Текст книги "Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»"

Автор книги: Рудольф фон Риббентроп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Он начал разговор с вопроса о причинах увольнения Литвинова. Хильгер ответил: увольнение Литвинова произошло потому, что Литвинов постоянно стремился к соглашению с Англией и Францией, преследуя идею коллективной безопасности, исключавшую Германию. Следующий вопрос Гитлера, пойдет ли Сталин при определенных обстоятельствах на соглашение с Германией, привел к подробному изложению различных усилий прийти к взаимопониманию с Германией, предпринятых русской стороной. Мы упомянули, в частности, выступление Сталина 10 марта и были несколько удивлены, что ни один из присутствовавших не имел понятия о тексте выступления, хотя и посольство, и Министерство иностранных дел подробно сообщали о нем.

Дальнейший разговор вращался вокруг Красной Армии, которая, хотя и была ослаблена чистками 1937–1938 годов, но, благодаря реорганизации и железной дисциплине, представляла собой значительную силу. Сталин пытается вновь укрепить национальное самосознание русского народа. Выдающиеся деятели царского прошлого, как, например, Кутузов, победитель Наполеона, Петр Великий и другие, особо выделяются в поэзии и театре. С экономической точки зрения мы указали на огромные возможности, которые предлагает нам богатая ресурсами страна Советский Союз, и на тесные, уже сложившиеся контакты.

Гитлер внимательно слушал наши комментарии, не прервав ни одного из нас. Он задал дополнительные вопросы, с тем чтобы продлить беседу, не дав понять его собственного отношения к вопросу о взаимопонимании с Советским Союзом. Мы думали, он выскажется по поводу того, как должны быть продолжены переговоры с русскими, но, однако, ошиблись в этом предположении. Он поблагодарил нас – и разговор был окончен»[244]244
  Schnurre, K.: там же.


[Закрыть].

Утверждение Шнурре, что ни один из присутствовавших не знал текста речи Сталина (неоднократно упомянутая «речь о каштанах»), в таком виде, конечно, не соответствует действительности, поскольку как раз этот конкретный сигнал, поданный Сталиным своей речью, был использован отцом, чтобы побудить Гитлера пересмотреть немецкую политику в отношении России. В противном случае разве состоялась бы вообще встреча с Хильгером и Шнурре? Существует, напротив, хорошо известный рутинный прием руководящих работников, когда сотрудникам предлагается изложить уже известные факты. По тону доклада часто можно сделать заключение об интересных нюансах, не только с точки зрения реальных событий, но и по поводу отношения говорящего к обсуждаемой проблеме, что соответственно необходимо учитывать в оценке доклада. По всей видимости, Шнурре имел в виду военных, которые, возможно, в соответствии с обычным стилем работы Гитлера, не были им подробно проинформированы.

Демонстративная дистанция Гитлера, начиная с 1933 года, по отношению к Советскому Союзу кажется непонятной, поскольку сила, которую представлял собой в то время Советский Союз, не могла быть запросто проигнорирована, как если она не существовала вовсе. Стоит напомнить роковую директиву Гитлера в начале войны против России, отказавшую Министерству иностранных дел в праве заниматься какой-либо деятельностью, относящейся к советско-российскому отделу, как если бы эта мировая держава уже больше не существовала.

Из рассказа Шнурре следует, что речь 10 мая 1939 года на Оберзальцберге шла о чисто информационном разговоре. Я предполагаю, что он осуществился по настоянию отца, воспользовавшегося отставкой Литвинова как поводом еще раз подвести Гитлера к «русскому вопросу». С точки зрения Гитлера, преуменьшение значения этого разговора и отсутствие посла и военного атташе могли иметь смысл, позволив ему скрыть свои мысли. Видимо, ему и теперь тяжело давалось принятие решения в смысле соглашения с Советским Союзом, хотя окружение рейха ввиду переговоров англо-французских делегаций в Москве, возможно, было уже близко к завершению.

