355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Рудольф фон Риббентроп » Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» » Текст книги (страница 17)
Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 05:28

Текст книги "Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»"


Автор книги: Рудольф фон Риббентроп



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

В начале беседы я выразил желание Германии поставить германо-советские отношения на новую основу и добиться баланса интересов во всех областях, мы хотели достичь взаимопонимания с Россией в долговременной перспективе. Я сослался на речь Сталина, произнесенную весной, в которой он, на наш взгляд, высказал похожие мысли. Сталин обратился к Молотову и спросил, не хотел ли бы он ответить мне первым. Молотов, однако, попросил Сталина взять слово, так как только он был к этому призван.

Тогда Сталин высказался – кратко, сжато, без лишних слов, но то, что он произнес, было ясно и недвусмысленно и выразило, как мне показалось, стремление к примирению и взаимопониманию с Германией. Сталин использовал характерное выражение, правда, мы в течение многих лет «поливали» друг друга «ушатами дерьма», это, однако, не является причиной, чтобы мы не смогли вновь поладить между собой. Свое выступление весной он намеренно выдержал так, чтобы дать понять германской стороне о своем стремлении к взаимопониманию. По всей видимости, оно было у нас правильно понято. Ответ Сталина был настолько положительным, что после первого принципиального обмена мнениями, в котором обеими сторонами было подтверждено взаимное желание заключить пакт о ненападении, мы сразу смогли перейти к материальной стороне разграничения взаимных интересов и, в частности, к германо-польскому кризису. В ходе переговоров царила благоприятная атмосфера, хотя русские и имеют славу жестких дипломатов. Сферы интересов в странах, лежащих между Германией и Советским Союзом, были разграничены. Финляндия, большая часть Прибалтики и Бессарабии были объявлены принадлежащими к советской сфере. В случае начала германо-польского конфликта, который в сложившейся ситуации не исключался, была согласована «демаркационная линия».

Уже в ходе первой части переговоров Сталин заявил, что он желает определенные сферы интересов. Под «сферами интересов» понимается, как известно, что заинтересованное государство ведет с правительствами стран, входящих в сферу интересов, переговоры, касающиеся лишь его самого, и другое государство подчеркнуто (демонстрирует) в отношении к ним свою незаинтересованность.

Мне Сталин обещал, что он не собирается вмешиваться во внутренний строй этих государств. На требование Сталина в отношении сфер интересов я ответил ссылкой на Польшу: поляки становятся все более агрессивными, и было бы неплохо на тот случай, если они доведут дело до войны, определить линию, с тем чтобы немецкие и российские интересы не столкнулись. Эта демаркационная линия была проведена по линии рек Вислы, Сана и Буга. При этом я указал Сталину, что с немецкой стороны будет предпринято все, чтобы решить проблемы дипломатическим и мирным путем.

Соглашения, затрагивающие другие страны, разумеется, не указываются в договорах, предназначенных для общественности, для них используются тайные договора. Еще одна причина, почему соглашение было заключено в качестве секретного договора: германо-русский договор противоречил соглашению между Россией и Польшей и договору, заключенному в 1936 году между Францией и Россией и предусматривавшему консультации при заключении договоров с другими государствами.

Жесткость советской дипломатии выразилась в балтийском вопросе и, в особенности, в отношении к порту Либау (Лиепая), который русские требовали в свою сферу интересов. Хотя я и располагал общей доверенностью на заключение договора, но, однако, ввиду важности российских требований, посчитал необходимым запросить Адольфа Гитлера. Поэтому переговоры были прерваны и возобновились приблизительно в 10 часов вечера, после того как я получил одобрение фюрера».

