Текст книги "Из воспоминаний"

Автор книги: Рой Медведев

Соавторы: Жорес Медведев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Тем не менее было видно, что на меня заведено «персональное дело», результатом которого могло быть в то время только исключение из партии. У меня никогда не было переписки с Твардовским, при частых встречах и при особом характере наших бесед в этом не было нужды. Однако перед праздником 1 Мая я неожиданно получил небольшое письмо из Пахры от Твардовского. Он поздравлял меня с праздником, призывал к стойкости и терпению и писал, что постоянно думает о моей работе и моей судьбе. Письмо было написано от руки и, как я понял, оно предназначалось не только для меня, но и для всех тех, кто, по мнению Твардовского, контролировал мою переписку и мою работу.

Упоминание об этом поздравительном письме я нашел в «Рабочих тетрадях» А. Т. Твардовского, но уже через тридцать пять лет. В записи от 30 апреля 1969 года, сделанной в 5 часов утра, можно прочесть: «Вчера написал десятка два неотложных первомайских приветствий, скучное и пустое дело, за исключением, может быть, таких адресатов, как Солженицын и Рой, – последнего приветствую впервые и с тенденцией» («Знамя», 2004, № 5, с. 150).

В этой же серии апрельских записок А. Твардовского я нашел и упоминание о нашем с Жоресом посещении редакции «Нового мира». Сам я об этом совсем забыл. Вероятно, это был очень короткий и случайный визит. Жорес жил в это время в Обнинске и приезжал в Москву раз в семь или десять дней по делам. Но Твардовский записал 12 апреля: «Вчера – посещение редакции братьями Медведевыми, моя ошибка – впервые видя их вместе, и, кажется, Жореса вообще впервые, поздоровался с последним, приняв его за Роя. Чудесная пара близнецов» (с. 144).

Были в этих «Рабочих тетрадях» и записи о моем «Открытом письме в журнал “Коммунист”» с протестом против опубликованных там статей с восхвалениями Сталина, а также подробности некоторых моих бесед в горкоме партии и в ЦК КПСС, о которых сам я уже забыл – о Сталине, об убийстве Троцкого, о побеге в Англию писателя Анатолия Кузнецова.

Процедура моего исключения из КПСС – от райкома до КПК при ЦК КПСС – заняла много месяцев. Меня активно защищала группа старых большевиков, которые ходили по партийным инстанциям, писали письма и заявления с протестом. Все обвинения в мой адрес выдвигались по стандартной схеме: «Я этой рукописи не читал, но должен сказать…» В «деле» была только одна на двух страницах анонимная справка от Института марксизма-ленинизма, в которой я и моя работа обвинялись в «очернительстве» и во всех других идеологических грехах. Я рассказывал об этом Твардовскому в общих чертах. Он в это время сам подвергался все более сильному давлению и подумывал о возможном уходе с поста главного редактора. В один из таких трудных для него дней Твардовский сказал мне примерно следующее: «Я не могу принять и понять тот факт, что вас исключили из партии, тогда как очень многие из недостойных и плохих людей не только остаются в партии, но и занимают в ней все более видное положение. Если бы это было в моей власти, то я издал бы вашу книгу о Сталине, а потом ушел из журнала. Было бы за что».

Конечно, мы говорили не только о Сталине и наступлении сталинистов. Помню, что долго обменивались всеми известными нам сведениями о неожиданном побеге на Запад популярного тогда писателя из Тулы Анатолия Кузнецова. Он был автором романа-документа о войне и фашизме «Бабий Яр», который опубликован в начале 60-х годов в журнале «Юность», а вскоре вышел, к удивлению многих, и отдельной книгой. Даже после цензурных изъятий этот роман произвел на всех нас сильное впечатление: автор рисовал картину трагедии Киева в годы фашистской оккупации, в том числе и трагедию киевских евреев. В 1964 и 1968 годах А. Кузнецов опубликовал две повести в «Новом мире». Твардовский хвалил эти повести и считал Кузнецова автором «Нового мира», хотя встречался с ним только один раз. Обстоятельства и мотивы этого побега были столь неясны, а объяснения самого Кузнецова, которые передавались по «голосам», столь противоречивы, что это вызвало критические отзывы как среди диссидентов, так и в кругах эмиграции. Кузнецов заявил, что он давно хотел бежать из СССР, но не видел к этому иного способа, как стать на время тайным сотрудником КГБ. Он утверждал однако, что все его донесения на друзей и писателей были простым художественным вымыслом и поэтому не могли никому и ни в чем повредить.

Большое впечатление на Твардовского произвел успех американских космонавтов, сумевших в июле 1969 года достигнуть поверхности Луны. Обсуждая с друзьями значение и масштабы этого события, Твардовский подмечал и такие вещи, на которые многие из нас не обратили внимания. «Прочтите, Рой Александрович, здесь напечатано, что Армстронг много думал о том, что он должен сказать, когда первым из людей Земли вступит на поверхность Луны. Только в последний момент он нашел подходящие слова: “Маленький шаг для человека, великий шаг для всего человечества”. Если бы это был советский космонавт, – продолжал Твардовский, – сколько бы всяких комиссий обсуждали эту историческую фразу! Какие бы инстанции утверждали первые слова, которые надлежит произнести “нашему человеку” на Луне!»

Я рассказал Твардовскому историю, за точность которой, однако, не мог поручиться. При отборе первых женщин на полет в космос готовились сразу две космонавтки. При этом проводились не только занятия по специальной и физической подготовке, но и разного рода идеологические тесты. Физические данные у двух космонавток были практически одинаковыми, но в большой специальной анкете в графе «Ваш любимый поэт» одна из девушек написала: «Булат Окуджава». У Валентины Терешковой по части поэзии оказались более здоровые вкусы.

Крайне тяжелое впечатление на Твардовского произвела гибель одного из первых космических экипажей. Как сообщалось, космонавты погибли перед посадкой на землю, и в спускаемом аппарате их нашли уже «без признаков жизни». Подробности и причины этой трагедии стали известны много позднее; главная вина за гибель космонавтов лежала на совести организаторов полета, которые разрешили проводить спуск с орбиты без защитных скафандров. Но Твардовского глубоко возмутило само сообщение о трагедии. Большая статья о гибели космонавтов, опубликованная в «Правде», имела заголовок «Полет в бессмертие».

Во время одной из наших встреч в начале лета 1969 года А. Твардовский достал из ящика письменного стола небольшую верстку и написал в правом верхнем углу: «Рою Александровичу Медведеву от автора. Твардовский. Пахра. 8 июня 1969 года». Это была уже не дополнительная глава, а отдельная поэма «По праву памяти», значительно расширенная и доработанная по сравнению с тем, что я читал осенью 1967 года. Твардовский сказал, что он включил свою новую поэму в очередной номер журнала «Новый мир», но не уверен, что получит на это разрешение цензуры и директивных инстанций. Но он хотел, чтобы у его друзей имелся экземпляр поэмы. Конечно, я был признателен Александру Трифоновичу. В середине 1969 года прямое включение в верстку «Нового мира» поэмы с резкими и убедительными обвинениями в адрес Сталина было важным общественно-политическим актом со стороны великого поэта и главного редактора журнала.

Поэма «По праву памяти» не была опубликована ни в майской, ни в июньской книжке журнала. Автор передвинул ее в следующие номера, но ее исключили и оттуда. В это же время в советской печати быстро набирала темпы и масштабы публичная кампания против «Нового мира» и лично против Твардовского, которая к концу осени 1969 года приобретала характер травли.

