Текст книги "Рассекреченное королевство. Испытание"

Автор книги: Ровенна Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

9

Как-то жарким влажным днем мы с Эмми покинули ателье, отправившись в нашу любимую кофейню на встречу с подругами – чародейками-пеллианками. Мятеж Средизимья тяжело отразился на многих из них: разъяренный отец Вении вышвырнул из дому своих сыновей, ее братьев, за то, что они принимали участие в восстании, а сын Лиеты погиб в стычке с солдатами. За все те месяцы, что прошли после окончания мятежа, мы так ни разу и не виделись: покров скорби ледяным панцирем сковал город, люди разделились на группы, все – рабочие, торговцы, дворяне, галатинцы и пеллианцы – держались обособленно, не зная, можно ли доверять друг другу. Но весна растопила лед, улицы очистились от снега, зажурчали ручьи, полные талой воды, и мы возобновили наши посиделки.

Лиета, подставив сморщенное лицо солнцу и прикрыв глаза, ждала нас на ступеньках крыльца. Эмми потрепала ее по руке.

– Ах! – воскликнула Лиета. – До чего же прекрасно солнце, не правда ли?

Я с удивлением уставилась на красно-серую кокарду, приколотую рядом с ее пестрым, раскрашенным в пеллианском стиле платком. С легкой руки Виолы посетительницы ее салона, а затем и остальные представители высшего класса Галатии быстро переняли манеру увешивать себя подобными символами, но я и не подозревала, что это поветрие коснулось даже таких столь умудренных опытом пеллианцев, как Лиета.

Мы с Эмми рассмеялись – палящее солнце и удушающая жара казались нам тяжким гнетом.

– Просто твои старые кости стосковались по теплу, – усмехнулась Эмми.

– Вы обе никогда не были в Пеллии. Для Пеллии нет ничего волшебнее такого вот солнечного летнего денька.

– Мне остается только радоваться, что я никогда не была в Пеллии и не испытала пеллианскую жару на себе, – покачала я головой.

– Да, – засмеялась Лиета, – солнечные длани – так мы зовем засушливые дни в середине лета – не всем по душе. Вения и Парит уже внутри.

Парит, двоюродная сестра Вении, совсем недавно присоединилась к нашему сообществу. Она была сообразительной и обладала редким талантом – умела остро шутить с бесстрастным выражением лица. Как и Вения, она ребенком очутилась в Галатии, но в отличие от своей кузины живо впитала в себя культуру новой родины.

Начались обычные среди женщин разговоры: Эмми весело щебетала про отделку нового платья, Вения делилась секретом приготовления любимого блюда – риса с шафраном.

– Софи, ты собираешься учить Эмми колдовать с помощью иглы и нити? – Вения протянула мне чашку крепкого кофе, заваренного по-холодному, новомодным способом колд-брю.

– Да я еще иголку толком в руках держать не умею, – зарделась Эмми. Голос ее слегка дрожал.

Первые попытки Эмми наложить заклинания при помощи иглы и нити провалились, и мы пока не возвращались к вопросу, следует ли ей учиться этому дальше, только более систематически. А уж после того как меня саму постигла неудача в колдовстве, я и думать забыла об ее обучении.

– Эмми все понимает с полуслова. Думаю, ей стоит немного попрактиковаться в художественном шитье и декоративной вышивке. Когда ткань послушна твоим рукам, наложить чары не составит никакого труда, – сказала я.

Меня терзали сомнения. Мои подруги – единственные, кто может помочь, но я боялась открыться им: если начну говорить о своих проблемах, придется признаться и в том, что я накладывала проклятие.

– А еще мне нужно поработать над подрубочным швом, – вздохнула Эмми.

– Звучит жутковато, – хихикнула Парит. – И довольно болезненно.

– С отстрочкой по краю… Вышивкой гладью… – перечисляла Эмми, заалев как маков цвет.

