355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Рудольф Сирге » Маленький, да удаленький » Текст книги (страница 1)
Маленький, да удаленький
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 04:55

Текст книги "Маленький, да удаленький"


Автор книги: Рудольф Сирге



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

МАЛЕНЬКИЙ, ДА УДАЛЕНЬКИЙ

БЕЗ ИМЕНИ

 
Наш щенок, веселый, бравый,
всем вокруг грозил расправой.
Звал играть, визжа от счастья:
«Разорву сейчас на части!» [1]1
  Стихи здесь и далее в переводе Елены Ракеевой.


[Закрыть]

 

Хенн проснулся – ему показалось, что его разбудил чей-то плач. Он хотел было поднять голову, чтобы осмотреться, но утренний сон был настолько сладок, что мальчик снова уронил голову на подушку.

Вскоре опять послышалось повизгивание и вслед за жалобным писком раздалось досадливое ворчание, которое перешло в собачье тявканье.

– Щенок!

Хенн, отбросив одеяло, молнией вскочил с постели. Протирая обеими руками глаза, он увидел, что по гладкому полу идет, переваливаясь, черный зверек, чуть больше крота. У этой крохотной собачонки оказались на редкость кривые лапы. Она слегка покачивалась, попискивала и помахивала черной ниточкой, которая, очевидно, представляла собою хвост.

– Здравствуй, щеночек! – присел Хенн, сияя от радости, потом опустился на четвереньки и пошел ему навстречу. – Вот ты какой у меня! Ну что ты, маленький, шатаешься? Смотри, шагай, как я!

Мальчик сделал пару неуклюжих шагов и попробовал тявкнуть, как щенок. А тот, несмотря на свой малый рост и совсем еще слабые ноги, решил сразу показать, что он самая настоящая собака: поднял голову, широко расставил лапы и заворчал на Хенна, словно говоря ему:

– Озорной мальчишка, р-р-р… Зачем ты кривляешься? Я же вижу, что ты не собака… – И даже шерсть встала на нем дыбом.

Щенок отступил на несколько шагов и звонко залаял.

– Смотри ты, какой маленький, а уже сердитый. – Хенн поднялся с пола. – Из тебя наверняка вырастет злая собака… Ну иди сюда, иди, – позвал он.

– Конечно, вырастет, – прорычал в ответ щенок. – Не подходи близко! – И спрятался под печкой, где ему было отведено место.

– Давай дружить, – протягивая руку, подошел к нему Хенн.

То ли оттого, что в голосе Хенна ему послышались радость и теплота, то ли от необходимости обзавестись в чужом месте другом, – щенок опять приблизился к Хенну, виляя тоненьким хвостиком. Он был такой забавный, что Хенн не выдержал, сгреб со стола хлебные крошки и протянул их щенку.

Вкусный запах хлеба еще больше привлек щенка. Мальчик, который кормит его хлебом, не может быть плохим, думал щенок. Вставшая дыбом шерсть улеглась, и он кубарем бросился к Хенну.

Вскоре они возились на полу вдвоем, как закадычные друзья. Щенок повалился на спину, поднял кверху свои кривые, в белых носочках лапки, играя, ухватил зубами руку Хенна и стал легонько кусать. Хенн щекотал его и поддразнивал. И тут молчаливый с виду маленький пес, набрав воздуху в грудь, тявкнул так громко, что лай эхом отозвался в комнате. Хенн тоже повизгивал в тон щенку, трепал его за уши и ласкал. А тот, подпрыгивая и скуля от восторга, теребил его за штанину, терся об ноги, всячески пытаясь показать, что он сумеет быть Хенну настоящим другом, пусть же и тот станет для него товарищем.

В комнату вошел отец Хенна, школьный учитель.

– Смотри-ка, уже подружились… – улыбнувшись, сказал он.

– Только что, – ответил Хенн. – Большое спасибо тебе, отец, за то, что принес его.

– Обещал и принес. Теперь смотри воспитывай, чтоб выросла умная собака…

– Обязательно выучу его, будет настоящая собака, умная. А как его зовут?

– У него нет пока имени.

– Вот так так! – удивился Хенн. – Без имени! – Он потрепал щенка по загривку, а тот повалился на пол и разлегся.

