Текст книги "Обрекаю на смерть"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава 25

Когда наконец спустилась Милдред, я понял, почему ее так долго не было. Она тщательно, до блеска причесала волосы, переоделась в черное платье джерси, которое облегало ее фигуру, надела туфли на высоких каблуках, прибавивших ей три дюйма росту. Она стояла в двери, протягивая вперед обе руки. Ее улыбка была натянутой и ослепительной.

– Я так рада видеть вас, мисс Париш. Простите, что заставила вас ждать. Я знаю, что у вас как медсестры каждая минута на счету.

– Я не медсестра. – Мисс Париш обиделась. На секунду она стала очень некрасивой, с насупленными черными бровями и надутой нижней губой.

– Извините, я ошиблась? Мне показалось, что Карл говорил о вас как об одной из медсестер. Он говорил о вас, знаете ли.

Мисс Париш неловко попыталась остаться на высоте положения. Я понял, что эти молодые женщины и раньше скрещивали мечи или обменивались булавочными уколами. – Не имеет значения, дорогая. Я знаю, день у вас был тяжелый.

– Вы так отзывчивы, Роуз. Карл тоже так считает. Вы не против, если я стану называть вас Роуз? Я чувствую такую близость к вам, благодаря Карлу.

– Я хочу, чтобы вы звали меня Роуз. Мне ничего так не хочется, как если бы вы считали меня своей старшей сестрой, другом, на которого можно опереться.

Как и свойственно прямолинейным людям, мисс Париш фальшивила сильно, когда вообще начинала фальшивить. Я подумал, что она явилась с мыслью окружить Милдред материнской заботой за неимением Карла, которого она окружила бы заботой в первую очередь. Она неловко попыталась обнять маленькую, по сравнению с ней, Милдред. Милдред уклонилась.

– Присядьте, пожалуйста. Я принесу вам чаю.

– О нет, спасибо.

– Вам нужно подкрепиться. Вы после долгой дороги. Сейчас я принесу вам что-нибудь поесть.

– О нет.

– Почему же нет? – Милдред окинула фигуру гостьи откровенным взглядом. – Разве вы на диете?

– Нет. Хотя, наверное, следовало бы. – Мисс Париш опустилась на стул – крупная женщина, не сумевшая достойно парировать выпады и дать отпор. Пружины язвительно заскрипели под ее весом. Она старалась казаться маленькой. – Может, найдется выпить что-нибудь?

– Мне очень жаль. – Милдред посмотрела на бутылку, стоявшую на пианино, но не сконфузилась. – В доме ничего нет. Дело в том, что мама слишком много пьет. И я стараюсь, чтобы выпивки в доме не было. Не всегда это удается, как вам, несомненно, известно. Вы, сотрудники больницы, имеете полную информацию о родственниках пациентов, разве нет?

– Ну что вы, – сказала мисс Париш. – При нашей нехватке кадров...

– Сочувствую. Но я не могу жаловаться. Для меня вы сделали исключение. Это замечательно с вашей стороны. Я чувствую себя окруженной вниманием и заботой.

– Простите, если у вас создалось такое впечатление. Я пришла сюда предложить свою помощь.

– Вы так внимательны. Однако придется вас разочаровать. Мужа нет дома.

Мисс Париш приходилось туго. Хотя она и сама напрашивалась на это, мне стало ее жаль.

– Кстати, о выпивке, – сказал я с деланной веселостью. – Я бы тоже не отказался. А что если мы с вами, Роуз, рванем отсюда и выпьем где-нибудь?

Она перестала изучать свои коротко обкусанные ногти и благодарно посмотрела на меня. Милдред сказала:

– Пожалуйста, не убегайте. Я бы заказала бутылку из винного магазина. Может, мама тоже к нам присоединится. Устроим вечеринку.

– Перестаньте, – тихо сказал я ей.

Ослепительно улыбаясь, она ответила: – Не хочу, чтобы меня сочли негостеприимной.