– А у кого-нибудь из вас, – решилась я наконец, – когда-нибудь возникали сложности в наведении чар?

– Да постоянно, – замахала руками Вения. – Когда я только начинала, не могла ни сконцентрироваться толком, ни таблички глиняные слепить, ни чары наложить… – вторя своим словам, она загибала пальцы. – Я была неважной чародейкой.

– Думаю, мы все такими были, – мягко сказала Лиета.

– Я хочу сказать… сейчас, – запнулась я, – то есть уже после того, как вы научились. Кто-нибудь из вас терял сноровку?.. Я никогда никого не учила прежде, мне надо все знать, – добавила я поспешно, чтобы никто ни о чем не догадался.

– Я о таком не слышала, – поджала Парит накрашенные кармином губы. Когда она раскрывала рот, краска придавала ее лицу уморительное выражение. – Со мной такого ни разу не случалось.

– Со мной тоже, – добавила Эмми. – Но я ничему особо и не обучалась. Только самым азам колдовства.

– А я на время покончила с чародейством, – вздохнула Лиета. Я навострила уши. – Это случилось, когда умер мой муж. Из меня будто… будто высосали все силы.

Слегка разочарованная, я откинулась на спинку стула. О черной магии, проникавшей в работы чародеек, Лиета не промолвила ни слова.

– Несколько раз я пыталась вернуть свое мастерство, – продолжала она, – но никак не могла сосредоточиться. Свет постоянно ускользал прочь. Так продолжалось несколько месяцев. Наверное, не стоило приниматься за работу, пока я носила траур.

– Потому-то у нас и приняты недели безмолвия, – кивнула Вения, намекая на пеллианскую традицию, согласно которой люди, терявшие кого-нибудь из близких, обычно уединялись вдали ото всех недели на две, а то и больше. Друзья и родственники приносили им еду, занимались их делами и делали за них любую работу.

– Галатинцы о подобном и не слыхали, – сказала Эмми.

– Галатинцы и слышать ни о чем не хотят, если это пришло не из Галатии, – дернула плечом Парит. – Но как соблюдать недели безмолвия, если тебе надо зарабатывать на жизнь?

– Вот-вот, – согласилась Лиета. – Я слишком быстро вернулась к работе. Вела себя как галатинка, а не пеллианка.

Я прикусила губу. Все, что они обсуждали, не имело к моей проблеме никакого отношения.

– Послушай, Эмми, – проговорила Парит. – Ты как-то обмолвилась, что твоя мама наносила сакральные надписи на таблички разными способами?

Дальнейшую беседу я пропустила мимо ушей: они погрузились в обсуждение глиняных табличек и тайных надписей, передававшихся от матери к дочери, от бабушки – к праправнучке.

– Тебя что-то тревожит? – шепнула Лиета и тепло, по-матерински, хоть и не являлась мне даже дальней родственницей, накрыла ладонью мою руку.

Я затрясла головой. Парит как раз начала рассказывать про базарный день, проходивший в пеллианском квартале. Она так смешно гримасничала, передразнивая пеллианскую торговку, шикавшую на не в меру расшалившихся детей, что все покатывались со смеху.

– Жизнь продолжается, – не подумав, ляпнула я. – И что ни делается, все к лучшему.

– Это после зимы-то? – Лиета плотно сжала губы. – Не все, мне кажется.

«Ее сын», – мелькнуло у меня в голове.

– Простите, я сболтнула глупость.

– Нет, ты права. Лето как лето – такое же, как и все предыдущие, – она подавила вздох. – Моя мирита, она не сдается. И для меня это – словно нож в сердце.

Мирита – «обретенная дочь», «дочь дарованная» – так в Пеллии сердечно называли жену сына. По сравнению с ней обычная галатинская «невестка» звучала сухо и чересчур казенно.

– Она работает?

– Да, шьет, по правде говоря. Хорошая рукодельница, быстро штопает. Она пробовала устроиться прачкой, да хозяйка ее невзлюбила.

