Текст книги "Они окружали Сталина"

Автор книги: Рой Медведев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Когда Крупская еще произносила свою речь, руководители райкома дали знать об этом Кагановичу, и он немедленно выехал на конференцию. Поднявшись на трибуну после Крупской, Каганович подверг ее речь грубому разносу. Отвергая ее критику по существу, он заявил также, что она как член ЦК не имела права выносить свои критические замечания на трибуну районной партийной конференции. «Пусть не думает Н. К. Крупская, – заявил Каганович, – что если она была женой Ленина, то она обладает монополией на ленинизм»[54]54
  Свидетельство делегатов конференции С. И. Бердичевской и М. Цимхлес.


[Закрыть].

На подъеме

Первая половина 30-х годов – время наибольшей власти Кагановича. Интересно, что в 1930 году он еще носил небольшую аккуратную бородку, подобно Ленину, Троцкому, Каменеву, Рыкову, Бухарину, Дзержинскому и многим другим видным большевикам. Но вскоре Каганович оставил одни усы, попав тем самым по своему внешнему облику в другой ряд: Сталин, Молотов, Орджоникидзе, Ворошилов, Шверник, Микоян… Первенство Сталина в 1930 году было уже несомненным, но абсолютной властью он еще не обладал, а начинавшийся культ его личности лишь немного «превышал отметку», обычную для довольно многих руководителей 20-х годов. Разногласия еще случались. Хотя «правые» лидеры – Бухарин, Томский и Рыков – были уже выведены из Политбюро, этот орган не был еще полностью послушен воле Сталина. По ряду вопросов Киров, Орджоникидзе, Рудзутак, Калинин, Куйбышев иногда возражали Сталину. Но Каганович всегда стоял на его стороне. В годы коллективизации в те районы страны, где возникали наибольшие трудности, Сталин направлял именно Кагановича, наделяя его при этом чрезвычайными полномочиями. Каганович выезжал для руководства коллективизацией на Украину, в Воронежскую область, в Западную Сибирь, а также во многие другие области. И всюду его приезд означал тотальное насилие по отношению к крестьянству, депортацию не только десятков тысяч семей «кулаков», но и многих тысяч семей так называемых «подкулачников», то есть всех тех, кто сопротивлялся коллективизации. Ocoбенно жестокие репрессии обрушил Каганович на крестьянско-казачье население Северного Кавказа. Достаточно сказать, что под его давлением бюро Северо-Кавказского крайкома партии осенью 1932 года приняло решение выселить на Север всех (45 тыс.!) жителей трех крупных станиц: Полтавской, Медведовской, Урупской. Двенадцать станиц подверглись частичному выселению за пределы края. Следует напомнить, что казачьи станицы гораздо крупнее русских деревень, в каждой было обычно не менее тысячи дворов. Одновременно на Северный Кавказ на «освободившиеся» места переселялись крестьяне из малоземельных деревень Нечерноземья. Суровые репрессии проводились и в подведомственной Кагановичу Московской области, которая охватывала тогда территорию нескольких нынешних областей. Видимо, учитывая именно этот «аграрный опыт», Сталин назначил Кагановича заведующим вновь созданным сельскохозяйственным отделом ЦК ВКП(б). Каганович руководил в 1933–1934 годах организацией политотделов МТС и совхозов, которым на время были подчинены все органы Советской власти в сельской местности и в задачу которых входила, в частности, чистка колхозов от «подкулачников» и «саботажников».

Каганович был жесток не только по отношению к крестьянам, но и к рабочим. Когда в 1932 году в Иваново-Вознесенске начались забастовки рабочих и работниц, вызванные тяжелым материальным положением, то именно Каганович возглавил расправу с активистами этих забастовок. Досталось от него и многим местным руководителям. Некоторые из них бойкотировали введенные тогда закрытые распределители для партийных работников и посылали своих жен и детей в общие очереди за продуктами. Каганович оценил их поведение как «антипартийный уклон».