Однако даже и без враждебности СССР Германия весной 1939 года находилась в чрезвычайно серьезной ситуации. Отсюда отец после заключения пакта с Советским Союзом будет говорить о колоссальной разрядке внешнеполитической ситуации! Вера сегодняшних немецких историков в то, что им удается обнаружить наметки и предпосылки мнимых «планов» Гитлера «по установлению мирового господства», представляется ввиду очевидных фактов абсолютно необъяснимой. По сути дела, Гитлер все еще надеялся достичь соглашения с Польшей и, таким образом, договоренности с Великобританией. Этому, в конечном итоге, должен был позднее послужить и пакт о ненападении с СССР. Он не мог знать, какие силы влияли на решения английского и французского правительств, с тем чтобы предотвратить как раз это соглашение с Польшей на основе германских предложений. Соглашение, по мнению Гитлера, бывшее лишь в интересах Польши.

В течение шести лет он ориентировал свою внешнюю политику на цель «сдерживания» Советского Союза, одновременно домогаясь партнерства с западноевропейскими державами, и вот теперь он должен был пойти на союз с «этим народом» – с Советами? Для прагматика, каким был мой отец, в этом не заключалось никакой фундаментальной проблемы, для Гитлера же решиться на сближение с Москвой означало сделать тяжкий ход. Однако имелись и объективные, не имевшие ничего общего с его принципиально антибольшевистской политикой до тех пор, причины, объясняющие его колебания. Представлялось вполне вероятным, что Сталин раздает авансы рейху лишь затем, чтобы выглядеть внушительней в глазах западных держав, то есть чтобы дать им понять: он может поставить и на другую лошадку. Возможно, в один прекрасный день удастся узнать из российских документов – если они не были или не будут фальсифицированы, – какими соображениями на самом деле руководствовался Сталин, инициируя сближение с рейхом. В настоящее время широко представлено мнение, что окончательное решение Сталина сделать выбор в пользу Германии было вызвано категорическим отказом польского и румынского правительств предоставить в случае войны (случай вмешательства союзников) российским войскам право прохода через их территорию. Мне это объяснение представляется слишком узким. Сталинскую политику, вероятно, питала надежда увидеть группировки держав Центральной и Западной Европы вовлеченными в вооруженный конфликт, об этом Литвинов говорил Гольдману. Вес и позиция Советского Союза могли бы в этом случае только возрасти, как все опции были бы для него открыты.

Правительства Польши и Румынии, в свою очередь, справедливо предполагали, что им никогда не удалось бы избавиться от русских войск, которые пришли бы им на «помощь». Правительства Польши и Румынии по праву не видели никаких шансов у двух западных держав защитить их от русских, если бы те в один прекрасный день оказались на их территории, – осознание, пять лет спустя обернувшееся кровавой реальностью. Такие соображения должны были питать надежды и Гитлера, прийти все же с Польшей и Англией к соглашению по Данцигу и вопросу коридора, ведь, в отличие от Сталина, он и не думал о том, чтобы требовать права прохода.

Шнурре сообщает, что на Троицу в 1939 году в нашем поместье у Бад-Фрайенвальде состоялась встреча с отцом для обсуждения дальнейшего образа действий в отношении СССР. Участниками беседы были государственный секретарь Вайцзеккер, юрист и эксперт по международному праву посланник Гаус, заместитель госсекретаря Вёрманн и сам Шнурре.

В этом кругу шансы найти взаимопонимание с Россией были оценены пессимистично, за англо-французскими усилиями были признаны большие перспективы. Данное мнение, выраженное Вайцзеккером, неудивительно: за спиной германского правительства он предостерег Великобританию о германо-русском соглашении. По словам Шнурре, сам он настаивал на важности развития усилий по возобновлению торговых отношений, и это представляется вполне правдоподобным. Поскольку такое решение было принято, желание отца продолжить обсуждение очевидно.

Само вступление в переговоры с Советами являлось делом несколько щекотливым и чреватым потерей лица для обеих сторон, ведь в течение многих лет они, как позднее отцу в Москве выразится Сталин, «обливали» друг дружку «ушатами дерьма». Для отца было делом не менее трудным убедить Гитлера, некогда выступившего под лозунгом антикоммунизма, в необходимости сближения с Советским Союзом. Отец по этому поводу:

«Поиски компромисса с Россией были моей в высшей степени кровной идеей[245]245
  Ср. Schwendemann, Heinrich: Stalins Fehlkalkül. Die deutsch-sowjetischen Beziehungen 1939–1941, in: Tel Aviver Jahrbuch für deutsche Geschichte XXIV/1995, S. 10.