Здесь нужно указать на известную уловку на переговорах: чтобы поднять вес уступок, на которые в определенных обстоятельствах имеется готовность пойти, решение об этом делегируется на более высокий уровень. Так поступил и отец, подсунув Гитлеру решение о том, можно ли отдать русским порт Либау. Отец продолжает:

«Отныне трудностей больше не возникало – пакт о ненападении и секретный протокол были парафированы и подписаны уже до полуночи. По окончании в том же помещении, оно являлось кабинетом Молотова, был накрыт небольшой скромный ужин на четверых. В самом начале приключился большой сюрприз: Сталин встал и произнес короткую речь, в которой он говорил об Адольфе Гитлере как о человеке, которым он всегда сильно восхищался. В подчеркнуто дружеских словах Сталин выразил надежду, что ныне заключенные договора послужат введением к новой фазе германо-советских отношений. Молотов также поднялся и говорил в подобной манере. Я ответил нашим российским хозяевам речью, выдержанной в том же дружеском тоне. Так спустя несколько часов после моего приезда в Москву было установлено такое взаимное согласие, какое при отлете из Берлина я не считал возможным, и оно наполнило меня величайшими надеждами относительно будущего развития германо-советских отношений.

Сталин произвел на меня с первого момента нашей встречи сильное впечатление – человек незаурядного формата. Его трезвая, почти сухая и, тем не менее, точная речь и твердость, но и великодушие его манеры вести переговоры показали, что он носил свое имя по праву. Ход моих встреч и бесед со Сталиным дал мне ясное представление о силе и власти этого человека, чей кивок становился приказом вплоть до самого отдаленного селения на бескрайних просторах России и который смог сплотить двести миллионов жителей своей империи теснее, чем это когда-либо удалось какому-то царю. Стоит, как мне кажется, упомянуть еще одно небольшое характерное происшествие, случившееся под конец вечера: я спросил Сталина, может ли сопровождающий меня фотограф фюрера сделать несколько снимков. Сталин согласился, вероятно, первый случай, когда он позволил это иностранцу в Кремле. Но когда Сталин, среди других, и мы, гости, взялись за бокалы налитого нам крымского шампанского, Сталин воспротивился – он не желает такой публикации. Фотограф по моему требованию извлек фильм из камеры и передал его Сталину, но тот возвратил пленку, заметив, он надеется, что снимок не будет опубликован. Это был, конечно, несущественный эпизод, однако он явился показательным для великодушного отношения наших хозяев и атмосферы, в которой завершился мой первый визит в Москву».

Отец пишет о заключении договора:

«Отказ от российской политики Бисмарка послужил началом окружения Германии, приведшего к Первой мировой войне. Возобновление исторических отношений в ситуации 1939 года являлось, в силу реальных причин, политическим фактором безопасности первого порядка.

Лично я, предложив фюреру это соглашение с Советским Союзом, надеялся достичь в отдельности:

1) постепенного отказа от одной из наиболее опасных причин конфликтов, которые могут угрожать миру в Европе, на пути внешнеполитического преодоления идеологического противостояния между национал-социализмом и большевизмом;

2) установления действительно дружественных германо-русских отношений в качестве одной из основ внешней политики Германии в смысле Бисмарка;

3) специально для тогдашней особенной ситуации в августе 1939 года: возможности дипломатического решения проблемы данцигского коридора в духе предложений Гитлера.

24 августа я вылетел с нашей делегацией обратно в Германию. Предполагалось, что я полечу из Москвы в Бертехсгаден, чтобы дать отчет Адольфу Гитлеру в его резиденции. Я думал предложить ему общеевропейскую конференцию для решения польского вопроса.

Неожиданно наш самолет был перенаправлен по радио в Берлин, куда Гитлер прилетел в тот же день. Нашей машине пришлось по соображениям безопасности сделать большой крюк над Балтийским морем»[261]261
  Ribbentrop, J. v.: a. a.O., S. 184f.


[Закрыть]
.

