Текст книги "Обрекаю на смерть"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Глава 23

Повинуясь почти отеческому инстинкту, я решил сопровождать ее на расстоянии. Она доехала благополучно и оставила черный «бьюик» на обочине. Я припарковался сзади, и Милдред, увидев меня, остановилась на середине тротуара.

– Что вы здесь делаете?

– Провожаю Милли домой.

Ее ответ прозвучал недружелюбно. – Ну так я уже дома.

Старый дом выглядывал из ночи, словно могильный камень. Однако внутри, сквозь потрескавшиеся ставни, виднелись огни и раздавались прерывистые звуки сопрано. Я выбрался из машины и нагнал Милдред, шедшую по дорожке.

– Вы едва не попали под колеса.

– Разве? – Она обернулась, поднявшись по ступенькам на веранду. – Я не нуждаюсь в попечителе, благодарю. Мне хочется только, чтобы меня оставили одну.

– "Глубокие заросли дикого леса", – выводил в доме потерянный скрипучий голос, – «и песни, любимые с раннего детства».

– С матерью все в порядке, Милдред?

– Да, превосходно. Мама пьет весь день. – Она оглядела темную улицу и сказала изменившимся голосом: – Даже эти мерзкие людишки, которые живут на этой улице, смотрят на нас свысока. Я больше не в силах держаться как ни в чем не бывало. Мне бы заползти в нору и умереть – вот и все, что мне хочется.

– Вам нужно отдохнуть.

– Разве я могу отдохнуть? Когда на плечи свалились все эти беды? А потом еще это.

Тень Милдред в свете ближнего окна зигзагом лежала на ступенях. Она кивнула в сторону окна, за которым, закончив пение, ее мать выводила завершающие аккорды на расстроенном пианино.

– В любом случае, – сказала Милдред, – мне завтра утром выходить на работу. Не могу пропустить еще одну половину дня.

– У кого вы работаете – у Саймона Легри?

– Я имела в виду другое. М-р Хейнз очень добр. Просто, если я выбьюсь из ритма, то, боюсь, уже не смогу начать снова.

Она стала рыться в черной пластиковой сумке в поисках ключа. Дверная ручка повернулась раньше, чем Милдред успела за нее взяться. Над нашими головами зажегся верхний свет. Миссис Глей открыла дверь, встречая нас пьяной улыбкой.

– Пригласи своего друга в дом, дорогая. Я всегда так говорила и буду говорить впредь. Твоя мама всегда рада и горда развлекать твоих друзей.

Миссис Глей, казалось, не узнала меня; я был частью смутного прошлого, затуманенного возлияниями, которые начались с самого утра. И тем не менее, она мне обрадовалась.

– Пригласи своего друга в дом, Милдред. Я налью ему стаканчик. Молодым людям нравится, когда их обхаживают; этому тебе еще предстоит научиться. Ты потратила большую часть своей молодости на своего никчемного муженька...

– Не строй из себя дуру, – холодно произнесла Милдред.

– А я и не строю. Я говорю то, что чувствует мое женское сердце. Разве не так? – обратилась она ко мне. – Заходите, выпьете со мной, а?

– С радостью.

– И я буду рада побыть с вами.

Миссис Глей распростерла руки в приветствии и пошатнулась в мою сторону. Я подхватил ее под мышки. Она захихикала у меня на груди. С помощью Милдред я провел ее в гостиную. Из-за обилия складок на ее наряде, напоминавшем мне саван мертвеца, манипулировать ею было трудно.

Однако она сумела усесться на диван и произнести благовоспитанным тоном:

– Прошу прощения. У меня на секунду закружилась голова. Это, видите ли, от свежего ночного воздуха.

Словно пораженная невидимой и неслышной пулей, она мягко завалилась на бок. Через минуту она захрапела.

Милдред подняла ее ноги на диван, поправила огненно-рыжие волосы и подложила под голову подушку. Сняв с себя пальто, она укрыла ноги миссис Глей. Все это она проделала с нейтральной ловкостью, без нежности и без злобы, словно делала это много раз и собиралась делать много раз и впредь.

