Текст книги "Границы естественного познания"

Автор книги: Рудольф Штайнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Я вам рассказывал о концепции моей "Философии свободы". Эта "Философия свободы" действительно является скромной попыткой дойти до чистого мышления, до того чистого мышления, в котором "Я" может жить и в котором оно может сохраняться. Тогда, если схватили таким способом чистое мышление, можно добиваться следующего. Это мышление, которое теперь отдают "Я", предоставляют "Я", чувствующему себя свободно и независимо в свободной духовности, можно исключить из процесса восприятия, до известной степени можно извлечь представление из всего рабочего процесса восприятия и втянуть в свою телесность сами восприятия, тогда как в обычной жизни действуют иначе, скажем, видят цвет и одновременно проникают в него вместе с представлением.

Гете уже был на этом пути. Он уже сделал первые шаги. Почитайте в последней главе его учения о цвете "Чувственно-моральное воздействие цвета" (57), как он при любом воздействии ощущает нечто, одновременно глубоко соединяющееся не только со способностью восприятия, но и со всем человеком; как желтый и красный он ощущает как атакующие цвета, до известной степени всецело проникающие сквозь него и наполняющие его теплом; как он рассматривает синий и фиолетовый как цвета, которые, будучи холодными цветами, определенным образом сами вытягивают его из себя. При чувственном восприятии весь человек нечто переживает. Чувственное восприятие со своим содержанием погружается в телесность, а "Я" с чистым мыслительным содержанием определенным образом остается парить поверх этого. Мы исключаем мышление, вбирая, таким образом, все содержание восприятия теперь интенсивнее, чем обычно, когда мы через представление ослабляем содержание восприятия, и наполняем им себя. Для такого наполнения самих себя содержанием восприятия мы особым образом воспитываем себя, когда символическое представление, образное представление, к которому восточный человек пришел как к некоему упадку, мы вызываем систематически; когда, вместо того чтобы схватывать содержание восприятия чистыми мыслями, закономерными логическими мыслями, схватываем теперь это содержание восприятия в символах и образах и благодаря этому даем ему втекать в себя до известной степени в обход мыслей; когда мы пронизываем себя всей насыщенностью цвета, насыщенностью тона благодаря тому, что внутри мы переживаем представление во время своего обучения не понятийно, но символически, образно. Вследствие того, что свое внутреннее мы пронизываем не мыслительным содержанием, как это хочет сделать ассоциативная психология, но пронизываем его содержанием восприятия, выраженным символами и образами, благодаря этому нам навстречу изнутри струится то, что живет в нас как эфирное и астральное тела, и благодаря этому мы познаем глубины нашего сознания и нашей души. Этим способом действительно узнаешь внутренний мир человека. Узнаешь его не через ту пустословящую мистику, которую туманные призраки часто указывают как путь к внутреннему богу. Однако, она не ведет ни к чему другому, кроме внешней абстракции, на которой все же нельзя останавливаться, если хочешь быть цельным, совершенным человеком.

Чтобы действительно физиологически исследовать человека, надо с выключенным мышлением загнать внутрь образное представление таким образом, чтобы даже телесность человека реагировала на это в имагинациях. Это, конечно, лишь начало пути для западного развития, но это тот путь, который должен быть выбран. Тому, что перетекает с Востока и может привести к упадку, хоть оно и имеет исключительную ценность, необходимо противопоставить нечто, развившееся из него, чтобы мы пришли не к нисхождению нашей цивилизации, а к ее подъему. Но можно сказать: в общем, сама человеческая речь ныне еще не дошла до того, чтобы полностью выразить переживания, которые мы застаем здесь в глубинах своей души. Это имеет место и сейчас, когда я хочу рассказать вам о личном переживании.