– Придумай сам ему кличку, – посоветовал отец. – Собака-то твоя, тебе и имя выбирать…

Хенн уже две зимы ходил в школу и знал много всяких имен. Но какое из них подойдет для маленького щенка? Он решил подумать, а потом посоветоваться об этом со своими друзьями, Анни и Калью. Имя должно быть достойно собаки. Плохую собаку нельзя называть красивым именем. Да, вопрос был непростой. Мальчик стоял в раздумье. А маленькое существо без имени не давало ему покоя, то хватая зубами большой палец ноги, то урча и отпрыгивая, словно приглашая Хенна.

– Ну что ты все говоришь, давай поиграй со мной!..

– Послушай, – сказал Хенн, отдергивая ногу, – ты ведь настоящий грызун…

Очевидно, щенку не понравилось, что его обозвали грызуном. И он тут же с шумом принялся ловить свой хвост, а потом стал подскакивать на всех четырех лапах, так что Хенн не удержался и рассмеялся во весь голос. И тут в комнату влетели Анни и Калью.

– Ах какая милая собачка! А лапы-то кривые какие! Весь черненький, как уголь, а на шее белая ленточка. И хвостик, как червячок, – присела на корточки Анни, восхищенно разглядывая щенка.

– Одно ухо торчит, а другое висит, – заметил Калью.

– Он наполовину такса, – объяснил отец Хенна.

– А кто такая такса, отец? – выспрашивал Хенн, озабоченный тем, что у щенка все еще нет имени.

– Это такая порода собак. Они умеют выслеживать лис и барсуков в норах. И если сами в нору влезть не могут, то разрывают ходы. Для того у них такие кривые короткие лапы…

– Может, этот щенок станет охотником, – обрадовался Калью.

– Он у нас пока без имени. А имя собаке необходимо дать… – многозначительно произнес Хенн.

– Назовем его Таксой, – предложила Анни.

– Глупая, это вовсе не имя. Такие собаки все таксы. Имя должно отвечать характеру собаки, – рассудительно сказал Хенн.

– Верно. Как только он подрастет, пойдем с ним на охоту, – добавил Калью. – Согласен, дружок? – Он взял щенка за передние лапы и приподнял его.

Стоять на задних лапах щенку совсем не понравилось. Он с рычанием впился зубами Калью в руку и тут же высвободил свои лапы. Калью ойкнул.

– Ну что ты делаешь, дружище! – прикрикнул Хенн.

– Здорово! – воскликнула Анни. – Дружок-дружище! Так и быть, назовем его Дружок, хорошо?

Хенну и Калью не особенно хотелось с этим соглашаться. С таким же успехом его можно назвать Подругой, заворчал Калью. А когда щенок, услышав, что его назвали Дружком, стал озорно подпрыгивать и шалить с детьми, то никто из них уже не называл его иначе, как Дружок.

Они тут же устроили на полу кучу малу, и со всех сторон то и дело слышалось: Дружок да Дружок.

Так с этим именем щенок бы и остался. Но вдруг в самом разгаре игры Хенн убежал от щенка и спрятался за дверью, завернувшись в висевшее там черное длинное отцовское пальто. Дружок бросился за ним. Но, увидев пальто, взъерошил шерсть на загривке, широко расставил лапы и принялся лаять.

– Чужой, да?

Эта искренняя злость Дружка рассмешила детей. Чем оживленнее барахтался Хенн, тем свирепее становился Дружок. А когда Хенн неожиданно выпрыгнул из пальто и отбежал в сторону, щенка невозможно было унять. Он по-прежнему рычал и лаял на пальто.

– Смотри, маленький Фома неверующий! – сказал отец, хваля его за отвагу.

– Фома неверующий. Фома неверующий! – закричали дети.

– Отец, а кто такой Фома неверующий? – посерьезнев, спросил Хенн.

– Это… Это есть такая притча про недоверчивых людей. Когда-то давным-давно жил человек. Он никогда никому и ничему не верил, за это и прозвали его в народе Фомой неверующим. Вот и наш маленький пес никак не поверит, что в пальто спрятался Хенн. Потому я назвал его Фомой, – пояснил отец.

– Фома, Фома! – засмеялись дети.

Так и получил щенок себе вторую кличку – Фома. С этого дня Хенн и Калью стали называть его Фомок-Дружок или просто Дружок, а по мере взросления – Фомка. Только Анни продолжала называть его Дружком. И со временем щенок свыкся с обеими кличками, словно зная, что у хорошего дитяти много имен.

