Текст книги "Крайняя маза (СИ)"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Она рожает пассионариев, затевает войны, революции и контрреволюции, пропитывает государства коррупцией и преступностью. Она это делает, чтобы не убить своих носителей запредельной численностью.

Значит, мои жестокость, коварство и бессовестность – есть часть достояния Природы, и я должен использовать их так же ответственно, как делает это Паша Центнер.

А это значит, что я без страха и упрека должен наказать всех, кого считаю нужным наказать".

Засыпая, Евгений Александрович улыбался.

Жизнь ему казалась родственной.

Он чувствовал себя равным Природе.

Потому что она, как и он, появилась случайно.

Потому что она, как и он, пыталась что-то сделать.

Пыталась выжить.

И, в конце концов, она, как и он, убьет себя своей сущностью.

Это грустно, но это сближало...

9. Могила в Кузьминках

Утром Евгений Александрович позвонил Шуре и узнал, что все в порядке. То есть он, Смирнов, задушен капроновым шнурком и прикопан на берегу одного из Кузьминских прудов.

Смирнова известие о собственной смерти покоробило. Нет, не из-за того, что он действительно мог быть вчера задушен, а из-за Кузьминских прудов. "Похоже, там всех подряд хоронят, – подумал он. – Начну Пашу закапывать и нарвусь на чей-нибудь полуразложившийся труп. На свой труп, ха-ха!"

И повел рукой по шее. Вспомнил индийских тугов-душителей. "Жизнь, вообще, весьма взаимосвязанная во всех своих проявлениях штука, – закрутился в его мозгу поток сознания. – Десятилетним мальчиком читал жуткие повествования об индийских тугах-душителях, читал и не понимал, почему люди убивают друг друга. И вот, дожил, самого "задушили" туговским шнурком...

Ведь точно задушили. Образно выражаясь, задушили. Того, кто любил ходить по горам, обожал структурную геологию с эллипсоидом Гзовского и модулем Юнга, пописывал статейки об очаговых структурах рудных полей.

И эти Кузьминские пруды. Только вчера осматривал их берега мысленным взором, искал место для тайной могилы. И вот, звонок. Меня уже, оказывается, там похоронили. Нет, действительно в мире все каким-то чудесным образом взаимосвязано, все друг из друга проистекает. А если так, то значит, все уже решено, все предопределено, все развивается так, как надо. Мир катится туда, где он должен лежать. В свою могилку на Кузьминских прудах.

* * *

Еще Шура сказал, заметно волнуясь, сказал, что кончать с Пашей нужно в ближайшую пятницу. Именно в ближайшую пятницу, потому что бандит собрался на Канарские острова праздновать свое пятидесяти пятилетие на вершине вулкана.

– Так в пятницу все и сделаем, – уверил его Смирнов спокойным голосом. – Я уже все придумал. Чулок на голову и баллончик с газом ты, надеюсь, еще не выкинул?

– Ты хочешь с чулком и баллончиком на Пашу идти? – сделав паузу, тихо спросил Шура.

– Знаешь, давай завтра встретимся в Кузьминском парке. Подходи в двенадцать к главному входу. Прогуляемся, посмотрим, где ты меня похоронил, а заодно обговорим все детали.

Шура согласился. И пришел ровно в двенадцать. Смирнов поинтересовался его здоровьем и, получив неразборчивый ответ, усадил гостя на ближайшей скамейке. Шура осторожно сел. Выслушав план, задумался. Что-то его не устраивало.

– Ты чего скис? – спросил Евгений Александрович. Чувство, что кто-то водит его за нос, вновь возникло в нем.

– Ты не знаешь этого человека... – проговорил Шура весь съежившись. – Он жуткий. Про него такое рассказывают. Он из таких положений выпутывался! Его взрывали, стреляли в упор, травили, а ему хоть бы хны... Всегда в последнюю секунду вырывался, всегда чудом. Если ты начнешь с ним шуры-муры разводить, он точно выползет. У него в подошве ботинка ножи запрятаны...

– А в пупке пистолет-пулемет...

– Может быть, и пистолет-пулемет. В общем, ты его сразу кончай, без ля-ля.

– Сдается мне, что ваше благородие боится, что он перед смертью мне кое-что интересное про тебя сообщит... – не стал таиться Смирнов.

– Конечно, скажет... Он непременно захочет нас поссорить. Это как пить дать.

– Ну и замечательно. Он поссорит, ты меня замочишь втихаря и слиняешь с миллионом долларов.