Много лет тому назад я пытался в определенной области выразить словами то, что можно назвать учением о человеческих чувствах. В устном докладе мне удалось некоторым образом облечь в слова такое учение о человеческих чувствах, учение о 12-ти чувствах (58), так как тут еще большие возможности крутить и переворачивать речь и через повторения добиваться понимания, чтобы не так сильно ощущались недостатки нашего языка, который еще не справляется с такой сверхчувственной сущностью. Но когда я потом – это было, как сказано, много лет тому назад – хотел написать то, что я дал в докладах как непосредственную антропософию, чтобы оформить это в книгу, выявилось удивительное – пережитое внешне при внесении его внутрь души стало чем-то таким очень чувствительным, что язык не находил слов, и лет 5-6, я думаю, откладывалось начало печатания (59), некоторых листов, Я не мог писать дальше, так как хотел продолжать писать все в целом, как это было начато, и не мог просто потому, что для моей тогдашней ступени развития прежде всего язык не давал мне достичь того, чего я хотел. После этого наступила перегрузка в работе, и я до нынешнего времени еще не смог закончить эту книгу. Кто менее добросовестно овладевает тем, что, исходя из духовного мира, дает своим окружающим, тот, пожалуй, будет усмехаться по поводу такой остановки при временно непреодолимой трудности. Но кто действительно пережил и с полным чувством ответственности смог проникнуть в то, что дается, когда хочешь описать пути к имагинации, которые должно избрать теперь западное человечество, тот знает, как много необходимо, чтобы найти правильные слова именно для такого описания. Относительно просто это можно описать как путь обучения. Это осуществлено в моей книге "Как достигнуть познания высших миров?". Но когда желают добиться совершенно определенного результата, каким должен быть результат описания мудрости самих человеческих чувств, т.е. части внутренней человеческой организации, когда должны добиться такого вполне определенного результата, тогда возникает трудность в том, чтобы схватить имагинации и с помощью слов представить их четкими контурами.

И, тем не менее, западное человечество должно пройти этот путь. И как житель Востока в своих мантрах ощущал вхождение в духовный мир внешнего, так и житель Запада должен учиться, минуя все ассоциативные психологии, вступлению человека в свое собственное существо благодаря тому, что он доходит до имагинативного мира. Только благодаря тому, что он придет к имагинативному миру, он добьется истинного познания человечества. И это истинное познание человечества должно достигаться в прогрессе человечества. И так как мы должны жить гораздо более сознательно, чем жили люди Востока, мы не можем просто так говорить: "Ну, так мы можем просто предоставить это будущему: не через естественные ли процессы постепенно человечество овладевает этим имагинативным миром". – Нет, не можем, поскольку мы вступили в стадию сознательного развития человечества, и сознательно необходимо стремиться к этому имагинативному миру, и останавливаться на определенных этапах нельзя. Что же происходит, когда останавливаются на некоторых этапах? Тогда скептицизму, продвигающемуся с Востока на Запад и все более распространяющемуся, противопоставляют не то, что нужно, а противопоставляют ему в таком случае то, что проистекает от слишком основательного, слишком глубокого и бессознательного соединения духовно-душевного с физическим телом, что возникает при слишком плотном в определенной мере соединении духовно-душевного с физическим телом.

Конечно, можно мыслить не только материалистически, даже будучи материалистом и слишком сильно связав свое духовно-душевное с физическим телом. Тогда в понятиях чистого мышления, которого достигли, не живут свободно с "Я". И погружаясь в телесность с восприятием, ставшим образным, погружаются в таком случае в телесность с "Я" и с понятиями. И если потом это насаждают, если этим пронизывают человека, тогда как результат возникает духовное явление, хорошо знакомое нам – догматизм всех сортов. Догматизм всех сортов есть ничто иное, как переведенное в духовно-душевное то, что потом, перейдя на более глубокой стадии в патологию, проявляется в боязни пространства и тому подобном. И, кроме того, это обнаруживается, поскольку родственно, в метаморфозах страха – во всяческих суевериях. Из того, что развилось тут как догматизм, что, я бы сказал, возникает из бессознательной жажды имагинации, которую, однако, принудительно удерживают, из того, что тут развивается, возникают все виды догматизма. Постепенно их необходимо заменить тем, что возникает при продвижении к имагинации, когда мир идей сохраняют в области "Я" и благодаря этому воспринимают человека в его внутреннем переживании в его подлинном облике и постепенно в другом роде входят в духовный мир западным путем. Этот другой путь через имагинацию, если человечество хочет продвигаться вперед, должен основать то, что как духовнонаучное течение, как духовное развитие будет продвигаться с Запада на Восток. Но теперь важнейшим делом для человечества является признать, каким должен быть истинный путь имагинации, какой путь должна избрать западная духовная наука, если она хочет развить то, что когда-то восточная мудрость добыла в виде содержания инспирации способом инспирации, соответствующим расовым свойствам тех народов. Только если вырожденной инспирации Востока мы сможем противопоставить опирающиеся на дух и наполненные реальностью имагинации, являющиеся на этом пути высшей духовной культурой, если мы сможем вызвать ее как духовное движение с Запада на Восток, тогда мы сделаем то, что, по сути дела, живет в подосновах человеческого импульса, к чему устремляется человечество, и что сегодня еще разражается взрывами социального характера, потому что этот импульс не может выйти.