Отец говорит о «факторе безопасности» первого ранга, почти что ощущается облегчение, что кольцо окружения, начавшее смыкаться вокруг рейха, было, благодаря московскому договору, поначалу прорвано. Международный баланс сил, опять-таки с заключением германо-русского договора, коренным образом изменился. Европейское равновесие было восстановлено для Германии в положительном смысле. Рейх поддерживал теперь дружественные отношения с Россией, Японией, Италией и Испанией в дополнение к ряду мелких государств Восточной и Юго-Восточной Европы. Уже вырисовывавшееся удушающее окружение рейха было предотвращено.

Кроме того, удалось также завлечь Польшу, поставившую на западную карту, в ситуацию, оставлявшую ей фактически лишь возможность мирного урегулирования с Германией, если она не хотела попасть в бедственное положение, впечатляюще описанное Беком в 1935 году Лавалю. Это был опыт Пилсудского, переданный Беком Лавалю. Также и Пилсудского лишал сна «cauchemar des coalitions», и он пытался смягчить этот кошмар мудрой политикой – его эпигоны, очевидно, охотней спали. Мы увидим, что представляла из себя «подушка», на которой польские политики надеялись выдержать опасную для страны ситуацию.

Прежде всего немецкая сторона могла рассчитывать, что теперь, в полностью изменившейся ситуации, Польша будет готова вести переговоры. Взгляд на карту позволяет даже и несведущим в военном деле отчетливо осознать, что «никакая держава на свете» (как выразился Бек Лавалю) не сможет оказать Польше, зажатой между Германией и Россией, необходимую поддержку, если польская сторона действительно поведет дело к военной конфронтации.

Конечно, она могла бы сейчас стать «дороже»! За вступление Польши в континентальный европейский антисоветский блок Гитлер, как мы видели, готов был дорого заплатить. Это не было «fazon de parler», когда отец заявил Беку и Липскому, что никто иной, кроме Гитлера, не сможет гарантировать границ коридора[262]262
  Dokumente zur Vorgeschichte des Krieges (Hrsg. Auswärtiges Amt, 1939), Nr. 2, Dok. Nr. 197–198.


[Закрыть]
. Даже и сейчас, несмотря на пакт о ненападении со Сталиным, от Польши не были потребованы территориальные уступки. Однако теперь Гитлер на переговорах в последнюю неделю августа 1939 года выдвинул требование плебисцита в коридоре под международным контролем на основе структуры населения 1920 года. Вряд ли можно утверждать, что это было несправедливое требование, этого мнения придерживался также и посол Великобритании Хендерсон. Я уже отмечал, Польша после Первой мировой войны продиктовала жителям районов, отошедших к Польше, выбор в пользу Польши под угрозой выселения. Ныне же Гитлер предлагал референдум только для ограниченной части «коридора»!

Таким образом, Польше оставался лишь один выход – переговоры. Гитлер, по сути, не испытывал антипатии в отношении Польши. Известно его выражение: «Каждая польская дивизия на границе с Россией бережет для меня немецкую!» Даже не соглашаясь с этим сравнением, опускающим качественное различие, нельзя отказать в справедливости утверждению, что враждебно настроенная по отношению к рейху Польша потребует значительных военных усилий для обеспечения безопасности неудачной для рейха границы с ней. Даже принимая в расчет склонность поляков переоценивать свои возможности и допуская, что поляки приняли пропагандистские лозунги вроде «немецкие танки сделаны из картона» за чистую монету, что не говорило бы в пользу квалификации польского Генерального штаба, все же в Варшаве должны были осознать, что против активного германо-русского союза у них нет никаких шансов.

Как однозначно следует из вышеизложенного, предложенный отцом «поворот» внешней политики Германии от антисоветского центральноевропейского блока, включающего Польшу, к прорусской и, таким образом, антипольской политике дался Гитлеру очень тяжело. По сути, он колебался слишком долго. Гитлер и отец были вынуждены к этому повороту – самое настойчивое утверждение по этому поводу не будет преувеличением – так как Польша, под англо-американским влиянием, отказалась от сближения и примкнула к антигерманской стороне. Однако и сейчас Польша могла бы добиться решения, не угрожавшего ни ее государственности, ни ее чести.