Народная мудрость гласит: не одежда красит человека. Так и с именами. Щенок быстро сообразил, что на школьном дворе есть и другие животные, у которых по несколько имен. При школе был огород, а за ним небольшой, поросший кустарником выгон. Огород возделывали все, кто работал в школе. Самую трудную работу делал отец Хенна, для чего он брал из лесничества лошадь. За это ему давали покос: родители Хенна держали корову и поросенка. И родителей Хенна в школе частенько называли в шутку хозяином и хозяйкой… Но кроме них кое-какую живность держали и другие учителя. Каждая семья – по своему усмотрению, что больше нравилось. Для детей же это была одна большая семья, где есть самые разные животные. Они шутили: у нас как будто зоопарк из домашних животных – и с шутками и смехом ухаживали за ними, кормили их, придумывали животным разные имена.

Лошадь звали Мику или Рууна, а порой и просто Старая Гнедая, так как она была гнедой масти и намного старше детей. Корову называли Му-у или Манни. Большой боров был прозван Нотсу или Ох-х! Куры были все или Тибу, или Тоди, а утки – Пийлу или Пряксу. Старая злая кошка бывала то Лизка, то Киска, но чаще всего просто Киска.

И неудивительно, что щенка Фомку дети называли вдобавок Дружком.

Домашние животные были необходимы для школьного люда. Старая Рууна тянула борону или плуг, возила телегу, порой совершала и дальние переходы. Корова Манни давала молоко, куры несли яйца, а Киска-Лизка, хоть иногда и царапала ребят, оберегала двор от мышей. Молодой Фомок-Дружок, из которого решено было вырастить умную собаку, сторожил школьное добро и охранял дом от плохих людей.

Это был их общий дом. Хотя Фомку и принесли сюда со стороны, он быстро освоился во дворе. Стал понимать, что дом есть дом. Что в доме есть разные вещи и животные, дети и взрослые. Что для дома свои – это свои, а чужие – это чужие. Все животные умели их различать. Довольно скоро этому научился и Фомка. Он видел, что животные во дворе умели ладить между собой и слушались людей. Чужих они к себе не подпускали и приманку их отвергали. К этому привык и Фомка. Своим собачьим чутьем он очень тонко угадывал, где свой, а где чужой. На чужие голоса и чужую скотину он лаял, а встречая своих, вилял хвостом и подпрыгивал, словно приветствуя. Иногда из самых добрых побуждений он пытался поздороваться даже с курами и утками. А те, глупые, в страхе бросались врассыпную от маленькой собаки.

Так рос-подрастал, свыкаясь с дворовой жизнью, маленький Фомок-Дружок. Он крутился вокруг дома всюду, где хотел, бывая и в огороде и на выгоне. Он возился с детьми на улице и в комнате, иногда забирался даже к ним на кровать. Родители обычно прогоняли его с постели, снова и снова показывали ему на крохотную будку, устроенную у самой стены, под навесом. Поначалу Фомка и знать не хотел про этот маленький домик. Он видел, как на ночь люди заходили в дом с большими окнами и дверями, и пытался прошмыгнуть вместе с ними. Но его прогоняли. Несколько ночей он провел на крыльце у порога. Скулил на ночном холоде, свернувшись в клубочек, а конуру признавать не желал. Но когда в будке появился кусок старого ковра, на котором Фомка еще совсем малышом спокойно спал в прихожей, то он тут же принял домик под навесом за свою собственность и привык к нему довольно быстро. В будке теперь стоял запах дома и можно было считать ее своим жильем. Это был его дом в родном дворе, это было его место. Смышленый щенок оценил это и не стал больше рваться по вечерам в комнату. Наевшись вечером досыта, он спокойно отправлялся в свою конуру. Она была похожа на настоящий дом. И была в нем красивая, круглая, днем и ночью открытая дверь.