Таким же нейтральным тоном, словно разговаривала с младшей по возрасту, она сказала: – Бедная мама, пусть тебе приснятся сладкие сны. Или лучше ничего не приснится. Желаю тебе спать вообще без сновидений.

– Может, мне отнести ее наверх? – предложил я.

– Пусть спит здесь. Не в первый раз. Это бывает два-три раза в неделю. Мы привыкли.

Милдред села в ногах у матери и оглядела комнату, словно стараясь запомнить ее убогий вид. Она уставилась в пустой глаз телевизора. Пустой глаз, в свою очередь, уставился на нее. Она посмотрела на лицо спящей матери. Когда Милдред вновь заговорила, мне еще больше показалось, что она поменялась со своей матерью возрастом:

– Бедная моя рыжая. А знаете, у нее были натуральные рыжие волосы. Я даю ей деньги, чтобы она подкрашивала их в парикмахерской. Но она предпочитает красить сама, а на сэкономленные деньги покупает выпивку. Я не могу осуждать ее. Она устала. Четырнадцать лет она содержала пансион, а потом устала.

– Ваша мать – вдова?

– Не знаю. – Она подняла на меня глаза. – Не имеет особого значения. Отец ушел от нас, когда мне было семь лет. У него появился замечательный шанс купить ранчо в Неваде по очень дешевой цене. У отца всегда возникали замечательные шансы, но на этот раз дело обещало быть верным. Он договорился с мамой, что через три недели или месяц, когда все устроится, он приедет за нами. Но так и не приехал. Только один раз дал о себе знать – прислал подарок к моему дню рождения, золотую десятидолларовую монету из Рено. С монетой была записка, что мне не разрешается ее истратить. Я должна сохранить монету как знак отцовской любви. Я и не потратила. Потратила мама.

Если Милдред и испытывала возмущение, то ничем его не проявила. Некоторое время она просидела молча, не двигаясь. Затем дернула хрупким плечом, словно сбрасывая мертвую руку прошлого.

– Не понимаю, с чего это я заговорила об отце. Ну да ладно, все равно. – Она резко изменила тему. – Тот самый Рика из «Гостиницы Буэнависта», что он за человек?

– Развалина. Ничего не осталось, кроме голода. Долгие годы прожил на наркотиках. Как свидетель он не годится.

– Как свидетель?

– Он сказал, будто Карл признался ему, что не убивал Джерри.

Ее лицо покрылось легким румянцем, и глаза оживились. – Почему вы мне об этом не сказали?

– Как-то не довелось. Вы там на шоссе, похоже, устроили рандеву с грузовиком. – Румянец усилился, – Сознаюсь, вы вывели меня из себя. Не следовало обнимать меня.

– Я сделал это по-дружески.

– Знаю. Просто это мне кое-что напомнило. Мы говорили о тех людях из гостиницы.

– У меня создалось впечатление, что вы с ними не знакомы.

– Не знакома и не хочу знакомиться. – Она заколебалась. – А вы не находите, что вам следует сообщить в полицию о том, что сказал тот человек?

– Я должен подумать.

– Но вы ему поверили?

– С оговорками. Я никогда и не верил, что Карл застрелил брата. Но мое мнение основывается не на показаниях Рики. Он фантазер.

– На чем же тогда оно основывается? У меня возникает странное чувство, когда я вспоминаю о сегодняшних событиях на ранчо. В них есть нечто нереальное. Это каким-нибудь образом согласуется с тем, что заметили вы?

– Думаю, что да, хотя четко сформулировать не могу. Что именно вы имеете в виду?

– Если бы я знала точно, то мне было бы ясно, что там произошло. Но я не знаю, что произошло, пока еще нет. Кое-что из того, что я видела собственными глазами, показалось мне словно бы разыгранным специально для меня.

– Поступки вашего мужа, по-моему, лишены смысла, а также кое-какие поступки остальных. Включая шерифа.