Не стоит забывать, что еще в считаные дни до заключения германо-русского пакта у немецкой стороны полностью отсутствовала ясность, выберут ли русские союз с рейхом или с западными державами. Колебания Гитлера, наряду с его комплексами по поводу примирения с большевиками, можно объяснить только надеждой в отношении осуществимости достижения договоренности с Польшей, и, в более широком контексте, с Англией, чтобы избежать как войны, так и идеологической компрометации соглашением с СССР.

Впрочем, его дипломатические шаги непосредственно перед началом войны свидетельствуют: речь для него шла о том, чтобы не допустить дело до военного конфликта. Помимо официальных каналов он использовал неофициальные пути, как это доказывает, к примеру, привлечение шведа Биргера Далеруса. Решающим доводом является, однако, аннулирование приказа о наступлении во второй половине дня 25 августа по настоянию отца, после того, как было получено известие о ратификации нового англо-польского договора, который уточнял данные в марте взаимные гарантии обоих государств, так и хочется сказать: ограничивал их конфронтацией с Германией[263]263
  Below, Nicolaus von: Als Hitlers Adjutant 1937‑1945, Mainz 1980, S.187–188.


[Закрыть]
. Если бы для Гитлера речь шла лишь о русской поддержке, чтобы «развязать свою войну», то не имелось бы никаких оснований отзывать приказы для армии 25 августа в самый последний момент и со значительными техническими трудностями. Аннулирование приказа было связано с довольно большими рисками: военным и, в первую очередь, политическим.

Польша и начало войны

Мы, немцы, должны научиться сносить правду, даже когда она для нас выгодна!

Генрих фон Брентано

Как раз в договоре с Россией германское правительство видело шанс все же еще прийти к соглашению с Польшей. Требование Советским Союзом права прохода через Польшу и Румынию в случае выполнения союзнических обязательств в конфликте с Германией должно было открыть глаза руководителям польской политики в отношении истинных целей Советского Союза. Внезапная заинтересованность англичан после заключения германо-советского пакта о ненападении в ограничении полных до тех пор гарантий Польше в случае войны с Германией должна была бы окончательно заставить призадуматься Бека и его сотрудников. В ситуации 1939 года только рейх был в состоянии защитить обе эти страны от советской агрессии. Никакая держава на свете не смогла бы побудить русское руководство вывести свои войска из этих двух стран. Ирония мировой истории – спустя несколько лет так и случилось! Разумная польская политика поставила бы Польшу как потенциального союзника Германии против Советского Союза также и в относительно сильное положение к рейху.

Для непредвзятого историка здесь возникают два вопроса:

1. Каковы были мотивы польского правительства, и какие цели оно преследовало, отвергая после заключения германо-русского договора возобновленное немецкое предложение о переговорах или отказываясь следовать ему?

2. Чем руководствовалось британское правительство, ратифицируя англо-польский договор, заключенный в ясном осознании того факта, что оно не имело возможности помочь Польше в военном отношении? Польша была этим договором спровоцирована к занятию самоубийственной и полностью непримиримой позиции в отношении к рейху.

Как ни странно, эти ключевые вопросы до сих пор не были подняты официальной исторической наукой. Начнем с первого вопроса. Разве утратило свою силу уже цитированное высказывание польского министра иностранных дел Бека, сделанное французскому министру Лавалю, согласно которому величайшая катастрофа для польской нации всегда разражалась тогда, когда «Германия и Россия» действовали «сообща»? Устарела ли вдруг эта очевидная и подтвержденная историей истина в те четыре года, в которые Германия вновь стала фактором силы? Даже принимая во внимание склонность министра иностранных дел Польши Бека к переоценке польской позиции, побуждавшую его предаваться мечтаниям о распространении польской власти и влияния от Балтийского до Черного моря, все же нельзя предположить, будто он всерьез верил, что сможет удержаться между рейхом и Советским Союзом в военном отношении. Правда, польско-советский пакт о ненападении еще действовал[264]264
  Ср. Scheil, Stefan: a. a.O., S. 70f.