В 1932–1934 годах письма с мест многие адресовали «Товарищам И. В. Сталину и Л. М. Кагановичу». Каганович решал немало идеологических вопросов, так как з Москве было расположено множество учреждений, связанных с культурой и идеологией. В 1932 году комиссия под его председательством в очередной раз запретила представление пьесы Н. Р. Эрдмана «Самоубийца», которая лишь недавно, через много лет после смерти автора, была поставлена Московским театром сатиры.

Кагановичу приходилось решать и вопросы внешней политики. Как свидетельствует бывший сотрудник Наркомата иностранных дел СССР Е.А.Гнедин, основные внешнеполитические решения принимались не в Совнаркоме, а в Политбюро. «В аппарате НКИДа, – пишет Гнедин, – было известно, что существует комиссия Политбюро по внешней политике с меняющимся составом. В первой половине 30-х годов мне случилось присутствовать на ночном заседании этой комиссии. Давались директивы относительно какой-то важной внешнеполитической передовой, которую мне предстояло писать для „Известий“. Был приглашен и главный редактор „Правды“ Мехлис. Сначала обсуждались другие вопросы. Решения принимали Молотов и Каганович; последний председательствовал. Докладывали зам. наркомы Крестинский и Стомоняков; меня поразило, что эти два серьезных деятеля, знатоки обсуждавшихся вопросов, находились в положении просителей. Их просьбы (уже не доводы) безапелляционно удовлетворялись либо отклонялись. Но надо заметить, что Каганович не без иронии реагировал и на замечания Молотова»[55]55
  Цит. по: Память. Исторический сборник. Париж, 1982 Вып. С. 365.


[Закрыть].

В этот же период Каганович – по совместительству – стал также руководителем Транспортной комиссии ЦК ВКП(б). Когда Сталин уезжал в отпуск к Черному морю, именно Каганович оставался в Москве в качестве временного главы партийного руководства. Он был одним из первых, кого наградили введенным в стране высшим знаком отличия – орденом Ленина.

Еще в 20-е годы важным оружием в укреплении власти Сталина стали чистки партии, периодически проводившиеся проверки всего ее состава, сопровождавшиеся массовым изгнанием из нее не только недостойных, но и неугодных людей. Когда в 1933 году в нашей стране началась очередная чистка партии, то Каганович стал председателем Центральной комиссии по проверке napтийных рядов, а после XVII съезда партии и председателем Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б). Никто в нашей стране, кроме самого Сталина, не занимал в этот период столь важных постов в системе партийной власти. Именно Каганович как председатель оргкомитета по проведению XVII съезда партии opганизовал фальсификацию результатов тайного голосования в ЦК ВКП(б), уничтожив около 300 бюллетеней, в которых была вычеркнута фамилия Сталина.[56]56
  Существует и другой взгляд на эту историю. См.: Известия ЦК КПСС. 1989. № 7. С. 114–121. Ред.


[Закрыть]

В середине 30-х годов в отделе науки Московского горкома партии некоторое время работал А. Кольман. В воспоминаниях об этом периоде своей жизни Кольман писал:

«Из секретарей нашим отделом руководил Каганович, а потом Хрущев и поэтому я, имея возможность еженедельно докладывать им, ближе узнал их, не говоря уже о том, что я наблюдал их поведение на заседаниях секретариата и бюро ЦК, как и на многочисленных совещаниях. Я помню их обоих очень хорошо. Оба они перекипали жизнерадостностью и энергией, эти два таких разных человека, которых тем не менее сближало многое. Особенно у Кагановича была прямо сверхчеловеческая работоспособность. Оба восполняли (не всегда удачно) пробелы в своем образовании и общекультурном развитии интуицией, импровизацией, смекалкой, большим природным дарованием. Каганович был склонен к систематичности, даже к теоретизированию, Хрущев же к практицизму, к техницизму…

…И оба они, Каганович и Хрущев, – тогда еще не успели испортиться властью, были по-товарищески просты, доступны, особенно Никита Сергеевич, эта «русская душа нараспашку», не стыдившийся учиться, спрашивать у меня, своего подчиненного, разъяснений непонятных ему научных премудростей. Но и Каганович, более сухой в общении, был не крут, даже мягок, и уж, конечно, не позволял себе тех выходок, крика и мата, которые – по крайней мере, такая о нем пошла дурная слава – он в подражание Сталину приобрел впоследствии»[57]57
  Кольман. А. Мы не должны были так жить. Нью-Йорк, 1982. С. 192.