– Это еще не значит, что Карл виновен.

– Вот именно. Шериф изо всех сил пытался доказать обратное, но не убедил меня. Вы знакомы с ситуацией, с теми, кто оказался вовлеченным. И если Джерри застрелил не Карл, то убийца – кто-то другой. У кого мог быть мотив для убийства?

– У Зинни, конечно. Только это невозможно. Женщины, подобные Зинни, не убивают людей.

– Иногда убивают. Если этим человеком является собственный муж. Любовь и деньги – сильное сочетание.

– Вам известно о ней и д-ре Грантленде? Хотя, конечно, известно. Зинни и не пытается скрывать их отношений.

– Как давно у них продолжается роман.

– Не долго, в этом я уверена. Что бы между ними ни было, началось все после того, как я съехала с ранчо. В городе до меня дошли слухи. Одна из моих лучших подруг работает секретаршей у юриста. Два или три месяца назад она сказала, что Зинни хочет развестись с Джерри. Но он не собирался давать ей развода. Пригрозил, что станет бороться за Марту, и Зинни, очевидно, оставила эту затею. Зинни никогда не согласится отдать Марту.

– Смерть Джерри не лишает ее Марты, – сказал я, – если только Зинни не осудят.

– Не намекаете ли вы на то, что Зинни застрелила Джерри? Не могу в это поверить.

Я тоже не мог. Но и в невиновность Зинни я не верил. Я вертел в голове это дело так и этак, пытаясь представить, как оно выглядит. Выглядело оно отвратительно.

– А где сейчас Зинни, знаете?

– Я не видела ее с того момента, как уехала с ранчо.

– А Марта где?

– Полагаю, она с миссис Хатчинсон. Она проводит большую часть своей жизни с миссис Хатчинсон. – Понизив голос, Милдред добавила: – Будь у меня дочь, я бы сама ее воспитывала. Только у меня нет.

Глаза ее заблестели от слез. Я впервые осознал, что означал для нее неудавшийся бесплодный брак.

В коридоре громко, словно будильник, зазвонил телефон. Милдред пошла взять трубку.

– Это Милдред Холлман. – Ее голос зазвучал пронзительно. – Нет! Я не хочу видеть вас. Вы не имеете права тревожить меня... Нет, конечно, не приходил. Мне не нужна ничья защита.

Я услышал звук брошенной трубки, но Милдред в гостиную не вернулась, а прошла в переднюю часть дома. Нашел я ее в комнате за прихожей, где она стояла в темноте у окна.

– Что-нибудь случилось?

Она не ответила. Я отыскал возле двери выключатель и зажег свет. В старой медной люстре замигала одинокая лампочка. Возле противоположной стены на меня глядело, усмехаясь желтыми клавишами, старое пианино. На его крышке стояла пустая бутылка из-под джина.

– Кто звонил – шериф Остервельт?

– Как вы догадались?

– По вашей реакции. Реакция на Остервельта.

– Ненавижу его, – сказала Милдред. – И ее тоже не выношу. С того момента, когда Карла поместили в больницу, она все больше и больше ведет себя так, словно он принадлежит ей.

– Я что-то не улавливаю. О ком идет речь?

– О женщине по имени Роуз Париш. Она работает в клинике. Она сейчас вместе с шерифом, и они оба хотят прийти сюда. Не хочу их видеть. Они людоеды.

– То есть?

– Люди, которые живут за счет чужих бед. Надеюсь, после моих слов они не заявятся. Я уже достаточно покусана.

– Насчет мисс Париш вы, думаю, ошибаетесь.

– Вы ее знаете?

– Я познакомился с ней сегодня утром в больнице. Мне показалось, что она с большим сочувствием относится к случаю вашего мужа.

– Тогда что она делает с шерифом Остервельтом?

– Вероятно, перевоспитывает его, насколько я знаю мисс Париш.

– Перевоспитание ему не помешает. Если он появится здесь, то я его не впущу.