Как, собственно, теперь нужно вступить на путь имагинации, как формируется теперь этот путь в высшие миры для антропософски ориентированной духовной науки, об этом мы продолжим завтра.

Восьмой доклад

Дорнах, 3 сентября 1920г..

Вчера я попытался показать, как в духовной жизни Востока пробовали приблизиться к области сверхчувственного мира. Я сослался на то, как стремящийся вступить на этот путь в сверхчувственное в определенной мере миновал соединительный мостик между собой и другим человеком, не шел им, а вместо этого избирал другой путь, нежели тот, который ведет к его ближнему, прежде всего в социальной жизни, посредством речи, мысли и восприятия "Я". И я показал, как, вместо того чтобы слушать то, что посредством слова хочет сказать нам ближний, и что мы хотим в нем понять, то есть, вместо того чтобы понимать с помощью слова, сначала пытаются в слове жить. Эта жизнь в слове затем еще усиливалась благодаря тому, что слову придавали вид определенных изречений, в них жили, их повторяли, так что через повторение силы души, приобретенные через эту жизнь в слове, усиливались еще. Кроме того, я показал, как таким способом достигали душевного состояния, которое в охарактеризованном мной смысле можно было бы назвать состоянием инспирации, вот только способы древнего восточного мира принадлежали лишь той расе; я-сознание у них было развито гораздо в меньшей степени, чем в более позднюю эпоху человеческого развития, и поэтому они вживались в духовный мир более инстинктивным способом. И так как целое было инстинктивным, а значит, в известной степени происходило из здорового побуждения человеческой природы, то в самые древние эпохи это не могло привести к патологическому ущербу, о котором мы тоже должны были говорить. Потом, в древние эпохи так называемые мистерии приняли меры против возникновения такого ущерба, как я пытался вам это охарактеризовать. Я сказал, что для того, кто в западной цивилизации стремится постичь духовный мир, это должно происходить иначе. За это время человечество продвинулось в своем развитии. Развились другие силы души, и сегодня нельзя просто снова несколько обновить древний восточный духовный путь. Нельзя в области духовной жизни реакционно стремиться вернуться в доисторические эпохи или в ранние исторические эпохи человеческого развития. Для западной цивилизации путь в сверхчувственные миры – это путь имагинации. Только эта имагинация должна органически всецело вставляться в остальную душевную жизнь. А эта душевная жизнь может происходить самым различным образом, так же как в конце концов и восточный духовный путь не был предопределен целиком однозначно, а мог быть пройден по-разному. Путь в духовный мир, соответствующий западной цивилизации, я хочу сегодня описать так, как его мог бы лучше всего, вероятно, пройти тот, кто идет путем научной жизни Запада.