Ситуация заходила в тупик, действуя мне на нервы. Неожиданно ее прервало шарканье ног на крыльце и стук в дверь. Женщины подошли следом за мной к входу. На пороге стоял Кармайкл, помощник шерифа. За его спиной от края тротуара отъезжала машина шерифа.

– В чем дело? – спросила Милдред.

– Мы только что получили сообщение по радио от патруля на шоссе. Возле кинотеатра на открытом воздухе «Ред Барн» замечен человек, похожий по описанию на вашего мужа. Шериф Остервельт решил, что вас следует предупредить. Человек, предположительно, движется в вашем направлении.

– Я рада, если это так, – сказала Милдред.

Кармайкл окинул ее недоумевающим взглядом. – В любом случае, я стану охранять здание. Внутри, если желаете.

– В этом нет необходимости. Своего мужа я не боюсь.

– И я тоже, – сказала за ее спиной мисс Париш. – Я досконально знаю этого человека. Он не опасен.

– Многие люди думают иначе, мэм.

– Я знаю, что шериф Остервельт думает иначе. Какие инструкции вы получили от него относительно применения оружия?

– Мне велено действовать по собственному усмотрению, если Холлман появится. Естественно, я не собираюсь стрелять в него без необходимости.

– Вы мудро поступите в таком случае. – Голос мисс Париш вновь приобрел авторитетный тон. – М-р Холлман – подозреваемый, а не осужденный. Надеюсь, вы не станете делать ничего, о чем бы жалели до конца дней.

– Она права, – сказал я. – Задержите его без стрельбы, если удастся. Не забывайте, он нездоров.

Кармайкл упрямо сжал рот. Подобное выражение я уже видел раньше – в оранжерее Холлманов. – Его брат Джерри еще более нездоров. Мы не допустим новых убийств.

– Именно это я и имел в виду.

Кармайкл повернулся спиной, отказываясь продолжать спор. – В общем, знайте, я слежу за домом. Даже если вы меня не увидите, я буду поблизости, можете меня окликнуть.

Вдалеке послышалась сирена, становясь все более пронзительной. Милдред захлопнула дверь, чтобы не слышать этих звуков – голоса предательской ночи. Несмотря на щедрую свежую косметику, ее лицо выглядело измученным.

– Они хотят убить его, верно?

– Ерунда, – произнесла мисс Париш самым сердечным тоном.

– Мне кажется, мы должны попытаться выйти на него раньше остальных, – сказал я.

Милдред прислонилась к двери. – Я подумала... правда, это почти нереально, но что если он пробирается к дому миссис Хатчинсон? Она живет прямо через шоссе от «Ред Барна».

– Кто такая миссис Хатчинсон? – спросила мисс Париш.

– Домоправительница моей свояченицы. Она привезла к себе дочь Зинни.

– Почему бы вам не позвонить миссис Хатчинсон?

– У нее нет телефона, иначе я давно бы связалась с ней. Я волнуюсь за Марту. Миссис Хатчинсон добра с ней, но она старая женщина.

Мисс Париш посмотрела на нее быстрым взглядом черных глаз. – Вы серьезно считаете, что ребенок в опасности?

– Не знаю.

Никто из нас не знал. В глубине души, в чем я никогда не признался бы до сих пор, я ощутил страх. Страх из-за предательской темноты, окружавшей нас снаружи и проникшей внутрь, страх из-за слепой сокрушительной силы, которая уничтожила большую часть семьи и угрожала уцелевшим.

– Нам не составит труда справиться о Марте, – сказал я, – или попросить это сделать полицию.

– Давайте пока обойдемся без них, – сказала мисс Париш. – Какой у миссис Хатчинсон адрес?

– Чеснат-стрит, дом Э 14. Маленький белый коттедж между Элмвуд и шоссе. – Милдред открыла дверь и махнула рукой вдоль улицы. – Сейчас я вам покажу.

– Нет. Вам лучше оставаться здесь, дорогая.

Лицо мисс Париш посуровело. Она тоже боялась.