[Закрыть].

Кольман в данном случае, несомненно, приукрашивает образ Кагановича середины 30-х годов. Разумеется, Каганович совсем иначе вел себя с некоторыми ответственными работниками горкома и обкома партии, а тем более на заседаниях секретариата и бюро ЦК, чем с представителями организаций более низкого уровня. Свою грубость и безжалостность Каганович достаточно ярко показал уже во времена коллективизации, о чем упоминается в предыдущем разделе. Старый большевик И. П. Алексахин вспоминает, что осенью 1933 года, когда в Московской области возникли трудности с хлебозаготовками, Каганович приехал в Ефремовский район (тогда входивший в Московскую область). Первым делом он отобрал партийные билеты у председателя райисполкома и секретаря райкома Уткина, предупредив, что, если через три дня план хлебозаготовок не будет выполнен, Уткин будет исключен из партии, снят с работы и посажен в тюрьму. На резонные доводы Уткин насчет того, что план хлебозаготовок нереален, так как урожай определялся в мае на корню, а хлеба и картофеля убрано вдвое меньше, Каганович ответил площадной бранью и обвинил Уткина в правом оппортунизме. Хотя уполномоченные МК работали по деревням до глубокой осени и забрали у крестьян и колхозов даже продовольственное зерно, картошку и семена, план заготовок был выполнен по району только на 68 процентов.

После такой «заготовительной» кампании почти половина населения района выехала за его пределы, заколотив свои избы. Сельское хозяйство района было разрушено, в течение трех лет сюда завозили семенное зерно и картофель[58]58
  Из воспоминаний И. П. Алексахина.


[Закрыть].

Конечно, перерождение Кагановича произошло не в один день или месяц. Под воздействием Сталина и в силу разлагающего влияния неограниченной власти он становился все более и более грубым и бесчеловечным. К тому же Каганович боялся сам стать жертвой своего жестокого времени и предпочитал губить других людей. Постепенно и в горкоме он превращался в крайне бесцеремонного, наглого человека. Уже в 1934–1935 годах своим техническим помощникам он мог бросить в лицо папку с бумагами, которые они приносили ему на подпись. Известны были даже случаи рукоприкладства.

В 1934–1935 годах Каганович враждебно встретил выдвижение Ежова, который быстро становился фаворитом Сталина, оттеснив Кагановича с некоторых позиций в партийном аппарате. Неприязненные отношения сложились у Кагановича и с молодым Маленковым, также быстро идущим в гору в аппарате ЦК. Но Сталина не только устраивали подобные конфликты, он искусно поощрял и поддерживал взаимную вражду между своими ближайшими помощниками.

Каганович и реконструкция Москвы

Каганович – исключительно удобная мишень, если постигать историю «методом поиска врагов». Его участие в разрушении старой Москвы – особенно выигрышная тема. Трагедия исчезновения красивейшего русского города, растянувшаяся на десятилетия, непоправимая и очень сложная, упаковывается иногда в одну фразу: «Каганович разрушил Москву».

Но, во-первых, деятельность Кагановича, как будет показано ниже, не исчерпывалась одним только разрушением; во-вторых, до и после него Москва понесла на много больше невозвратимых потерь, чем за пять лет его руководства Московской партийной организацией; в-третьих, для осуществления разрушений в обществе должна сложиться (и сложилась) благоприятствовавшая им психологическая ситуация; и, наконец, возложение на Кагановича всей ответственности за происшедшее с Moсквой – сталинская традиция.

К 1930 году население Москвы выросло по сравнению с довоенным более чем на миллион человек. «За годы революции» – так тогда выражались – в новые дома переселилось около 500 тысяч человек[59]59
  См.: Рабочая Москва. 1931. 4 июля.


[Закрыть]. Жилищный кризис становился реальностью. Среди архитекторов шли горячие дискуссии о путях развития города.