В кампании против «Нового мира» участвовали, казалось бы, не главные советские газеты и журналы. Газета «Социалистическая индустрия» печатала письма простых рабочих, неожиданно решивших взяться за перо и осудить «Новый мир» и его главного редактора. Журнал «Огонек» опубликовал большое письмо группы писателей «Против чего выступает “Новый мир”?» (№ 30, 1969). Это письмо, полное огульных обвинений в адрес Твардовского и его журнала, подписали главным образом литераторы из авторского актива журнала «Молодая гвардия». «Новый мир» отвечал своим недоброжелателям, и отвечал очень убедительно. Но эти ответы публиковались только на страницах самого «Нового мира».

Наибольшей поддержкой властей пользовался в 1969 году журнал «Октябрь», который возглавлял писатель Всеволод Кочетов. Именно осенью 1969 года в «Октябре» был опубликован самый одиозный из всех романов эпохи «застоя» «Чего же ты хочешь?» На самом примитивном художественном уровне В. Кочетов в своем романе восхвалял Сталина и призывал к возвращению сталинских порядков в общественной жизни и в литературе. Казалось, что дальше идти уже некуда.

В ноябре 1969 года литературная общественность была взволнована неожиданным и ничем в сущности не мотивированным исключением А. И. Солженицына из Союза советских писателей. Решение на этот счет было принято сначала на Рязанском собрании писателей, а потом на заседании Правления Союза писателей РСФСР. А. Твардовский был возмущен и как мог протестовал против исключения Солженицына. Ему казалось, что есть возможность изменить принятое решение на Правлении ССП СССР. Однако резкое, даже злое, бескомпромиссное письмо самого Солженицына в адрес СП РСФСР, которое он сразу же распространил через Самиздат, означало полный разрыв этого писателя с советскими писательскими организациями.

А. Твардовский был не просто огорчен, но разгневан. Он виделся с Солженицыным за день до рассылки письма, долго с ним разговаривал, но тот ничего не сказал главному редактору «Нового мира» о своем «Открытом письме», которое уже было готово и которое только на следующий день принес в редакцию один из «курьеров» Солженицына. Это не было полным разрывом отношений между Твардовским и Солженицыным. В декабре 1969 года они встречались несколько раз. Однако разрыв был неизбежен. Солженицын уже закончил «Архипелаг». Рукописи были надежно упрятаны не только в тайниках у знакомых, но и у друзей и адвоката за границей. Но все главные концепции «Архипелага», особенно отношение Солженицына к Отечественной войне, к Красной Армии, к власовцам и к тем, кто в Белоруссии и на Украине перешел на сторону гитлеровцев, не говоря уж об отношении Солженицына к Октябрьской революции, к Ленину, к партии большевиков – все это было для Твардовского совершенно неприемлемо.

Солженицын в это время работал уже над первым томом «Красного колеса». Это был роман «Август Четырнадцатого» – о разгроме армии генерала Самсонова в Восточной Пруссии. Солженицын даже привозил отрывки Твардовскому, но это были только тщательно отобранные главы, рассчитанные на вкус Твардовского. Твардовский рассказывал мне об этих отрывках и говорил, что это «мощная проза». Такие очень хорошо написанные главы действительно были в «Августе Четырнадцатого». Но ничего похожего не было уже в последующих «узлах» «Красного колеса». Разрыв не произошел только потому, что Твардовскому, как оказалось, отмерен был впереди не очень большой срок.

В декабре 1969 года мы все не только с интересом, но и с тревогой ждали, как будет отмечено в стране 90-летие со дня рождения Сталина. Ходили слухи о публикации в «Правде» большой статьи с портретом Сталина и с восхвалениями в его адрес. И такая статья была подготовлена и даже одобрена на одном из заседаний Политбюро. Ее должны были перепечатать все газеты на следующий день, а потом и коммунистические издания во всем мире. Я знал об этом от друзей в аппарате ЦК КПСС. Но окончательное решение принималось едва ли не в последние несколько часов – вечером 20 декабря. Были возражения со стороны некоторых компартий. Были какие-то разногласия в самом Политбюро после декабрьского Пленума ЦК КПСС по экономическим вопросам и по внешней политике. Говорили о спорах между Сусловым и Мазуровым – с одной стороны, и Брежневым – с другой. Говорили и о том, что Брежнев стал все больше прислушиваться к мнению нового помощника Александра Бовина, которого никто не считал сталинистом.

