

Трясясь, человек кивнул. Попытался подняться, упал, снова попытался… наконец, он дополз до ящика, где с трудом сел, облокотившись голой спиной о холодный металл.

– Дяденька, а вы кто? – окончательно осмелел Александр.

Незнакомец внимательно изучал его лицо.

– Твоя фамилия – Гайдуковский? – неожиданно произнес он.

Успокоившиеся было колени, вновь принялись за привычное дело – трястись.

Шурик кивнул, сказать хоть слово он был не в состоянии.

– У тебя глаза твоего деда… или прадеда… – загадочно произнес незнакомец.

Уперевшись руками в ящик, он вновь сделал попытку подняться. На этот раз ноги выдержали тело.

Запустив руку в дымящиеся недра, незнакомец вытащил стопку одежды. Обычной серой одежды. Аккуратно разложив тряпье, он принялся одеваться.

***

Загадка:

Берега пластмасовы, вода не вода, само, как бумага.

(Блины)

Из сборника «Устное народное творчество»

– Руку, руку давай!

Брайен Гайдуковский молча оттолкнул протянутую конечность и, впившись могучими пальцами в край платформы, легко подтянул мускулистое тело.

Рената, напротив, охотно приняла помощь, крепко ухватившись за теплую ладонь Юрия.

– Долго еще? – задрав голову, Брайен всматривался вверх. Из-за переплетения опор и конструкций с трудом пробивались отблески далекого сияния.

– Сюда, – Юрий указал на округлый лаз в метре от пола.

– Что-о-о, в эту дыру? Не полезу!

– Оставайся, – пожал плечами молодой техник.

Секунду Гайдуковский сверлил взглядом друга и ненавистное отверстие.

– Похоже на Утилизатор, – пробурчал Брайен, осторожно просовывая в него голову. – Надеюсь, обещанный сюрприз стоит того.

– Стоит, стоит, – Юрий галантно поклонился даме, приглашая следовать за крепышом.

Труба выходила на аналогичную площадку, в отличие от предыдущей, она не соединялась ни с одной из конструкций – уступ неизвестно зачем прицепленный к стене. Но с этого уступа открывался вид…

– Как… необычно! – с непривычки Ренату качнуло, она отступила, ощутив спиной спасительную твердость стены.

Брайен просто опустился на четвереньки и усиленно мотал головой.

Лишь Юра, как самый опытный, гордо задрав подбородок, почти не качался.

Справедливости ради – когда он впервые попал на площадку, колени дрожали, как у ребенка, делающего первые шаги.

– Где мы?

– Что… что это?

– Звезды!

Площадка упиралась в прозрачное окно, а за ним… тысячи ярких точек в сводящей с ума, подгибающей колени бесконечности.

– Звезды?

– Звезды!

Рената сделала осторожный шаг к окну. Девушку шатало, словно в болезни.

– Но… я слышала, читала, они… огромны! Огромные горящие шары.

– Так и есть. Просто… они далеко, очень далеко от нас. Отец говорил – миллиарды миллиардов километров.

– Не могу представить такие расстояния, – Гайдуковский поднялся с колен и осторожно выглянул из-за непрозрачного края окна.

– Звезды, настоящие звезды! – заворожено шептала Рената. – А Солнце, где наше Солнце?

– Не знаю, – честно признался Юра.

– Тоже мне – звездочет! – Гайдуковский ворчал по привычке, было видно – он поражен не меньше девушки.

Юноша осмелел настолько, что даже вытянул шею, старательно вглядываясь в сияющую черноту.

– Юр, что это за штука?

– Какая штука?

– Ну вон.

Толстый палец Гайдуковского тыкал в стекло, указывая на видимое, как чернильное пятно, крыло Ковчега. Грозя звездам, из пятна поднимался узловатый палец, навроде Брайеного, только в несколько раз больший.

– Не знаю. Конструкция какая-нибудь, наверное.

– На-вер-ное! Ты же техник!

– Ученик, я еще только учусь.