Трамвай перевозил свыше 90 процентов пассажиров. Автобусов в Москве насчитывалось около двухсот, их маршруты соединяли город с пригородами. Троллейбусов не было. 90 процентов площади улиц составляли булыжные мостовые. Больше половины домов были одноэтажными, среди них очень много деревянных. В некоторых частях города отсутствовали канализация и водопровод.

Архитектурными памятниками официально были признаны лишь 216 зданий, но и этот список на союзном уровне никем не был утвержден. Еще с 1918 года в городе сносили памятники, срывали иконы с башен Кремля и соборов. В 20-е годы продолжался снос церквей и разгром монастырей. В 1927 году были разрушены Красные ворота. Могущественные предприятия и организации, размещавшиеся в Москве, вели несогласованную, хаотичную застройку.

К многочисленным разрушениям 20-х годов Каганович не имел, да и не мог иметь никакого отношения. Однако сам он нередко подчеркивал малоценность, никчемность старой Москвы: «…пролетариату в наследство осталась весьма запутанная система лабиринтов, закоулков, тупичков, переулков старой купеческо-помещичьей Москвы… плохонькие, старенькие строения загромождают лучшие места нашего города»[60]60
  Рабочая Москва. 1934. 30 июля.


[Закрыть]. Признание хоть какой-то ценности хотя бы части архитектурного наследства Москвы полностью отсутствует в речах и докладах Кагановича.

А. В. Луначарский возражал против сноса древних Иверских ворот с часовней, располагавшихся при входе на Красную площадь у Исторического музея, и церкви на углу Никольской улицы (ныне улица 25 Октября). Его поддерживали ведущие архитекторы. Но Каганович безапелляционно заявил: «А моя эстетика требует, чтобы колонны демонстрантов шести районов Москвы одновременно вливались на Красную площадь».

Замахнулись и на храм Василия Блаженного. Помешал этому архитектор, реставратор и историк П. Д. Барановский. Он добился встречи с Кагановичем и решительно выступил в защиту замечательного храма. Почувствовав, что Кагановича не убедили его доводы, Барановский отправил резкую телеграмму Сталину. Храм Василия Блаженного удалось отстоять, но Барановскому пришлось, явно не без «помощи» Кагановича, пробыть несколько лет в ссылке. Его жена рассказывала: «Петр Дмитриевич одно только и успел у меня спросить на свидании перед отправкой: „Снесли?“ Я плачу, а сама головой киваю: „Целый!“[61]61
  См.: Десятников В. Подвижник//Огонек. 1987. № 46. С. 21.


[Закрыть]

Как видим, в этих случаях Каганович сам принимал варварское решение и категорически настаивал на его исполнении. В других случаях (и это как правило) его роль и долю ответственности невозможно установить точно. Но даже когда инициатива уничтожения исходила не от него (пример – храм Христа Спасителя), от него зато исходило отнюдь не молчаливое согласие.

Да и Сталин, позволивший храму Василия Блаженного остаться в живых, сделал это отнюдь не из любви к старине. Как-то Хрущев доложил Сталину о протестах против сноса старинных зданий. Сталин задумался, а потом ответил: «А вы взрывайте ночью»[62]62
  .: Аджубей А. Те десять лет //Знамя. 1988. № 7. С.


[Закрыть].

В начале связанной с Москвой деятельности Кагановича, в декабре 1930 года, по его инициативе и с одобрения Сталина была произведена административная реорганизация: вместо шести районов стало десять, было закрыто управление коммунального хозяйства и появились тресты при Моссовете: Трамвайный, Мосавтотранс, Гордоротдел и другие. Вместо Мослеспрома, заготовлявшего дрова для всего города, стали выделять лесные участки районам, которые должны были обеспечивать себя сами.