Ко многому пришлось привыкать в новой жизни маленькому щенку. Во-первых, к куриному семейству и петуху Пеэтеру. Просыпались они рано, до восхода солнца, кудахтали и слонялись по двору, лишая тем самым Фомку утреннего сна. Фомка пробовал своим лаем призвать их к порядку, но петух Пеэтер начинал яростно бить крыльями по шпорам и громко возмущаться. Шум во дворе разрастался, просыпалась хозяйка и, выйдя на крыльцо, приказывала Фомке убираться в будку. Фомка подчинялся, но на все куриное семейство, и особенно на петуха Пеэтера, затаил в сердце обиду…

Жила тут и старая, уже тугая на ухо Киска-Лизка, с серыми, как у тигра, полосками. Миска для нее стояла в прихожей, и в нее, возвращаясь с дойки, хозяйка сливала молочную пенку после процеживания. Разумеется, водилась там и другая еда. Фомкина миска стояла у входа в будку. Не раз случалось, что Фомка оставался без своей порции, потому что Фомка имел обыкновение, стоя на задних лапах, лизать детям или хозяйке руки в благодарность за принесенную еду. А в это время прибегала Киска-Лизка, тыкалась мордочкой в Фомкину чашку и уволакивала кусочек послаще. Лизка имела плохую привычку воровать. Она крала Фомкину еду прямо у него на глазах. Фомка не мог этого стерпеть, а уж тем более позволить. Он кидался вслед за Лизкой, та с жутким мяуканьем бросалась наутек. Потом Лизка с кусочком в зубах взбиралась на поленницу или на забор, а то и куда-нибудь повыше. Туда Фомке было никак не добраться, и ему ничего не оставалось, как только лаять на кошку. А пока он разбирался с Лизкой, куры уже набрасывались на его еду. С ними Фомка расправлялся легко. Одним неожиданным прыжком он оказывался среди кур и разгонял их. Но часть его завтрака уже была съедена. И тогда Фомка приучился быстро уплетать все, что ему приносили. Привык есть, сердито рыча на каждого, кто осмеливался к нему в это время приблизиться. Обед есть обед, думал Фомка, и не разрешал соседям беспокоить себя.

Ну а что делала Лизка? Лизка была хитра. Она пряталась за Фомкиной будкой, выжидая удобный момент. А когда у Фомки рот оказывался набит едой, вдруг запускала лапу в его миску. Разумеется, тут же начиналась драка. Если мошенница не успевала удрать, она тут же выгибала спину, показывала острые зубы, шипела, как змея, и выпускала длинные когти. Фомка знал, что когти эти остры и что царапают они очень больно. Опять ему не оставалось ничего иного, как лаять и прыгать вокруг плутовки. На эту возню смотрели иногда дети и даже взрослые. Но никто не вмешивался в ссору между кошкой и собакой. Привыкнут, смирятся, говорили они. Фомка не имел ничего против примирения – но как свыкнуться с несправедливостью! Спор заканчивался то бегством кошки, то преследованием Фомки. Но, гоняясь за кошкой, он всегда оказывался поцарапанным. И досада не затухала в нем. Обнаружив Киску-Лизку дремлющей на заборе или на крылечке, он долго не раздумывал – хвать! – и впивался зубами ей в хвост или в спину. Приближаться к кошке спереди не следовало, она была необыкновенно скора на расправу – словно отпущенная пружина, она мигом впивала свои когти в его морду. Хвать! – и Фомка отскакивал в сторону: в беге Лизка была слаба, это он знал, так что опасаться преследования не было нужды. Тогда можно было с невинным видом, сидя поодаль, смотреть, как Лизка сердито вертит хвостом, выгибает спинку и сверкает глазами. Можно было даже посмеяться. Фомка умел, слегка обнажив передние зубы, красиво улыбаться. Настолько красиво, что Лизка заходилась от злости.

Если случалось, что Лизка устраивалась ловить мышей или выслеживать на поленнице трясогузку, Фомка не мог удержаться от шалостей. Он обнюхивал Лизкину миску, лакал молоко, которое наливала туда хозяйка. Позднее кошка, мяукая, жаловалась на пса, потому что догадывалась, чьих это рук дело. Как только Фомка, учуяв запах молока или еды, приближался к кошачьей миске и кошка это замечала, она набрасывалась на Фомку и больно царапала его. К тому же у Лизки была еще одна дурная привычка: те лакомства, которые Фомка зарывал в потайном месте, она находила, раскапывала и уносила. Наказать ее за это Фомка не мог: в драке кошка была ловчее, да и когти у нее были острые. Так что Фомке приходилось мириться и с этим. Он убедился, что самая, казалось бы, близкая из домашних животных соседка была и самой своенравной, коварной и неприветливой. Если на лошадь можно было лаять и она в ответ лишь помахивала головой, уток можно было загнать в воду и, озорничая, лаять им вслед, то с Лизкой невозможно было не вступить в драку. Кошка совсем не понимала шуток. Она постоянно оставалась серьезной, себе на уме. Игры и баловство она не уважала. Потому дети и говорили, что кошка, мол, старая и когти-де у нее острые. Что с такой поделаешь? Фомке пришлось согласиться, что лучше, держаться от нее подальше. И тот, и другая, оба они были нужны хозяевам и жили во дворе каждый своей жизнью.