[Закрыть]
.

Мы описали американские усилия, имевшие целью уберечь Польшу от немецкого влияния и таким образом склонить ее к курсу конфронтации с рейхом. Мнимоочевидная поддержка «западных держав», включая США, и, казалось бы, непримиримый конфликт между Германией и Россией могли поначалу подвигнуть министра иностранных дел Польши на отказ от германских предложений. Переговоры о военном союзе между Англией и Францией, с одной стороны, и Советским Союзом, с другой, возможно, укрепили его в убеждении, что он, если решится на конфронтацию с рейхом из-за Данцига (всего лишь из-за Данцига!), будет иметь надежный тыл.

Если все это еще можно понять, то политика Польши после заключения германо-русского договора не поддается объяснению. Имеется ли еще один ключ к разгадке хода мыслей польского правительства? Мыслей, которые, претворившись в реальность, в конечном итоге обернулись самоубийством, вновь приведя к утрате Польшей политической независимости и, таким образом, к национальной катастрофе.

С 1938 года с немецкой стороны от различных подпольных, однако принадлежавших к высшему эшелону власти, оппозиционных групп по различным каналам постоянно шли обращения к британскому правительству с призывом оставаться «жестким» и угрожать Гитлеру, противодействуя его политике. Нам уже знакомы инициаторы этих обращений, о них говорилось в связи с судетским кризисом. Это госсекретарь фон Вайцзеккер, начальник Генерального штаба Бек, глава абвера адмирал Канарис и, далее, также Шахт, Герделер, Клейст-Шменцин, граф Шверин фон Крозиг, Кербер и другие. Тенор их обращений всегда оставался одним и тем же: внутреннее положение Германии описывалось как тяжелое, поэтому военный переворот имел бы хорошие шансы на успех. Однако предпосылкой является «дипломатическое поражение» Гитлера или война. Здесь, на мой взгляд, решающее объяснение непонятной политики Бека, приведшей затем Польшу к катастрофе. Бек и вместе с ним британский Генеральный штаб, вероятно, надеялись, что чрезвычайная ситуация относительно британской гарантии для Польши даже и не наступит. Обоим должно было быть ясно, что оказать военную помощь Польше не удалось бы. Это в особенности относилось к британскому Генеральному штабу, который такую помощь даже теоретически не взвешивал.

Посол Великобритании в Берлине Невил Хендерсон в последний момент настоятельно призвал польского посла Липского по крайней мере выслушать германские предложения, поручив еще 31 августа в первой половине дня Далерусу и британскому дипломату Джорджу Огилви-Форбсу зачитать их ему. Он получил в ответ от Липского (как пишет Далерус):

«(…) что он не имеет никаких оснований интересоваться нотами или предложениями немецкой стороны. Он хорошо знает ситуацию в Германии после пяти с половиной лет посольской деятельности (…); он (Липский) заявил о своем убеждении в том, что в случае войны в этой стране вспыхнут беспорядки, и польские войска победным маршем пойдут на Берлин»[265]265
  Dahlerus, Birger: Der letzte Versuch, München 1948, S. 110.


[Закрыть]
.

Этому предшествовали следующие события: утром 30 августа в британском посольстве появился Клейст-Шменцин, уже известный нам по его деятельности в 1938 году. Клейст, «находившийся в тесном контакте с военным министерством», передал британскому военному атташе подробный отчет о военном планировании и «ситуации» в Германии c его точки зрения. Отчет был направлен Хендерсоном в переданной по телефону телеграмме британскому министру иностранных дел Галифаксу. Клейст-Шменцин выложил британскому военному атташе следующую информацию, содержащуюся в телеграмме:

«Он сообщил британцам подробные стратегические планы. Браухич заявил, что войну на два фронта не выдержать, так как нельзя было бы достичь быстрого решения[266]266
  DBFP, Third Series, Vol. VII, Dok. No. 546.