В июне 1931 года на Пленуме ЦК Каганович сделал доклад, сыгравший, по-видимому, ключевую роль в судьбе Москвы и советской архитектуры в целом. В нем говорилось о строительстве метро и о составлении Генерального плана реконструкции столицы, о канале Москва – Волга. Предполагалось сделать Москву «лабораторией» строительства и «образцовым» городом – эта идея оказалась удивительно живучей. Утверждая, что законы роста городов для нас не писаны, Каганович даже применил термин «социалистический тип роста столицы». Он считал реальным равномерно распределять население по площади города и столь же равномерно «растить» города по всей территории страны, равномерно размещая в них промышленность. Было принято решение не строить новых заводов в Москве и Ленинграде – оно осталось на бумаге.

Двумя фразами было покончено с целым направлением архитектурной мысли – «дезурбанистами»: «Болтовня об отмирании, разукрупнении и самоликвидации городов – нелепость. Больше того – она политически вредна»[63]63
  Здесь и далее выдержки из доклада Кагановича. См.: Рабочая Москва. 1931. 4 июля.


[Закрыть]. Развитие города мыслилось как развитие прежде всего городского хозяйства – механизма, в котором житель будет винтиком, как и в сталинском государстве в целом. Лишь завершая тему «жилищное хозяйство», Каганович сказал несколько слов об эстетической стороне дела: «Точно так же мы должны поставить перед собой задачу наилучшей планировки города, выпрямления улиц, а также архитектурного оформления города, в целях придания ему должной красоты». Примитивное понятие «оформление» Каганович применял очень часто. Говоря об «оформлении» всех городов СССР, он смог додуматься лишь до того, что улицы должны быть «ровными» и «широкими», а дома в центре – «большими». Но зато он многословно отвергал идеи вроде массовой ликвидации индивидуальных кухонь и «никаких комнат для общего проживания мужа и жены».

Однако кроме слишком бедных архитектурных концепций пленум наметил и полезные практические мероприятия.

В том же 1931 году было заасфальтировано Можайское шоссе. Впервые эту работу вели не иностранные фирмы (американские и немецкие), а дорожный отдел Моссовета.

Началось строительство метрополитена. О некоторых первых трудностях свидетельствовал впоследствии сам Каганович: «Подавляющая часть набранных рабочих совершенно не была знакома не только со строительством метро (никто из нас, понятно, не имел ранее опыта подобного строительства), но и с теми отраслями земляных, бетонных, арматурных и прочих работ, на которые они были поставлены»[64]64
  Рабочая Москва. 1934. 30 июля.


[Закрыть].

В 1932 году при Моссовете было создано Архитектурно-планировочное управление (АПУ); в конце мая в него был передан для согласования новый список московских памятников архитектуры, наполовину «похудевший»: из 216 зданий, перечисленных в 1928 году, в нем осталось 104[65]65
  Жуков Ю. Москва: генпланы 1918–1935 годов и судьбы памятников архитектуры // Горизонт, 1988. № 4. С. 42.


[Закрыть].

В 30-х годах на улице Фрунзе была снесена церковь Знамения, впервые упоминавшаяся в 1600 году. По имени этой церкви улица до 1925 года называлась Знаменка. 30 августа закрыта церковь Большого Вознесения у Никитских ворот, в которой за сто лет перед этим венчался Пушкин (здание церкви сильно пострадало, но уцелело и впоследствии, в 70-е годы, было отреставрировано).

В Кремле завершился снос монастырей – Вознесенского и Чудова (XIV век), Николаевского дворца и старейшего в Москве строения – церкви Спаса на Бору. Кроме того, на улице Фрунзе снесена церковь Николая Стрелецкого, построенная в XVII веке «по прошению стремянного полка стрельцов».

Между тем объявленный в конце 1930 года конкурс на новый план реконструкции Москвы тихо скончался, не дожидаясь официального утверждения победителя, как и официального утверждения списка неприкосновенных памятников. АПУ приступило к осуществлению проекта В. Н. Семенова, ставшего главным архитектором Москвы. Началось оно с того, что в 1930–1933 годах при строительстве Дома Совета Труда и Обороны (ныне – здание Госплана) в Охотном ряду снесли церковь Параскевы Пятницы; в разгар очень тщательной, с большим искусством выполнявшейся под руководством П. Д. Барановского реставрации снесли палаты В. Голицына (конец XVII века). Напротив, в Охотном ряду, стали строить гостиницу Моссовета (гостиница «Москва»), начисто позабыв о принятом в 20-х годах по предложению С. М. Кирова решении возвести на этом месте Дворец Труда, на проект которого уже был объявлен международный конкурс. Почти все 104 еще остававшихся в официальном списке памятника попадали по проекту В. Н. Семенова в зону реконструкции.