Гораздо веселее было с куриным семейством. За цыплятами можно было порой погоняться, поозорничать с ними и даже потрепать их. Куры с кудахтаньем забавно разбегались, а Фомка метался меж ними, будто и вправду охотясь. Втихомолку он и устраивал охоту на них, пока домашние об этом не догадались. Тогда его сурово наказали: потрясли за загривок, постращали прутом и, указывая на кур, сказали: нельзя! Так и кур пришлось оставить в покое. И Фомка оставил. Наседкам он позволял прятаться от дождя между будкой и стеной дома, там они собирали цыплят под крылышко. Не притрагивался он и куричьей еде, не подходил даже к их корыту, по крайней мере в то время, когда куры из него клевали. Чего нельзя, того нельзя! Фомка легко это усвоил.

Итак, Фомка со своей стороны вел себя прилично. Но ведь там был еще и петух Пеэтер. Тот самый, чье кукареканье по утрам Фомка считал делом совершенно ненужным. А Пеэтер в свою очередь считал себя обязанным громогласно возвещать о том, что настало утро, и продолжал распевать. Ведь он просыпался первым, и надо было объявить об этом остальным. Иногда он помогал курам кудахтать. А то принимался сам сердито кричать на собаку, особенно когда слышал лай, необходимость которого он не желал признавать. Пару раз они, нахохлившись, уже встали было наизготовку друг против друга, но в то время Фомка был еще совсем несмышленышем. И их настоящий спор разгорелся позднее.

Фомка частенько, стоя неподалеку от людей, следил, как дети или взрослые что-то сыпали на землю и все куры во главе с петухом спешили туда. Как-то Фомка был голоден. Всю вторую половину дня он провозился с детьми на огороде, и живот у него подвело. Однако до ужина было еще далеко. Хозяйка рассыпала курам зерно, и они гурьбой заторопились к ней. Фомка, вертя головой то в одну, то в другую сторону, смотрел издали, исподтишка наблюдая за курами и рассуждая про себя: едят же куры, почему бы и мне не попробовать. Хозяйка ушла, и Фомка просунулся меж курами. Но не обнаружил на земле ничего съедобного. Зернышки, которые торопливо подбирали куры, не возбуждали в нем аппетита. Он еще раз осмотрелся и опустил морду рядом с куриными головами. И тут петух возмутился:

– Куда лезешь, собачья шкура! – И ударил Фомку клювом.

Фомка не столько от боли, сколько от испуга отпрянул в сторону и, выставив вперед грудь, залаял в ответ:

– Подраться хочешь, да? Чего раскричался?

– Ну уж я-то тебя не боюсь! – Петух распушил перья, опустил крыло на шпору и, держа клюв наизготовку, как копье, пошел на Фомку.

Фомка отступил, но в тот же миг над головой у него что-то просвистело это петушиные крылья и шпоры пронеслись над самой его макушкой. Хорошо, что он стоял, опустив морду, не то петух наверняка клюнул бы его в глаз.

Столь бесстыдное нападение Фомка не мог, разумеется, оставить без наказания. Он тут же собрался с духом и бросился на обидчика. Ему хотелось ухватиться лапами за петушиное горло. Собаки, пытаясь укусить, опираются лапами на плечи противника. Тогда они могут свободно действовать клыками. Но петух дрался совсем не по-собачьи. Он сражался по-петушиному. И случилось так, что в тот самый момент, когда Фомка собирался опустить лапы на петуха, у него перед глазами снова мелькнули желтые петушиные шпоры и когти. Большого вреда они не причинили, но одно ухо у Фомки оказалось разодранным. В следующем броске пес был уже злее, и в зубах у него осталась пара блестящих перьев с петушиной шеи… Кто знает, как долго продолжался бы тот бой и чем бы все закончилось, но куры так раскудахтались, что на шум прибежала во двор маленькая Анни.