[Закрыть]
. Линия Зигфрида сильно укреплена лишь местами, но слаба во Фрайбурге, Саарбрюккене и Аахене. Германский Генеральный штаб опасается там прорыва. У Гитлера был нервный срыв. Генштаб хочет использовать нервозное состояние Гитлера, чтобы осуществить военный Coup (переворот), но он должен быть уверен, что Англия не пойдет на уступки. Если бы Генеральный штаб убедился, что отчеты Риббентропа об Англии ложны, то это было бы на руку диссидентским элементам. Кроме того, имеется примечание: “переслать дальше в Варшаву”».

Сэр Айвон Киркпатрик отметил в маргиналии к отчету:

«(…) По описанию я не могу идентифицировать этого офицера, но полагаю, что он является отставным офицером, связанным с реакционными элементами Генерального штаба. Он сообщил нам много довольно точной информации в сентябре прошлого года, когда пытался побудить нас оказать сопротивление Гитлеру. Данный отчет был зачитан премьер-министру утром 31 августа»[267]267
  DBFP, Third Series, Vol. VII, Anm. 4 zu Dok. No. 546.


[Закрыть]
.

Также и из этой информации можно однозначно сделать вывод, что заговорщики хотели внушить англичанам, будто бы Гитлер находится на грани срыва. Путем «Coup», по выражению Клейста-Шменцина, можно было бы привести весь режим к падению. Примечательно в этом отчете не в последнюю очередь то, что он был незамедлительно направлен Чемберленом в Варшаву и там, как видно из заявления Липского, повлиял на формирование абсолютно неприступной – даже и после германо-советского пакта – позиции польского правительства. Также и в этом случае, добавлю личное замечание, для подстрекательства англичан вновь использовалось утверждение: Иоахим фон Риббентроп будто бы неправильно сообщал об Англии, а именно в том смысле, что Англия не стала бы воевать. Это утверждение конспирации доказывает ее план: любыми средствами вовлечь британское правительство в военную конфронтацию с Германией и тем самым развязать войну. Здесь в очередной раз проясняется подоплека систематической диффамации отца и его отчетности Гитлеру.

Но вернемся сначала к мотивам польской и, в конечном итоге, английской политики. Также и эти государства находились в серьезной дилемме. Польская «дилемма» определялась геополитическим положением Польши между двумя могущественными соседями, Германией и Советским Союзом. Пилсудский правильно понимал: главное для Польши заключалось в том, чтобы установить с обоими соседями Modus Vivendi и поддерживать его. Польша должна была по возможности избегать безоговорочного принятия чьей-либо одной стороны. Отсюда были сперва понятны колебания Польши, не желавшей быть впряженной в антисоветский центральноевропейский блок.

Надо себя представить на месте Бека. Он знал, конечно, о планах немецких заговорщиков. Мы видели: отчет Клейста-Шменцина с немецкими планами развертывания, военными рекомендациями и обещаниями военного переворота был немедленно направлен Чемберленом в Варшаву. Так что Бек, весьма вероятно, был заранее поставлен в известность о планах немецкого заговора. Эта перспектива легла, видимо, в основу его политики, потому что даже Бек, титуловавший себя «полковником», как бы он ни переоценивал польские возможности, на эффективную помощь Великобритании и Франции, если бы дошло до военного конфликта с рейхом, рассчитывать не мог.

Бек был не только осведомлен о планах немецкого заговора, но и одновременно на него оказывалось сильное давление со стороны США и Великобритании, с тем чтобы воспрепятствовать соглашению с рейхом. Не желая ставить на немецкую карту и принимая позицию западных держав благодаря поддержке США за сильнейшую в долгосрочной перспективе, он оставался глух к германским предложениям, хотя ему и полагалось знать, что отсюда может возникнуть чрезвычайно опасная ситуация для Польши. Перспектива переворота в Германии являлась в этой связи тем спасительным якорем, в котором нуждалась Польша. При этом Бек вряд ли был осведомлен о том, что сам Клейст-Шменцин – то есть тот, кто выдавал себя за голос немецкой конспирации, – домогался у англичан коридора; требование, которое шло несравненно дальше, чем предложение Гитлера.