В 1933 году было создано свыше 20 проектных и планировочных мастерских. Какую роль в разработке нового Генплана играл лично Каганович, можно понять из похвального слова В. А. Дедюхина, начальника отдела проектирования Моссовета: «Я вспоминаю одно из многочисленных совещаний у Лазаря Моисеевича, посвященное реконструкции Москвы.

На этом совещании был создан ряд комиссий и подкомиссий. Мне пришлось работать председателем исторической подкомиссии. К работам в ней были привлечены виднейшие историки и архитекторы. Мы изучали и анализировали планировку Москвы, ее рост, развитие, начиная сXIVвека…

Когда эта работа была проделана, нас опять собрал Лазарь Моисеевич, снова обсуждал вместе с нами все вопросы, говорил, что и как надо исправить. Его указания были так четки, замечания сделаны с таким знанием дела, что вызывали восторг у каждого из нас»[66]66
  Рабочая Москва. 1935. 16 июля.


[Закрыть].

Под «четкостью» указаний, видимо, имеется в виду не их категоричность (что разумелось само собой), а предельная конкретность, вплоть до мелочей. Это подтверждал архитектор Д. Ф. Фридман, с энтузиазмом отрекавшийся от творческой самостоятельности: «Лишь тогда, когда я впервые попал на заседание Моссовета, где Лазарь Моисеевич Каганович дал установки по реконструкции столицы, я увидел и почувствовал в конкретных и ясных образах, какой должна быть новая Москва.

Речь Лазаря Моисеевича была настолько конкретна и ясна, что после нее архитектору оставалось сделать лишь одно: поскорее взяться за карандаш»[67]67
  Рабочая Москва. 1935. 16 июля.


[Закрыть].

Решения июньского (1931 г.) Пленума ЦК были рассчитаны на три года, и действительно, Москва в это время быстро становилась качественно иным городом. К началу 1935 года, еще до постройки канала Москва – Волга, был реконструирован водопровод (в частности, построена Истринская плотина), благодаря чему подача воды в город удвоилась. Впервые появился водопровод в Кожухово, Ростокино, Кутузовской слободе, в Филях. Было проложено 59 километров канализационных труб и ликвидированы старые свалки в черте города: Калужская, Алексеевская, Сукино болото. Площадь асфальта выросла с 1928 года в семь раз и составила 25 процентов площади города, хотя мощение улиц брусчаткой и булыжником продолжалось. С улиц исчезли последние газовые и керосиновые фонари.

Положение с жильем обострялось, несмотря на рост строительства. В эти годы был преодолен сезонный характер строительства, в 4 раза выросла кирпичная промышленность Москвы. Однако уничтожалось много старого жилья, и вводившиеся ежегодно 500–700 тысяч квадратных метров жилой площади не могли компенсировать рост населения, составлявший в начале 30-х годов более 300 тысяч человек ежегодно.

Хотя Каганович и говорил о необходимости иметь в Москве не менее двух тысяч автобусов, в намеченный срок эта цифра достигнута не была: в 1934 году в Москве насчитывалось 422 автобуса. В ноябре 1933 года первые два московских троллейбуса были пущены по Ленинградскому шоссе от Тверской заставы до окружной железной дороги.

Роль Кагановича в новом строительстве, осуществлявшемся в Москве в 30-е годы, исключительно велика. Приведем рецензию тех лет на новую книгу о Москве:

«Москва» – так называется эта прекрасно изданная книга – документ о реконструкции старой, купеческой Москвы и сказочного превращения ее в молодую, жизерадостную столицу социалистической родины… Не узнаешь старых мест, где лишь несколько лет назад бывал неоднократно… Там, где когда-то стоял Симонов монастырь, выросло красивое, монументальное здание Дворца культуры…

И красной нитью по всей книге проходит могучая личность нашего вождя товарища И. В. СТАЛИНА, гении его ума, вдохновляющий социалистическую реконструкцию нового города, и фигура его соратника, непосредственного организатора побед, руководителя московских большевиков Л. М. КАГАНОВИЧА.