[Закрыть]. Я настаивал на ней перед фюрером, потому что, с одной стороны, хотел облегчить немецкую внешнюю политику ввиду позиции Запада, с другой стороны, чтобы в случае германо-польского конфликта обеспечить Германии российский нейтралитет.

В марте 1939 года я поверил, что мне удалось услышать в речи Сталина его желание улучшения советско-германских отношений. Он говорил, что Россия не намерена «таскать каштаны из огня» для неких капиталистических держав.

Речь Сталина я представил фюреру и срочно попросил разрешения на выполнение необходимых действий, чтобы определить, скрывается ли за этой речью на самом деле искреннее желание Сталина. Адольф Гитлер показался вначале выжидающим и колеблющимся. (…)»[246]246
  Ribbentrop, J. v.: a. a.O., S. 171 f.


[Закрыть]

Согласно записи неоднократно упомянутого докладывающего советника миссии Хевеля Гитлер еще 29 июня 1939 года велел заявить, что германское правительство «в настоящий момент не заинтересовано в возобновлении экономических переговоров с Россией»[247]247
  Цит. по: Seidl, Alfred: Die Beziehungen zwischen Deutschland und der Sowjetunion 1939–1941, 251 Dokumente, Tübingen 1949, S. 29; ср. также Schwendemann, Heinrich: Die wirtschaftliche Zusammenarbeit zwischen dem Deutschen Reich und der Sowjetunion 1939–1941, Berlin 1993, S. 50.


[Закрыть]. С ним необходимо было еще проделать большую работу по убеждению в необходимости немецко-русского соглашения. Однако отец не дал себя смутить и поручил Шнурре провести в текущих переговорах по кредитному договору далеко идущее зондирование российских намерений:

«(…) В конце июля Гитлер решил взять на себя инициативу в отношении Советского Союза. Я получил 26 июля 1939 года от Риббентропа задание пригласить поверенного в делах советского посольства Астахова и главу торгпредства Бабарина на ужин и провести политическую беседу с далеким прицелом. Разговор состоялся 26 июля 1939 года. Я пригласил в расположенный в центре Берлина старый винный ресторан «Эвест». (…) Разговор об интересующих нас политических и экономических проблемах был поддержан русскими живо и заинтересованно, так что оказалось возможным непринужденно и основательно изложить отдельные темы, намеченные мне рейхсминистром иностранных дел. (…)»[248]248
  ADAP, Serie D, Bd. VI, Dok. Nr. 729.


[Закрыть]

Затем Шнурре набросал три стадии, в которых могло бы быть реализовано немецко-советское сотрудничество при условии, что Советское правительство придает ему значение. «Внешнеполитических противоречий, которые бы исключали (…) урегулирование между двумя странами, согласно (его) мнению, по всей линии от Балтики до Черного моря не существовало (…)».

О реакции Астахова Шнурре сообщает буквально:

«Астахов охарактеризовал, при живом одобрении Бабарина, путь сближения с Германией как соответствующий коренным интересам обеих стран. Тем не менее, он подчеркнул, что темп его, вероятно, может быть лишь медленным и постепенным»[249]249
  Schnurre, Ibid.


[Закрыть].

Здесь русские искусно пустили в ход фактор времени, неудобный для немецкой стороны, так как времени было в обрез. Молотов передал Шнурре через Астахова, желательно иметь подтверждение разговора от уполномоченной немецкой стороны. Соответственно германский посол Шуленбург получил указание провести надлежащую беседу с Молотовым. Зондирование показало, что российский интерес присутствует, однако Молотов назвал заключение торгового и кредитного договоров в качестве важной предпосылки и пробного камня для начала политических переговоров. Русские использовали свое преимущество, в отличие от немецкой стороны у них было достаточно времени, что они и дали почувствовать немецкой стороне.

2 августа отец лично беседовал с российским поверенным в делах Астаховым. Он проинформировал графа Шуленбурга в Москве телеграфным указанием, которое, ввиду важности беседы, должно быть здесь воспроизведено дословно[250]250
  Ribbentrop, J. v.: a. a.O., S. 172 ff.