– Боитесь его?

– Наверное. Хотя нет. Я слишком сильно ненавижу его, чтобы бояться. Он поступил со мной ужасно.

– Это в тот день, когда вы отвозили Карла в больницу?

Милдред кивнула. Бледная, с потускневшими глазами, она выглядела так, словно молодость ее вытекла из открытой раны того дня.

– Пожалуй, мне следует рассказать вам, что произошло на самом деле. Он попытался сделать меня своей... своей шлюхой. Попытался отвезти в «Гостиницу Буэнависта».

– В тот самый день?

– Да, когда мы возвращались из больницы. По пути он раза три или четыре останавливался и всякий раз возвращался в машину все более пьяным и несносным. Наконец я попросила его высадить меня на ближайшей автобусной остановке. К тому времени мы уже были в Буэна Виста, недалеко от дома, но я уже не могла терпеть его присутствия.

Однако, пришлось. Вместо того, чтобы подвезти меня к автобусной остановке, он поехал по шоссе к гостинице и остановился выше, на холме. Хозяйка гостиницы была его другом, как он сказал – чудесная женщина с очень широкими взглядами. Если я захочу остаться там у нее, то она предоставит мне личные апартаменты, и это не будет стоить мне ни цента. Я могла бы взять отпуск на неделю или на месяц – сколько мне нравится – и он бы навещал меня по вечерам и составлял мне компанию.

Он сказал, что уже давно подумывает об этом, с того времени, как умерла его жена, и даже раньше. Теперь, когда Карл не являлся препятствием, он и я могли бы наконец сойтись. Слышали бы вы только, как он старался быть романтичным. Великий ловелас. Припал ко мне своей лысой головой, потея и тяжело дыша и обдавая запахом алкоголя.

Во мне вспыхнул гнев, но я сдержался. – Он пытался применить силу?

– Он попытался поцеловать меня. Правда, увидев мое отношение, несколько образумился. Он не воспользовался своей силой, физической, если вы намекаете на это. Но он вел себя по отношению ко мне, как к... Словно женщина, у которой болен муж, легкая добыча для любого.

– А как насчет признания Карла, которое он якобы сделал? Шериф шантажировал вас, чтобы добиться своего?

– Да, только, пожалуйста, не предпринимайте ничего по этому поводу. Ситуация и так уже достаточно плохая.

– Для него может оказаться еще хуже. Злоупотребление служебным положением – палка о двух концах.

– Не надо так говорить. Карлу легче не будет.

Где-то заурчал невидимый глазу автомобиль. Вскоре на улице показались его фары.

– Выключите свет, – прошептала Милдред. – У меня такое предчувствие, что это они.

Я нажал на выключатель и подошел к Милдред, стоявшей у окна. Подъехал «Меркури Спешл» черного цвета, остановившись за моей машиной. Из задней двери вышли Остервельт и мисс Париш. Милдред опустила шторы и повернулась ко мне:

– Поговорите с ними? Я не хочу их видеть.

– Я понимаю, что вы не хотите встречаться с Остервельтом. Но с мисс Париш вам следовало бы поговорить. Она определенно на вашей стороне.

– Ладно, поговорю, если надо. Но сперва я должна переодеться.

На крыльце послышались шаги. Я пошел открывать дверь, а Милдред побежала вверх по лестнице.

Глава 24

Мисс Париш и шериф стояли с таким видом, будто они незнакомы друг с другом. Очевидно, повздорили. Она выглядела официально и весьма впечатляюще в простом синем пальто и шляпке. На лицо Остервельта падала тень его широкополой шляпы, но у меня создалось впечатление, что он похож на человека, смирившегося с мнением оппонента. Если между ними и состоялась дискуссия, то проиграл он.

– А вы что здесь делаете? – Говорил он вяло, будто старый актер, повторявший заученную роль.

– Зашел подержать миссис Холлман за руку. Здравствуйте, мисс Париш.

– Здравствуйте. – Ее улыбка была теплой. – Как миссис Холлман?