– Нет у меня резона тебя мочить. Если дело выгорит, мы с тобой что-нибудь еще придумаем. По глазам вижу, нравится тебе на свежем воздухе с живым материалом работать. Это ведь не в чистеньких библиотеках под зелеными абажурами сидеть или статьи научные писать, в ушах задумчиво ковыряясь...

– Ты хочешь сказать, что мне понравиться убивать людей? – сузил глаза Смирнов.

– Всем нравится. И тебе понравится. Совсем другим человеком себя почувствуешь.

– Вряд ли. Убивать нравится недоразвитым личностям. Зверям. Недочеловекам. Ведь зверю что надо? Завладеть телом ближнего, мясом его, плотью, самкой, наконец. Или, на худой конец, его жизненным пространством, что в принципе одно и тоже. А развитый человек старается завладеть душой ближнего. Самая сладкая власть – это власть над душами... Уметь заставить людей плакать, смеяться, любить что-то или кого-то ненавидеть, добровольно отказываться, ликуя, отдавать, уметь толкнуть на самоубийство или подвиг – вот к чему стремиться всесторонне развитая личность...

– Ты тоже к этому стремишься?

– Конечно, – соврал Евгений Александрович. – Ты не поверишь, как мне хочется, чтобы ты от моих речей слюни распускал, чтобы передавал мои бессмертные мысли и выражения друзьям и любовницам, чтобы давление у тебя поднималось от одного моего вида...

– Смеешься...

– Конечно, смеюсь. И вообще хватит трепаться. Пошли, могилку Паше присмотрим. Место должно быть такое, чтобы на машине можно было подъехать. Ну, и без всевидящих дамочек с собаками и собачками.

Через час они нашли подходящее место в заросшей мелколесьем пойме Пономарки. И не только место, но и готовую могилу – обстоятельную песчаную яму. Глубиной около полутора метров и соответствующего профиля, она открывалась под обрывом надпойменной террасы.

– Часов в десять сюда приедем, – сказал Шура, звучно харкнув в яму. – Не поздно будет? Менты в это время наверняка тут ошиваются. Место самое то для экстренного погребения нежелательных социальных элементов. И эту могилку наверняка персонально готовили, но сорвалось...

– Боишься, что застукают?

– Боюсь, – закивал Шура. – Он больше ста килограммов весит, пока тащить будем с перекурами, точно кто-нибудь увидит.

– Паша придет сюда на своих ногах, – усмехнулся Смирнов. – Сам ляжет в могилу, и сам же себя погребет, на сколько сможет, погребет. Нам останется только помочь ему получше от собак бродячих схорониться – не дай бог, разроют его на наши головы.

– А почему он на своих ногах придет? Что, у тебя отрава какая есть?

– Да, есть... Порошочек от одной малоизвестной тибетской колдуньи.

– Врешь!

– Я всегда вру. "Мысль изреченная – есть ложь", – сказал Тютчев. Ну, если не ляжет, что, мы ему не поможем?

– Поможем, – покивал Шура, бегая глазами по непроницаемому лицу Смирнова.

10. Это было нечто

С Вероникой Антоновной и ее сыном Шура обошелся ювелирно. Они без разговоров впустили «сантехника» в свою квартиру. Гипнотическую роль, видимо, сыграли простое русское лицо Шуры и водяной счетчик, принесенный им для убедительности.

После того, как хозяева (включая тойтерьера, облаявшегося до хрипоты) были усыплены, связаны и уложены на полу спальной, из своей квартиры пришел Смирнов. Через пятнадцать минут (ровно в девятнадцать ноль-ноль) проход в одиннадцатую квартиру был проделан. Первым в нее прошел Евгений Александрович. Убедившись, что входная дверь не закрыта на внутренний засов и что прохода в обитель Марьи Ивановны нет, он принялся изучать таинственную квартиру.

Это было нечто.

Окна ее – и в комнате, и на кухне – были завешены тяжелыми двойными шторами, такими тяжелыми, что раздвинул их Смирнов не без труда. Стены, в том числе, и внутренние, покрывали звукопоглощающие пластиковые панели, полы – внушительной толщины ковровое покрытие.

Обстановку в комнате представляли большой и высокий двухкамерный сейф, выкрашенный светло-синей краской; обшитое зеленой тканью кресло с гнутыми подлокотниками, старый письменный стол (облупившийся дерматин, незамысловатые ключики в замочных скважинах, точеные ножки и тому подобное), а такжескрипучий венский стул.

Сейф был открыт. В нижнем его отделении пылились кипы пожелтелых бумаг, в верхнем – рядками лежали инструменты – пила, плоскогубцы, молоток и тому подобное.

В единственном выдвижном ящике письменного стола Евгений Александрович нашел старую газету с наполовину разгаданными кроссвордами и три конторские книги.