[Закрыть]:

«Я принял вчера вечером российского поверенного в делах, посетившего ведомство по другим делам. Я намеревался продолжить с ним известные Вам беседы, ранее с моего согласия проведенные с Астахофф (sic) другими работниками Министерства иностранных дел. Сославшись на отрадно развивающиеся в настоящее время переговоры по торговому договору, я обозначил торговое соглашение в качестве позитивного этапа на пути нормализации германо-русских отношений, если таковая является желанной. Общеизвестно, что за последние полгода тон нашей прессы в отношении России существенно изменился. Я полагал бы, что перестройка наших отношений, при наличии соответствующей воли с российской стороны, возможна при двух условиях:

а) невмешательство во внутренние дела другого государства (это господин Астахофф посчитал возможным безоговорочно подтвердить);

б) отказ от политики, противоречащей нашим жизненным интересам. В этом пункте господин Астахофф затруднился дать четкий ответ, однако высказал мнение, что его правительство желает проводить политику, направленную на поиск взаимопонимания с Германией.

Я продолжал, наша политика прямолинейна и рассчитана на долгосрочную перспективу, мы не спешим. Наша готовность в отношении Москвы наличествует, итак, все зависит от того, какой путь выберут тамошние правители. Если Москва выступит против нас, мы будем знать, где мы и каким образом нам необходимо действовать, в противном случае, от Балтики и до Черного моря не существует таких проблем, которые не могли бы быть между нами решены. Я сказал, что в Балтийском море хватит места для нас обоих и что российские интересы здесь ни в коем случае не обязаны сталкиваться с нашими. Что касается Польши, мы наблюдаем дальнейшее развитие внимательно и хладнокровно. В случае польской провокации, расчет с Польшей будет произведен в течение недели. Для этого случая мною был сделан легкий намек о соглашении с Россией по поводу судьбы Польши. Германо-японские отношения я описал как позитивные и дружественные, эти отношения являются долгосрочными. Что касается российско-японских отношений, то здесь у меня свой особый взгляд (под этим имелся в виду Modus vivendi между обеими странами в долгосрочной перспективе).

Я вел разговор в непринужденном тоне, дав под конец временному поверенному в делах понять, что мы, в отличие от демократических держав, не занимаемся тактикой в большой политике. В нашем обычае строить на солидном фундаменте, у нас нет нужды оглядываться на переменчивое общественное мнение, и мы не желаем никаких сенсаций. Если беседы, такие, как наша, не останутся, как они того заслуживают, конфиденциальными, то продолжения не последует. Мы не поднимем по этому поводу шума, выбор зависит, как уже было сказано, от Москвы. Если там интересуются ходом наших мыслей, то господин Молотов может в ближайшее время продолжить разговор с графом Шуленбургом.

Дополнение для графа Шуленбурга:

Я вел разговор, не демонстрируя спешки. Временный поверенный в делах, выглядевший заинтересованным, со своей стороны, неоднократно пытался конкретизировать разговор, в ответ я дал ему понять, что готов к конкретизации, коль скоро мною будет получено официальное подтверждение принципиального желания советского правительства перестроить отношения. В случае, если Астахофф будет проинструктирован в этом смысле, с нашей стороны наличествует заинтересованность в скорейшей конкретизации. Это исключительно для Вашего сведения.

^{Риббентроп».}

Несложно заметить, что с немецкой стороны имелась большая заинтересованность в быстром прогрессе переговоров. Отец хотел, однако, по возможности ее замаскировать, говоря для виду об отсутствии спешки и нежелании сенсаций. Гитлер долго колебался, не желая отходить от своей антироссийской политики. Со временем он оказался под нажимом.