Во всяком случае, утром 21 декабря 1969 года в «Правде» была опубликована небольшая статья «К 90-летию со дня рождения И. В. Сталина», в которой упоминался XX съезд КПСС и содержалась критика Сталина, хотя и довольно умеренная. Но это никак нельзя было считать реабилитацией Сталина, которой одни так горячо желали, а другие так сильно опасались. Твардовский вырезал статью из «Правды», поместил ее в рамку и поставил на свой письменный стол в кабинете редактора «Нового мира». Однако дни журнала и его редакционной коллегии были уже сочтены.

Новый 1970 год все мы встречали без радужных ожиданий. Как стало известно позже, в аппарате ЦК КПСС разрабатывалось несколько сценариев по удалению Твардовского из «Нового мира» и по разгрому сложившейся здесь редакционной коллегии. Твардовский был слишком крупной фигурой, а образы, созданные им, вошли в общественное сознание, в советскую и русскую классику. Он умел отвечать своим оппонентам, а к его словам и к его деятельности внимательно прислушивались и присматривались друзья Советского Союза в странах Запада. Кто-то в аппарате ЦК КПСС придумал все же способ вынудить самого Твардовского подать в отставку. В результате одно из самых важных событий в литературной, культурной и политической жизни страны обрело форму заурядной аппаратной интриги.

И в прошлые годы случалось, что тот или иной член редакционной коллегии литературно-общественного журнала освобождался от своего поста по решению Секретариата ССП. Однако назначение новых членов редакционной коллегии происходило всегда с согласия или даже по инициативе главного редактора журнала. Теперь этот порядок был нарушен. 11 февраля 1970 года в «Литературной газете» в разделе «Хроника» мелким шрифтом было напечатано сообщение о том, что состоялось заседание бюро секретариата правления Союза писателей СССР и что это бюро утвердило первым заместителем главного редактора и членом редколлегии журнала «Новый мир» Д. Г. Большова, заместителем главного редактора и членом редколлегии О. П. Смирнова. Членами редколлегии утверждены также В. А. Косолапов, А. И. Овчаренко, А. Е. Рекемчук. От обязанностей членов редколлегии журнала «Новый мир» освобождены И. И. Виноградов, А. И. Кондратович, В. Я. Лакшин и И. А. Сац. В сообщении ничего не говорилось о судьбе самого Твардовского, и некоторые литераторы, далекие от новомирского круга, могли предположить, что сам Твардовский дал согласие на все эти перемены и что он будет по-прежнему исполнять обязанности главного редактора журнала.

Между тем Твардовский был взбешен, но также и несколько оглушен случившимся. Он не только был возмущен снятием «своих» заместителей и членов редколлегии (А. Дементьев был выведен из состава редколлегии еще в 1969 году), но и тем, что ему в первые заместители назначают какого-то Большова, с которым он раньше не был знаком и не собирался знакомиться. Этот человек вообще не был известен в литературных кругах, и его имени не было в справочных изданиях Союза писателей.

После 11 февраля 1970 года на несколько дней в редакции «Нового мира» сложилось странное положение. Никто из новых членов редколлегии не мог появиться в редакции, пока Твардовский сидел в своем кабинете, а он приезжал каждое утро. Приезжали в редакцию на часть дня и многие уже смещенные члены редколлегии. Твардовский развил в редакции бурную деятельность. Он пересматривал архив журнала, отделяя те материалы, письма и рукописи, которые были переданы авторами лично Твардовскому и должны были теперь храниться в его личном архиве. Твардовский внимательно просмотрел и «портфель» редакции. При этом он поспешно заключил с некоторыми авторами «проблемных» рукописей формальные договора, чтобы обеспечить их хотя бы частью гонорара.