Глава 26

Коттедж миссис Хатчинсон оказался последним из трех одинаковых домов, построенных на узких участках между Элмвуд и магистралью. Только одна сторона короткого квартала была застроена. Другая представляла собой незанятый участок, густо поросший молодью дуба. По пустырю проходил пересохший ручей, наполненный мглой. За непрерывной гирляндой огней магистрали я разглядел неоновые контуры кинотеатра «Ред Барн» и скопившиеся вокруг него автомобили.

В окне миссис Хатчинсон за кружевными занавесками горел неяркий свет. Когда я постучал в дверь, окно пересекла грузная тень. Миссис Хатчинсон спросила через закрытую дверь:

– Кто там?

– Арчер. Мы с вами разговаривали сегодня утром на ранчо Холлмана.

Она с осторожностью приоткрыла дверь и высунула голову. – Что вам угодно?

– Марта у вас?

– Разумеется. Я уложила ее спать в своей комнате. Похоже, ей придется ночевать у меня.

– К вам кто-нибудь приходил?

– Заглядывала мать ребенка. Много времени на нас не потратила, могу вас сказать. У миссис Холлман на уме дела поважнее, чем ее маленькая дочь-сирота. Да вы не слушайте меня, а то как заведусь – всю ночь простоите на ступеньках. – Она вопросительно посмотрела на Роуз Париш. Чтобы ее не дай Бог не сочли навязчивой, миссис Хатчинсон до последней секунды избегала глядеть на Роуз.

– Это мисс Париш из психиатрической клиники.

– Приятно с вами познакомиться. Да вы заходите, если не торопитесь. Только попрошу вести себя по возможности тихо. Марта еще не заснула. Бедный ребенок весь взвинчен.

Дверь вела прямо в переднюю комнату. Помещение оказалось маленьким и опрятным. Лоскутные коврики на полу и вязаный шерстяной платок на диване придавали ей уют. Висящие на оштукатуренных стенах девизы, выполненные вышивкой, гармонировали с характером пожилой женщины. На ручке кресла лежало незавершенное вязание с воткнутыми в него спицами. Она сняла рукоделие и убрала в ящик шкафа, словно пряча следы преступной оплошности в своем домашнем хозяйстве.

– Присаживайтесь, если найдете место. Вы сказали, что работаете в больнице? Когда-то мне предлагали там место, но я всегда предпочитала работать частным образом.

Роуз Париш села рядом со мной на диван. – Вы медсестра, миссис Хатчинсон?

– Медсестра? Я поступила на курсы, где готовили медсестер, но так и не закончила. Хатчинсон не хотел ждать. А вы, наверное, медсестра, мисс?

– Я – общественный психиатр. Поэтому, думаю, вроде медсестры. Карл Холлман был моим пациентом.

– Вы хотели расспросить меня о нем? Я угадала? Говорю вам, стыд и срам, что произошло с мальчиком. Он был просто идеальным ребенком. Но там, в том доме, он стал меняться прямо на глазах. Я видела, как в нем начинает проявляться беда его матери, но никто из них пальцем не пошевелил, пока не оказалось слишком поздно.

– Вы знали его мать? – спросил я.

– Знала ли я ее? Я ухаживала за ней более года. Исполняла все ее прихоти, днем и ночью. Так что могу сказать, что знала. Она была самая грустная женщина, какую я встречала, особенно под конец. Вбила себе в голову, что никто ее не любит и никогда не любил. Муж не любил, дети не любили, даже ее бедные умершие родители не любили. А когда Карл уехал учиться, стало еще хуже. Он всегда был для нее любимым дитя, и без него она жизни не мыслила. Когда же он уехал, она стала вести себя так, словно у нее ничего в жизни не осталось, кроме тех таблеток, которые она принимала.

– Каких таблеток? – спросила Роуз. – Барбитураты?

– Эти или любые другие, которые ей удавалось раздобыть. Многие годы она держалась на таблетках. Думаю, она перебывала у всех врачей города, старых и новых, пока не остановилась на д-ре Грантленде. Не мне судить врача, но в то время я считала, что таблетки, прописанные д-ром Грантлендом, главная причина ее беды. Однажды, ближе к концу, я набралась храбрости и сказала ему об этом. Он ответил, что старается ограничить ее дозу, однако без них миссис Холлман будет хуже.