– Тетя, тетя! Пеэтер Фомку бьет! – с криком бросилась она на кухню.

Тетя – мать Хенна – совсем не была уверена, что именно так все и обстоит. Она даже склонялась к мысли, что зачинщиком драки был Фомка. Но поскольку шпоры петуха Пеэтера представляли для Фомкиных глаз большую опасность, чем собачьи клыки для петушиных перьев, она решила драчунов разогнать. Ногой отпихнула Фомку, а петуха, схватив за шкирку, закинула в куричью загородку.

– Чтоб ты больше не лез в куриное корыто! – погрозила она пальцем Фомке. – Глупая собака, чего там тебе вынюхивать!

Фомке и самому было стыдно за свой проступок. И правда, нечего было лезть туда, где эти квочки зерно клевали. Прижав уши, он понуро уселся у забора. Сидел и недоумевал, как это куры съели то, с чем собака никак не могла управиться. Его удивляло и то, что корова и лошадь ели траву, однако он потом привык к этому. Теперь ему придется привыкнуть к курам и петуху. А смириться с петухом значило оставить его в покое. Так Фомка и сделал.

Но с чем он так и не мог смириться, так это с тем, что старый толстый боров, придя к пруду, мутил воду и спокойно укладывался в грязной луже полежать. Фомка считал, что это было слишком. Сам он свою шерстку содержал в постоянной чистоте, вылизывая ее до блеска. Да и кошка и куры не залезали в грязь просто так, за здорово живешь. При виде старой чумазой свиньи у Фомки шерсть вставала на загривке дыбом, и он опять не сдержавшись, лаял на это неопрятное существо. Как можно расхаживать в таком одеянии, если ты хоть капельку уважаешь себя и других! Да к тому же еще довольно добродушно похрюкивать! Словно возиться в мутной луже бог весть какое удовольствие.

Однажды, когда Фомка, с осуждением урча, наблюдал, как толстый боров барахтается в грязи, тот повернулся к нему и очень серьезно сказал:

– Кто себя не чешет, у того кожа запаршивеет и паразиты заведутся. Чего попусту разоряешься? И тебе не мешало бы разок искупаться.

– Но ты ведь не чешешь и не чистишь себя, ты просто возишься в грязи! – протявкал Фомка в ответ.

– Именно, именно. Тогда солнце не сожжет спину и паразиты не заведутся. Ты, смотри, от смеха заходишься, а у самого блохи в шерсти!

Тут Фомок-Дружок умолк. Ведь боров говорил правду. Сколько он себя ни чесал, все равно блохи заползали ему в шерсть. Свинья с ними может справиться, а вот он – нет! Гонимый любопытством, он отважился обнюхать лужу, в которой наслаждался боров. Какая отвратительная была там вода! Он бы туда ни за что не ступил! Края у ямы были так сглажены, что Фомка заскользил на глинистом склоне и вдруг наполовину оказался в мутной жиже. Разумеется, он тут же выкарабкался из лужи. Фомка стал отряхиваться и сучить ногами, так что шерсть вскоре подсохла, но на ней остался слой затвердевшей грязи. А когда его увидел Хенн, то без долгих разговоров схватил за шиворот и понес обратно к пруду. Помыл его там и прополоскал, а потом легонько подтолкнул на глубину. Фомка и пискнуть не успел, как его кривые с белым кантиком лапы стали загребать воду.

– Ну, Фомок-Дружок, вымойся дочиста! – крикнул ему с берега Хенн.

Разумеется, пес и не собирался мыться. Мало того, он даже рассердился на Хенна и решил плыть к другому берегу. Хоть вода была теплая и Фомке ничего не стоило барахтаться в ней, он не понимал, зачем Хенн заставляет его купаться так долго.

Пес старательно перебирал лапами и вскоре почти добрался до противоположного берега. А Хенн уже был там. Когда Фомка попытался выбраться, Хенн развернул его и сказал:

– Плыви, плыви, Фомок-Дружок, чище будешь!