Хотя в моей книге "Как достигнуть познания высших миров?" описан вполне безопасный путь в сверхчувственные области, но он изображен так, что в определенной мере пригоден для любого, не прошедшего через подлинную научную жизнь. Сегодня я опишу этот путь специально именно для деятеля науки. И согласно всему моему опыту я должен рассмотреть для такого ученого в качестве предпосылки – мы сразу же поймем, в каком смысле это подразумевается, – в качестве соответствующей предпосылки этого пути познания я должен рассмотреть следование тому, что изображено в моей "Философии свободы". Ведь эта "Философия свободы" написана не с той целью, с которой сегодня в большинстве случаев пишут книги. Сегодня книги пишутся для того, чтобы читающий просто осведомлялся о содержании сообщенного, чтобы соответственно своей особой подготовке, своему образованию или своей научной культуре он только узнавал о том, что содержится в книге с точки зрения содержания. По сути дела, к моей "Философии свободы" это действительно не относится. Поэтому ее и не любят те, кто хочет только ознакомиться с книгой. Моя "Философия свободы" подразумевает то, что страницу за страницей надо брать собственной непосредственной мыслительной деятельностью, что сама книга до известной степени является только родом партитуры и эту партитуру надо читать внутренней мыслительной деятельностью, чтобы, исходя из своих особенностей, непрерывно продвигаться вперед от мысли к мысли. Так что у этой книги абсолютно все ожидает мыслительного сотрудничества читателя. И далее принимается в расчет то, что возникает из души, когда она принимает участие в такой мыслительной работе. Собственно, в неправильном смысле читает эту "Философию свободы" тот, кто не сознает, что если он действительно справился теперь с этой книгой в собственной душевной мыслительной работе, то он до известной степени овладел собой в том элементе душевной жизни, в котором прежде он собой не владел; кто не ощущает, что он из своего обычного процесса представления до некоторой степени поднят в мышление свободное от чувственности, в котором полностью движутся так, что даже угадывают, что в этом мышлении стали свободными от условий телесности. И по сути дела, тот, кто не в состоянии это признать, понимает эту книгу неправильно. Надо в определенной мере суметь себе сказать: теперь, благодаря этой душевной мыслительной работе, которую я совершил, я знаю, что такое в действительности чистое мышление.

Это ведь странно, что большинство философов Запада вообще не признает реальности того, что должно как раз реально возникнуть в душе при следовании моей "Философии свободы". Вы у многочисленных философов найдете высказывания о том, что чистого мышления ведь вовсе нет, что всякое мышление всегда должно быть заполнено, по меньшей мере, остатками, хотя и очень тонкими остатками, чувственного созерцания. Разумеется, надо полагать, что такие философы, утверждающие нечто подобное, в действительности никогда не изучали математику, никогда не пускались в рассуждения о различии между аналитической механикой и эмпирической механикой. Только благодаря нашей специализации это зашло уже так далеко, что сегодня часто философствуют, не имея следов какого-либо осознания математического мышления. По сути дела нельзя философствовать, не овладев, по крайней мере, духом математического мышления. Мы видели, как Гете держал себя в отношении этого духа математического мышления, когда он сам даже сказал, что не может приписать себе никакой особенной, специально-математической культуры. Итак, многие действительно оспаривали существование того, чем они овладели бы через изучение "Философии свободы" именно так, как мне как раз хотелось.

И теперь мы предполагаем, что если бы каждый просто в границах обычного сознания пожелал бы проработать эту "Философию свободы" в том роде, как я это и описал, то он, конечно, не смог бы сказать, что он как-то пребывает в сверхчувственном мире. Ибо эту "Философию свободы" я вполне намеренно написал так, как она написана, так как она должна была выступить перед миром прежде всего как чисто философское произведение. Следовало бы только представить, что было бы совершено для антропософски ориентированной духовной науки, если бы я сразу же начал с духовнонаучных сочинений. Само собой разумеется, эти духовнонаучные произведения всеми профессиональными философами были бы оставлены без внимания как чистейший дилетантизм, как любительская литература. Сначала я должен был написать чисто философски. Я должен был представить миру прежде всего нечто, что было продумано в чисто философском духе, несмотря на то, что это превысило обычную философию. Но разумеется, когда-то надо было совершить переход от чисто философского и естественнонаучного написания к духовнонаучному написанию. Это было время, когда я как раз был приглашен написать о "Естественнонаучных сочинениях" Гете в виде отдельной главы немецкой биографии Гете (60). Это было в конце 90-х годов предыдущего столетия. Итак, я должен был писать главу о "Естественнонаучных сочинениях" Гете. И я, конечно, написал ее, и уже передал издателю, когда непосредственно вслед за этим появилось мое сочинение "Мистика на заре духовной жизни нового времени и ее отношение к современным мировоззрениям", благодаря которому я перевел направление от чисто философского на антропософски ориентированное. И после того, как появилось это сочинение, я получил от издателя мою рукопись назад с приложенным гонораром, чтобы я не проявил какое-либо недовольство, ибо этим была отдана его дань праву. Но в научных верхах, само собой разумеется, теперь уже больше не хотели иметь главу о естественнонаучном развитии Гете от того, кто написал эту мистику.