Какой теплотой и любовью к уму великого человека, к его ученику и соратнику пронизаны строки всей книги…

Тов. Кагановича авторы книги именуют запросто Лазарем Моисеевичем. Именно так звали его тысячи строителей московского метро, так зовут пролетарии столицы, вкладывая в эти слова свое уважение к крупному организаторскому таланту, к пылкому темпераменту и пламенным речам этого большого человека…»

Далее в этой рецензии следуют, казалось бы, все такие же дежурно-проникновенные восторги, но сквозь них начинает проступать и угадываться реальный СТИЛЬ Кагановича-руководителя:

«…Для него не существует „мелочей“. От разрешения сложнейших технических вопросов строительства метро, над которыми задумывались крупнейшие специалисты, до определения ширины Моховой улицы… Ничто не ускользает от взора и внимания Лазаря Моисеевича.

– Если бы меня спросили, кто является автором проектов реконструкции московских улиц, мостовых и набережных, то я с полной уверенностью заявил бы, что в основу всякого проекта отдельной улицы, набережной, в основу каждой детали, вплоть до выбора цвета облицовки, ложатся четкие и бесспорные указания нашего любимого руководителя и организатора – Л. М. Кагановича, – пишет начальник городского дорожного отделаП. Сырых…»

Как представляется все это – не пустая лесть. Работавшие с Кагановичем вспоминают его как энергичного, работоспособного, дотошного руководителя, умелого организатора. Кроме того, эта рецензия – лишнее свидетельство того, что доля ответственности Кагановича за все творившееся в Москве в 30-е годы очень велика. А стиль его работы по-своему эффективен, но от совершенства далек, ибо нельзя объять необъятное. Если политический руководитель вникает во все, «вплоть до цвета облицовки», то что же остается архитектору и зачем он, архитектор, нужен? В кого превращается художник, творец? Видимо, не случайно при Кагановиче прокатилась волна разоблачения «формалистов», «урбанистов», «дезурбанистов» – и архитектурные дискуссии и конкурсы сменились диктатом и интригами.

Но закончим прерванную цитату:

«…И с гордостью носят ударники метро почетный значок похода им. Кагановича, знак ударной работы по созданию лучшего в мире метро под руководством нашего железного народного комиссара»[68]68
  Гудок. 1935. 6 апр.


[Закрыть].

Первый проект метрополитена в Москве был представлен Городской думе в 1902 году инженером П. И. Балинским. Единогласное решение думы и Московского митрополита было: «Господину Балинскому в его домогательствах отказать». Объяснялась причина отказа: «Тоннели метрополитена в некоторых местах пройдут под храмами на расстоянии всего лишь 3 аршин, и святые храмы умаляются в своем благолепии»[69]69
  Маковский В. Л. Первая очередь Московского метрополитена//Вопросы истории. 1981. № 8. С. 91.


[Закрыть].. В 30-е годы «умаление благолепия» считалось, конечно, не минусом, а плюсом.

Первая очередь Московского метрополитена – возможно, главная стройка, связанная с именем Кагановича. Печать называла его Магнитом Метростроя и Первым Прорабом. Бывший репортер газеты «Вечерняя Москва» А. В. Храбровицкий вспоминает:

«Роль Кагановича в строительстве первой очереди метро была огромной. Он вникал во все детали проектирования и строительства, спускался в шахты и котлованы, пробирался, согнувшись, по мокрым штольням, беседовал с рабочими. Помню техническое совещание, которое он проводил под землей в шахте на площади Дзержинского, где были сложности проходки. Было известно, что Каганович инкогнито ездил в Берлин для изучения берлинского метро. Вернувшись, он говорил, что в Берлине входы в метро – дыра в земле, а у нас должны быть красивые павильоны.

