Текст книги "Джон Леннон навсегда"

Автор книги: Руди Бенциен

Однако как партнер по беседе он пользовался у репортеров большим уважением, потому что своими нахально-агрессивными шутками добавлял в их материалы изрядную дозу перца. В самый разгар битломании, в дыму невероятного успеха Джон легко позволял себе «провокационные» высказывания. Это создало ему репутацию эгоцентрического клоуна, не уменьшив при этом его популярности среди фанов. Есть достаточно поводов для предположения, что под маской шута Джон скрывал истинные чувства.

Почему, например, он обязан рассказывать жадным до сенсаций газетным гиенам о личных заботах?

У Джона и так не было никого, с кем бы он мог потолковать о сокровенном. В жизни он знал лишь двоих, кому мог доверять, как себе – свою мать и Стюарта Сатклиффа. Но оба они были уже мертвы.

Пока он боролся за успех, это наполняло всю его жизнь. Теперь, на вершине славы, стало нарастать мучительное чувство потери пути. Как никто другой в этом ансамбле, он понимал, что богатство и слава не могут быть Всем. Не было чего-то самого Важного.

Как-то, в минуту откровения, он попытался поговорить об этом с Полом. Может, им надо всё делать совсем не так? Не продали ли они вместе с музыкой и самих себя?

Пол не разделил этих сомнений. Напротив, он был уверен, что они должны и впредь действовать так же. Этого хотели их фаны, так в конце концов они делали свои миллионы. Каждый шаг в ином направлении означал бы ненужный риск, угрожал бы гарантированному успеху. С Полом был солидарен и Брайан Эпштейн. Его рецепт оказался правильным. Зачем же ставить его под сомнение? Чтобы избавиться от тягостных мыслей, Джон играл роль шута, бросался в распутство, хвастливо выставлял на всеобщее обозрение свои богатства.

Это были симптомы той же звездной болезни, из-за которой Брайан Джонс, Джимми Хендрикс, Дженис Джоплин и другие поп-знаменитости трагически ушли из жизни.

Бремя славы

В конце 1963 и начале следующего года Джон, Пол, Джордж и Ринго переехали из Ливерпуля в Лондон. Джон и Синтия въехали в квартиру в Кенсингтоне, поблизости от «Вест-Лондон-Эйр-Терминал».

Жизнь Синтии не стала легче. Больше того, если в Ливерпуле ее все-таки поддерживала тетя Мэри, то в столице она оказалась предоставленной сама себе. Джон жил в своем мире, куда жена доступа не имела.

Столичную сцену Леннон описывал так.

«Когда мы приехали в Лондон, нас восприняли там как настоящих провинциалов. Но ведь так оно и есть… Мы были тогда вроде королей первобытного леса и очень дружили с „Камнями“. Не знаю, как другие, но я водился с Брайаном Джонсом и Миком Джеггером и просто восхищался ими. Они мне понравились с первого раза, я видел их в том шалмане, где они всегда торчали – в „Ричмонд-клабе“. Я часто проводил время с ними вместе, это был действительно класс. Мы чувствовали себя королями и все еще стояли в начале пути. Мы гоняли на своих автомобилях по Лондону, посещали друг друга, говорили с „Энималз“, Эриком Бардоном о музыке и всяких других вещах. Это было действительно отличное время. Это как бы сопутствовало известности, даже лучше – тогда еще за нами не гонялись эти фанатики. Просто не знаю, как и сказать, – это было, как курительный клуб для мужчин, просто приятно до жути» (Интервью Вемеру, 1970).

«Таймс» назвала Джона и Пола самыми выдающимися английскими композиторами 1963 года. Что же принесет следующий?

В международном поп-музыкальном бизнесе может выстоять только тот, кто участвует в гонках американских хит-парадов. Разумеется, Эпштейн знал это и прилагал все силы, чтобы устроить гастроли за океаном. Десятилетиями считалось в порядке вещей, что английским рынком распоряжаются звезды из Америки. В то же время британских музыкантов, добившихся признания в США, можно было пересчитать по пальцам.

Джордж Мартин послал нашумевшую на острове песню «Плиз, плиз ми» в Нью-Йорк, на фирму грамзаписи «Кэпитол». «Мы не видим для „Битлз“ шансов на нашем рынке» – гласил ответ. С песней «От меня – к тебе» повторилась та же история.