Итак, я предполагаю, что сначала, исходя из обычного сознания, следует проработать "Философию свободы" так, как я это показал. Затем привести себя в правильное настроение, чтобы теперь до некоторой степени в хорошем смысле предпринять для своей души то, что я уже обрисовал вчера, разумеется, только в нескольких словах, прежде всего как путь в имагинацию. Этот путь в имагинацию в соответствии с нашей западной цивилизацией может быть осуществлен так, что будут подвергать себя искушению всецело предаваться только внешнему феноменологическому миру – исключив мышление, позволят этому миру действовать на себя непосредственно, но так, чтобы все же воспринимать его. Не правда ли, ведь наша обычная духовная жизнь в бодрственном состоянии протекает так, что мы имеем восприятия и в процессе восприятия воспринятое, по сути дела, всегда сразу пропитываем представлениями. В научном мышлении воспринятое мы систематически полностью проплетаем представлениями и с их помощью систематизируем и так далее. Благодаря тому, что овладевают таким мышлением, как оно постепенно проявляется в ходе "Философии свободы", действительно приходят теперь в состояние, когда могут работать внутренне душевно так сильно, что процесс представления подавляющи отдаются только внешнему восприятию. Но чтобы укрепить душевные силы и правильно определенным образом впитать восприятия, не прорабатывая их при впитывании представлениями, можно сделать еще так: не обсуждать в обычном смысле эти восприятия вместе с представлениями, а создавать символические или другие образы для впитывания глазом -для видящего, ухом – для слушающего, также образы теплоты, осязания и так далее. Благодаря тому, что процесс восприятия оживляется, благодаря тому, что движение и жизнь вносятся в процесс восприятия, но так, как это происходит не в обычном процессе представления, а в символизируемом или даже художественно прорабатываемом процессе восприятия, благодаря этому гораздо раньше достигают силы, позволяющей пронизать себя восприятием как таковым. Если действительно взрастить себя в самом строгом смысле на том, что я охарактеризовал как феноменализм, как проработку феноменов, можно уже хорошо подготовиться для такого познания. Если на материальной границе познания действительно стремиться не по инерции пробиваться через ковер чувств и не искать там затем всяческую метафизику в атомах и молекулах, а применять понятия для расстановки феноменов и для прослеживания феноменов вплоть до прафеноменов, то уже благодаря этому можно получить воспитание, которое затем и поможет составить все понятийное о феноменах. И если, кроме того, символизировать и создавать образные представления о феноменах, то получишь крепкую душевную силу, чтобы до определенной степени впитать в себя внешний мир независимым от понятий.

Само собой разумеется, не следует думать, что этого можно достичь за короткое время. Духовное исследование требует гораздо большей работы, чем исследование в лаборатории или в обсерватории. Прежде всего, оно требует интенсивного усиления собственной воли. И если вы некоторое время такой процесс символического представления старательно доводите до образов, которым этим способом дают присутствовать в душе в опоре на феномены и которые обычно, однако, пропускают, спеша в жизни просто от сенсации к сенсации, от переживания к переживанию; если вы привыкли созерцательно все дольше и дольше покоиться на одном образе, всецело его просматривая, на образе, созданном самим собой или кем-то рекомендованном, так, чтобы это не было никаким воспоминанием; если вы привыкли созерцательно покоиться на таком образе и этот процесс повторяется все снова и снова, то внутренние силы души укрепляются, и в конце концов вы замечаете, что сами в себе переживаете нечто, о чем прежде, по сути дела, не имели никакого понятия. В крайнем случае – но это, собственно, не следует понимать превратно – можно создать себе образ того, что переживается в данный момент, но только в глубине души, при вспоминании особенно живых представлений сновидений; вот только сновидческие представления все-таки всегда являются воспоминаниями и их нельзя непосредственно отнести к чему-то внешнему, чтобы снова встречать это из глубины собственной души в известной степени как реакцию. Если эти образы переживаешь таким образом, то это есть нечто абсолютно реальное, и догадываешься, что теперь в твое собственное внутреннее вступает духовное, являющееся процессом роста, силой роста. Замечаешь, что входишь в некую часть своей человеческой конституции, которая едина, единым соединяется и в едином активна, но которую раньше переживали только бессознательно. Как переживают бессознательно?