– Да, – сказал Остервельт. – Что с ней? По телефону она показалась немного расстроенной. Что-нибудь случилось?

– Миссис Холлман не желает вас видеть, если в этом нет необходимости.

– Черт, я ведь беспокоюсь только за ее личную безопасность. Он покосился в сторону мисс Париш и добавил обиженно-невинным тоном: – Что Милдред имеет против меня?

Я вышел на крыльцо, закрывая за собой дверь. – Вы уверены, что хотите услышать ответ?

Я не мог сдержать гнева в голосе. Остервельт рефлекторно положил руку на рукоятку револьвера.

– О Господи! – произнесла мисс Париш с деланным смешком. – У вас мало неприятностей, джентльмены?

– Я хочу знать, что он имеет в виду. Он целый день меня подкалывает. Я не обязан сносить издевательства от всякого «фараона», подглядывающего в замочные скважины. – В его голосе послышались чуть ли не жалобные нотки. – Во всяком случае, не в собственном округе.

– Как вам не стыдно, м-р Арчер. – Мисс Париш встала между нами, обратив ко мне спину и направив на шерифа все свое материнское обаяние. – Подождите меня в машине, шериф. Я поговорю с миссис Холлман, если она согласится. Очевидно, ее муж сюда не приходил. Ведь вы это и хотели узнать, не так ли?

– Да, но... – Он кинул на меня свирепый взгляд поверх ее плеча. – Мне не нравятся подобные шутки.

– Что и следовало ожидать. Поразмыслите-ка об этом на досуге.

Ситуация вновь накалилась. Мисс Париш охладила ее своими словами: – Я не слышала никакой шутки. Вы оба устали. Но не следует вести себя, как подросткам, ищущим повода для ссоры. – Она коснулась плеча Остервельта и задержала руку. – Подождите меня в машине, пожалуйста. Через несколько минут я вернусь.

Ласково, но твердо она развернула Остервельта и слегка подтолкнула его в сторону улицы. Он подчинился и ушел. Она посмотрела на меня веселым добрым взглядом.

– Как вам удалось его приручить?

– О, это моя маленькая тайна. В общем, возникло некое обстоятельство.

– Какое обстоятельство?

Она улыбнулась. – Считайте, что обстоятельство – это я. Доктор Брокли не смог приехать, у него важное совещание. Он послал меня. По моей просьбе.

– Чтобы проверить действия Остервельта?

– Официально я не имею никакого права на это. – С улицы донесся стук захлопнувшейся двери «Меркури». – Вы не находите, что лучше зайти в дом? Иначе он поймет, о ком идет разговор.

– Ну и пусть.

– Эх вы, мужчины. Иногда мне кажется, что весь мир – это больница для душевнобольных. И тогда все встает на свои места.

После изнурительного дня я не был склонен спорить.

Я открыл дверь, придерживая ее для гостьи. Мы оказались лицом к лицу в освещенном коридоре.

– Не ожидала встретить вас здесь.

– Так сложились обстоятельства.

– Я слышала, вы получили свою машину обратно.

– Да. – Но ее интересовала не машина. – Если вы хотите спросить меня кое о чем, но не договариваете, сразу отвечу, я работаю на вашего друга, Карла. Я не верю, что он убил брата или кого-нибудь еще.

– Правда? – Ее грудь под пальто поднялась. Мисс Париш расстегнулась, чтобы вздохнуть посвободнее. – Я только что пыталась доказать шерифу Остервельту то же самое.

– Ну и как, доказали?

– Боюсь, что нет. Обстоятельства складываются против Карла, ведь так? Хотя мне удалось-таки чуточку охладить старика.

– Каким образом?

– Это служебная тайна.

– Имеющая отношения к Карлу?

– Косвенное. Дело касается человека, который с ним бежал – Тома Рики. Пока все, больше я не могу ничего рассказывать, м-р Арчер.