Я побывал в редакции «Нового мира» в середине февраля только один раз, по просьбе Твардовского. Он передал мне три рукописи мемуарного характера, которые не хотел бы оставлять своим преемникам. Одну из этих рукописей – «Полжизни» Д. Витковского – Твардовский особенно хвалил. Мне удалось ее опубликовать только в 1976 году с помощью Жореса – сначала в Лондоне на русском языке и небольшим тиражом. Позднее эта же небольшая повесть была издана и на некоторых других языках. Но ее автора в это время уже не было в живых; не объявились и какие-либо родственники.

Редакция «Нового мира» напоминала в середине февраля потревоженный улей. Многие известные писатели приходили сюда, чтобы узнать о положении дел и выразить солидарность с Твардовским. Ненадолго заходили в редакцию А. Солженицын и Е. Евтушенко. Чаще других здесь был Александр Бек. Всех не перечислить…

Внимательно следили за ходом событий в редакции «Нового мира» и работавшие в Москве западные корреспонденты. Однако никаких коллективных или «открытых» писем или протестов по поводу разгона редакционной коллегии «Нового мира» в эти дни не составлялось. К началу 1970 года как общественная активность интеллигенции, так и движение диссидентов пошли на убыль.

Твардовский в эти дни хотел встретиться с Брежневым. Его назначение на пост главного редактора происходило по решению Секретариата ЦК КПСС, и он, естественно, ждал разъяснения случившегося от высших партийных инстанций. Надо было сначала обратиться к одному из помощников Брежнева, и Твардовскому советовали звонить Евгению Самотейкину который считался среди помощников Генсека наиболее умным, либеральным и порядочным человеком. Однако организовать встречу Твардовского с Брежневым не удалось.

Мои друзья из аппаратных структур ЦК КПСС дали мне некоторые сведения о Большове, которые я передал Владимиру Лакшину. Большов работал заведующим одной из редакций на Центральном телевидении. Телевидение в 1970 году еще не являлось самой влиятельной частью СМИ, и заведующие редакциями здесь были, как правило, людьми малоизвестными. Ничем не отличился и Большов. Напротив, к нему было много претензий и в ЦК КПСС, и в финансовых инстанциях. Мои друзья уверенно говорили мне о том, что Большова назначили в заместители совершенно сознательно, чтобы вынудить Твардовского уйти в отставку.

Реально предполагалось назначить главным редактором «Нового мира» В. А. Косолапова. Это был партийно-литературный чиновник, который пользовался среди писателей репутацией умеренного либерала. В прошлом он работал не только главным редактором «Литературной газеты», но и директором издательства «Художественная литература» Это был достаточно влиятельный по тем временам, но отнюдь не независимый человек.

Собственное литературное имя из новоназначенных членов редколлегии «Нового мира» имел только Александр Рекемчук, прозаик и кинодраматург, автор многих киносценариев и повестей, входивший в правлений не только Союза писателей РСФСР, но и Союза писателей СССР. Он уже поработал в редакциях журналов «Молодая гвардия» и «Знамя», его имя было известно, но его не связывали ни с каким литературным направлением.

А. Т. Твардовский смог встретиться в самом конце февраля только с секретарем ЦК КПСС П. Демичевым. Демичев Твардовского не поддержал, и Александр Трифонович подал в отставку, которая тут же была принята.

В понедельник 2 марта в большом кабинете Твардовского состоялось заседание новой редакционной коллегии журнала. Из прежних членов редколлегии здесь присутствовал только Михаил Хитров, ответственный секретарь редакции. Он остался в редакционной коллегии по личной и настоятельной просьбе самого Твардовского, и мы все об этом знали. Ни в одной из центральных газет не было никаких сообщений об отставке Твардовского. Ничего не написала об этом даже «Литературная газета», хотя судьба «Нового мира» и отставка Твардовского были главной темой разговоров и споров в литературных и окололитературных кругах.