И даже знаменитой «Она любит тебя» тоже не удалось пробиться в «Хот 100» Биллборда.

Эфиром между Нью-Мексико и Аляской, Нью-Йорком и Лос-Анджелесом распоряжались бесчисленные частные радиостанции, которые покровительствовали любимой местными тинэйджерами группе «The Beach Boys».

Однако не знавший отдыха Эпштейн все же нашел в Нью-Йорке союзников. Среди них был Эд Салливен, двадцать лет представлявший в своем развлекательном шоу на телестудии «Си-Би-Эс» неизвестные таланты со всего света. Салливен однажды уже видел «Битлз» – он стоял в толпе, собравшейся в лондонском аэропорту «Хитроу» и ждавшей группу после шведского турне.

Долгие переговоры Салливена и Эпштейна в декабре 1963 года в Дельмонико-отеле увенчались многообещающей договоренностью: битлзы должны были прилететь в Америку в феврале 1964 года для записи на телевидении.

1 февраля, за семь дней до вылета в Америку, их зонг «Я хочу держать твою руку» занял первое место в национальной таблице популярности.

Итак, 7 февраля 1964 года, через трое суток после возвращения из Франции, где битлзам впервые не удалось завести избалованную парижскую публику до штурма сцены, Джон с женой, Полом, Джорджем, Ринго и заметно увеличившейся командой сопровождения поднялся на борт лайнера «PAN AM», летевшего из Лондона в Нью-Йорк.

Впервые Синтия сопровождала мужа в концертной поездке. Втайне она надеялась, что теперь это будет происходить чаще. Сын остался под надежным присмотром тети Мэри.

Чувства Джона во время перелета были двоякими. Конечно, он радовался, что сможет наконец показать Америке действительно прекрасную группу, но в то же аремя опасался сильной конкуренции.

Ринго потом говорил об этом путешествии: «В тот раз у нас на душе было тревожно-весело. Так происходило всегда перед чем-то значительным, хотя мы и делали вид, что ничего не случилось. Перед выступлением в Палладиуме мы чувствовали себя так же плачевно. Поездка в Штаты была важным шагом. Но почему это мы непременно должны быть популярны там? Только потому, что прославились в Англии?»

Разве незадолго до этого в Америке не был поколеблен авторитет Клиффа Ричарда, проведшего турне по этой стране?

Во время полета над Атлантикой на борту господствовало нервозное настроение, которое битлзы пытались погасить преувеличенной веселостью.

Брайан Эпштейн, который предпочитал ничего не доверять случаю, через своего рекламного агента установил контакт с производителями футболок и двумя нью-йоркскими радиостанциями. С интервалом в пятнадцать минут оба передатчика обещали каждому фану, который придет в аэропорт имени Кеннеди встретить самолет с бортовым номером 101, футболку «Битлз» – бесплатно.

Диктор радиостанции «WMCA» подогревал всеобщее воодушевление. Прерывающимся голосом он вещал: «Сейчас 6.30, время „Битлз“. 30 минут назад они покинули Лондон. Ребята летят над Атлантикой, следуя курсом на Нью-Йорк. Температура воздуха – 32 градуса по… битлзам».

Спектакль, который увидел Джон, покидая борт самолета, превзошел все его ожидания. Теперь уже он не сомневался: битлзы «прибыли» в США раньше, чем радары машины нащупали американскую землю.

Их ожидали 10.000 бушующих фанов. Навстречу им неслось: «We Love You Beatles, Oh Yes We Do!».

Сразу по прибытии в здании аэропорта прошла пресс-конференция. Джон показал себя в лучшем виде. Почти две сотни журналистов «обстреливали» его вопросами, перекрикивая один другого. Джон предложил им заткнуть глотки.

«Вы нам не споете что-нибудь?» – спросил один репортер.

«Деньги – вперед», – парировал Джон.

«Чем вы объясняете свой успех?»

«У нас есть свой пресс-секретарь».

«В чем выражается ваше честолюбие?»

«Приехать в Америку».

«Вы не собираетесь подстричься?»

«Мы это сделали вчера».

«Что вы хотели бы увезти домой?»

«Рокфеллер-центр».

«Не бунтуете ли вы против старшего поколения?».

«Это подлая ложь».

«Что вы скажете о движении в Детройте, которое хочет уничтожить „Битлз“?»