– Позвольте высказать свои догадки. Если я окажусь прав, значит, это мне и без вас известно. Если ошибусь, то вреда не будет. Остервельт устроил так, что Рику в судебном порядке определили на принудительное лечение, в то время как по закону его следовало отправить за решетку.

Мисс Париш не стала возражать. Она вообще ничего не сказала.

Я пригласил ее зайти в комнату. Обежав ее глазами, мисс Париш остановила понимающий взгляд на пустой бутылке, стоявшей на крышке пианино. Рядом с бутылкой находилась семейная фотография в потускневшей серебряной рамке и сломанная розовая раковина.

Мисс Париш взяла бутылку, понюхала ее и со стуком поставила на место. Она с подозрением посмотрела на дверь. Ее целеустремленный профиль и похожая на мужскую шляпа придавали ей вид женщины-агента в шпионском фильме.

– Где маленькая жена? – прошептала она.

– Наверху, переодевается.

– Она пьет?

– Не притрагивается. Зато ее мать пьет за двоих.

Мисс Париш подалась вперед, разглядывая фотографию. Я заглянул через ее плечо. Под пальмой рядом с поразительно красивой женщиной стоял улыбающийся мужчина в нарукавниках и в широких подтяжках. Женщина держала на руках ребенка, одетого в длинное платье. Снимок по-любительски раскрасили вручную. Дерево было зеленым, коротко стриженые волосы женщины – рыжими, цветы на ее платье – красными. Все краски выцвели и поблекли.

– Это его теща?

– Наверное.

– Где она сейчас?

– В мире снов. Притомилась.

– Алкоголичка?

– Миссис Глей усердно над этим работает.

– А отец ребенка, что с ним?

– Он давно их бросил. Может, умер.

– Удивительно, – вполголоса произнесла мисс Париш. – А я считала, что Карл из весьма состоятельного, благопристойного рода.

– Из состоятельного, да. Но жена его – нет.

– Я так и поняла. – Мисс Париш оглядела похожую на морг комнату, в которой прошлое отказывалось жить или умереть. – Это помогает воссоздать картину.

– Какую картину? – Меня покоробил ее снисходительный тон.

– Мое понимание Карла и его проблем. Тип семьи, в которую входит нездоровый человек после брака, может иметь очень существенное значение. Человек, чувствующий себя социально ущербным, что свойственно больным людям, зачастую стремится понизить себя на общественной шкале, намеренно обрубая связи с тем кругом, к которому принадлежит.

– Не делайте скоропалительных выводов. Следует внимательно присмотреться к его собственной семье.

– Карл очень много рассказывал мне о ней. Видите ли, когда у человека случается нервное расстройство, в этом виноват не он один. Бывает, вся семья оказывается вовлеченной. И что самое страшное, – когда один из членов семьи заболевает, остальные, как правило, превращают его в козла отпущения. Они полагают, что смогут разрешить свои собственные проблемы, отвернувшись от больного – поместив его в надежное место и забыв напрочь.

– Скорее это относится к Холлманам, – сказал я, – чем к его жене. Думаю, ее матери хотелось бы, чтобы он исчез навсегда, но она не в счет.

– Я понимаю, что была несправедлива к его жене. Она производит впечатление порядочного маленького существа. Должна признать, она не отступилась от Карла в трудную минуту. Навещала каждую неделю, ни одного воскресенья не пропустила. Чего нельзя сказать о многих других женах. – Мисс Париш вскинула голову, словно услышала воспроизведение своих слов. Она медленно покраснела. – О Господи, послушать меня только. Так и норовлю идентифицировать себя с пациентами и обвинять во всем родственников. Это один из наихудших наших профессиональных недостатков.

Она села на прирояльный стул и достала сигарету, которую я зажег. В глубине ее глаз горели огоньки. Я чувствовал, как за профессиональным обликом мисс Париш пылали эмоции, словно замурованные атомные реакторы. Впрочем, они пылали не из-за меня.

Чтобы все же иметь хоть что-то, что пылало бы ради меня, я закурил сигарету. От щелчка зажигалки мисс Париш вздрогнула; она тоже нервничала. Она повернулась на стуле и посмотрела на меня снизу вверх. – Я знаю, что идентифицирую себя со своими пациентами. Особенно с Карлом. Ничего не могу с собой поделать.

– Неужели вас это не выматывает? Если бы меня пропускали через машину для выжимания белья всякий раз, когда один из моих клиентов... – Я утратил интерес к предложению и не закончил его. Я также, но по-другому отождествлял себя с беглецом.

– Я пекусь не о себе. – Мисс Париш беспощадно раздавила окурок и двинулась к двери. – Карл в серьезной опасности, не так ли?

– Могло бы быть и хуже.

– Может быть хуже, чем вы думаете. Я разговаривала с несколькими людьми из местных органов управления. Уже начали ворошить другие случаи со смертельным исходом, произошедшие в его семье. Видите ли, он много болтал, когда рассматривалось его дело. Совершенно неразумно. Мы-то знаем, что слова психически больного не нужно воспринимать всерьез. Но многие блюстители закона не понимают этого.

– Шериф говорил вам о том, что Карл сделал признание?

– Он постоянно на это намекал. Боюсь, он придает этому слишком большое значение. Разве это что-нибудь доказывает?

– Вы говорите так, будто все это раньше уже слышали.

– Конечно, слышала. Когда Карл поступил к нам шесть месяцев назад, он успел внушить себе, что является преступником века. Он обвинял себя в убийстве обоих родителей.

– И в убийстве матери тоже?

– Мне кажется, комплекс вины возник у него после ее самоубийства. Она утопилась несколько лет назад.

– Знаю. Но не понимаю, с какой стати он винит себя.

– Типичная реакция пациентов в состоянии депрессии – винить себя за все плохое, что происходит. Особенно за смерть людей, которых они любят. Карл горячо любил мать, она была для него авторитетом во всем. В то же время он пытался отвоевать независимость и жить самостоятельно. Должно быть, она покончила с собой по причинам, с Карлом не связанным. Но он расценил ее смерть как прямой результат своего предательства. Того, что он считал предательством. Ему показалось, будто его попытки перерезать пуповину убили ее. Отсюда один шаг до признания себя убийцей.

Теория, высказанная мисс Париш, была соблазнительна и основывалась на том, что комплекс вины Карла замешан лишь на словах и фантазиях, содержании детских кошмаров. С ее помощью разрешалось так много проблем, что я отнесся к ней недоверчиво.

– Будет ли подобная теория серьезным аргументом в суде?

– Это не теория, а факт. Примут ли ее как факт или нет – зависит от людей: от судьи, от присяжных, от свидетельств экспертов. Однако не вижу причин, чтобы она когда-либо прозвучала в суде. – Глаза ее глядели настороженно, готовые на меня рассердиться.

– И все же мне хотелось бы получить твердые доказательства того, что не он совершил эти преступления, а кто-то другой. Таким и только таким образом можно доказать, что он оговорил себя.

– Конечно, оговорил. Мы знаем, что его мать наложила на себя руки. Его отец умер естественной смертью или, возможно, в результате несчастного случая. А история, рассказанная Карлом – чистая фантазия, прямо из учебника по психиатрии.

– Учебника я не читал.

– Он заявил, что ворвался в ванную комнату, когда старик лежал в ванне, ударил его и, бесчувственного, держал под водой, пока тот не захлебнулся.

– Вы точно знаете, что все произошло иначе?

– Да, – сказала она, – знаю. У меня есть показания самого надежного свидетеля, который только может быть, – самого Карла. Теперь он знает, что не имел прямого отношения к смерти отца. Он сказал мне об этом несколько недель тому назад. Он научился прекрасно разбираться в сути своего комплекса вины и в причинах, по которым признался в том, чего не совершал. Теперь он знает, что хотел наказать себя за желание убить отца. Каждый мальчик испытывает эдипов комплекс, но он редко проявляется в такой бурной форме, разве что при психическом срыве.