Одна из них – синяя, с обклеенными коленкором уголками – на мгновенье ошеломила Смирнова. Ее страницы покрывали списки устраненных соперников и недоброжелателей. Они были сделаны в табличной форме с указанием возраста, должности, квалификации, причины, времени и способа устранения. Должности несчастных были преимущественно высокими, фамилии – в основном нерусскими. Способы устранения варьировали от "разорен в дым" и "закрыт в крытой" до "бвМ.-р." ("брошен в Москву-реку" расшифровал Смирнов) и странного "збтрн".

Во второй книге – серой, изрядно потертой и практически заполненной – протоколировалось движение денежных средств (от кого получены, куда направлены, сколько и как утаено). Она сняла неприятное ощущение, полученное от первой – "Есть денежки, есть", – подумал Евгений Александрович, ее листая.

Третья книга была чиста. Она, видимо, готовилась принять эстафету от предыдущей.

В прихожей на верхней полке встроенного шкафа лежал черный кожаный дипломат. Новенький. В нем были доллары. Около трехсот пятидесяти тысяч. Преимущественно в старых сто долларовых купюрах.

Находка Смирнова не обрадовала. Возможно, причиной тому было то, что пока у него не было никаких оснований назвать деньги своими. А может быть, из-за того, что, открывая шкаф, он увидел на дверке пятна засохшей крови.

Вернув дипломат с деньгами на место, Смирнов вновь прошелся по квартире. И обнаружил, что незамеченные им при первом осмотре пятна крови представляют основную ее достопримечательность. Небрежно или вовсе не замытые, они бурели на полу и на стенах комнаты, ванной, туалета и кухни. И на инструментах.

В тот момент, когда Смирнов, закончив обследование пространства под ванной, поднимался на ноги, в проломе, появилась голова Шуры.

– Ну, чего? Есть деньги? – спросил он, с беспокойством вглядываясь в озабоченное лицо напарника.

– Есть. Тысяч триста пятьдесят.

– Долларов?

– Конечно.

– А что ищешь? – спросил Шура, перебравшись к Смирнову.

– Похоже, тут не одного беднягу замочили... Смотрел, нет ли чего под ванной.

– Через пятнадцать минут Паша придет, а ты мента киношного из себя изображаешь! Ты еще отпечатки пальцев с унитаза сними.

– Черт, я забыл совсем! Знаешь, похоже, что квартира никак не сообщается с квартирой Марьи Ивановны!

– Не может быть! Должна сообщаться! – не поверил Шура и пошел в комнату. Несколько минут он осматривал и простукивал стену.

Безрезультатно.

– Ты зря мучаешься, – сказал Смирнов, когда Шура опустил руки. – В письменном столе я нашел конторскую книгу, так там записи сделаны исключительно по пятницам. И почти в каждую из них. Значит, Паша непременно явится пред наши ясные очи.

– Я знаю это лучше тебя. Через десять минут мы его точно увидим, – посмотрел на часы Шура. – Что будем делать?

– А ничего! Клади свой ствол на стол и садись кроссворды разгадывать. Ручка есть?

– Есть, – озадаченно посмотрел Шура.

– Вот садись и гадай. Когда этот тип образуется, спросишь у меня, знаю ли я млекопитающее семейства волчих, на "П" начинается, на "Ц" кончается. Понял?

– Понял. А вдруг он с Марией Ивановной войдет?

– Ну и что?

– Она может тебя узнать.

– Ничего страшного. С ней мы разберемся. Вот тебе кроссворд, валяй, разгадывай.

11. Млекопитающее семейства волчих

В семь сорок пять в квартире Марии Ивановны послышались глухие звуки. Спустя полминуты центральная панель стены бесшумно ушла внутрь, тут же отодвинулась в сторону, и Паша Центнер предстал перед глазами Евгения Александровича.

"Портрет Дориана Грея", – подумал он на третьей секунде встречи. И не без оснований подумал – бригадир гангстеров старел на глазах, на глазах Смирнова он превратился из пышущего здоровьем и уважающего себя человека в смертельно уставшего безвольного старика.

– Млекопитающее семейства волчих, на "П" начинается, на "Ц" кончается, – спросил Шурик Смирнова, не отрывая глаз от газеты.

– Песец, – ответил Смирнов. И, вдавившись тяжелым взглядом в обезличенные уже глаза Паши, добавил: – Котенку.

Внизу, в седьмой квартире застучали молотком. Над осевшим плечом бывшего гангстера, да, да бывшего – не было сомнений, что король криминального мира умер – появилось перепуганное лицо Марьи Ивановны. Увидев непроницаемого Смирнова, Шуру с газетой и пистолетом, она неестественно для женщины ее склада запричитала:

– Знала, я знала, что этим все кончится! Сколько веревочке не виться – кончику быть!