Здесь стоит отметить весьма интересную деталь. К посольству Германии в Москве принадлежал в 1939 году секретарь миссии Ганс Герварт фон Биттенфельд. Хотя он и не был, как выражались в то время, стопроцентным арийцем, ему не пришлось испытать трудностей или даже преследований, напротив, он занимал солидную позицию германского дипломата «высокого ранга» в отцовском Министерстве иностранных дел. Герварт регулярно информировал американского дипломата Чарльза Болена о ходе германо-русских переговоров и предоставил ему, наконец, все детали договора (копии телеграмм в Берлин, которые он должен был зашифровать), в том числе дополнительный секретный протокол. Болен, естественно, незамедлительно поставил в известность госдепартамент.

Из этого дополнительного секретного соглашения следовало, что, в случае конфликта, Польша должна быть вновь разделена, по крайней мере, на сферы интересов, что бы под этим ни понималось. Эти намерения Советского Союза и Германского рейха были, таким образом, Рузвельту и британскому правительству известны. Но ни Рузвельт, ни Чемберлен не сочли нужным сообщить о них польскому правительству, то есть правительству страны, которой они непосредственно касались. Не исключено, что смертельная опасность, возникавшая для Польши в результате германо-русского соглашения, побудила бы польское правительство к переговорам и, возможно, к уступкам. Напротив, сообщения никому не известного заговорщика, обещавшего военный переворот, британское правительство направило в Варшаву незамедлительно. Удивительно также, что и Герварт не предоставил свою информацию о германо-русском договоре полякам. Это явилось бы, вероятно, – от дипломата, вообще говоря, можно ожидать, что он это понимает, – самым верным способом предотвратить войну; а ведь Герварт оправдывал свои действия этим мотивом.

Итак, ни с британской, ни с американской стороны не имелось ни малейшей заинтересованности в мирном урегулировании польского кризиса. Этот «кризис» возник не оттого, что Гитлер пожелал «развязать» войну, а оттого, что на карту были поставлены важные национальные и, поскольку это касалось немецкого населения в Польше, не менее значимые гуманитарные вопросы. Для конспирации речь шла не о том, чтобы избежать войны, напротив, заговорщики хотели ее вызвать, чтобы реализовать свои цели. Разве не Кордт назвал мирное решение судетской проблемы в Мюнхене «не самым лучшим решением», понимая под «наилучшим» решением начало войны?[268]268
  Kordt, Erich: Nicht aus den Akten, S. 278.


[Закрыть]

И все же остается открытым вопрос, почему Англия не форсировала соглашение между Польшей и Германией настойчивей. Что могла выиграть Британская империя от возобновления вооруженного конфликта с Германией? Уже Первая мировая война обошлась Великобритании в потерю ее мирового господства. Соединенные Штаты, однако, и Япония, и Россия являлись в то время благодаря их размерам, геополитической ситуации и, за исключением Японии, благодаря их широкой сырьевой базе набиравшими силу державами. Стоит постоянно иметь перед глазами, что Германия, по причинам географического положения и нехватки ресурсов, была слабейшей державой в этом кругу. Однако Британская империя полагала за должное обратиться как раз против этой державы, несмотря на опыт Первой мировой войны и, прежде всего, при полном игнорировании немецких предложений долговременного сотрудничества, которые, начиная с 1933 года, неоднократно делались Лондону германским руководством.