С Карлом срыв произошел в то утро, когда они с братом обнаружили отца в ванне. Накануне вечером он серьезно повздорил с отцом. Карл был очень зол, убийственно зол. Когда отец на самом деле умер, он почувствовал себя убийцей. Из подсознания всплыла вина за смерть матери, усиливая новую вину. Его рассудок сочинил версию для обоснования этих ужасных ощущений вины и для того, чтобы хоть как-то справиться с ними.

– Вы говорите со слов Карла? – Услышанное было очень сложным и расплывчатым.

– Мы это отработали вместе с ним, – сказала она тихо и веско. – Я не собираюсь приписывать успех себе. Терапией руководил д-р Брокли. Просто получилось так, что Карл выговаривался мне.

Лицо ее снова потеплело и оживилось от гордости, которую женщина испытывает, когда ощущает себя женщиной. Оно излучало спокойную силу. Мне было трудно сохранять свой скептицизм, казавшийся оскорбительным для ее спокойной уверенности.

– Как вы определяете различие между истинными признаниями и фантазиями?

– Для этого требуется соответственное образование и опыт. Начинаешь распознавать вымысел. Отчасти это явствует из интонации, отчасти из содержания. Зачастую можно определить по размаху фантазии, по тому, с какой полнотой пациент ощущает степень своей вины и настаивает на ней. Вы не поверите, в каких только преступлениях мне ни признавались. Я разговаривала с Джеком Потрошителем, с человеком, утверждавшим, что застрелил Линкольна, с несколькими, распявшими самого Христа. Все эти люди чувствуют, что причинили зло – мы все в некоторой степени причиняем зло – и подсознательно хотят наказать себя по возможности за наиболее тяжкие преступления. Когда пациент начинает поправляться и в состоянии осознать собственные проблемы, тяга к наказанию и ощущение вины полностью исчезают. Карл пришел в норму именно этим путем.

– И вы никогда не ошибаетесь насчет этих фантазий?

– Этого я не говорю. Но с фантазиями Карла ошибки нет. Он их преодолел, и это само доказывает, что они были иллюзорными.

– Надеюсь, он их преодолел. Сегодня утром, когда я с ним разговаривал, он все еще был зациклен на смерти отца. В сущности, он хотел нанять меня, чтобы я доказал, что отца убил кто-то другой. Думаю, это уже сдвиг в лучшую сторону: он перестал считать себя убийцей.

Мисс Париш покачала головой. Она прошла мимо меня к окну и встала там, покусывая ноготь большого пальца. Ее тень на шторах напоминала укрупненную фигуру расстроенного ребенка. Кажется, я понял те страхи и сомнения, из-за которых она осталась одинокой и обратила свою любовь на больных.

– У него произошел регресс, – сказала она с горечью. – Ему не следовало уходить из больницы так рано. Он оказался не готовым к встрече с этими жуткими вещами.

Я положил ладонь на ее поникшее плечо:

– Пусть это вас не выбивает из колеи. Он рассчитывает, что ему помогут выкарабкаться люди, такие, как вы. – «Виновен он или не виновен», – промелькнули у меня в голове невысказанные слова.

Я выглянул наружу, отодвинув край шторы. «Меркури» стоял на том же месте. Сквозь стекло из машины доносились слабые звуки радио.

– Я на все готова ради Карла, – произнесла мисс Париш мне в ухо. – Полагаю, для вас это не секрет.

Я не ответил. Я не хотел вызывать ее на откровенность. Мисс Париш иногда держалась слишком интимно, иногда слишком официально. И Милдред как назло задерживалась.

Я подошел к пианино и стал наигрывать мелодию одним пальцем. Когда я услышал, что у меня получается «Сентиментальное путешествие», то прекратил игру. Взяв раковину, я приставил ее к уху. Звук напоминал не шум моря, а скорее тяжелое дыхание запыхавшегося бегуна. Никаких фантазий, я слышал то, что хотел услышать.