Между тем западная печать в первую декаду марта сообщала об отставке Твардовского во многих статьях и обзорах под крупными заголовками. «До свидания, Твардовский!», «Журнал в руках консерваторов», «Дело Твардовского», «Зовите Сталина!», «Твардовский ушел из “Нового мира”», «“Новый мир” между цензурой и репрессиями”» – вот лишь некоторые из заголовков западных газет. Кто-то подобрал для Твардовского большую часть подобного рода статей и сделал перевод некоторых из них. Твардовский сложил их в отдельную папку и показывал мне при нашей встрече в конце марта 1970 года.

Я привез Твардовскому некоторые материалы Самиздата, но также А. Д. Сахарова, мое и В. Турчина большое письмо на имя Брежнева, Косыгина и Подгорного по проблемам демократизации СССР. Твардовский был уже достаточно спокоен и наблюдал за суетой, которая тогда начиналась в связи с исполнявшимся в конце июня 60-летием поэта. С усмешкой он говорил, что принято решение срочно издать к юбилею двухтомник избранных произведений А. Твардовского. Великому поэту намекали, что готовится указ о присвоении ему звания Героя Социалистического Труда.

В марте 1970 года вышел в свет последний номер журнала, подписанный в печать А. Т. Твардовским. Это № 1 за 1970 год. Как всегда, книжки журнала выходили с большим запозданием. Я бережно храню этот номер журнала в своей библиотеке.

Один из моих добрых знакомых Григорий Водолазов, философ, профессор МГУ и крупный специалист по истории общественной мысли XIX века, написал большую и, на мой взгляд, очень глубокую статью, посвященную судьбе «Нового мира». Он рассматривал это событие в контексте всей русской истории – как важное событие в духовной жизни нации, как переломный этап в развитии советской культуры и как крупную победу консервативно-догматических сил и внутренней реакции.

Я сказал автору, что его статья может и сама по себе стать важным документом времени, как, например, письмо Белинского к Гоголю. Такой отклик был нужен, было больно сознавать, что «Новый мир» уходит без ответа, без протеста, без анализа. Но Г. Водолазов, показав статью еще нескольким друзьям, запер ее в ящик письменного стола, отказавшись даже от моего предложения показать статью Твардовскому. Трудно было осуждать его за это. По тем временам появление столь яркой статьи-отклика неизбежно вело бы к снятию с работы в МГУ, к исключению из партии, к трудной жизни безработного диссидента. Мало кто был способен тогда сделать такой выбор. В свой «Политический дневник» я смог поместить лишь небольшой, очень резкий, но поверхностный очерк – «После умерщвления “Нового мира” (вместо некролога)». Это был анонимный очерк, и под ним стояло лишь слово «Читатель». Поэтому я счел возможным включить в него несколько абзацев от себя. В таком виде этот очерк пошел и в Самиздат.

В апреле и в мае 1970 года я встречался с Твардовским чаще, чем в прежние месяцы. Твардовскому не надо было часто ездить в Москву, и он работал у себя в кабинете или в саду и на небольшом огороде при даче. У Твардовского и его жены была хорошая коллекция разных сортов роз, один раз даже я подарил ему саженец какого-то нового сорта из Казахстана – мне прислали его специальной посылкой друзья из Алма-Аты. В самом конце мая я приехал в Пахру с тревожным известием – моего брата Жореса принудительно поместили в Калужскую психиатрическую больницу. Готовилась очередная расправа с известным диссидентом. Твардовский принял в этом деле очень активное участие, он через несколько дней поехал в Калугу, чтобы навестить Жореса и побеседовать с врачами, вместе с Владимиром Тендряковым. 10 июня в Москве в квартире В. Лакшина Твардовский рассказал мне о своих встречах и беседах в Калуге. Этот эпизод мы с Жоресом описали в нашей книге «Кто сумасшедший?».