– Мальчики, а давайте… поклянемся, – в темноте глаза Ренаты горели новооткрытыми небесными светилами. – Здесь, сейчас, перед лицом звезд, которые горят миллионы лет и будут гореть столько же… не расставаться никогда! Что бы ни случилось, что бы не ждало нас впереди, навсегда сохранить нашу тайну и нашу дружбу!

– Скажешь тоже – велика тайна…

– Клянусь! – торжественно пообещал Юрий, протягивая руку.

– Клянусь! – кивнул Брайен.

– Отныне и навеки! – девушка накрыла ладони парней.

Они еще некоторое время любовались вечными светилами, одухотворенные клятвой, тайной и светом звезд.

– Пошли что ли? – проворчал Брайен. – Эй, а куда лезть-то?

С этой стороны стены зияло два отверстия.

– Правое, – подсказал Юрий. – Второе ведет к блоку техников, через вентиляцию. Так я обнаружил эту площадку.

– Хотелось бы знать, каким ветром тебя занесло в вентиляцию?

***

Причина: прекращение подачи электроэнергии.

Результат: Остановка плавильной печи.

Меры: подача электроэнергии восстановлена.

Меры (2): 5 особей утилизировано.

Рекомендуемая квота на детей – 1.

– Молчать!

– Становиться ровно, в шеренгу!

Бесконечные, уходящие вдаль стены, высокий потолок… таких хижин Рхат Лун не видел ни разу в жизни.

Самое большое в их деревне, поражающее размерами жилище вождя, уместилось бы все в этой, огромной чужой хижине.

Но не размеры хижины поразили Рхат Луна, и даже не материал стен – ровный, без следов плетения, твердый, словно камень и такой же холодный. Свет… он лился не из дыры в потолке, и даже не от очага… палки, длинные и нестерпимо яркие, так что больно смотреть, давали его.

Воистину – жилище богов!

Великая Ма…

Ни в одном предании, ни в одной песне, распеваемой вечерами праздников, даже одним словом не упоминалось о холодных стенах и светящихся палках.

Или сказители обманывали доверчивых охотников, или… они не в чертогах Великой Матери.

Если не в них, то где?

Может, заблуждались сами сказители, и рай это совсем не леса, полные тучной и доверчивой дичи. Может рай – это огромная хижина с холодными стенами?

И они – в раю.

– А ну быстрей!

– Пошевеливайся!

Если рай, то не их. Ибо населен он отвратительно гладкокожими существами с маленькими ушами, которые и ушами-то назвать стыдно.

Существа собрались в большом количестве, появляясь буквально отовсюду. Они громко галдели, некоторые даже тыкали пальцами в пленников, то ли проверяя крепость мышц, то ли мягкость плоти.

И вспомнились предания, истории, которые любят рассказывать у костра. О далеких землях, где текут огненные реки, об озерах, в недосягаемой глубине которых водятся отменно зубастые чудовища, и о диких племенах, питающихся себе подобными…

К Рхату прижалась Боэта.

Шелковистый мех девушки ласкал его ладони.

Что бы он отдал раньше за это? Да все, включая и прозрачный камень, найденный в горах за дальними озерами – самую дорогую вещь Рхата.

И камень, и озера остались там…

Где там?

И где здесь?

Неожиданно чужаки прекратили галдеть, расступились.

К пленникам подошел высокий чужак в серой, украшенной сложной татуировкой вычиненной шкуре.

– Этот! – палец, равнодушный палец указал на… Боэту.

Закричав, девушка впилась ногтями в Рхата.

Он был готов защищать ее. До последнего вздоха, в конце-концов он – мужчина!.. Удар в голову. Темнота. Когда зрение вернулось, вопящая Боэта исчезла за дальней излучиной дивных внутренностей хижины.

И снова закричали притихшие было женщины. Запричитали мальчики…

После татуированного, чужаки начали подходить к пленникам. Каждый выбирал по одному, а то и нескольких. Крики усилились. Детей разлучали с матерями, мужей с женами…

Великая Мать, как ты можешь спокойно смотреть на такое!