Гитлер не был хорошим переговорщиком, он не обладал терпением для ведения длительных переговоров, с тем чтобы выпытать позицию противника и, со всеми тонкостями, дать дискуссии вызреть к решающему моменту. Так, отцу своим вмешательством пришлось спасать положение на переговорах в Петерсберге во время судетского кризиса, потому что в ходе обсуждения была получена новость о чешской мобилизации, едва не побудившая Гитлера прервать переговоры. Отец пишет:

«Для оценки личности Адольфа Гитлера имеет значение еще один немаловажный фактор: он был вспыльчив и не всегда мог удержать себя в руках. Это проявлялось иногда даже и в дипломатических случаях. Так, он хотел в Годесберге прервать конференцию с Чемберленом, когда поступило известие о чешской мобилизации; он спонтанно вскочил с покрасневшим лицом – типичный знак. Я вмешался успокаивающе, и Гитлер позднее благодарил меня за то, что я спас конференцию»[251]251
  Ribbentrop, J. v.: a. a.O., S. 47.


[Закрыть].

Кроме всего прочего, это еще одно доказательство того, что Гитлер во время судетского кризиса не собирался доводить дело до «Showdown». Эта черта личности Гитлера обернется катастрофическими последствиями для немецкой политики, когда он, раздраженный в 1940 году желаниями Молотова по приобретению далеко идущего влияния в Европе, запретит дальнейшие переговоры с российским правительством.

Телеграфная инструкция Шуленбургу показывает, что немецкой стороне, несмотря на подчеркнутое внешнее безразличие, было абсолютно необходимо как можно скорее прийти к соглашению с советским правительством прежде, чем возникнет кризисная ситуация в отношениях с Польшей. Не совсем безосновательно немецкая сторона рассчитывала, что соглашение между Германией и Россией должно побудить Республику Польша к уступкам. Во всяком случае, при наличии соглашения с Россией имелись два варианта: либо мирное решение, для которого согласие с Россией предвещало, по немецкому мнению, хорошие шансы, или «ultima ratio», иными словами, военные действия.

Звучащие сегодня несколько напыщенно слова отца о «прямолинейности» и «солидности» немецкой политики в отличие от «тактики» западных демократий имеют в данном контексте определенный смысл. Было важно разъяснить русскому правительству, что для немецкой стороны речь идет о существенном «повороте» внешней политики, а не лишь о тактическом маневре с ограниченным «сроком годности» с целью принудить Польшу к уступкам в вопросе о Данциге или побудить западные державы воздействовать в этом смысле на Польшу. Под таким углом зрения формулировки отца оправданны. Немецкая политика с момента прихода Гитлера к власти основывалась на поиске соглашения с Англией, отвергая любую «политику балансирования» между Востоком и Западом. Гитлер оставался в течение шести лет, в которые он определял германскую внешнюю политику, последовательно антибольшевистски настроенным и никогда не поддавался искушению возобновить политику, известную с 1922 года как «политику Рапалло», с тем чтобы из тактических соображений флиртовать с Советским Союзом. Отсюда слова министра иностранных дел Германии об «историческом поворотном моменте», к которому пришла немецкая политика, для русской стороны вполне представлялись заслуживающими внимания. Взаимное недоверие невозможно было, естественно, устранить в одночасье. Ни одна сторона не желала, по известному выражению, «разыгрывать из себя дурака» для другой, однако отец вполне мог указывать на «последовательную» политику рейха.

Когда сегодня бездумно утверждается – это утверждение носит в моих глазах характер клише, – что союз с Россией позволил Гитлеру вести, наконец, «свою войну», то это попросту не соответствует фактам, так как в Берлине, напротив, предавались надеждам с заключением немецко-русского договора достичь дипломатической раскладки, которая могла бы считаться предпосылкой для мирного урегулирования проблемы данцигского коридора. В этой ситуации на войну делали ставку другие силы. Как раз в начале августа польское правительство вновь открыто угрожало пустить в ход оружие, если правительство Германского рейха продолжит и далее преследовать проблему Данцига[252]252
  Ср. Scheil, Stefan: a. a.O., S. 97 [Польское правительство угрожало: ] «Польское правительство будет… рассматривать любое будущее вмешательство правительства Германии в ущерб этим правам и интересам [в Данциге. – Прим. автора] в качестве акта агрессии».


[Закрыть].