«Мы уже начали кампанию по уничтожению Детройта».

Не без волнения Эпштейн следил за динамичной и захватывающей игрой «вопрос-ответ». Он опасался, что необдуманные реплики повредят имиджу «Битлз», созданному с таким трудом. Как показали последующие события, опасался не зря. Но тогда он еще радовался произведенному эффекту. Джон и другие вели себя именно так, как этого хотели репортеры, как того требовал образ «Битлз».

Перед выступлением в «Театре Эда Салливена» их нервы до предела были измотаны лихорадкой битломании. Синтия чувствовала себя, как пятое колесо телеги.

Вечером, накануне телешоу, она и Джон прокрались наружу через заднюю дверь отеля, потому что главный вход был блокирован фанами. Их сопровождал Ринго. Они двинулись в «Peppermint Lounge», заведение, о котором ходила слава как о «родине твиста».

То, что они там услышали, было жалкой копией «Битлз». Джона немедленно узнали, и ему пришлось защищаться от назойливых и прилипчивых почитательниц. Он и Синтия ретировались, бежали из заведения, натянув на головы капюшоны плащей – у входа уже маячили фоторепортеры.

Шоу, показанное по телевидению 9 февраля 1964 года, видели 70 миллионов зрителей. В качестве пролога была оглашена приветственная телеграмма от Элвиса Пресли, чьи песни ливерпульские подростки еще так недавно слушали по ночам под одеялом.

Успех концерта превзошел все ожидания и еще более укрепил престиж битлзов среди молодежи. Большие газеты вели себя сдержаннее и критичнее.

«Нью-Йорк Геральд Трибюн» объявила, что успех «Битлз» «на 75 процентов состоит из их паблисити, на 20 процентов – из их причесок и на 5 процентов – из их радостных воплей». «Вашингтон пост» нашла их «асексуальными» и «непривлекательными».

И все же факт остается фактом: битлзы покорили Америку.

Обороты фирм грамзаписи поднялись на астрономическую высоту. Одно предприятие выбросило на рынок сотни тысяч кукол «Битлз», другое стало ежедневно производить 35 тысяч битловских париков. Маски «Битлз», игры «Битлз», шариковые ручки, банты, майки, ореховое мороженое, съедобные пластинки появились в шопах и супермаркетах, как по мановению волшебной палочки. Все это моментально раскупалось.

«Уолл-стрит Джорнэл» пророчил до конца года пятимиллионный оборот только от продажи продуктов с именем «Битлз». Журнал ошибся – доход оказался куда больше. 10 февраля битлзы с обозом сопровождающих, журналистов и съемочной группой телевидения сели в спальный вагон на станции Пенсильвания. Они отправлялись в Вашингтон. При этом с Синтией произошел такой казус. Сделавшая себя неузнаваемой париком брюнетки и большими солнцезащитными очками, она едва не оказалась забытой на перроне вокзала.

Вечером того же дня битлзы дали первый открытый концерт в США. Сцена вашингтонского Колизеума, расположенная, словно арена, в середине зала, буквально утонула в реве 7000 фанов.

«Битлз» исполнили десять песен.

На сцену летели градом конфеты, резиновые медведи, бигуди, предметы одежды…

Джон был в своей тарелке, он наслаждался восторженным приемом. Ему доставляло радость непосредственно переживать воздействие своей музыки. Он видел себя на пике своей мечты – добиться славы не только в Ливерпуле, не только в Англии, но и в США. Это была уже без преувеличения – мировая слава!

В эйфории, однако, Джон пребывал недолго.

После концерта состоялся прием в британском посольстве. Джон ненавидел мероприятия такого рода. Но Эпштейн настоял на его участии, дабы поддержать имидж «Битлз».

В большом зале под хрустальными люстрами толпились дипломаты во фраках и их супруги, разодетые в дорогие вечерние платья. Дамы теснились вокруг битлзов, требуя автографов. Одна чванливая леди спросила: «А вы действительно умеете писать?».

Джон кипел от злости. Ему приходилось играть роль клоуна для людей, чей стиль жизни и надменные манеры он резко отрицал. Леннон окончательно осознал: это не его мир, в то время как двери в прошлое оказались наглухо запертыми. Но для глубоких размышлений над этой проблемой у него тогда не было времени.

На следующий вечер их ждала сцена нью-йоркского «Карнеги-холла», сотрясаемого ликованием тинэйджеров. Вскоре после этого ливерпульский квартет вылетел в Майами, где Эд Салливен собирался снимать второе шоу. 16 февраля его увидели 75 миллионов телезрителей.

Если Синтия за все дни лихорадочного американского путешествия и «имела контакты» с Джоном, то это произошло в Майами. Сохранились фотографии, запечатлевшие обоих на берегу. Снимки производят впечатление радостной безмятежности. Но это были только «моментальные» фотографии.

Надежды Синтии стать более близкой Джону не сбылись.

Ее муж целиком принадлежал другим – фанам, журналистам, «Битлз», общественности. Так было в Англии, так было и в США. Американский журналист Ян Веннер спросил Джона в декабре 1970 года, как он объясняет успех группы в Америке. Леннон ответил: «Причина успеха та же, что и у американских звезд, которые достигают признания в Англии, – трава всюду зеленая. А кроме того, мы стали тогда уже настоящими профессионалами, перестали играть в игрушки. Когда мы обрушились на Америку, то уже знали, как надо обходиться с прессой. Английская печать – самая жестокая печать в мире. Она приучила нас ко всему. Мы действительно были в отличной форме… Но это только одна сторона. А с другой – мы знали точно, что отогнали от стола всех остальных. Были созданы предпосылки, чтобы мы приехали к вам уже кумирами. В конце концов брали новизной…».

Вернувшись на родину, Джон подвел положительный баланс. Синтия же, напротив, почувствовала страх, что она и муж все дальше отходят друг от друга.

Но и после возвращения у Леннона не оставалось времени, чтобы задуматься о своей все больше меняющейся жизни.

2 марта 1964 режиссер Ричард Лестер начал съемки их первого фильма под названием «A Hard Day's Night» («Ночь после трудного дня»).

Кроме того, в конце февраля они работали над пластинкой «Long Tall Sally» («Длинная Салли»), в которую Джон внес свою лепту песней «I Call Your Name» («Я называю твое имя»). Он сочинил ее еще в Ливерпуле. Вместе с «Длинной Салли» (Энотрис Джонсон, Ричард Пеннимэн, Роберт Блэкуэлл) и «Slow Down» («Помедленнее») Лэрри Уильямса на этой пластинке была записана песня Карла Перкинса «Matchbox» («Коробок спичек»), которую они пели еще в «Пещере» и считали одной из любимых.

Параллельно с участием в съемках битлзы готовили материал для альбома «Ночь после трудного дня», записывали песни в студии.

Между тем Джон мог 23 марта занести на свой сугубо личный счет очень серьезный успех. В этот день вышла его книга «In His Own Write» («В своих писаниях»), полная черного юмора и занятных историй. Она была написана в иронически развязном тоне на ломаном английском и иллюстрирована рисунками такого же рода, каким Джон заполнил свой альбом, найденный однажды его учителем по школе искусств. Книга стала бестселлером уже потому, что ее написал битл.

(Прим. переводчика: попытка «онемеченного» перевода (из книги «Джон Леннон – в своих писаниях»), возможно, могла бы выглядеть так:

 
ЗАВТРА, ЗАВТРА, ТОЛЬКО НЕ СЕГОДНЯ
 
 
О, время слив унавоженной рани,
как ты по-черному скисло.
В тебе потерян мой труд
над дождливой оболочкой.
 
 
Я трещащую лягушку Раскоряку
охотно похороню в гнилой шелухе,
однако я буду Аугсбруком
и спасу свою шкуру.
 
 
Напьюсь виски – огненной воды Франца —
разве я овес-пшено?
С дрофиным хвостом коршуна
я ужо сравниваю себя).
 

В британском парламенте депутат от консервативной партии Чарльз Курран держал пламенную речь, в которой пригвоздил к позорному столбу бедственное состояние ливерпульского образования. В качестве доказательства он приводил строки из книги Джона Леннона, характеризуя их как безграмотные.

В «Times Literary Supplement» в те дни можно было прочесть: «Это заслуживает внимания всех, кто боится обнищания английского языка и фантазии британцев».

4 июня 1964 года «Битлз» стартовали в «Short World Tour», которое продолжалось до 29 июня. В Дании, Голландии, Гонконге, Австралии и Новой Зеландии все происходило по уже известному сценарию.

Джон впервые взял в путешествие тетю Мэри. Теперь она могла убедиться, как была опрометчива в предсказании, что Джон ничего не добьется в жизни гитарой. Своим опекуном она могла гордиться. Правда, лихорадка турне скоро стала действовать ей на нервы. Не дожидаясь завершения гастролей, она улетела назад в куда более спокойные места – на Менлав-авеню в Вултоне.

6 июля в Лондоне состоялась премьера фильма «Ночь после трудного дня». Королевский дом делегировал на премьеру принцессу Маргарет и лорда Сноудона.

Премьера первого фильма «Битлз» «A Hard Day's Night» в Лондоне (1964).

Альбом с одноименным названием, где впервые были только их собственные песни, достиг на рынках Англии и США такого триумфа, что в тени оказались все прежние рекорды поп-индустрии.

Между тем Брайан Эпштейн готовил очередное турне по Америке. Концерты, сочинение новых песен, работа над фильмом, записи в студии, интервью представителям разных средств массовой информации – битлзы были у всех на устах!

Постоянно растущая известность оборачивалась в виде огромных чисел на личных счетах.

Разве не об этом мечтал Джон? Но воспринимал ли он это теперь, как счастье?

Не только Леннон, но и все его друзья росли далеко не в роскоши. Не удивительно, что поначалу они просто наслаждались своими богатствами.

Но временами, в короткие паузы, дни покоя, у Джона возникало чувство, что он все больше отдаляется от своей публики. Не без грусти он вспоминал о временах, когда был самим собой – бунтовал против лицемерных правил истеблишмента, имел такие же страсти, желания и надежды, как ребята, для которых он пел.

Известно, что позднее он говорил о себе как о предателе своей публики.

Однако едва ли можно утверждать, что Леннон уже в 1964 году страдал от оборотной стороны медали, именуемой славой. Его богатство позволяло ему развлекаться так, как он хотел.

В июле 1964 года Ленноны купили респектабельный дом. За 20.000 фунтов Джон начал строить плавательный бассейн. Еще до того, как он получил водительские права, лидер битлзов приобрел «роллс-ройс», «феррари» и «мини-мирор».

Наслаждаясь богатством, Джон, однако, все время ощущал, что с ним происходит нечто, о чем он и не подозревал в мечтах о славе.

Их концерты проходили теперь, как по затверженному ритуалу. Похоже было, что музыка в нем почти не играла роли. Одному своему другу Джон признался:

«Мне казалось, что мы были, как четыре монстра, которых вывезли на тележке и выставили на обозрение. Мы трясли своими волосами, а потом нас вновь запирали в клетку».

О возрастающем давлении на битлзов говорят обстоятельства, сопутствующие их «First American Tour» (с 19 августа по 20 сентября 1964 года) – во время их второго пребывания в Штатах.

Если сравнивать нагрузки этого турне по Америке и Канаде с теми, какие были у них во время февральских гастролей в США, то последние можно назвать дружеской семейной вылазкой. Турне позднего лета стало поистине марафонским забегом: за 32 дня они провели 31 концерт в 24 городах США и Канады. При этом ансамбль покрыл на собственном реактивном самолете типа «Локхид-Электра» 36.000 километров. Они находились в воздухе более 60 часов. Рекордных отметок достигло число зрителей и суммы доходов.

И то, что здесь перечислено в кратком репортерском стиле, для Джона и его друзей было гонкой, изматывающей нервы, отнимающей силы, подавляющей своей монотонностью.

Они все время спешили. После каждого приземления – одна и та же картина: мэры, репортеры, сенаторы и их жены. Это была первая волна. Потом, бушуя за колючей проволокой, поднималась вторая – визжащие фаны. Гардеробные и подходы к сценам блокировались инвалидами, хроническими больными – они надеялись, что «Битлз» чудесным образом исцелят их.

Тридцать один раз они показывали одно и то же шоу, исполняли одну и ту же дюжину зонгов: «Twist And Shout», «You Can't Do That» («Ты этого не сделаешь»), «All My Loving» («Вся моя любовь»), «She Loves You», «Things We Said Today» («О чем мы сказали сегодня»), «Roll Over Beethoven» («Посторонись, Бетховен»), «Can't Buy Me Love» («Любовь не продается»), «If I Feel» («Если я почувствую»), «I Want To Hold Your Hand», «Boys» («Мальчики»), «A Hard Day's Night» и «Long Tall Sally».