Тогдашняя английская политика высказалась против решения, созвучного времени, предпочтя многовековую политику жесткого «европейского баланса сил», как ее понимали Форин офис, сэр Айра Кроу и его духовный наследник Ванситтарт. «Дилемма» британского руководства состояла поэтому в большой вероятности возобновления с рейхом вооруженного конфликта не на жизнь, а на смерть. Тем самым Empire в очередной раз ставила на карту свою глобальную позицию. Сила Германии была еще свежа в памяти по Первой мировой войне. Она в особенности и оправдывала страх Англии перед сильнейшей континентальной державой.

Компенсирующего веса Советского Союза, в значительной степени релятивировавшего мощь Германского рейха и оставлявшего Британии, вместе с ее «континентальной шпагой» Францией, выбор встать на ту или иную сторону, не видели или не хотели видеть. Британская «дилемма» являлась, следовательно, доморощенным продуктом, однако британскому правительству она представлялась подлинной. В одном отношении история эту дилемму, как она виделась английскому руководству, подтвердила: в итоге получилось как раз то, чего оно опасалось. Английским «государственным мужам» первой половины XX века «удалось» то, что их мудрые предшественники смогли с большим успехом предотвращать в течение трех с лишком столетий, а именно превратить Англию политически в, по глобальным меркам, – небольшой, расположенный перед континентом остров, более-менее зависимый от Европы, после того, как Соединенные Штаты Америки заняли прежнее положение империи в качестве ведущей мировой державы.

Начиная с 1938 года британцам представлялось, по видимости, «патентованное решение», призванное освободить их от вышеописанной дилеммы. Этим «патентованным решением» явилось предложение немецкой конспирации свергнуть Гитлера с помощью военного переворота. Не требуется избытка воображения, чтобы представить, что путч военных в начале войны значительно ослабил бы рейх. Он не был бы в обозримом будущем способен к серьезным внешнеполитическим акциям.

Как раз умеренные требования Гитлера к Польше таили опасность того, что Польша могла бы, в конечном итоге, прийти к соглашению с Гитлером. Здесь ключ к непонятной политике Польши и британского правительства. Великобритания и Франция объявили Германии войну в тот момент, когда германской внешней политике удалось – через установление взаимопонимания с Россией – достичь благоприятнейшей констелляции, какую только и можно было представить после того, как западные державы отказались от соглашения с рейхом.

Британское правительство шло на риск войны в надежде, что немецкий заговор в конечном счете устранит для него этот риск и, свергнув Гитлера, ослабит тем самым усилившийся рейх решающим образом. Так Британия восстановит свое тесное европейское равновесие – вопреки глобальному смещению соотношения сил.

В 1938 году этот риск для Англии был еще слишком велик, она недостаточно далеко продвинулась со своим вооружением, чтобы пойти на него[269]269
  Шпици, в стремлении представить свою значимость в качестве борца сопротивления, подтверждает эти соображения явно, когда на S. 330, a. a.O., пишет: «Вторым решением было бы […] довести дело до бунта немецкой армии, о подготовке которого в Лондоне […] уже проведали».


[Закрыть]
. Лукасевич, польский посол в Париже, написал в отчете польскому министру иностранных дел 29 марта 1939 года:

«(…) что конечной целью действий (Англии) является не мир, но вызов переворота в Германии»[270]270
  Poln. Dok. zur Vorgeschichte des Krieges, 1. Folge, Dok. Nr. 11 vom 29. März 1939.


[Закрыть]
.

Хендерсон, однако, не верил в «патентованное решение» переворота, чтобы устранить британскую дилемму, и он оказался прав! Из британских документов следует, насколько интенсивно британское правительство включало, по всей очевидности, переворот в свои расчеты. Уже после тайного посещения Ванситтарта Клейстом-Шменцином в 1938 году Хендерсон предостерег на совещании с Чемберленом, Галифаксом, Саймоном, Ванситтартом и Уилсоном против возлагания больших надежд на внутреннюю немецкую оппозицию[271]271
  Colvin, Ian: a. a.O., S. 85.


[Закрыть]
. Британский посол сообщает в феврале 1939 года Галифаксу:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю