Текст книги "Северный полюс. Южный полюс"

Автор книги: Руаль Энгельберт Гравнинг Амундсен

Соавторы: Роберт Э́двин Пири
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Глава тринадцатая
Наконец-то мыс Шеридан

Положение, в котором мы очутились, было, мягко говоря, опасным, даже при таком опытном и стойком ледовом борце, как Бартлетт. День проходил за днем, а мы по-прежнему оставались в бухте Линкольн, и, если бы в мое прошлое путешествие «Рузвельту» не пришлось пережить нечто подобное, мы бы, несомненно, не на шутку встревожились. Но мы знали, что рано или поздно подвижки льда позволят нам пройти несколько миль, остающихся до мыса Шеридан, а возможно и дальше, ибо место нашего назначения лежало примерно на 25 миль северо-западнее нашей зимней стоянки 1905–1906 годов. Итак, мы запаслись терпением, и, если задержка и действовала нам на нервы, разговаривать о ней было бы совершенно бесполезно.

1 сентября лед дрейфовал как будто не так быстро. Накануне вечером Макмиллан был послан на берег к скалам за рекой Шелтер; он доложил, что вдоль берега довольно много открытой воды. После него пошел на разведку Бартлетт. Вернувшись, он также доложил о наличии открытой воды, однако со всех сторон запертой углами больших ледяных полей.

Мы решили начать осеннюю охоту, и эскимосы Ута, Алета, Ублуя и Укеа выехали в район озера Хейзен на санях с упряжкой из восьми собак. Предполагалось, что они будут охотиться там на мускусных быков и оленей, а потом, когда мы достигнем мыса Шеридан или залива Портер, к ним присоединятся и другие эскимосы. Однако за отсутствием снега дорога оказалась слишком тяжелой даже для легких саней, и эскимосы вернулись.

Наконец перед полуночью 2 сентября мы вырвались из тупика в бухте Линкольн, где простояли целых десять дней. Тросы были выбраны, и «Рузвельт», давая то передний, то задний ход, высвободился из оков берегового пака. Мы чувствовали себя так, как, должно быть, чувствуют себя люди, выпущенные из тюрьмы. Вдоль берега простиралась узкая полоса открытой воды, и, следуя по ней, мы за полчаса до полуночи обогнули мыс Юнион. Однако вскоре, чуть не доходя мыса Блэк-Кейп, мы снова были остановлены льдом, на этот раз темной, одиноко стоящей конусообразной ледяной горой, омываемой с востока морскими водами, а с запада отделенной от ближних гор глубокими долинами. Нашим глазам открылся неописуемо величественный вид: побережье, на многие мили уставленное айсбергами, оттесненными к берегу, расколотыми и наклоненными чуть ли не под прямым углом. Достигнув мыса Блэк-Кейп, мы прошли половину пути между бухтой Линкольн и долгожданным укрытием на мысе Шеридан.

Когда мы пришвартовывали судно к припаю, обломок ледяного поля в 60 футов толщиной со страшной силой был выброшен на берег чуть севернее нас. Окажись мы на его пути… – впрочем, мореплавателю в этих проливах не следует задумываться над такими последствиями.

В качестве особой меры предосторожности я велел эскимосам обтесать топорами край берегового припая рядом с судном, чтобы облегчить ему подъем, в случае если оно будет сжато тяжелыми ледяными полями. Весь день мел легкий снег; я сошел на берег, прошел по припаю до ближайшей реки и поднялся на вершину мыса Блэк-Кейп. Прогулка время от времени по суше хорошо отвлекает от вони и беспорядка, царящих на палубе: из-за собак на «Рузвельте» было очень не чисто. Меня часто спрашивали, как мы могли выносить присутствие почти 250 собак на таком маленьком судне. Но ведь нет худа без добра: без собак мы не смогли бы достичь полюса.

У мыса Блэк-Кейп мы на всякий случай устроили на берегу еще один продовольственный склад, подобный тому, который оставили в бухте Линкольн.

Вилохвостая чайка

4 сентября подул сильный южный ветер. Впереди открылось немного свободной воды, и в 8 часов утра мы начали выбираться из укрытия. Прошел целый час, прежде чем нам удалось взломать смерзшуюся вокруг корабля густую ледяную кашу. Мы были рады снова пуститься в путь, но так как за дельтой реки лед упорно не хотел вскрываться, а с юга под напором ветра стремительно приближались дрейфующие льды, нам пришлось поспешить обратно в наше прежнее укрытие у мыса Блэк-Кейп. Возвращение не обошлось без происшествий: сильный ветер очень затруднял управление судном, и в результате вельбот сзади по правому борту был сильно помят выступающей частью айсберга, а правый угол передней рубки чуть не сорвало с палубы.

Тем не менее всех окрыляла мысль, что до цели – мыса Шеридан – остается всего несколько миль, и все жаждали снова выступить в путь. Вечером того же дня лед при отливе разредился, и был отдан приказ трогаться дальше. После двух или трех критических моментов, когда нам угрожала опасность быть зажатыми между быстро дрейфующими льдинами, мы достигли дельты реки Блэк-Кейп, пройдя несколько миль к северу от места нашей вынужденной стоянки. Однако с началом прилива нам пришлось вернуться на четверть мили назад и укрыться за сидящим на мели айсбергом.

Когда судно ошвартовалось, я сошел на берег и прошел к дельте реки взглянуть на состояние льда за нею. Я не увидел на севере ни трещины, ни просвета, а путь к отступлению был теперь сплошь забит льдом. Сможем ли мы вообще пройти остающиеся несколько миль?

На наше счастье не переставая дул сильный южный ветер, лед начал понемногу разрежаться, и 5 сентября около 3 часов утра к северу появилось все увеличивавшееся разводье. «Теперь или никогда!» – подумал я и приказал выжать из машины все, что она могла дать. Мы на полном ходу обогнули мыс Роусон, и вдали завиделись очертания мыса Шеридан. Наконец-то! Нашим натруженным глазам этот отлого уходящий в море отросток суши показался поистине вратами рая.

В четверть восьмого мы обогнули мыс – на 15 минут позднее, чем в 1905 году. Начиная с 23 августа мы с Бартлеттом в течение 13 суток спали не раздеваясь.

Следует ли нам остановиться здесь? Впереди простиралась открытая вода. Я распорядился двигаться дальше. Но уже через 2 мили мы наткнулись на непреодолимый ледовый барьер и решили, что и в этот год мысу Шеридан суждено быть местом нашей зимней стоянки. Мы вернулись назад и стали готовиться к вводу судна в приливную трещину.

На душе у меня было легко. Последние 2 мили, пройденные «Рузвельтом», оказались рекордными: до сих пор ни одно судно не добиралось на собственном ходу до 82°30 северной широты. Лишь один корабль – нансеновский «Фрам»[32]32
  «Фрам» – корабль, специально построенный для экспедиции Фритьофа Нансена в Северном Ледовитом океане в 1893–1896 гг. Вмерзнув в лед к северо-западу от Новосибирских островов в сентябре 1843 г., «Фрам» начал свой знаменитый дрейф, достигнув 85°55,5 северной широты и 66°ЗГ восточной долготы. В последующие годы «Фрам» был использован Руалем Амундсеном во время его штурма Южного полюса.


[Закрыть] прошел дальше на север, но он дрейфовал кормой вперед, находясь в полной власти льда. И на этот раз наш маленький крепкий «Рузвельт» оказался чемпионом.

Трудно передать словами чувства, которые я испытал, когда мы бросили швартовы на береговой припай у мыса Шеридан. Мы уложились в назначенный срок и успешно решили первую часть трудной задачи – провели судно из Нью-Йорка в такой пункт земного шара, откуда уже можно было замахнуться на самый полюс. Все опасности кораблевождения во льдах, опасность потери «Рузвельта» и большей части припасов остались позади. Другим источником удовлетворения была мысль, что это плавание еще раз подчеркнуло важность детализированного опыта для успешного решения всех наших задач. Несмотря на задержки, казавшиеся иной раз бесконечными, мы проделали плавание лишь с малой толикой тех тревог, какие выпали нам на долю в наше путешествие на Север в 1905 году.

Достигнув мыса Шеридан, оставив далеко на юге северные пределы всех ныне известных земель, за исключением тех, что находились в нашем непосредственном окружении, мы могли вплотную приступить к решению второй части задачи – организации санного похода от корабля к полюсу. Прибытие на мыс Шеридан еще отнюдь не означало достижения конечной цели.

Мы страшно обрадовались, что провели «Рузвельт» через льды пролива Робсон, и, как только корабль ошвартовался у мыса Шеридан, ревностно принялись разгружать его. «Рузвельт» был заведен на мель в приливную трещину, и первое, что мы выгрузили на берег, – это 246 собак, превративших судно в шумный смердящий ад. Их попросту сбрасывали через поручни на лед, и через несколько минут берег был усеян бегающими, прыгающими и лающими существами. Палубы отмыли струей воды из шланга, и разгрузка началась. За собаками были спущены на берег сани с палубы мостика, где они изготовлялись, – стройная флотилия из двадцати трех штук.

Мы хотели отвести судно подальше за ледяной барьер, где оно было бы в полной безопасности, а потому старались облегчить его так, чтобы с приливом оно поднялось с мели. Из досок были построены спускные лотки, и по ним с верхней палубы и из трюма заскользили ящики с керосином. При выгрузке требовалось соблюдать осторожность, так как лед в эту пору был еще тонок. Позже у нас провалились под лед двое или трое саней с припасами и эскимосы вместе с ними; однако, поскольку до дна здесь было не более 6 футов, а все припасы были в жестяных банках, происшествие это не причинило сколько-нибудь значительного ущерба.

Снежная сова (мыс Шеридан)

Пока выгружались ящики с керосином, особая команда с пешнями, шестами, пилами и прочим снаряжением принялась вырубать лед с таким расчетом, чтобы можно было поставить «Рузвельт» бортом к берегу. Мы с Бартлеттом решили провести судно за ледовый барьер и поставить его на мелководье полосы припая. Нам не улыбалось провести еще одну зиму в мучениях, подобных тем, что мы пережили в нашу прошлую экспедицию, когда судно стояло у самой кромки припая и было подвержено малейшим подвижкам пака со стороны океана.

За керосином последовали тонны китового мяса, находившегося на шканцах, причем иные куски были величиной с большой дорожный сундук. Мясо сбрасывалось за борт прямо на лед. Эскимосы увозили его на санях на берег и складывали штабелями на высоте 100 ярдов над уровнем припая; затем его прикрывали мешками с углем, который также сгружался со шканцев. За китовым мясом последовали вельботы, их спускали со шлюпбалок на талях и, подобно саням, откатывали на берег. Чуть позже вельботы перевернули вверх дном и заложили камнями, чтобы их не сдвинуло ветром.

Выгрузка припасов и снаряжения заняла несколько дней. Это первое дело, с которого начинает свою работу каждая хорошо организованная арктическая экспедиция, как только она прибывает на зимние квартиры. Когда припасы на берегу, гибель судна от пожара или сжатия льдов означала бы лишь то, что участникам экспедиции придется возвращаться назад по суше. Она не помешала бы готовить санный поход, не расстроила бы серьезно планы экспедиции. Потеряй мы «Рузвельт» на мысе Шеридан, мы бы перезимовали в построенных нами из ящиков домах, а весной все равно сделали бы бросок к полюсу. Затем мы бы покрыли пешком 350 миль пути до мыса Сабин, пересекли по льду пролив Смит и, достигнув Эта, ждали, чтобы за нами пришел какой-нибудь корабль.

Ледяной обрыв на леднике Хаббарда

На протяжении четверти мили берег по соседству с «Рузвельтом» был уставлен ящиками, причем каждый вид припасов и снаряжения складывался отдельно. Этот поселок из упаковочных ящиков мы окрестили Хаббардвилл, в честь генерала Томаса Хаббарда, президента Арктического клуба Пири. Выгрузив с передней палубы ящики, служившие ложем для эскимосов, мы тщательно отмыли и отскребли палубу, затем построили из досок новое ложе, разделили его перегородками для каждой семьи и навесили у входа занавески. Под постелью оставалось свободное пространство, куда эскимосы могли складывать кухонные принадлежности и предметы личного обихода. Привередливому читателю, в случае если он будет шокирован предложением хранить сковородки под кроватью, следовало бы увидеть эскимосскую семью в ее доме из камней и земли, 8 футов шириной, где мясо и питьевая вода, мужчины, женщины и дети зимою из месяца в месяц смешиваются не разбери поймешь.

Затем мы выгрузили около 80 тонн угля; таким образом, в случае если бы нам пришлось жить в домах, построенных из ящиков, у нас было бы достаточно топлива. В это время года здесь не очень холодно. 8 сентября термометр показывал 12° выше нуля, на следующий день – 4°.

Большие ящики, содержащие банки с беконом, пеммиканом, мукой и так далее, мы использовали наподобие гранитных глыб при сооружении на берегу трех домов размерами 15 x 30 футов каждый. Все припасы были специально упакованы для этой цели в ящики определенных размеров – вот еще одна из бесчисленных деталей, обеспечивших успех экспедиции. При возведении домов ящики ставились верхней частью вовнутрь, крышки с них были сняты, и содержимое вынималось по мере надобности, как с полок; таким образом, дом представлял собой нечто вроде бакалейной лавки.

Паруса, натянутые на шлюпочные выстрелы и прочее рангоутное дерево, служили крышей; позднее мы нагребли на крыши и стены плотный слой снега и поставили в домах печки, чтобы использовать дома под мастерские, если все пойдет хорошо.

Итак, мы высадились, целые и невредимые, на мысе Шеридан, в пределах досягаемости цели, к которой стремились. На этот раз были предусмотрены все обстоятельства, преградившие нам путь к полюсу в 1906 году. Мы точно знали, что и как надо делать. Лишь несколько месяцев ожидания, осенняя охота и долгая темная зима отделяли меня от конечного броска. У меня были собаки, люди, опыт и твердая решимость (тот же импульс, который гнал корабли Колумба по неисследованным просторам Атлантики), а исход был в руках Судьбы, благосклонной к тем, кто не отступается от своей веры и своей мечты до последнего вздоха.

Глава четырнадцатая
На зимних квартирах

После разгрузки Бартлетт подвел судно значительно ближе к берегу, и оно стало носом почти точно на север. Это подбодрило нас, ибо такова была его постоянная привычка, в которой впору было усмотреть чуть ли не намерение живого существа. В это, как и в первое северное плавание в 1905 году, всякий раз, когда «Рузвельт» застревал во льдах и мы теряли над ним контроль, он сам собой разворачивался носом на север. Если нас зажимало во льдах в тот момент, когда судно шло курсом на запад или на восток, давлением льда его вскоре разворачивало таким образом, что его нос снова смотрел на север. Точно так же оно вело себя и при возвращении на юг в 1906 году, словно сознавая, что не выполнило своей задачи. Матросы подметили это и говорили, что «Рузвельт» недоволен, что он понимает, что не справился со своей работой.

Когда мы подвели судно как можно ближе к берегу, команда начала готовить его к зиме. Механики продували котлы и консервировали механизмы, удаляя из трубопроводов всю влагу, чтобы их не разорвало в зимнюю стужу; матросы снимали паруса и ослабляли оснастку, чтобы она не повредилась от сжатия на морозе.

Прежде чем снять паруса, их все распустили, чтобы солнце и ветер основательно просушили их. Корабль являл собою красивое зрелище, напоминая яхту с надутыми ветром парусами, крепко удерживаемую в объятиях льда.

Пока велись эти работы, небольшие группы эскимосов посылались на охоту в район озера Хейзен, но им не повезло. Они добыли лишь несколько зайцев, а мускусные быки, по их словам, словно вымерли. Это встревожило меня. Я начал опасаться, что мы либо перебили всех животных в мою прошлую экспедицию, либо заставили их переменить место обитания.

Женщины-эскимоски ставили вдоль побережья, на протяжении 5 миль в обе стороны, капканы на песцов и оказались удачливее мужчин: за осень и зиму им удалось добыть около сорока этих животных. Помимо того, эскимоски ходили ловить рыбу в окрестных озерках и приносили много прекрасного гольца.

Эскимосы своеобразно ловят рыбу. Рыба здесь не берет приманку. Поэтому во льду делают прорубь и опускают в нее маленькую рыбку, сделанную из кости. Когда рыба поднимается на поверхность, чтобы разглядеть диковинного гостя, ее бьют острогой. Эскимосская острога представляет собой древко с острым куском железа, обычно старым гвоздем, на конце. С каждой стороны древка привязано по куску оленьего рога, концами вниз, а в рог вбиты острые гвозди остриями вовнутрь. Когда острога ударяет рыбу, рога расходятся, центральный гвоздь вонзается в спину, а гвозди, вбитые в рога сбоку, смыкаются и не дают рыбе выскользнуть.

Голец, обитающий в водоемах Земли Гранта, – красивая пятнистая рыба весом до 11–12 фунтов. На мой взгляд, по плотности и вкусовым качествам розовая мякоть этой рыбы, вытаскиваемой из воды температурой не более 35–40° по Фаренгейту, не имеет себе равных на свете. В мои прошлые экспедиции в эти края я, бывало, наколю острогой одного из этих красавцев, выброшу его на лед, чтобы подмерз, затем поколочу об лед, чтобы размягчить, и положу в сани, а уезжая, отщипываю кусочки розовой мякоти и кладу их в рот, словно землянику.

В сентябре 1900 года мой отряд из шести человек с 23 собаками кормился гольцом в течение десяти дней, пока мы не нашли мускусных быков. Мы били рыбу острогой, как научили нас эскимосы.

Новым членам экспедиции, естественно, не терпелось осмотреть достопримечательности мыса Шеридан. Макмиллан болел гриппом, однако Боруп и доктор Гудсел обрыскали все окрестности. Хаббардвилл не мог, конечно, похвастаться ни Вестминстерским аббатством, ни Триумфальной аркой, но зато с корабля видны были гурии «Алерта» и «Рузвельта» и могила Петерсена, датского переводчика английской экспедиции 1875–1876 годов. Она находилась в полутора милях к юго-западу от места нашей стоянки. Петерсен погиб, не вынеся тягот санного перехода, и был похоронен напротив места зимней стоянки «Алерта». Могила прикрыта широкой и плоской каменной плитой, в головах ее установлена доска с медной пластиной из кочегарки «Алерта», на которой выгравирована надпись. Если на Земле и существуют более одинокие могилы – я таких не знаю. Ни один исследователь, пусть самый молодой и беспечный, не может не испытать чувства почтения и благоговения перед этим «немым напоминанием о костях героя». Есть что-то грозное в этом силуэте, темнеющем на белом снегу, – таинственная Арктика словно предостерегает пришельца, говоря ему, что он может быть следующим в списке тех, кто остался с нею навеки.

Неподалеку от могилы находится гурий «Алерта»; я взял из него записку в 1905 году, а Росс Марвин, согласно обычаю всех исследователей, положил на ее место копию. Если вспомнить о его трагической смерти весной 1909 года, – севернее того места, где он погиб, не умирал ни один человек на Земле, – то посещение Марвином окрестностей могилы Петерсена приобретает особо патетический смысл.

Гурий «Рузвельта», сложенный Марвином в 1906 году, находится в миле от берега прямо напротив стоянки «Рузвельта» в 1905–1906 годах, на возвышенности, примерно в четырехстах футах над уровнем моря. Записка вложена в банку из-под чернослива, лежащую у основания горки из камней, ее писал Марвин графитовым карандашом. Гурий увенчан крестом, сделанным из дубового полоза саней. Крест смотрит на север, в месте пересечения крестовин вырезана большая буква «R». Вскоре после нашего прибытия на мыс Шеридан я наведался к гурию. Крест наклонился на север, словно от трехлетнего напряженного вглядывания в северный горизонт.

12 сентября у нас был праздник – в этот день исполнилось 15 лет моей дочери Мэри Анигито, родившейся в Энниверсари-Лодж в Гренландии, – так далеко на севере еще не рождался ни один белый ребенок. Десять лет спустя мы праздновали ее юбилей на «Уиндварде». С тех пор много айсбергов прошло через проливы, а я по-прежнему стремился достичь цели, благодаря которой у моей дочери такое холодное и необычное место рождения.

В тот день мела пурга, но несмотря на это Бартлетт расцветил судно флагами – всем международным кодом, ярко-цветье которого разительно контрастировало с серо-белым небом. Перси испек к ужину особый пирог, и мы украсили его пятнадцатью горящими свечами. Сразу же после завтрака явились эскимосы с белым медведем – годовалой самкой 6 футов длиной, и я решил сделать из нее чучело в подарок ко дню рождения Мэри. Медведица будет стоять с вытянутой как бы для пожатия лапой, наклонив голову набок и улыбаясь медвежьей улыбкой. Из ее мяса мы нажарили сочных бифштексов. Стол был накрыт нарядной скатертью, были поданы лучшие чашки и блюдца, новые ложки и все в том же духе.

Два дня спустя мы посадили собак на привязь и стали готовиться к первым санным поездкам. Снега было уже достаточно, чтобы начать переброску припасов на мыс Колумбия, а бухта Блэк-Клиффс замерзла. Эскимосы привязывали собак группами по пять-шесть штук к шестам, воткнутым в землю или в отверстия, проделанные во льду. Собаки представляли собой красивое зрелище, если глядеть с корабля на берег, – их у нас было около 250, – и их лай можно было слышать в любое время суток.

Не следует забывать, что день и ночь мы различали только по часам, так как солнце, не садясь, ходило по кругу над горизонтом. Благодаря тому что все участники экспедиции трудились во время плавания не покладая рук, у нас все было готово для осенней работы. Эскимосы построили сани и изготовили сбрую для собак, Мэтт Хенсон закончил сооружение «кухонных ящиков», в которые предполагалось ставить керосинки во время работы в поле, а трудолюбивые эскимоски сшили каждому участнику экспедиции комплект меховой одежды.

На севере мы носим ту же одежду, что и эскимосы, правда с некоторыми изменениями. Главную часть одежды составляет кулета – меховая куртка без пуговиц, надеваемая через голову. Летняя кулета делается из тюленьих шкур, зимняя – из шкур песца или оленя. У нас были куртки из мичиганской овчины. Мы взяли с собой шкуры, а эскимосские женщины сшили их; лишь в очень холодную погоду мы носили эскимосские кулеты из песцовых или оленьих шкур, к которым пришивался капюшон, отороченный песцовыми хвостами, защищающий лицо от холода.

Атеа – рубаха – обычно делается из шкур оленят, мехом вовнутрь; носят ее летом. На некоторых фотографиях, изображающих эскимосов, можно заметить, как искусно подгоняются шкуры одна к другой при шитье рубахи. Эскимосские женщины владеют этим мастерством, как никакой скорняк в цивилизованном мире. Шкуры сшиваются сухожилиями из спины оленя. Сухожилие абсолютно прочно на разрыв и не гниет от сырости. Для более грубых работ – шитья сапог, сшивания каяков и палаток – применяются сухожилия из хвоста нарвала. До того как я завез эскимосам стальные иглы, они шили при помощи костяного шила – сухожилие протаскивали в проколотое отверстие, как сапожник протаскивает дратву. Шкуры эскимосы разрезают не ножницами, так как при таком способе резки можно повредить мех, а так называемым «ножом женщины» – подобием нашего старинного ножа для рубки начинки к сладким пирогам.

Лохматые меховые штаны неизменно делаются из шкуры белого медведя. Затем следуют чулки из заячьих шкур и камики – сапоги из тюленьей шкуры с подошвами из более толстой шкуры тюленя с квадратными ластами. На корабле, в санных поездках и при работе зимой в поле мы носили ту же обувь, что и эскимосы. Добавьте сюда теплые меховые рукавицы – и вот вам полный комплект нашей зимней одежды.

Читатель, возможно, спросит, и не без основания, не возникали ли у нас трения в результате скученного существования значительного числа людей в течение продолжительного периода времени. Такие случаи бывали. Однако в большинстве своем участники экспедиции отличались изумительной выдержкой, исключавшей какие-либо эксцессы. Фактически единственное сколько-нибудь значительное столкновение произошло между одним из наших матросов и эскимосом, которого мы звали Харриган.

Свое прозвище Харриган получил благодаря своим музыкальным способностям. Наши матросы любили напевать задорную ирландскую песенку, несколько лет бывшую в моде на Бродвее и заканчивавшуюся словами: «Харриган – это я». Она так понравилась вышеупомянутому эскимосу, что он со временем разучил концовку и мог напевать ее вполне сносно.

В дополнение к своим музыкальным наклонностям Харриган любил разыгрывать других, причем не всегда безобидно, и вот однажды на баке он являл свои таланты шутника к немалому неудовольствию избранного им в качестве объекта матроса. В конце концов матрос, не имея возможности избавиться от своего мучителя иным способом, пустил в ход кулаки. Эскимосы – хорошие борцы, но далеко не так сильны в мужественном искусстве кулачного боя, и в результате Харриган ушел с бака с большущим фонарем под глазом и глубоким убеждением, что с ним обошлись дурно. В ответ на его горькие жалобы я подарил ему новую рубаху и посоветовал впредь держаться подальше от бака, где жили матросы. Через несколько часов он, как школьник, забыл о драке и вновь весело мурлыкал: «Харриган – это я». Инцидент был предан забвению, не оставив ни в ком чувства обиды.