После приземления 19 августа в Сан-Франциско полиция от самого самолета сопровождала «Битлз», посаженных в настоящую металлическую клетку – ликование фанатов стало уже опасным для их жизни.

С тюремными клетками можно было сравнить и гостиничные номера, где битлзы отсиживались, словно пленники.

Все реже с ними происходило что-то в первый раз. Был достигнут предел популярности – восхищение поклонников дошло до пика, и все, что теперь случалось, было лишь повторением пройденного. Журналисты тоже исчерпали запас вопросов.

«…Какие-то люди постоянно пытались нас отловить. Куда бы мы ни приходили, от нас ждали, что мы выкинем нечто ненормальное. Мы должны были терпеть всевозможные варианты мэрского слабоумия и глупости их жен. И при этом оставаться выдержанными… Постоянно в наших гардеробных толкались какие-то люди – эпилептики или кто там еще… И мы все время должны были это сносить, и никому не было дела, что ты, например, хочешь побыть в одиночестве. А иногда и просто не знаешь, о чем с ними говорить, потому что многие только и твердили: „У меня есть ваша пластинка!“. Или они вообще не могут говорить, а хотят только до тебя дотронуться. И всегда найдется чья-то мать или медсестра, которые сами, наверное, просто хотели бы только сказать „привет“ и смотать удочки. Но матери подталкивают этих несчастных прямо к тебе, словно к Иисусу, как будто тебя окружает некая аура, которая сможет их излечить… Мы на это реагировали бесчувственно. Это просто ужасно. Каждый вечер одно и то же – ты идешь на сцену и вместо милашек видишь перед собой целый ряд калек. У нас было такое чувство, что нас все время окружают только ущербные и слепые, и стоило нам выйти в коридор, как они уже начинали нас хватать. Это было чистейшим безумием». (Интервью Веннеру, 1970).

В том же самом интервью Джон Леннон заявил о своих антипатиях к представителям так называемого истеблишмента:

«Чем известнее мы делались, тем нереальнее становились вещи, с которыми приходилось сталкиваться, тем большего от нас ждали. Заходило так далеко, что какая-нибудь жена мэра начинала тебя оскорблять и орать „Как вы смеете!“ только потому, что ты не пожал ей руку. Дерек (Дерек Тейлор был в группе сопровождения „Битлз“, позднее стал шефом пресс-службы битловской фирмы „Эппл“ – прим. автора) рассказал мне однажды такую историю. Это было в каком-то американском отеле. Только мы легли спать после концерта, как объявилась жена мэра и сказала: „Разбудите их, я бы очень хотела их видеть“. А Дерек сказал: „Нет, будить я их не буду“. И тут она стала орать: „Или вы их разбудите, или я расскажу об этом прессе…“ Все это продолжалось довольно долго. Они всегда угрожают прессой и плохим паблисити, эти дочери шефов полиции или отпрыски мэров – пренеприятнейшие дети отвратительных родителей. Вокруг нас и так все время толкались всякие людишки, а тут еще эти – на меху. Это были ужасные, унизительные опыты. Например, когда мы на Багамах снимали „Help!“ („На помощь“). Там мы иногда сиживали вместе с губернатором и терпели обиды от этих избалованных буржуазных задниц, которые то и дело отпускали помойные замечания о наших манерах или о пролетарском происхождении. Я, конечно, тоже начинал их оскорблять, в такие моменты я просто не могу заткнуть себе глотку. Это ужасно, весь бизнес ужасен. Это было постоянное унижение, надо было бесконечно прогибаться, чтобы остаться в их глазах „Битлз“. Именно это я нахожу омерзительным. Я думаю, что сотворил все это сам, хотя и предвидеть не мог, что так случится – постепенно, шаг за шагом.

И вдруг ты видишь себя посреди этой полной бессмыслицы – делаешь громкие дела, которые делать не хочешь, имеешь дело с людьми, которых не переносишь, которых ты ненавидел, когда тебе было десять лет…»

Между ситуацией, очерченной здесь, и моментом, когда Джон Леннон оказался в состоянии объективно и самокритично оценить события шестьдесят четвертого года, пролегли еще шесть лет – время, принесшее еще более горький опыт.