Поездка в Калугу произвела на Твардовского угнетающее впечатление. Он на неделю «отключился». То же самое я наблюдал и в конце августа 1968 года после ввода советских войск в Чехословакию. У меня в таких случаях никогда не было даже мысли о возможности в чем-то упрекнуть Твардовского. Это был человек с сильной волей, с огромным интеллектом, ясным умом. Федор Абрамов писал в своих заметках «о крутом, бешеном нраве» Твардовского («Север», 1988, № 3, с. 106). Я этих вспышек не видел, но могу их представить. Но он был также очень ранимым человеком, он был поэт, который очень тонко и остро воспринимал окружающую действительность.

Есть люди, которые способны вообще уходить от сильных эмоций, не вступать в конфликты, абстрагироваться от опасных ситуаций. Есть люди, которые способны держать себя в железной узде. К таким, по-видимому, относится Солженицын. Но такой человек не может стать поэтом. Я знал Твардовского в последние пять лет жизни и видел его в самых разных ситуациях и состояниях. Но у меня никак не могло бы возникнуть желание говорить о пьянстве или алкоголизме. Все это сильно преувеличивалось противниками и недоброжелателями Твардовского, причем совершенно сознательно и злонамеренно. Крайне преувеличил все это в своих мемуарах и Солженицын. Неправ был и Юрий Трифонов, когда писал в «Записках соседа» о горе и злосчастии Твардовского.

У Твардовского не было той неодолимой тяги к алкоголю, которую мне приходилось видеть у некоторых других писателей. Не было у него никаких признаков ослабления личности. Сам Твардовский никогда не мучался на этот счет угрызениями совести. «Эка невидаль у нас на Руси», – говорил или писал он в ответ на некоторые упреки. И у Дементьева, и у Лакшина я несколько раз сидел с Твардовским за одним столом. В отличие от обедов и ужинов в доме самого Твардовского, где никогда не было спиртного, здесь были обычно коньяк или водка. Но я почти никогда на видел Твардовского нетрезвым. Твардовский месяцами с увлечением отдавался работе, не принимая ни капли спиртного. Но было также немало случаев, когда он не видел иного способа уйти от невыносимых негативных эмоций. Оказываясь в сверхтрудных ситуациях в мирное время, маршал Жуков мог в течение двух недель принимать непрерывно большие дозы снотворного. Проснулся, поднялся, поел и снова заснул. Об этом он рассказывал Константину Симонову. Твардовский использовал иной, более традиционный на Руси способ.

Однако в первые месяцы 1970 года, общаясь с Твардовским, я видел более сильного, более опытного и лучше понимающего жизнь и людей человека, чем в первые месяцы 1967 года. Он прошел через трудные испытания этих лет несломленным, и я не могу согласиться с теми литераторами и публицистами, которые утверждали и утверждают, что власти «убили» Твардовского, отстранив его от руководства «Новым миром». Летом 1970 года он вовсе не выглядел ни «убитым», ни сломленным. Среди других дел в мае и июне 1970 года Твардовский приводил в порядок свою переписку, отвечал лично и писал от руки многим своим читателям. Большинство этих писем удалось собрать позже, и они составили обширную и важную часть его творческого наследия.

В конце июня 1970 года я навестил Твардовского в Пахре, чтобы поздравить с 60-летием. Этот юбилей отмечался формально всей советской печатью. Статьи и очерки о Твардовском публиковались почти во всех газетах, в том числе в «Правде», «Известиях», в «Литературной газете», во многих общественно-политических и литературно-общественных журналах. Но многие из этих статей только раздражали юбиляра.