Итак, я вам уже говорил, что от рождения до смены зубов духовно-душевное организует всего человека и что потом оно более или менее высвобождается.

Но тогда между сменой зубов и половым созреванием благодаря такому духовно-душевному, в определенной степени погруженному в физическое тело, возбуждаются прежде всего любовные импульсы, а также и многое другое. Но все это происходит бессознательно. Однако, если с помощью таких охарактеризованных мной душевных мер приходят к тому, чтобы с полным сознанием проследить это проникновение духовно-душевного в телесную организацию, то видят, как в человеке происходят такие процессы, и, по сути дела, всегда, начиная с рождения, человек предоставлен внешнему миру. Сегодня это отдавание себя внешнему миру люди принимают за голое абстрактное воспринимание или абстрактное познавание. Это не так. В то время как мы окружены цветным миром, окружены звучащим миром, согревающим миром, короче, окружены всем тем, что производит впечатления на наши органы чувств, что в свою очередь через проработку впечатлений нашими представлениями вновь производит впечатления на нашу организацию, в то время как мы все это сознательно переживаем, мы видим, что с цветовыми, со звуковыми впечатлениями, когда с детства мы переживаем это бессознательно, мы воспринимаем нечто духовное, пронизывающее нашу организацию. И если мы, например, в период между сменой зубов и половым созреванием воспринимаем любовное ощущение, то оно не является чем-то, выросшим из нашего тела, но его дает нам космос, космос дает нам его через цвета, через звуки, через тепловые течения, приближающиеся к нам. Теплота есть нечто другое, чем теплота в физическом смысле, свет есть нечто другое, чем свет в физическом смысле, и звук (тон) есть нечто другое, чем звук в физическом смысле. В то время как мы имеем чувственные впечатления, осознанным на самом деле является прежде всего только, я бы сказал, внешний звук и внешний цвет. Но через эту преданность миру действует не то, о чем грезят современные физики и физиологи -эфирные движения, движения атомов и тому подобное, но действует дух, действуют силы, превращающие нас в людей только здесь в физическом мире между рождением и смертью. И вступая на описанный мной путь познания, мы обнаруживаем, как мы устроены из внешнего мира. Мы сознательно прослеживаем все живое в нас, получая теперь прежде всего отчетливое осмысление того, что во внешнем мире присутствует дух. Как раз через феноменологию мы достигаем отчетливого видения того, как дух существует во внешнем мире. Если мы не занимаемся абстрактной метафизикой, но именно через феноменологию, воспринимая, достигаем познания духа, когда мы поднимаемся к осознанию того, что обычно при восприятии мы совершаем бессознательно, тогда через чувственный мир в нас проникает духовное и само нас организует.

Вчера я вам говорил, что восточный мудрец до некоторой степени оставляет без внимания значение высказываний, значение мыслей и значение восприятия "Я" и ощущает эти вещи иначе, вступает с этими вещами, с речью в другие душевные связи, так как речь, восприятие мыслей, восприятие "Я" прежде всего отвлекают от духовного мира и социально переправляют нас к другому человеку. В определенной мере в обычной физической жизни мы приобретаем себе бытие в социальном мире благодаря тому, что создаем слышимую речь, прозрачные мысли и делаем ощутимым восприятие "Я". Восточный мудрец, напротив, принимал неслышимость слова и жил в слове. Он принимал непрозрачность мысли и жил в мысли и так далее. Ныне нам, на Западе, скорее дается указание – на пути в сверхчувственные миры смотреть назад, на человека.