Лучше бы я погиб в битве! Лучше бы мы все умерли!

На плечо Рхата легла рука.

Сильная, натруженная.

Рхат поднял глаза.

Чужак!

Уродливый, как все они. Большие глаза кровожадно изучают Рхата.

Юноша задрожал.

– Пойдем, парень. Пойдем со мной.

Великая Мать!

***

Страшитесь же дня, когда ни один человек не сможет помочь другому, когда ни от кого не будет принята замена, когда не принесет пользы чье-либо заступничество и когда не будет оказано никакой помощи грешникам.

Вспомни, как испытал Господь Ибрахима повелениями и как тот выполнил их. Тогда Господь сказал: «Воистину, я сделаю тебя предводителем». Ибрахим спросил: «А мое потомство?» Аллах ответил: «Мой завет не распространяется на нечестивцев».

Коран. Сура 2 (123,124).

(Пер. Крачковского)

Эммануил вздохнул.

И снова: кровавые глаза кинокамер, фальшивый блеск вспышек, сухой лес микрофонов. Прищуренные, словно перед выстрелом глаза, полуоткрытые в готовности рты и жала языков, предвкушая, увлажняют сохнущие губы.

Еще бы.

Постройка космического корабля.

Сенсация.

Общество падко на сенсации. Оно их ест.

Эммануил вздохнул.

– На Ковчеге полетят только добровольцы. Уже сейчас у нас имеется более пяти тысяч заявлений. По расчетам, всего Ковчег сможет вместить и обслуживать порядка пятнадцати тысяч жителей.

– А как же дети – рожденные и не рожденные, ступив на Ковчег, родители лишают их выбора.

– А как же презервативы! – парировал Эммануил, – и иные противозачаточные средства. Это тоже дети, потенциальные, не рожденные, но возможные дети. Предохраняясь, родители лишают их выбора, лишают рождения. А как же миллионы голодающих детей слаборазвитых стран. Наверняка, они тоже не прочь родиться в семье миллионера. Детей постоянно лишали и лишают выбора. Так было и у меня, и у вас, когда мы были детьми. Отчего-то до сих пор это мало кого беспокоило.

– Как продвигается строительство Ковчега?

– Об этом лучше спросить у ваших коллег журналистов. Каждая строительная площадка облеплена буквально лесом звуко-видео записывающей аппаратуры. Плановое время завершения строительства – полтора года.

– Если отбросить социальный и философский подтексты, по сути дела – это первая, по масштабам и по протяженности, единственная в своем роде экспедиция человечества к звездам.

– Рад, что заметили.

– У каждой экспедиции – своя цель. Каковы ваши цели?

– Разве построение вымученного, выстраданного, взлелеянного поколениями гуманистов, ожидаемого общества не есть достойная цель? Сама по себе?

– Все это так, но невозможно же лететь до бесконечности.

– Если повезет – отыщем планету, необитаемую планету с пригодными условиями, создадим колонию, и уже под новым небом, новым солнцем попытаемся сделать то, что не удалось на Земле!

***

Я Рубка Гуговиц – честная женщина, обращаюсь к Вам, Великий Пастырь, как к последней надежде.

Раньше цех пластмасников делал сандалии с широкими ремешками, в каких было удобно ходить. Теперь же они делают с узкими, да еще и на размер меньше. Они мне давят и натирают.

В ответ на мои неоднократные жалобы, руководство цеха отвечает отписками.

Я – честная женщина и труженик Ковчега, и имею свои права. Прошу вас, Великий Пастырь, разобраться лично, наказать виновных и произвести сандалии с широкими ремешками, хотя бы для меня.

Рубка Гуговиц – честная женщина.

– Мам, мам, я такое видел!

Шурика распирало от желания рассказать о происшествии кому-либо.

Это притом, что во время расставания, они с Тимуром клятвенно пообещали хранить тайну.

– Ты где был?

Светлые, обычно поднятые брови матери сурово нависали над голубыми глазами.