И отстранив любовника, бросилась на колени перед Смирновым:

– Не убивайте меня! Я ни в чем не виновата! Я ему, говорила, что у своих красть нельзя! А он не слушал, не мог остановиться, он алчный!

– Да... Жадность фраера губит, – согласился Шура, занося в кроссворд очередное слово.

Смирнов смотрел в глаза Марии Ивановны, весьма примечательной женщины лет под тридцать семь и думал, что она, пожалуй, первый раз в жизни видит Шуру. Увидев его, своего соседа, признала мгновенно, а Шуру нет. И ее лох-любовник не признал. А из этого следовало, что Паша Центнер, не нанимал Шуру для изнасилования Юлии. Обернувшись к столу, Смирнов взял пистолет и вперился в напарника вопрошающим взглядом. Тот занервничал, забегал глазами, и, кое-как укротив их, сказал, недовольно морща лицо:

– Потом все объясню. Не здесь же базар разводить, в натуре.

– Отведи его в машину, – сделав паузу, кивнул Смирнов на Пашу. – Приду через десять минут.

Шура увел бандита в ванную. Паша Центнер по-прежнему выглядел, как смертельно уставший каторжник.

Оставшись наедине с хозяином положения, Мария Ивановна расстегнула верхнюю пуговицу китайского халатика. Затем – следующую. Смирнов смотрел с вялым интересом, хотя обнажившаяся грудь была хороша по всем параметрам. Высокая, упругая, невыносимо шелковая, с призывной алой родинкой; сосок из тех, которые нравились Евгению Александровичу – аккуратный, небольшой и нежно-коричневый.

– Даже и не знаю, что с тобой делать, – сказал он, поигрывая пистолетом. – Меня, а тем более то, чем я занимаюсь, никто знать не должен...

– Ты его убьешь? – глаза Мария Ивановна сделала томными. Она и думать не хотела о своей смерти.

– Он умрет. Уже умер, – Смирнову не хотелось тотчас ехать на топкие берега Пономарки. Он медлил. Он был тонким ценителем женской красоты, изощренности и коварства.

– Вы их киллер?

– Чистильщик.

– Вы – старший научный сотрудник, ученый – чистильщик?

– Удобная крыша по нынешним временам. – "Черт, может, и в самом деле переквалифицироваться в киллеры? Столько, оказывается, приятных граней в этом занятии! Острые ощущения, встречи с интересными людьми. Это тебе не очаговые структуры систематизировать".

– А можно мне воспользоваться вашими услугами? – Мария Ивановна постаралась вплотную приблизиться к Смирнову. Тот сделал шаг назад и, покачав указательным пальцем из стороны в сторону, проговорил шутливо:

– Я, милочка, жених, счастливый жених.

– А... Эта ваша девица... Видимо, очень интересный для науки человек.

– Да, вы правы, очень интересный.

Решив, что лирическое отступление затянулось, Смирнов сделал зверское лицо. Марья Ивановна, впрочем, не придала ему никакого значения.

– Поздравляю вас с предстоящим изменением семейного положения, – сказала она ангельским голоском. – Но, видите ли, когда я просила вас об услуге, я имела в виду не это, – алый коготок Марьи Ивановны указал на просыпающийся пенис Смирнова, – а это.

Пальчик ее коснулся пистолетного ствола. Евгений Александрович почувствовал, что теряет инициативу, и разозлился.

– Исключено, – выцедил он, зло прищурив глаза. – Я подневольный служащий, а не свободный поэт. И слышишь, чмо, если мне вдруг покажется, слышишь, покажется, что ты хоть слово кому сказала, я попрошу Викешу Изольдина, заведующего нашей химической лабораторией, выдать мне по дружбе пол-литра импортной серной кислоты высшего качества. Сечешь масть, сахарная киса?

Мария Ивановна масть секла. Глазницы ее распирало уважение к Смирнову. Бесподобно нежные пальчики застегивали китайский халатик на все пуговицы.

– А этот человек, который был со мной... – Смирнов решил все-таки расставить точки над i. – Ты его хоть раз видела?

– Нет, – твердо ответила женщина.

– Ну ладно, мне пора, – покивав, проговорил Смирнов. – Да, не могли бы вы мне сделать небольшое одолжение?

– Я слушаю.

– Эти соседи... Мне не хотелось бы их убивать. Ассоциации, понимаете ли. У меня друг детства – горбун.

– Я все улажу. Скажу, что это меня хотели ограбить через две квартиры.