Заключение товарного и кредитного договоров, по которым велись с весны переговоры, было объявлено русскими предварительным условием для начала политических переговоров. Шнурре получил от отца указание ускорить переговоры в максимально возможной степени. Задержки возникали неоднократно, Бабарину приходилось из-за каждой мелочи обращаться за одобрением в Москву. Согласно Шнурре, отец просил его «не споткнуться о ватную нить», подписание договора являлось, в целях открытия «политических переговоров», неотложным делом. Теперь у немецкой стороны не оставалось иного выбора, кроме как осуществлять нажим. В телеграфном указании Шуленбургу от 14 августа 1939 года отец излагает примерно следующее:

«Идеологические противоположности не предполагают исключения «разумных отношений между обеими странами и восстановления нового доброго сотрудничества». Реальных «противоречий интересов между Германией и СССР» не имеется: «между Балтийским и Черным морями» нет таких вопросов, «которые не могли бы быть урегулированы к полному удовлетворению обеих стран». Германо-советская политика подошла к «историческому поворотному моменту». «Естественная симпатия немцев в отношении русских» никогда не исчезала. На этом можно «построить политику обоих государств (…)». Это был оптимистичный прогноз, однако со стороны отца искренний. Позже, зимой 1940/41 года, он испробует все, чтобы отговорить Гитлера от решения о нападении на Россию, и, после начала немецко-русской войны, он продолжит вновь и вновь настаивать перед Гитлером на разрешении обратиться к Советскому Союзу с мирными предложениями. Решающий абзац был сформулирован следующим образом:

«В Советском правительстве, как нам стало известно, также наличествует стремление к прояснению германо-советских отношений. Однако поскольку, исходя из сегодняшнего опыта, это прояснение по обычным дипломатическим каналам занимает слишком много времени, господин рейхсминистр иностранных дел ф. Р. готов прибыть с кратким визитом в Москву, чтобы от имени фюрера разъяснить господину Сталину мнение фюрера. Лишь путем прямого обмена мнениями можно, как полагает г-н ф. Р., прийти к изменению и не должно явиться невозможным заложить при этом основу для окончательного урегулирования германо-русских отношений.

Дополнительно: Я прошу не передавать данные инструкции господину Молотову в письменном виде, но зачитать их буквально. Я придаю значение тому, чтобы они с максимально возможной точностью были сообщены господину Сталину, и уполномочиваю Вас, в случае необходимости, обратиться от моего имени к господину Молотову с просьбой об аудиенции у господина Сталина, с тем чтобы Вы могли сделать ему это важное сообщение непосредственно. Обстоятельная беседа со Сталиным явилась бы, наряду с обменом мнениями с Молотовым, предпосылкой моего визита.

Риббентроп»[253]253
  Seidl, Alfred: a. a.O., S. 58.


[Закрыть]

Русские и дальше тянули время, так что в конце концов Гитлер лично телеграфировал Сталину, чтобы получить для министра иностранных дел Германии в краткосрочной перспективе срок для визита в Москву. Из телеграммы Гитлера явствует давление времени, которое постепенно начал испытывать Берлин из-за польской военной угрозы и автоматизма союзнических обязательств альянса Польши с западными державами, в то время как проблема данцигского коридора должна была еще в 1939 году быть «так или иначе» решена в немецком смысле.

В телеграмме Сталину Гитлер высказал свое удовлетворение по поводу заключения торгового договора и согласился с переданным Молотовым Шуленбургу проектом пакта о ненападении, считая, однако, «настоятельно необходимым» уточнить как можно быстрее связанные с ним вопросы. Гитлер телеграфировал:

«Желаемый правительством Советского Союза дополнительный протокол может быть, на мой взгляд, существенно уточнен в кратчайшее время, если ответственный немецкий государственный деятель сам проведет переговоры по этому вопросу в Москве».

Гитлер продолжал:

«Мое мнение состоит в том, что при намерении двух держав прийти к новым отношениям целесообразно не потерять время. Поэтому я предлагаю Вам еще раз принять моего министра иностранных дел во вторник 22 августа или, самое позднее, в среду 23 августа. Министр иностранных дел располагает неограниченной общей доверенностью на разработку и подписание пакта о ненападении и протокола. Более продолжительное пребывание рейхсминистра иностранных дел в Москве, чем один, максимум два дня, невозможно ввиду международной обстановки. Я был бы рад получить Ваш скорый ответ.