Желанием Кагановича было, чтобы первая очередь метро была готова «во что бы то ни стало» (помню эти его слова) к 17-й годовщине Октября – 7 ноября 1934 года. На общемосковском субботнике 24 марта 1934 года, где Каганович сам действовал лопатой, его спросили о впечатлениях; он ответил: «Мои впечатления будут 7 ноября». Поэт А. Безыменский написал в связи с этим стихи: «То метро, что ты готовишь, силой сталинской горя, пустит Лазарь Каганович в день седьмого ноября». Сроки были передвинуты после посещения в апреле шахт метро Молотовым в сопровождении Хрущева и Булганина, в отсутствие Кагановича. Стало известно (очевидно, были серьезные сигналы) о плохом качестве работ, вызванном спешкой, грозившем неприятностями в будущем. О сроках пуска перестали писать… Рядом с Кагановичем я всегда видел Хрущева, Каганович был активен и властен, а реплики Хрущева помню только такие: «Да, Лазарь Моисеевич», «Слушаю, Лазарь Моисеевич»…»[70]70
  Храбровицкий А. В. Рукопись. Архив автора.


[Закрыть]

Заметим, что в воспоминаниях А. В. Храбровицкого присутствует та же характерная черта: «вникал во все детали».

Первая очередь метро была пущена в середине мая 1935 года. Сталин прокатился «вместе с народом» из конца в конец линии и обратно. Московскому метрополитену тут же было присвоено имя Кагановича. Первое время многие москвичи ходили в метро просто «посмотреть», как на аттракцион или в цирк, и даже старались по такому случаю одеться получше.

Немного ранее, когда строительство метро еще только завершалось, 14 июня 1934 года, Сталин устроил в Кремле совещание по Генплану Москвы. Кроме членов Политбюро в нем участвовали, как выразился Каганович, «более 50 архитекторов и планировщиков, работающих по оформлению нашей столицы». Об этом совещании он говорил: «Товарищ Сталин дал нам основныв важнейшие установки дальнейших путей развития и пла-нирования города Москвы»[71]71
  Рабочая Москва. 1934. 30 июля.


[Закрыть]. В действительности Сталин предложил лишь создать по всему городу крупные зеленые массивы. В проект немедленно включили (в интересах озеленения) ликвидацию кладбищ – Дорогомиловского, Лазаревского, Миусского, Ваганьковского, что и было в дальнейшем осуществлено (к счастью, не до конца).

После встречи в Кремле началась вакханалия разрушений: Златоустовский, Сретенский, Георгиевский монастыри, Сухарева башня; церковь Сергия Радонежского (XVII век) на Большой Дмитровке; церкви Крестовоздвиженская и Дмитрия Солунского; напротив Большого театра снесен Никольский греческий монастырь – вместе с собором постройки 1724 года уничтожаются могилы поэта и дипломата А. Д. Кантемира и его отца, молдавского господаря начала XVIII века; в октябре сносят церковь Троицы на Полях (1566 г.) – на ее место перенесен и поныне стоит памятник Ивану Федорову (1909 г.); рядом с этой церковью пущен на слом дом, в котором в 1801 году жил Н. М. Карамзин.

Но может быть, главная утрата 1934 года – Китайгородская стена (1535–1538 гг.). Вместе с ее Варварскими воротами разрушена пристроенная к ним часовня Боголюбской богоматери. Вслед за Владимирскими (Никольскими) воротами на Лубянской площади снесена давшая им название Владимирская церковь и высокая часовня Св. Пантелеймона, принадлежавшая ранее Афонскому Пантелеймоновскому русскому монастырю; годом раньше на этом же небольшом участке сровняли с землей церковь Николы Большой Крест.

Перечень утраченного при Кагановиче можно продолжать и продолжать: храм Христа Спасителя, церковь Михаила Архангела на Девичьем поле, красивейшая церковь Св. Екатерины в Кремле у Спасской башни, дома, в которых родились Пушкин и Лермонтов… К тому же рядовую застройку вообще никто не рассматривал как культурную и историческую ценность, то есть «сохранение старины» понималось всего лишь как сохранение отдельных зданий в качестве музейных экспонатов. Среда города, его неповторимая атмосфера были обречены.