– И без ментов уладите?

– Обижаете. Вы заходите как-нибудь на коньячок, без серной, естественно, кислоты... Соседи все-таки. Поговорим о том, о сем.

– Хорошо. Зайду как-нибудь на часок, – кивнул Смирнов, окидывая комнату прощальным взглядом.

Взгляд остановился на буром пятне, сидевшем на дверке сейфа.

– Да, я хотел спросить... Эти пятна... – рука Смирнова прочертила полуокружность. – Понимаете, недавно мой напарник пропал, Камазом звали... Вы его случайно здесь не видели? Маленький такой татарин с голубыми глазами?

– Нет, маленького татарина здесь не было...

Лицо женщины погрустнело и стало по-русски прекрасным. "Нет, она определенно лапушка, – подумал Смирнов, чувствуя, как предательски теплеют его глаза. – Такое хорошее лицо..."

– А кто был?

– Да так...

– Говори, времени мало...

– Это не то, что вы думаете... Это Центнер меня берёг...

– Берёг!?

– Да. У него сильные спастические реакции... Да вы, наверное, знаете. Как антициклон идет, так он звереет...

– Зверел, – поправил Смирнов.

– Да, зверел, – согласилась Мария Ивановна. – Это сейчас он смирный, потому как давление понижается – вон, сколько туч нагнало.

– На удивление смирный, – согласился Евгений Александрович.

– Я час назад ему две таблетки скормила... – многозначительно посмотрела хозяйка квартиры. – Если бы не они, вы бы вряд ли...

– Нельзя ли короче? – не стал слушать Смирнов. – Как это он вас берег?

– Чтобы меня случайно не ранить в периоды своего бешенства, он в этой комнате одного бизнесмена из Прибалтики держал. Тот его крупно обманул на вывозе цветных металлов в Западную Европу... И попался.

– Понятно... И долго держал?

– Месяца три. Потом я хорошее немецкое лекарство не нашла и он...

– Ваш любовник держал мужчину в вашей квартире?.. В квартире своей любовницы? – осмыслив услышанное, перебил Смирнов.

– Да...

– Впервые слышу о неревнивых психах.

– Он был ревнивым. Даже очень. И потому ему все...

– Отрезал?

Мария Ивановна опустила глаза. Страдание, смявшее лицо женщины, показалось Смирнову искренним.

– Да, дела, – зевнул он напоказ, чувствуя, что играет киллера из рук вон плохо. – Зря вы мне это рассказали. Я хоть и киллер, но таких вещей не одобряю. Отрезание половых органов – это нездоровое психическое отклонение, недостойное порядочного человека. Я бы их просто отбил. А чулок у вас найдется?

Мария Ивановна приподняла полу халатика, обнажив бедро, охваченное ажурной чулочной резинкой. Бедро Смирнову понравилось. Он не любил чересчур полных бедер. Он любил именно такие.

– Вам на память? – глаза женщины говорили: "Я сделаю все, что ты захочешь. Я стану такой, какой ты хочешь. И по духу и во плоти. Хоть ты и не тот, за кого себя выдаешь".

– Нет, я не фетишист. Вероника Антоновна с сыном, наверное, уже пришли в себя. Согласно служебному руководству, все кто видел мое лицо, должны быть ликвидированы.

– Вы можете пройти через мою квартиру, – сказала женщина без тени сарказма.

Смирнов задумался: "А какого, собственно, черта Шура увел Пашу через дыру? Не иначе перенервничал".

– Он, наверное, просто хотел попрощаться с Вероникой Антоновной, – поняла его мысли Мария Ивановна.

Пристально посмотрев на нее, Смирнов, взял кейс с деньгами и прошел в квартиру ясновидицы. Квартирка была на удивление уютной. Все со вкусом подобрано, все соразмерно. В ней могли обитать одни лишь любовь, верность и райское спокойствие.

"Фиг этих женщин поймешь, – подумал Евгений Александрович, уже спускаясь на свой этаж. – Такая квартирка, такая женщина, жрица божественной любви, и это животное. Этот гангстер... И эти повсеместные пятна крови. Хотя, что их понимать. Любовь, верность и спокойствие всегда там, где деньги. А деньги там, где кровь.

...Но как же она хороша! Как пластична! И как располагает к себе!"

* * *

Сын Смирнова, Валентин, уже разгримированный, сидел на диване и курил, пуская дым к потолку. По телевизору показывали боевик. Десяток гангстеров палили из автоматов по полицейским. Те отвечали адекватно. Дав отпрыску пятьсот долларов (деньги портят детей), Евгений Александрович спрятал кейс во встроенный шкаф и пошел вниз.