«Интересно почему, – шевельнулась мысль в моей голове. – Потому что поддерживала Красных колпаков или потому что пеллианка? Или совсем по иным причинам?»

Я задумалась. Алиса уже разместила объявление в газете и даже получила несколько откликов. Я вполне полагалась на нее, она подыскала бы нам отличную новую швею, но мне захотелось помочь невестке Лиеты.

– Передайте ей, пусть поговорит с моей помощницей.

Лиета изумленно вытаращилась на меня.

– Но она… Она не белошвейка и никогда не шила для знатных дам!

– Если она любит учиться, то станет настоящей белошвейкой. – Я с улыбкой покосилась на Эмми. – Ну, а если не любит… – пожала я плечами. – Бизнес есть бизнес. Я дам ей выходное пособие, и она ничего не потеряет. Как ее зовут?

– Хеда. Она работящая девушка. – Лиета помолчала, а потом добавила: – Вскоре ты тоже станешь для кого-то миритой. Это настоящее благословение – быть дарованной чьей-то семье.

Я вздрогнула, вспомнив, что для пеллианцев люди, потерявшие всех своих родных, как и я, все равно что безродные дворняги.

– Да, – произнесла я, – хотя я не уверена, что они примут меня так же ласково, как ты приняла свою мириту.

– Верно, – грустно улыбнулась Лиета. – Тебя ждет совсем другой мир. Они добры к тебе?

Вопрос застал меня врасплох. Я до сих пор не могла понять, был ли кто-то из них, самых влиятельных и могущественных людей в стране и членов моей будущей семьи, добр ко мне, да и ждала ли я от них доброты?

– Есть и те, кто добры. Родители Теодора… они держатся несколько отстраненно. А вот его братья, когда они в городе, очень добросердечны. Эмброз, студент-юрист в университете, Баллантайн из Королевского флота – когда приезжает сюда на побывку. Они чудесные люди и души не чают в Теодоре… Близнецы Грегори и Джереми, – продолжала я, – учатся в военном училище в Рокфорде. Через год им исполнится шестнадцать, и они отправятся в армию, так что в любом случае мы будем редко видеться. Йонамир слишком мал, чтобы говорить что-то определенное, но я сшила ему набивного льва, и мы подружились. Полли… Леди Аполлония… полагаю, она ко мне пока приглядывается.

Златоволосая, хлесткая на язык сестра Теодора безумно любила своего брата и, принимая во внимание мое происхождение, не торопилась доверять мне, считая, что сперва я должна это доверие заслужить.

– Ты ведь знаешь, мы тоже твоя семья.

Я взяла Лиету за руку. Остальные, увлеченные разговором, ничего не заметили. Скромная, непритязательная Лиета, словно добрая тетушка или бабушка, всегда выручала меня советами. Именно к ней, только начав встречаться с Теодором, я тогда и пришла, чтобы задать щекотливый вопрос – как бы нам с ним на время отложить зарождение новой семьи. То, что такие способы существовали, я прекрасно знала, но понятия не имела, кого об этом спросить – не к брату же обращаться, который в женских хитростях ничего не смыслил. И вот, сгорая со стыда и запинаясь на каждом слове, я возникла на пороге дома Лиеты. Думаю, раньше ей никогда не приходилось просвещать взрослых женщин в вопросах фертильности и циклических изменений, происходящих в их организме, однако она сделала это с таким тактом и спокойствием, что я не ощутила никакой неловкости.

Вот и сейчас она сочувственно молчала и не насмехалась надо мной за то, что я собиралась замуж за галатинца и дворянина, чья семья никогда не распахнет мне объятий, как сделала бы ее семья. За то, что у них в почете холодный расчет и им привычнее воздвигать барьеры, а не распахивать двери перед гостями. За то, что их обычаи потребуют от меня меньше видеться с моими пеллианскими подругами и больше времени посвящать служению Короне. За то, что государственные интересы для них превыше семьи – неважно, порождена ли семья любовью или расчетливостью.

– Держу пари, – сказала Лиета, наливая мне вторую чашку кофе, – ты станешь первой чародейкой во дворце: сначала принцессой, а потом и королевой. Надеюсь, тебя не покоробит, если одна старуха-пеллианка будет гордиться знакомством с тобой.

И она рассмеялась.

10

– Пусть приходит, я буду только рада, – сдержанно сказала Алиса, когда я объявила ей, что хотела бы нанять Хеду, хотя у нее и мало опыта.

К тому времени Алиса уже отобрала нескольких гораздо более квалифицированных швей из тех, кто откликнулся на объявление.

– Я знаю, она не искушена в шитье, но, как уже говорила, я очень хочу, чтобы… – Слова застряли у меня в горле, когда я взглянула на суровое лицо своей помощницы. – Тебе не нравится, что она пеллианка, да?

– Вовсе нет! – закричала Алиса, потеряв на мгновение самообладание. – Нет, – повторила она, взяв себя в руки. – Это из-за того, что вы… Как же вам объяснить?

Она сжала губы и погрузилась в задумчивое молчание.

– Вы хотите, чтобы я руководила магазином или нет? Хотите, чтобы мое имя значилось на вывеске, чтобы я принимала решения? Или вы собираетесь остаться и командовать у меня за спиной?

Заморгав, я открыла было рот, чтобы возразить ей, и ничего не сказала. Давным-давно я тщательно обдумала все шаги, которые мне следовало предпринять, чтобы передать магазин Алисе, но, по правде говоря, так и не предприняла. Я не могла взять и разом разрубить узы, связывавшие меня с ателье. И до сих пор считала его своим.

– Прости, Алиса… – Слезы навернулись на глаза, и я поспешно смахнула их. – Я должна была оставить это решение за тобой. В конце концов, кому, как не тебе, работать с нашей новой помощницей. Потерпи чуть-чуть, скоро я перестану связывать тебя по рукам и ногам. Совершенно. Как только улажу все формальности.

Я глотала слезы, лишь бы их не увидела Алиса: оставшись наедине с собой, еще успею вдосталь нагореваться о потере собственного магазина.

– Если не хотите… Одним словом, меня вполне устроит должность управляющей, а не владелицы. Если вы все-таки желаете остаться хозяйкой.

– Желаю… Желаю больше всего на свете! Я хочу владеть ателье до последнего вздоха. Хочу, чтобы лицензию на владение магазином пришлось вырывать из моих скрюченных старческих пальцев…

Алиса усмехнулась.

– Но я не могу… Не могу быть хозяйкой ателье и одновременно женой Теодора. – Одинокая слеза скатилась по моей щеке. – А замужество на данный момент для меня намного важнее. Я предоставила женщинам работу, дала, хотя и слишком поздно, пеллианкам возможность овладеть мастерством, благодаря которому они смогут чего-то достичь здесь, в Галатии. – Я нашла в себе силы улыбнуться. – А теперь… Теперь смогу сделать намного больше, чем просто помочь нескольким женщинам.

– Понимаю, – кивнула Алиса. – Вы любите все это – магазин, работу… Да вы жить без них не можете! – Она рассмеялась. – Будь что будет, но я возьму невестку вашей подруги, если, конечно, она не криворукая. Эх, если б только вы позволили мне самой принять это решение…

– С этой минуты все решения ложатся на твои плечи, – пообещала я.

– Отлично. Надо было сразу сказать, что у вас кто-то есть на примете: мы только зря деньги потратили на объявление… – Поколебавшись, Алиса погладила меня по руке. – Я буду заботиться о магазине. Клянусь вам.

И светлая улыбка, которой я прежде у нее никогда не видела, озарила ее лицо.