Ах так! И Фомка поплыл обратно через пруд. А Хенн опять ждал его на берегу. Теперь Фомка и не думал причаливать. Он сам развернулся, завизжал и залаял. Фомка лаял, а Хенн бежал вдоль берега. Обоим было весело.

Потом Хенн схватил прутик, поплевал на него, бросил в воду и приказал Фомке принести его. Фомке не хотелось этого делать. Тогда Хенн зашел в воду, взял палочку за один конец и стал дразнить Фомку. Тот уцепился за нее зубами. Теперь они выбрались на берег уже вместе. Там Анни причесала пса большим железным гребнем. Это приятно ободрило Фомку. Хенн протянул ему кусочек сепика, намазанный маслом. Как это было вкусно после купания! Фомка разом проглотил хлеб. Потом он баловался с детьми, они даже устали от него. Тогда Фомка, чтобы высушиться, бросился огромными прыжками прочь от них по высокой траве. Дети сочинили про Фомку стишок:

 
Озорничал, вокруг носился,
Все играть с нами просился.
 

Так Фомка научился прыгать в воду и доставать палочку. Играя, он понял, что вода не настолько неприятна, как ему показалось сначала. С того времени он всегда первым прыгал в воду, как только дети отправлялись купаться. Иногда он ходил плавать один. Возвращался оттуда словно вихрь – каждый должен был видеть: Фомка ходил выводить блох. Он был проворный малый и каждый день чему-нибудь учился.

Однако чему он так и не смог научиться, чего он совершенно не понимал – это была работа. Он бежал за ребятами в огород и видел, как они хлопочут там возле грядок. Но все их занятия казались ему странными. Он вытягивал вперед лапы, укладывал на них голову и, повизгивая, лаял. Или бегал и озорничал. А когда оставался один, вынюхивал и разрывал мышиные норы. Но за это его из огорода прогоняли.

В один из таких дней, когда его опять выпроводили с огорода, Фомка повстречался в воротах со Старой Гнедой, которая была запряжена в соху, чтобы отправиться окучивать картофельное поле. Фомка поднял правое ухо, склонил голову набок и, игриво подпрыгивая под самым носом у лошади, предложил:

– Пойдем со мной побегаем! У тебя ноги длинные, ты быстрей бегаешь, вот бы здорово за тобой погоняться!..

Старая лошадь тряхнула головой:

– Нет у меня времени забавляться с тобой. Надо соху тянуть по картофельным бороздам, миленький!

– А зачем? Веселее бегать так просто – туда-сюда!

– Мне и без того забот хватает, – звякнула она удилами. – Меня ведь не покормят, пока всю работу не переделаю… А побегать-то оно неплохо, Дружок.

– Ах, какие пустяки! Еда! Хенн или его мать и так поесть дадут, – упрямо спорил маленький пес. – И ты за это должна стараться?

– Да. Люди говорят: коли летом не потрудишься, зимой голодать придется…

– Болтунья ты, тебе просто бегать не хочется, Гнедая! – воскликнул Фомка и, не сдержавшись, спросил: – А что такое зима?

– Тяжкое время, тогда трава на земле не растет. Только от людей можно получить сено или зерно.

Фомка был слишком мал, чтобы знать что-нибудь о зиме. И он продолжал вертеться и посмеиваться над старой лошадью. Когда же подошел отец Хенна, взялся за вожжи и лошадь послушно двинулась с места, Фомка в недоумении остановился. Ребята пололи сорняки на грядках, куры скреблись у кучи хвороста, боров чесал в луже свою спину – поиграть было не с кем. И Фомка поплелся вслед за лошадью, чтобы самому посмотреть – для чего надо лошади ходить по картофельному полю.

Дорога туда пролегала по высокой траве, через заросли репейника. Фомок-Дружок пробирался там, как в чаще. Он потерял из виду идущих впереди и стал принюхиваться. Воздух был полон соблазнительных до головокружения запахов. Кроме знакомых ароматов окрестностей дома, здесь пахло чем-то лесным, что заставляло собачье сердце биться сильнее и в то же время наводило страх. Фомка задрал голову, послушал и принюхался. Нет, это был чужой, незнакомый дух. Надо поспешить домой! Но кто же шевелится там, под репейным кустом? Фомка, осторожно переставляя лапы, подкрался ближе. И вдруг он оказался нос к носу с маленьким странным существом в гладком зеленовато-сером одеянии; существо, подпрыгивая, передвигалось вперед, громко охая при этом. Фомка, пораженный, остановился, поднял торчком правое ухо, оторвал от земли лапу, с удивлением наблюдая за только что взобравшимся на камень созданием.