– Ну… тут… в одном месте…

Признаться о вылазке в заброшенные сектора, означало получить взбучку. Хорошую взбучку. Не признаться – сохранить тайну. Последнее было выше человеческих сил. Особенно, если человек – семилетний мальчуган.

– В каком месте?

– Мам, мы человека нашли, – неловкая попытка увести разговор от чреватой темы. Чреватой широким отцовским ремнем… с заклепками.

– Человека? – попытка удалась, во всяком случае – пока.

– Ну да, в ящике, совсем голого, но он меня знает, и деда знает… или прадеда…

– Ты где был?

Недолгий миг триумфа.

– Мы его в жилые сектора отвели, – Шурик почти физически почувствовал сладостный миг – сладостный для них, для взрослых – соприкосновения выделанной кожи ремня с собственной, нежной кожей…

– Голого?

– Нет, оделся он.

Что-то в голосе матери… Шурик осмелился взглянуть – узкие брови больше не нависали тенями заброшенных секторов.

– Выдумщик, – произнесла мать.

Призрак ремня таял праздничным мороженым, правда черные изюминки заклепок еще держались.

– Иди в столовую, скажи тете Вознесене, пусть покормит.

– Мам, да я… счас… мигом!

Заклепки последовали, вслед за ремнем, лампы секторов вновь засияли светлым, ничем не омраченным днем.

***

– Доктор, я умру?

– А как же!

– Доктор, а от чего?

– Вскрытие покажет.

– Сестра, может в реанимацию?

– Доктор сказал в Утилизатор, значит – в Утилизатор!

Из сборника «Устное народное творчество»

– … в очередной раз взят под стражу Карих Нульсен – горбун юродивый из секторов текстильщиков. На этот раз при большом скоплении народа вещал о скором сошествии Учителя и конце света.

– Я же велел арестовывать не только горлопанов, но и слушателей! – Авраам Никитченко – Великий Пастырь скривился, правая рука дернулась, начав привычный путь к щеке. Обузданная волей, через силу опустилась на пластиковый подлокотник кресла.

Сказано в Заветах: «И великие имеют слабости малых». Великий Пастырь являл собой живое воплощение священных слов. Второй день у Великого Пастыря болел зуб.

– Слова Пастыря, есть воля Учителя, – склонил голову докладчик. – Слушателей арестовали… сколько смогли.

– Ну и сколько же ваши торопыги-шпионы наловили в этот раз? – Авраам позволил себе заломить седую бровь, что не замедлило сказаться кинжальной болью во всей левой стороне лица. – Десять? Двадцать? – боль, давя и ввинчиваясь, казалось, дошла до самого мозга.

– Восемь, – потупил виноватый взор докладчик.

– Восемь! – взревел Пастырь, почувствовав ослабление воли, боль въелась с новой силой, и глава Ковчега без сил откинулся в кресле. – Восемь? Наверняка, включая стариков и детей.

Докладчик благоразумно хранил молчание.

– И что же вы сделали с арестованными?

Почему он мучится, почему терпит? Чего проще – подняться с кресла, спуститься на два яруса – блок медиков… или нет, вызвать сюда – стоматолога, вместе с его инструментами… При мыслях о стоматологе – страх, иррациональный ужас накатил удушливой, жаркой, как топка Утилизатора волной. Даже боль, испуганным ребенком, забилась в уголок челюсти, вяло напоминая о себе слабым зудом.

– После профилактической беседы – отпустили.

– Отпустили, – кивнул Авраам отчасти довольный победой над болью. – Забылись, подобрели. «Отриньте, бросьте их в топку новой, взлелеянной жизни. Пусть огонь распаляет в вас желания перемен! Если требуется – сожгите вещи. Напоминающие о зле, они – зло!» – вам знакомы эти слова?

– Да, Великий Пастырь.

– В огне, священном огне очищается общество. Удобренные золой, всходят новые, более жизнеспособные побеги! Да, бывало – страдали невиновные, бурьян полют – капуста сечется, но это лучше, чем окончательно зарасти дикими растениями. Размягчились, слушателей мы уже не сжигаем – отпускаем, да что там слушателей – самого зачинщика, еретика!