Не прошло и недели, как в нашем магазине появилась Хеда. Она никогда не работала в пошивочном ателье, но управлялась с иглой намного ловчее, чем Эмми, когда я ее только наняла, и уже успела пошить несколько комплектов детских сменок. Понимая, что вряд ли кто из белошвеек в Галатии предложит ей работу, я подписала с ней контракт.

Конечно, я не могла доверить ей шитье тонких тканей, однако еще одна пара рук на подхвате – что-то обметать, где-то прибраться – пришлась нам тогда весьма кстати. По крайней мере Хеда освободила нас от раскроя плотных тканей, предназначенных для повседневных платьев. День и ночь я сражалась с темными чарами, проникавшими в мои работы, но, увы, безуспешно. По счастью, Алиса и Эмми были слишком поглощены шитьем и не замечали, что я не поспеваю за ними и чуть ли не каждый день забираю работу на дом.

Днем наложение чар требовало от меня чудовищных усилий, но сколько бы я ни билась над разъятием света от тьмы, я почти всегда терпела крах, лишь попусту тратя время. Поэтому я с чистой совестью взвалила на Алису все обязанности по ведению магазина и одним солнечным ясным днем поспешила на встречу с Теодором. Он ждал меня дома. В его кабинете, на заваленном бумагами столе, покоился футляр от скрипки.

– Как дебаты? – с ходу спросила я, не дав Теодору опомниться и поцеловать меня.

– Похоже, мы семимильными шагами движемся к цели. То есть пока никто не выказывает бурной радости по поводу Билля, однако никто и не выбрасывает его за борт.

– А что сказал твой отец?

Теодор не очень охотно говорил об отце: король уклонялся от участия в дискуссиях, касающихся реформ. А ведь я еще не спросила о нашей помолвке, которую отец до сих пор публично не признал. Мать Теодора прислала мне прелестное, но ничего не значащее письмецо с поздравлениями, выразив сожаление, что не может принять меня до отъезда в фамильную усадьбу в Рокфорде, и намекая на нашу с Теодором свадьбу, которая должна была состояться, по ее мнению, в конце осени. Но между приветливых строк ясно читались ее сомнения и колебания. Казалось, она питала искреннюю надежду, что пройдет несколько месяцев, и все уладится само собой, и ее старший сын вновь станет послушным исполнителем ее воли и тех планов на будущее, которые она ему уготовила.

Поникшие плечи Теодора только подтверждали мои опасения.

– На него толпой наседают дворяне, выступающие против Билля. К сожалению, некоторые из них очень богаты, и налоги, которые они платят, весомо пополняют дворцовую казну.

Все понятно – отцу Теодора недоставало политического веса и влияния, чтобы открыто противостоять им. Но если он не выскажет своего авторитетного мнения, они так и будут выступать против реформ.

– Большинство знатных сановников явились на заседание с золотисто-синими кокардами в пику тем, кто предпочел ало-серые цвета.

– Сапфировый синий? – уточнила я, вспомнив, какие яркие ленты сверкали на платьях леди Соммерсет и ее подруг на том пикнике, где мы играли в крикет.

– Королевский синий, – криво усмехнулся Теодор. – Синий – цвет королевского флага, золотой – цвет короны. Лизоблюды. Таким вот образом они добиваются расположения моего отца.

– Лижут пятки – так вроде говорят студенты?

– И это еще мягко сказано. – Теодор протянул мне бокал с ледяным лимонадом. – Но вот что я хочу сказать: ты приобрела влияние, и это чувствуется. Неоднократно кто-нибудь из лордов, вступая в прения, указывал на то, что простой народ готов к решительной борьбе.

– Нико был бы счастлив, – желчно рассмеялась я. – И какая нам разница, что они чувствуют, когда маленькая выскочка-оса жалит их на светских раундах, предрекая народные бунты.

– Так ты себе друзей не обретешь. – Теодор привлек меня к себе.

– Сама знаю.