– Сомневаюсь, – сказала Роуз Париш. – Ему следовало бы определить ее в лечебницу; он мог спасти ей жизнь.

– Этот вопрос возникал когда-нибудь, миссис Хатчинсон?

– Между нею и мной возникал, когда доктор впервые направил меня присматривать за ней. Я была вынуждена как-то ее приструнить. Она была несчастной, избалованной женщиной, которая сама себе испортила жизнь. Она вечно прятала от меня таблетки и превышала дозу. Когда я ее отругала за это, она достала из-под подушки маленький револьвер. Я сказала, что ей надо прекратить эти проделки, в противном случае доктор будет вынужден определить ее на принудительное лечение. Она сказала, пусть только попробует. Она сказала, что если он попытается это сделать, она убьет себя и погубит его карьеру. А я не сумею найти никакой работы в городе. О, в ярости она могла быть сущим дьяволом.

Вспомнив перенесенную обиду, миссис Хатчинсон тяжело задышала и взглянула на стену над креслом. Там висел вышитый девиз, призывающий к христианскому милосердию, который заметно ее успокоил. Она продолжила:

– Не хочу сказать, что миссис Холлман все время была в таком настроении, на нее накатывало, когда кончалось снотворное. В остальное время она была вполне послушной пациенткой. У меня бывали больные похуже. Какая жалость, что с ней так все произошло. И не только с ней. Вы, молодежь, не читаете Библии, я знаю. В Писании есть одна строчка, которая звучит у меня в голове весь день после той утренней трагедии. «Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина.»

– Прямо по Фрейду, – вполголоса сказала Роуз Париш знающим тоном.

Я подумал, что она поставила телегу перед лошадью, но не стал спорить. Слова из Ветхого Завета отдавались эхом в моем сознании. Я поспешил от них отделаться и вернул миссис Хатчинсон к прерванному разговору.

– Странно, что миссис Холлман разрешалось иметь оружие.

– На ранчо у всех женщин есть оружие, во всяком случае, раньше так было. Это наследие прошлого, когда в западных штатах шлялось множество бродяг и беглых преступников. Миссис Холлман когда-то рассказывала мне, что револьвер прислал ей отец с далекой родины – он любил путешествовать. Револьвер был для нее предметом гордости, как драгоценное украшение для других женщин. Он казался безделушкой – маленький, с коротким дулом, а рукоятка разукрашена перламутром филигранной работы. Она часто и подолгу чистила и натирала его до блеска. Помню, как она расстроилась, когда сенатор попытался отобрать револьвер.

– Удивляюсь, что он этого не сделал, – сказала Роуз Париш. – У нас в закрытых отделениях не позволяется держать даже пилки для ногтей или бутылки.

– Это мне известно, и я сказала сенатору, что револьвер в руках миссис Холлман – штука опасная. Иногда его трудно было понять. Он никак не мог признать, что у нее с головой не все в порядке. Позже он точно так же воспринял состояние сына. Он считал, что их недуги выдуманные, что они только и хотят привлечь к себе внимание. Он позволял ей держать в комнате этот револьвер и коробку с патронами вплоть до самой ее смерти. Впору подумать, – добавила она со внезапным озарением, свойственным старым людям, – впору подумать, что он хотел, чтобы она причинила себе вред. Или кто-нибудь другой.

– Кто-нибудь другой? – переспросил я.

Миссис Хатчинсон покраснела и опустила глаза. – Я ничего не имела в виду. Всего лишь болтаю с вами.

– Вы сказали, что револьвер находился у миссис Холлман вплоть до дня ее смерти. Вы в этом уверены?

– Я так сказала? Я вовсе не это хотела сказать.

Наступила тишина, в которой слышалось ее дыхание.

– А что тогда?

– Я не пыталась установить точное время. Я говорила вообще.

– Так был у нее револьвер в день смерти?

– Не помню. Это было давно – прошло более трех лет. Впрочем, это не имеет значения. – Утверждение прозвучало как вопрос. Ее седая голова повернулась ко мне, кожа на шее натянулась диагональными складками, словно неподатливый материал, который скручивают с большим усилием.