Ни в одной из них не было даже упомянуто, что Твардовский многие годы работал главным редактором «Нового мира», что он помог выдвижению и становлению многих крупнейших писателей и критиков. В статьях не упоминалось о большой общественной работе Твардовского в Верховном Совете, в ЦК КПСС, даже в Секретариате Союза писателей. О нем писали только как о крупном русском советском поэте, литературная деятельность которого завершилась якобы поэмой «За далью даль». Нигде не упоминалась опубликованная еще в 1963 году поэма «Теркин на том свете», а это было лучшее сатирическое произведение 60-х годов. И уж совсем ничего не говорилось о поэме «По праву памяти».

Даже в приветствии к поэту, которое опубликовано в июне на страницах самого «Нового мира», его приветствовали только как поэта, ни словом не отметив его заслуги в качестве редактора этого журнала! Ни одна из известных газет не попросила Твардовского дать что-либо из новых стихов, а они у него были. Не просили Твардовского и об интервью. Журнал «Юность» заказал статью к 60-летию Твардовского Константину Симонову. Симонов согласился, но с условием, что он посвятит хотя бы один абзац о работе Твардовского в «Новом мире». Через день главный редактор «Юности» Борис Полевой позвонил Симонову и сказал: «Извините, Константин Михайлович, но я совсем забыл, что статью о Твардовском нам уже написал Сурков». Твардовский был представлен к званию Героя Социалистического Труда, но награжден «только» орденом Трудового Красного Знамени. На следующий год в ноябре поэту присуждена Государственная премия за книгу «Из лирики этих лет».

Июль и август я провел на юге. Когда я вернулся в Москву в сентябре и позвонил В. Лакшину, чтобы узнать о новостях, то услышал в ответ: «У нас несчастье». У Твардовского неожиданно произошел инсульт, и он в тяжелом состоянии был доставлен в больницу. В ЦКБ несколько недель не могли поставить точный диагноз и начать правильный курс лечения. С большим запозданием у Твардовского был обнаружен рак легкого; вероятнее всего, это было последствие курения самых крепких и простых сигарет; привычка к грубым сигаретам возникла у него с молодых лет. Но была обнаружена также опухоль мозга. Почему-то врачи решили, что это метастазы в мозг, хотя, как выяснилось позже, это была не злокачественная опухоль, и ее можно было бы удалить. Несмотря на неправильное лечение, состояние Твардовского все же улучшилось, и в конце весны 1971 года он вернулся в Пахру, в свой дом. Здесь ему было лучше.

Летом 1971 года я несколько раз навестил Твардовского. Он понимал все, что ему говорили и рассказывали. В доме почти всегда были друзья, среди них он чувствовал себя лучше. Но у него была нарушена речь, и ему приходилось заниматься с логопедом и заново учиться говорить. В октябре 1971 года у меня возникло много сложных проблем: обыск, вызов в прокуратуру, какие-то неясные угрозы. Я связывал это со скорым выходом в свет в США сразу двух книг – моего главного труда «К суду истории», благодаря которому и началось мое знакомство с Твардовским, и нашей с Жоресом своего рода детективной повести «Кто сумасшедший?» – о событиях мая-июня 1970 года. Я решил перейти на время на нелегальное положение и на несколько месяцев уехать из Москвы. Своего маршрута я не намечал заранее и взял с собой только деньги, которых должно было мне хватить на три-четыре месяца.

В ноябре 1971 года из передач Би-би-си я узнал о неожиданной смерти Михаила Ильича Ромма. В декабре в маленькой комнатке в домике моих друзей в небольшом рыбацком поселке на берегу Черного моря я услышал и о смерти Твардовского. Было много сообщений и комментариев, сообщались подробности похорон. Друзья помогли мне послать семье Твардовского телеграмму с соболезнованиями. Однако только весной 1972 года я смог принести цветы на могилу А. Т. Твардовского и посетить в Пахре его вдову Марию Илларионовну.