– Давай сменим тему. Долой политику, долой невыносимую жару. Я играл на скрипке и раздумывал над твоими словами. Я понял, что ты хотела сказать. Не хочу хвастать, но, кажется, я делаю успехи. Теперь я намного быстрее накладываю чары, да и удерживаю их намного дольше.

– Когда ты находишь время играть на скрипке? – поразилась я. – Я боялась, что реформы и Совет отвратят тебя от чародейства на долгие месяцы.

Способность Теодора к волшебству потрясла нас обоих. Теодор зачаровывал музыкой: когда он играл, золотой свет следовал за его смычком. До того дня я была уверена, что даром колдовства наделены только пеллианцы, а Теодор, пока я не научила его видеть волшебный свет, и вовсе не подозревал о своем таланте.

– Возможно, мне не следует этим заниматься, – вздохнул Теодор, настраивая скрипку, – но волшебство так успокаивает. Я чувствую себя… не знаю… счастливее, что ли, когда попрактикуюсь час-другой. Оно вливает в меня новые силы.

– Как я тебя понимаю…

Я вспомнила невыразимое чувство покоя, которое охватывало меня после долгой работы с чарами. Как же давно – несколько недель! – я его не испытывала.

Теодор заиграл веселую, жизнеутверждающую мелодию.

– Новая композиция Маргариты, – пояснил он и, отрешившись от окружающего мира, начал чародействовать.

Его колдовское искусство и впрямь возросло. Свет вспыхивал мгновенно, как только Теодор касался смычком струн, и горел, не затухая, ровным, умиротворяющим отблеском.

– Можно я кое-что попробую? – попросила я.

Я решила повторить то, что сделала, когда обрушился купол, то, что мы с Теодором практиковали десятки раз: подхватила нити зачарованного света и стянула их воедино. Но на этот раз я не стала плести сеть или окутывать нас волшебной магией света, а подтащила толстую, туго стянутую чудесную прядь к себе. Я представила, как крутится колесо прялки, как вращается веретено и плетется кудель, и принялась скручивать нить.

Интересно, поможет ли эта нить-чара, сотворенная не мной, а другим человеком, в моей работе? Я переместила конец нити – более толстой и не такой гладкой, как швейная нить, но такой же невидимой для глаз обычного человека, – на нижний край портьеры. Сосредоточившись, начала вплетать ее между нитями шелковой ткани. Нить-чара сопротивлялась: не подталкиваемая иглой, она просто оставалась на поверхности портьеры. Я надавила на нее сильнее, и неожиданно она начала просачиваться в шелк: тоненькая золотистая линия, словно еле видимая бороздка краски, постепенно сливалась с серой материей.

– И что это ты сделала? – спросил Теодор, откладывая скрипку. – Ну, помимо того, что заколдовала мои портьеры.

– Портьеры – первое, что попалось мне на глаза, – потупилась я. – Использовала порожденные тобой чары, чтобы заворожить какую-нибудь деталь интерьера. В общем, то, что я обычно делаю с помощью своих собственных чар.

– Любопытно. Как эксперимент. Только какой в этом смысл, если ты и так можешь накладывать чары, – рассмеялся он.

Я выдавила из себя улыбку. Действительно, если бы я не лишилась своих колдовских способностей, в этом не было бы ни нужды, ни смысла. Вслух же произнесла:

– А такой, что подобным способом ты можешь удвоить свою силу или подменить уставшего чародея, или… Ну… Даже не знаю…

«А еще, – подумала я, – ты можешь создавать чары безо всяких подручных средств. Никакого тебе шитья, глиняных табличек или мешочков с травами – просто прикажи золотистому свету, и он все исполнит».

– Осталось выяснить, как долго держатся чары, наложенные подобным образом, – добавила я, по большей части для себя одной.

«Возможно, – размышляла я, разглядывая солнечный свет, ставший неотъемлемой частью портьеры, – я открыла в искусстве чародейства нечто новое и необычайно полезное».