– Он юродивый, безумец, не ведает что говорит.

– Топка Утилизатора одинаково плавит и гениальные и глупые умы. Пора возродить старые добрые традиции – воскресные казни. Как это было в вашем, моем детстве. Когда состоялось последнее аутодафе? Два, три года назад? Чем, скверна разъешь, занимается ваш проклятый Высокий Трибунал?

– Ересь искоренена, вольнодумие отсутствует…

– Был бы Утилизатор – виноватый найдется. Если врага нет, его следует выдумать.

У докладчика, выражая некоторую степень удивления, округлились глаза.

– Да, да, выдумать. Власть держится на страхе и авторитете. Страх внушает сама, авторитет – враги, внешние враги, от которых эта власть ограждает. Всякой власти нужен… жизненно необходим враг – внешний, внутренний, хоть какой: голод, война, кризис, инакомыслие. Без них она теряет само свое предназначение, а значит – собственно власть!

Боль, забитым еретиком, сбежала в дальний угол памяти.

– Ладно, что там у вас дальше? – с исчезновением боли – вернулось хорошее расположение духа.

– Выступление – завтра, перед новобранцами Армии Веры.

– Армия – опора власти, – кивнул Никитченко.

– Великий Пастырь, – ожил громкоговоритель, вмонтированный в подлокотник кресла – новомодная, но чертовски раздражающая штука. Трудно привыкнуть, когда ни с того, ни с сего под тобой начинает говорить мебель, – к вам посетитель. Утверждает – срочно.

Боль, забытая боль, почувствовав слабину, показала из укрытия кончик носа.

– Кто?

– Этьен Донадье – старшина техников.

Счастливая боль выкатилась наружу, радостно барабаня по челюсти костлявыми пальцами.

***

Распределено:

Фабрики – 52 особи

Сады, огороды – 39 особей

Домашние слуги – 11 особей.

Итого – 102 особи.

Естественная убыль при транспортировке – 3 особи.

Длинные, как река, как лесные тропинки, однако, в отличие от них, совсем не извилистые, ходы хижины.

Однажды, еще мальчиками, Рхат с ребятами отправились в путешествие по Большому Оврагу, что разделял землю недалеко от деревни соседнего племени.

Он на всю жизнь запомнил то путешествие.

Идешь, вокруг только рыжие, почти отвесные стены, и они сжимаются. Не выбраться, не увидеть конца.

В эти минуты, следуя за незнакомцем прямыми ходами неведомого оврага, Рхат Лун испытывал сходные ощущения.

Не выбраться, ни узнать, что в конце.

Но тогда, в овраге, было небо… затянутое вечными облаками родное небо…

Достигая конца хода, сворачивая за очередной поворот, Рхат Лун ждал, когда же они покинут дивную хижину. Выйдут под небо.

Интересно, какое оно здесь… в раю… в аду…

Небо не появлялось.

Вместо него появились другие гладкокожие.

По мере продвижения, их попадалось все больше и больше.

Некоторые приветствовали проводника Рхата.

– Привет, Брайен, где лопоухого раздобыл?

– Из новой партии.

– Ребята уже вернулись? Как улов?

– Не очень.

– А этого куда?

– Домой. Рената все уши прожужжала. Помощника ей подавай.

– Ну бывай, привет Ренате.

Великая Мать! Речи их еще чуднее запутанных жилищ.

Рхат Лун вырос в лесу. Завяжи ему глаза, засунь в корзину, отнеси на самую дальнюю опушку, выпусти, он без труда отыщет дорогу к дому. Мох на деревьях, пурпурное сияние облаков на восходе, вечный проводник – река.

Здесь глаз никто не завязывал, но оставь его проводник сейчас, в эту минуту, он ни за что не повторил бы пройденный путь.

Великая Мать!