– Вам известно, что стало с револьвером миссис Холлман?

– Никто мне не говорил, не знаю. Все, что мне известно, – это то, что он надежно лежит на дне океана.

– Револьвер был у миссис Холлман в тот вечер, когда она утопилась?

– Этого я не говорила. Не знаю.

– Но она утопилась?

– Конечно. Но я не могла бы поклясться. Я не видела, как она прыгнула в воду. – Миссис Хатчинсон не сводила с меня тусклых глаз. Из-под набрякших морщинистых век они глядели холодно и настороженно. – Подумаешь, важность – револьвер. Вы знаете, где он?

– А разве вы не знаете?

От напряжения она начала раздражаться. – Стала бы я спрашивать, если бы знала, как вы думаете?

– Револьвер зафиксирован в канцелярии шерифа как вещественное доказательство. Им воспользовались сегодня, чтобы застрелить Джерри Холлмана. Странно, что вам это не известно, миссис Хатчинсон.

– Откуда мне знать, из чего застрелили Джерри? – От замешательства она покраснела еще больше. Сосуды на ее лице побагровели и набрякли от жаркого стыда за то, что ей впервые приходилось лгать, глядя в глаза. – Я даже выстрелов не слышала и тем более не видела, как это произошло.

– Было два выстрела.

– Это для меня новость. Я не слышала ни одного. Я находилась в передней комнате с Мартой, и она играла с серебряным колокольчиком своей матери. Звон заглушал все.

Старая женщина сидела в позе прислушивающегося человека, морща лицо, будто услышала выстрелы сейчас, с долгим опозданием. Я был уверен, что она лжет. Помимо красноречивого выражения лица, в ее рассказе имелось по меньшей мере одно противоречие. Я мысленно вернулся назад, пробегая по суете и сумбуру дня, пытаясь его определить, но безуспешно. Было сказано слишком много слов. Ощущение противоречия не покидало меня, – провал в известном, сквозь который угрожающе зияла темнота, словно море за дамбой.

Миссис Хатчинсон зашаркала ногами в тапочках, будто хотела убежать. – Вы хотите сказать, что я его застрелила?

– Ничего подобного. Но кое в чем вам придется сознаться. Вы что-то не договариваете?

– Не договариваю? С какой стати?

– Я задаюсь тем же вопросом. Возможно, вы защищаете друга или думаете, что защищаете.

– Мои друзья не попадают в подобные истории, – гневно сказала она.

– Кстати, о друзьях. Вы давно знакомы с д-ром Грантлендом?

– Достаточно давно. Это не означает, что мы – друзья. – Она поспешно поправилась: – Сиделка не станет мнить себя другом врача, конечно, если она знает свое место.

– Я понял так, что он устроил вам место у Холлманов.

– Он меня рекомендовал.

– И он подвез вас в город сегодня вскоре после убийства.

– Он сделал это не ради меня. Он сделал это ради нее.

– Я знаю. Не упоминал ли он про стрельбу?

– Кажется, да. Да, упомянул, сказал, что это было ужасно.

– Он не сказал, из какого оружия стреляли?

Перед тем, как ответить, она помолчала. Лицо ее побледнело и только. Она сидела совершенно неподвижно, обдумывая ответ и его возможный подтекст.

– Нет. С нами была Марта и все такое прочее. Про оружие он ничего не говорил.

– И все же это кажется странным. Грантленд видел револьвер. Он сам сказал, что узнал его, но не был в этом уверен. Ему должно было быть известно, что вы знакомы с револьвером.

– Я не эксперт по оружию.

– Только что вы прекрасно его описали. В действительности вы, наверное, знали его лучше, чем кто-либо. И Грантленд ни словом не обмолвился вам о нем, не задал ни единого вопроса? Или задал?

Возникла очередная пауза. – Нет. Он не сказал ни слова.

– Вы видели д-ра Грантленда сегодня днем или вечером?

– А если и видела? – ответила она вяло.

– Он приходил сюда?

– А если и приходил? Его приход не имел ко мне никакого отношения.