Адольф Гитлер»[254]254
  Телеграмма Гитлера Сталину от 20 августа 1939 года. Seidl, Alfred: a. a.O., S. 75f.


[Закрыть]

Отец добавил поручение Шуленбургу: «Я прошу Вас передать вышеуказанную телеграмму фюрера Сталину господину Молотову в письменном виде на бланке без штампа отправителя». Наконец, он послал вслед на другой день, 21 августа 1939 года, еще одну телеграмму Шуленбургу, подчеркивающую неотложность немецкого желания переговоров: «Пожалуйста, со всей энергией позаботьтесь о том, чтобы визит состоялся. Срок согласно телеграмме».

Шуленбург вручил 21 августа в 15.00 наркому по иностранным делам Молотову письмо Гитлера к Сталину и телеграфировал следом в Берлин, что Молотов был «по всей очевидности сильно впечатлен». Уже в 17 часов его вновь пригласили к Молотову, передавшему ему ответ Сталина. Он звучал:

«21 августа 1939 года.

Рейхсканцлеру Германии господину А. Гитлеру.

Германия

Благодарю Вас за письмо.

Я надеюсь, что германо-советский пакт о ненападении создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами.

Народы наших стран нуждаются в мирных отношениях друг к другу, согласие правительства Германии с заключением пакта о ненападении закладывает основу для ликвидации политической напряженности и для установления мира и сотрудничества между нашими странами.

Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно с приездом господина фон Риббентропа в Москву 23 августа.

Подпись: И. Сталин»[255]255
  ADAP, Serie D, Bd. VII, Dok. Nr. 159.


[Закрыть]

Отец считал предусмотренный пакт о ненападении с Советским Союзом настолько важным, что боялся сорвать подписание из-за пренебрежения его собственной персоной. По этому поводу он писал следующее:

«Сначала я предложил отправить в Москву не меня, а другого уполномоченного – я думал о Геринге. Благодаря работе в качестве посла в Англии, моим японским связям и всей моей предшествовавшей внешней политике я полагал, что для миссии в Москве у меня слишком антикоммунистическая репутация. Однако фюрер настоял на моей отправке, так как считал, что я “это лучше бы понял”»[256]256
  Ribbentrop, J. v.: a. a.O., S. 177.


[Закрыть].

Настаивая перед Гитлером на скорых и далеко идущих переговорах с Россией, отец имел в виду две цели. Наиболее важным аспектом являлся для него прорыв окружения рейха. Сверх того, не выглядело ложным предположение, что, если удастся достичь соглашения с русскими, то будут созданы предпосылки для решения проблемы данцигского коридора мирным путем. Исходя из разумных посылок, немецкая сторона была вправе рассчитывать, что, под нажимом немецко-русского сотрудничества Польша отреагирует на по-прежнему выгодные предложения немецкого правительства.

По каким-то причинам часть Имперской трудовой повинности, где я с августа 1939 года проходил службу, получила удлиненный отпуск на выходные. Я воспользовался этой возможностью, чтобы посетить родителей в Фушле[257]257
  «Фушльтурм» [Фушльская башня] находилась под управлением рейхсминистерства финансов. Она предназначалась в качестве резиденции соответствующего министра иностранных дел, когда Гитлер находился на Оберзальцберге. Владелец был после «аншлюса» арестован. Вопреки неоднократно выдвигавшимся ложным утверждениям, отец никогда не был лично заинтересован в ее приобретении. Собственность владельца не была конфискована, он, однако, находился во время «аншлюса» в больших финансовых затруднениях. Источником этой клеветы является, по всей видимости, утверждение Ванситтарта (ср. брошюру «Black Record», 1941). Кроме всего прочего, отец дал советнику миссии Готтфридсену, ответственному за строгое разделение деловой и личной сферы, указание, что его состояние в конце политической деятельности не должно, за исключением двух дотаций, превысить размер состояния в ее начале. – «Принципиальное распоряжение министра иностранных дел», «Вестфалия», 23 октября 1941 года. («Вестфалия» – кодовое имя резиденции министра иностранных дел.)