К ним, по такому же ходу двигалось существо… Всякие сомнения отпали – он в аду! Ничем иным, кроме порождения черного Кантора, существо быть не могло. На голову выше Рхата и малоухого. Гладкая, как у проводника кожа утыкана длинными, в палец толщиной иглами. Рот вытянутый, как у хищника, без губ. Полный набор желтых покосившихся зубов скалится в кровожадной ухмылке.

Рхат задрожал. Захотелось бежать… но куда? Сильная, натруженная рука проводника сжала дрожащее плечо.

– Не бойся. Это валгалл с планеты Арг. Добрейшее существо и такой же раб, как и ты.

Этот ужас, это порождение ночных кошмаров, этот слуга Кантора – добрейшее существо! Нет, Рхат Лун не настолько глуп… порождение кошмаров спокойно прошло мимо, не удостоив Рхата и пол взглядом.

– Привыкай, парень, – вывел из ступора голос проводника, – еще не то увидишь.

Великая Мать… где ты?

***

Растение гниет с корня.

Плодоносящее, с цветущей кроной, глубоко внутри, под землей, оно уже заражено плевелами тлена.

Вот два внешне благополучных ростка. Они не отличаются. Но вытяни из земли, глянь в корень и ты увидишь разницу. Рано или поздно болезнь перекинется на листья, ветки, ствол.

И если не выкорчевать, не уничтожить, спалить источник, нечистая поразит прочие побеги.

Летопись Исхода

«Деяния Пастырей»

Глава 1. «Великий Сонаролла»

Лампы зенитными солнцами орошали зеленые поля столов. Неутомимые кии-скарабеи пихали навозные кругляши бильярдных шаров. Они сталкивались друг с другом, и тихий стук отмерял время не хуже тиканья корабельного хронометра.

– Пятерка, в левый угол, – торжественно, словно речь на Благодарении возвещает Данкан Левицкий – улыбчивый пластмастник с широким лунообразным лицом.

Соприкоснувшись с битком, оранжевая пятерка ошпаренной рукой отскакивает от борта и лениво катится по зеленому полю стола в угол. Левый угол.

Десяток зевак следит за победным шествием неторопливого шара, и запах разгоряченных мужских тел заполняет пространство под слепящим солнцем лампы.

Кусая губы, за пятеркой следит Рав Танг – текстильщик. Крепкие зубы нещадно терзают невинную плоть губ.

Круглой пятерке все равно. Она катится. И падает в лузу.

Десяток глоток восторженно ревет. Зубы сжимаются, и обескровленная плоть рождает рубиновую каплю.

Довольный Данкан принимает поздравления.

– Шестерка в середину! – слова вязнут в мужском напряжении, запахе пота, отчаянии Танга.

– Господи, Учитель, не дай, помоги… – шепчет Танг, и алая капелька смешно дергается на снегу губ.

– Молись, молись, последнее, что осталось, – Данкан аккуратно, как мать новорожденного, опускает объемное пузо на дерево бортов.

– Учителю нельзя молиться, – рождает толпа голосом остроносого Фридриха Знанского. – Он не бог.

– Уж не человек ли? – накопившаяся злость выплескивается ведром кипятка. Засохшая капля превратилась в бурую точку.

– Человек, – пожимает узкими плечами маленький Знанский.

– Это ты у нас человек, или хе, хе, подобие его, – Ал Уотерби покровительственно ложит пухлую ладонь на кость плеча, – а Учитель, он, он…

– Бог!

– Не бог!

– Нет Бог!

К месту спора подтягиваются обитатели соседних столов. Пот загустевает ядовитой желчью.

– Бог!

– Человек!

– Был человеком! – к столу переговоров протискивается менее худой, но не менее конопатый Энтони Левицкий – родной брал удачливого бильярдиста и косвенного виновника спора. – Но когда на него снизошло откровение, – толстый палец с траурной каемкой ногтя важно тычет в лампу, призывая светило в свидетели, – он стал БОГОЧЕЛОВЕКОМ – два в одном!