– А к кому имел? К Зинни?

Сидящая на диване рядом со мной Роуз Париш заерзала и толкнула меня коленом по ноге. Она осуждающе кашлянула. Это приободрило миссис Хатчинсон, что, вероятно, и предполагалось. Я буквально увидел, как ее сопротивление укрепилось. Она восседала в своем цветастом шелковом платье, словно монумент.

– Вы добиваетесь, чтобы я из-за своей болтовни лишилась места. Я слишком стара, чтобы искать другое. У меня слишком много имущества, чтобы добиваться пенсии, но не хватает денег на жизнь. – Выдержав паузу, она сказала: – Нет! Я обманываю себя. Как-нибудь прожила бы. За нынешнее место я держусь из-за Марты. Если бы не она, я давно бы покинула этот дом.

– Почему?

– Он невезучий, вот почему. Приносит беду всем, кто там живет. Да, я была бы счастлива увидеть, как он сгорит дотла, словно Содом. Наверное, из уст христианки звучит ужасно. Но чтобы все остались живы; смерти я им не желаю, ее было уже достаточно. Я просто хочу, чтобы дома не стало, а семья разбрелась по сторонам.

Я подумал, что угрожающее пожелание миссис Хатчинсон начинает сбываться.

– К чему вы клоните? – спросил я. – Я знаю, что доктор и Зинни Холлман проявляют друг к другу интерес. Вы этот факт пытаетесь скрыть? Или еще что-нибудь?

Она взвесила меня на весах своих глаз. – Кто вы вообще такой, мистер?

– Я – частный детектив.

– Это-то я знаю. На кого вы работаете? И против кого?

– Карл Холлман попросил меня помочь ему.

– Карл? Каким образом?

Я вкратце объяснил ей, каким образом.

– Сегодня вечером его видели по соседству. Вот почему мы с мисс Париш пришли к вам домой – предотвратить любую возможную неприятность.

– Вы считаете, он попытается сделать что-нибудь с ребенком?

– Мы предположили, что такое возможно, – сказала Роуз Париш. – Я не стала бы беспокоиться на этот счет. Наверное, мы немножко рехнулись. Честное слово, я не верю, чтобы Карл смог причинить кому-нибудь вред.

– А как же брат?

– Не верю я, что брата застрелил он. – Она обменялась со мной взглядом. – Ни я, ни он не верим.

– А я подумала, почитав газеты и все такое, что ему это припаяли крепко.

– Так почти всегда кажется, когда подозреваемого преследуют, – сказал я.

– Вы хотите сказать, что это неправда?

– Не обязательно правда.

– Это сделал другой?

Вопрос повис в воздухе. В глубине комнаты медленно, тихо стала открываться внутренняя дверь. В узкую щель проскользнула Марта. В голубых тапочках, похожая на эльфа, она добежала до середины комнаты и остановилась, разглядывая нас огромными глазами.

Миссис Хатчинсон сказала: – Возвращайся в кровать, шалунишка ты этакая.

– Не пойду. Я не хочу спать.

– Пойдем-пойдем, я подоткну тебе одеяло.

Старая женщина тяжело поднялась и попыталась ухватить девочку, которая выскальзывала из рук.

– Хочу, чтобы мамочка подоткнула одеяло. Хочу к мамочке.

Продолжая хныкать, Марта остановилась перед Роуз Париш. Лицо девочки излучало трогательную невинность, которая поднималась вверх, словно невидимая антенна, пока не достигла лица Роуз, встреченная такой же трогательной невинностью. Роуз раскрыла объятия. Марта прильнула к ней и забралась на колени.

– Ты мешаешь леди, – сказала миссис Хатчинсон.

– Она не мешает, правда, солнышко?

Ребенок затих у нее на груди. Минуту-другую мы сидели в тишине. В моем сознании или чуть глубже продолжала пульсировать мысль, пытающаяся собрать воедино клочки и кровавые обрывки прошедшего дня. Мои мысли напугали невинного ребенка, возможно, единственного, кто был абсолютно невинным. Несправедливой казалась оскомина на ее молочных зубах.