Тут мы вспоминаем о том, что человек в своем внутреннем тоже имеет ведь некоторый род чувственной организации. Я уже излагал, как в своем внутреннем он имеет три органа чувств, именно благодаря которым и воспринимает он свое внутреннее так же, как мы обычно воспринимаем внешний мир. Мы имеем чувство равновесия, посредством которого ощущаем себя в пространственном положении, соответствующем нам как людям, и благодаря этому внутри можем работать с волей. Мы имеем чувство движения, благодаря которому знаем, даже продвигаясь в темноте, посредством внутреннего ощущения, что мы движемся. И мы это знаем не только через восприятие нашего собственного движения относительно других объектов, мимо которых мы проходим. Мы имеем чувство движения. И мы имеем чувство жизни, с помощью которого мы непрерывно в изменчивом состоянии воспринимаем наше общее состояние здоровья, нашу в определенной мере внутреннюю жизненную ситуацию. Эти три внутренние чувства работают вместе с волей как раз в первые семь лет жизни человека. Он, руководствуясь чувством равновесия, из существа, которое не может ходить, которое позже может только ползать на четвереньках, становится существом, которое может прямо стоять и ходить. Это есть воздействие прямостояния, переданное чувством равновесия, это есть встраивание в мир через чувство равновесия. Таким же образом мы развиваемся посредством чувства движения и чувства жизни в целый человеческий род. Кто, однако, с той же объективностью, с какой наблюдают в лаборатории и в физическом кабинете, может наблюдать, как человек развивает свое духовно-душевное и физическое, тот уже увидит, что то, что тут организовало человека и жило в нем организующе в первые семь лет жизни, освобождается и уже позже, начиная с периода смены зубов, принимает несколько иную форму. Туг, я бы сказал, человек уже не так сильно, как дитя, связан со своим внутренним. Ребенок сильно связан со своим внутренним; с человеческим равновесием, с человеческим движением и с человеческой жизнью. Но одновременно с этим освобождением от равновесия, движения и жизни развивается еще кое-что другое. Развивается определенное встраивание трех других чувств: обоняния, вкуса и осязания. Разумеется, отчетливо наблюдать это можно в более раннем возрасте, однако тот, кто этому обучался, даже позже может это воспринимать еще достаточно отчетливо. Наблюдать же это во всех деталях чрезвычайно интересно: как ребенок постепенно осваивается в жизни, как он ориентируется с помощью чувств обоняния, вкуса и осязания; и как определенным образом, выдвигая из себя равновесие, движение и жизнь, человек больше втягивает в себя все то, что является свойствами чувств обоняния, вкуса и осязания. В течение продолжительного периода жизни одно в определенной степени выдыхается, другое вдыхается, так что в нашем организме встречаются силы равновесия, движения и жизни, напирающие изнутри наружу, и качественные ориентации обоняния, вкуса и осязания, напирающие извне во внутрь. А это вызывается тем, что одна триада чувств и другая триада чувств напирают друг на друга. Благодаря тому, что они напирают друг на друга, в человеке возникает устойчивое самосознание, и поэтому человек в известной мере ощущает себя только как подлинное "Я". И точно так же, как мы закрыты от внешней духовности – само собой разумеется, по праву, ибо мы иначе не стали бы социальными существами в физической жизни, – как мы закрыты от этой духовности в отношении других людей через речь, через восприятие мыслей и через восприятие "Я", так эта триада жизни, движения и равновесия изолирует нас внутри, когда навстречу равновесию, движению и жизни прорастают как раз свойства обоняния, вкуса и осязания, которые иначе раскрылись бы нам непосредственно. Опыты чувств обоняния, вкуса и осязания в определенной мере располагаются перед тем, что мы испытали бы в чувствах равновесия, движения и жизни. И результат такого развития к имагинации, о которой я говорил, состоит в том, чтобы мы, подобно тому как Восток, чтобы проникнуть наружу в духовный мир, останавливается на речи, чтобы в ней жить, останавливается на мысли, чтобы жить в ней, останавливается на восприятии "Я", чтобы в нем жить, – именно так, как он останавливается, мы через имагинацию, вбирая как раз внешнее восприятие, лишенное определенным образом представления, добились теперь этим до некоторой степени выполнения деятельности, противоположной той, которую выполняет Восток в отношении речи, восприятия мысли и восприятия "Я". Он остается стоять при них. Он в них вживается. Стремящийся к имагинации пробивается через обоняние, вкус и осязательное восприятие и проникает внутрь, так что ему навстречу даже выступает то, что может быть пережито равновесием, движением и жизнью в том случае, когда он остается не обремененным восприятиями обоняния, осязания и вкуса.