– А если по роже? – сосредоточенно интересуется Линкольн Черчь – сторонник человеческой фракции.

– А если я тебе? – Данкан выдвигается на защиту брата.

Желчь каплет в раскаленный воздух едучими каплями.

Забытая шестерка одиноко скучает на зеленом сукне.

Олег Гайдуковский от стойки с пивом лениво прислушивается к спорщикам.

Бог? Человек? Какая разница. Олег не видел в рьяном выяснении сущности Учителя особого смысла.

Олег почти не помнил Учителя – тот ушел, когда Олег был ребенком.

Но сколько себя помнил Олег – споры были всегда.

***

В ответ на ваше письмо от *** отвечаем: новый фасон обуви разработан и утвержден, в соответствии с последним постановлением Совета Церкви «Об экономии исходных материалов». В данное время производственные мощности цеха не позволяют производить обувь по индивидуальным заказам (исключение составляет обувь, производимая для членов Совета Церкви и лично Великого Пастыря).

Алексей Мотренко

Заместитель старшины цеха пластмасников.

Отец Щур обвел слезящимися глазами притихшую паству.

Первый ряд, кряхтя и отдуваясь, ломился под тяжестью огромных задов, переходящих в потные ляжки великовозрастных прихожанок. Настоящих дочерей вознесшегося Учителя, неизменно нарядных и до отвращения преданных. Постоянных, как утренняя сирена и таких же назойливых.

Слева направо: рыжая Маланья Черчь – мать восьмерых детей и бабушка двух десятков сопливых внуков, Агафья Танг с неизменным тиком – результат необоснованных подозрений мужа, отчего казалось, что женщина постоянно подмигивает; Уна Персон с торчащими, как у вампира клыками; Мамаша Гуговиц, расплывшаяся на три места; рядом с мамашей – ее тень – Ума Гольдеман, в отличие от наперсницы – худая и длинная. За глаза престарелых подруг называли: клубок и спица. Замыкала линейку почета – маленькая с хищно блестящими глазками-буравчиками Серта Каплан.

Отец Щур вздохнул. Как человека, его тяготила, замешанная на фанатизме преданность, истовая, без малейшей примеси разума вера. Как священник, он понимал – на таких вот, как подмигивающая Танг, бездумно вторящая ему Уна, как Клубок и Спица, не терзающихся вопросами, сомнениями, бездумных почитательницах Истинного Учения, держится их вера.

– В те времена творились страшное зло и прелюбодеяния. Земля утопала в грехах, как в крови. И переполнилась чаша терпения!

За стеной фанатичек сидели остальные: неизменно важный Дундич в окружении обильного подбородками семейства, ковыряющий в носу Зиди, притихшие Гайдуковские, сонная старуха Идергиль, – длинный нос почти касался обвислой груди.

– И полилась через край!

Они внимали, сонно позевывая и автоматически кланяясь в нужных местах.

– Учитель один сохранил чистоту деяний и помыслов. При виде страданий человеческих, преисполнилось сердце его великой скорби!

Зиди, наконец, выудил искомое из носа и украдкой вытер палец о доску скамьи.

– И построил он Ковчег. И отсеивая зерна от плевел, выбрал достойных среди недостойных. И возвел их!

Глядя на Зиди, младший Гауйдуковский и себе воткнул палец в ноздрю. В чем тут же не преминул раскаяться, получив затрещину от отца.

– И дал им в руки светоч, нить путеводную – Истинное Учение!

В молодости Щура занимал вопрос: зачем Учению приставка «истинное». Если оно единственное, нерушимо и неделимо, значит просто – Учение. Возраст, вместе с сединой и заботами разогнал глупые мысли.

– Но Враг не дремлет! Только Учитель был безгрешен. Скверна пустила гниющие ростки в неокрепших умах!

Фанатичный партер затаил дыхание, даже Агафья Танг перестала подмигивать. На остальных кульминация проповеди произвела меньшее впечатление. Зиди вновь пристроил палец, Дундич отвесил шумный подзатыльник не в меру расшалившемуся отпрыску.