[Закрыть], где они жили в то время, так как Гитлер находился на Оберзальцберге. Когда я приехал, мать тут же отвела меня в сторону, посвятив в ситуацию. Отец полетит в Москву, чтобы попытаться подписать с русскими договор о ненападении. Я был глубоко впечатлен и – это не изображение задним числом – испытал значительное облегчение. Так как я был в состоянии наблюдать в течение многих лет и в непосредственной близости тщетные немецкие усилия по достижению «западного варианта», от меня не укрылось, что опасность нового окружения рейха, оказавшего в 1914 году такое роковое влияние, опять значительно возросла. Ей должна была противостоять поездка отца!

Мать вновь поведала мне о различных этапах развития, приведшего, в конечном итоге, к отправке отца в Москву. Мать, однако, совершенно не была уверена в том, что поездка отца увенчается успехом. В этом смысле, несомненно, нужно понимать и распоряжение Шуленбургу передать Молотову телеграмму Гитлера на бумаге «без штампа отправителя».

Записки отца свидетельствуют о сомнениях, с которыми он, в конечном счете, отправился в путь[258]258
  Ribbentrop, J. v.: a. a.O., S. 178f.


[Закрыть]:

«Со смешанными чувствами я впервые вступил на московскую землю. В течение многих лет мы враждовали с Советским Союзом, ведя друг с другом бескомпромиссную идеологическую борьбу (…). Прежде всего, Сталин был для нас своего рода мистической личностью.

Я осознавал особую ответственность миссии, ведь это я предложил фюреру попытаться найти взаимопонимание со Сталиным. (…) В то самое время военные миссии Англии и Франции все еще вели с Кремлем переговоры в Москве о предполагаемом военном пакте. (…) 23 августа, между четырьмя и пятью часами во второй половине дня, мы приземлились на самолете фюрера в московском аэропорту, где развевались флаги Советского Союза и Рейха. Мы были встречены нашим послом графом фон дер Шуленбургом и российским послом Потемкиным. После прохождения почетного караула советских военно-воздушных сил, произведшего безусловно хорошее впечатление своими внешним видом и выправкой, мы отправились в сопровождении русского полковника в бывшее австрийское посольство, где я разместился на время пребывания.

(…) и был там извещен, что меня ожидают в шесть часов в Кремле. Было неясно, кто будет вести переговоры со мной, Молотов или сам Сталин. «Странные московские обычаи», – подумал я про себя. Незадолго до запланированного времени нас вновь забрал широкоплечий русский полковник – он был, как я слышал, начальником личной охраны Сталина – и вскоре мы приехали в Кремль. (…) и вот мы уже остановились у небольшого портала и были проведены внутрь по короткой лестнице, напоминавшей башенную. Поднявшись наверх, мы были отведены служителем в продолговатый кабинет, в конце которого нас, стоя, ожидал Сталин, рядом с ним Молотов. Граф Шуленбург не смог подавить возгласа изумления. Хотя он и был уже несколько лет послом в Москве, ему еще ни разу не пришлось говорить со Сталиным![259]259
  Еще 3 и 7 августа 1939 года Шуленбург был скептически настроен в отношении соглашения между Рейхом и Советским Союзом, ср. ADAP, Serie D, Bd. VI, Dok. Nr. 766 и 779.


[Закрыть]

Здесь стоит отметить, что в это время Сталин не занимал никаких государственных должностей, являясь лишь генеральным секретарем партии. Можно себе представить, что это была за личность и каков был авторитет, ею излучаемый, по тому как он, как это имело место, абсолютно господствовал в этой огромной стране, не занимая официально руководящего положения. Лишь незадолго до войны с Германией Сталин стал Генералиссимусом[260]260
  Автор ошибается, звание Генералиссимуса И. В. Сталину было присвоено только 27 июня 1945 г. – Прим. редактора.


[Закрыть] и вступил в должность главы правительства.

После краткого официального приветствия мы уселись вчетвером за стол: Сталин, Молотов, граф Шуленбург и я. Кроме того, присутствовали наш переводчик, советник Хильгер, отличный знаток российских условий, и молодой белокурый русский переводчик Павлов, по видимости, пользовавшийся особым доверием Сталина.