– Отчего ты так кряхтишь? – наконец осмелился спросить он негромко.

– Тс-с-с! Тихо! Я обедаю, – ответило существо в гладкой одежке.

«Странный малый! У самого-то и есть нечего!» – подумал Фомка и собрался было громко залаять, как оно, дернув короткой шеей, сладко сглотнуло.

– Ты ловишь мух! – догадался Фомка и рассмеялся.

– Тише! Я лягушка, и мне очень даже нравятся мухи!

– И ты, значит, ешь этих тварей?

– И тебе советую, приятель. На голодный желудок нет лучшего лакомства, чем молодой, едва научившийся летать комар или муха.

– Да, да, – Фомок-Дружок почувствовал, что и его желудок пуст. Он присел на траву рядом с лягушкой и стал внимательно следить за ее действиями. Лягушка спокойно сидела на камне, и даже глаза ее были безмятежно полузакрыты. Только рот был широко разинут. Стоило мухе оказаться у нее под носом, лягушка вытягивала свой длинный язык и проворно тащила муху в рот, проглатывала и, причмокивая, похваливала:

– Ах какая была молодая и мягкая!

Множество мух вилось вокруг нагретого камня в этом укромном местечке. И хотя у Фомки не возникло ни малейшего желания полакомиться мухами, зато ему, как любопытной собаке, захотелось поохотиться на них. Он сел, закрыл глаза, как лягушка, и стал ждать. Но когда он попытался подхватить языком пролетавших мимо насекомых, у него ничего не получилось. Мухи с сердитым жужжанием летали вокруг его головы. А некоторые оказались до того нахальными, что садились ему прямо на нос. Вдруг на его левое обвисшее ухо опустился большой шмель и тут же впился своим острым хоботком.

– Как ты смеешь, тварь! – зарычал Фомка и потряс ушами, так что они замотались вокруг головы. Потом отпрыгнул в сторону и – ам! – щелкнул зубами. Но вместо шмеля он поймал пролетавшую мимо осу, которая больно ужалила его в губу.

– Ай! – взвизгнул Фомка.

– Бестолочь! – рассердилась лягушка – Распугал весь мой обед! Запомни, мух ловят ловкостью, а не силой. Любое дело надо уметь. У тебя язык во рту не так расположен, где тебе до мух…

– Лови одна! Все равно так никогда не наешься…

– А ты по одной, по одной, постепенно… вот и наберется.

Не понравилась Фомку-Дружку лягушачья премудрость. Пусть держит ее при себе.

Сердито стуча хвостом по репейным листьям, он побежал прочь.

Но вскоре Фомка должен был снова убедиться, что без умения далеко не уедешь.

Пробираясь к дому вдоль цветочных грядок, он неожиданно почуял под ногами у себя земляной холмик, который тут же развалился. Фомка расставил лапы, взъерошил шерсть на загривке и, не спуская глаз с расползавшейся кучки, громко залаял.

Из земляной кучки высунулся на свет маленький светлый пятачок и тоненький голосок пропищал:

– Не мешай, Фомок-Дружок, мне работать!

Пес недовольно прорычал:

– Ты кто такой будешь, чтобы грядки портить? И откуда ты меня знаешь?

– Я крот и живу под землей. Но я здесь всех знаю. И ничего я не порчу. Я ищу лишь червяков и личинок. Под цветочными корнями их больше всего… А тебя боюсь, лучше уходи отсюда! – попросил крот.

– А-а-а, боишься! – Фомка озорно прыгнул на кучку, откуда торчал крохотный пятачок, и зарылся лапами в землю. Раз боишься, значит, ты злодей. И я тебя поймаю! – горячился пес.

Он раскидал лапами всю кучу, но так никого и не поймал. Крот уже успел зарыться в своей норе. Только резкий кротовый дух говорил Фомке, где крот прячется. Фомка решил его оттуда достать и пустил в ход свои кривые лапы: только земля летела в разные стороны. Вскоре вся грядка оказалась перерытой. Фомка же, отфыркиваясь, даже и не догадывался, что творит в огороде неладное.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю