Текст книги "Нужно, чтоб чувствовала…"

Автор книги: Ромэн Яров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Смотри-ка, весна кончается. – Тузовский потянулся так, что затрещала спинка стула.

– А ты и не заметил, – отозвался Куров из своего угла.

– Слушай, я почти установил, что запах – это электромагнитные волны. Теория, а…

– Мы теориями не занимаемся, – сказал скромно Куров, – но кое-чего тоже добились. Сейчас должен прийти мастер – я ему заказ хочу дать… эскизики набросал.

Мастер пришел, взглянул на эскизики и долго чесал затылок, а Куров, похлопывая его по плечу, успокаивал:

– Сделаете. Это ведь не массовое производство. Можно и вручную довести. Шкуркой. Я сам приду, за тиски встану…

Через несколько дней детали были готовы. Кривые необыкновенно сложных форм изумляли тех, кто брал детали в руки. Доводить их до нужной точности и чистоты было мучением, но еще мучительней казалось поручить это кому-нибудь. Да и не брался никто. Несколько дней Куров простоял в мастерской за тисками.

Прибор начал приобретать очертания. Он состоял не только из анализатора запахов, но имел некоторое подобие нервной системы, наделенной способностью находить решения в затруднительных случаях.

– Если он и не умнее муравья, то, во всяком случае, не глупее, – говорил Куров, похлопывая по железному футляру. – Для прибора этого вполне достаточно.

Но прибор был лишь средством. Его требовалось поставить на шасси с собственным двигателем и связать с ним кинематически механизм управления. Шасси Тузовский и Куров нашли очень быстро. Это был старый электрокар небольших размеров с аккумуляторами под платформой. Он стоял в одном из сараев, которые окружали основное здание. Туда специально с разных предприятий привозили списанное оборудование. Но электрокар был совсем как новый.

– Морально устарел, – высказал предположение Тузовский.

Электрокар оказался как нельзя кстати: перцептрон – прибор, моделирующий орган обоняния муравья, и блок, в который была заложена память о некоторых препятствиях и о том, как их преодолевать, заняли половину платформы. Другую половину должны были занять усилитель и исполнительное устройство, связанное кинематические механизмом поворота, заднего хода и торможения. Еще несколько недель ушло на то, чтобы продумать, вычертить, изготовить в мастерский, присоединить детали узла кинематической связи. Этим занимался Куров, а Тузовский совершенствовал блок памяти. Он заставлял муравьев преодолевать самые разнообразные препятствия, по тысяче раз влезать на одну и ту же дощечку, чтобы в конце пути быть сброшенными; пролезать под соломинками, бегать вдоль заборчиков, ища выход. Все это муравьи проделывали с микроэлектродами в голове.

Блок памяти увеличивался, обогащаясь запоминанием новых ситуаций. Платформа оказалась мала. Конечно, можно было бы заказать специальную машину, но друзьям не терпелось. Пришел сварщик и подварил сбоку лист, укрепив его снизу кронштейнами. Еще несколько недель ушло на монтаж схемы, на сборку всех механизмов. Напоследок Куров выкрасил бока платформы желтой краской.

– Не терплю серости, – заявил он.

Директор заходил к ним чуть ли не каждый день, просиживал подолгу, давал советы. Заходили и из других лабораторий – ученые, специалисты, некоторые с громким именем.

Радостно было Тузовскому и Курову, что они многого добились, что первый этап работ подходит к концу, что уложились в срок. На парфюмерной фабрике, по специальному заказу, сделали литр жидкости с неощутимым для человека запахом. На волну запаха настроили прибор. Надо было еще придумать механизм разбрызгивания, но решили обойтись пока.

– Космонавты смогут помещать разбрызгиватель хоть в башмаки, – сказал Куров, – это придумать не хитро. А пока главное – принцип утвердить.

Институт был огражден узорчатым литым забором. От ворот шел спуск к шоссе, а за шоссе начинался пустырь. После того как там однажды испытали механизм, имитирующий локаторы летучей мыши, его стали называть полигоном. Там и предполагалось испытать через несколько дней новую машину. Тузовский должен был идти в ботинках, обрызганных специальной жидкостью, а за ним – метрах в пяти – двигаться тележка. Вплотную к нему подъехать она не могла – в метре примерно расстояния концентрация запаха по расчету должна была стать слишком сильной, превышающей допустимую. В этом случае механизму блокировки полагалось остановить тележку. Так было сделано для того, чтобы будущая машина – вероятно, громадных размеров – не могла наехать на человека. Курову следовало идти рядом, не принимая участия в управлении, чтобы остановить машину при каких-нибудь непредвиденных обстоятельствах.

Для испытаний составили комиссию: директор, представитель заказчика, несколько докторов наук. Но, прежде чем встать со своей тележкой перед десятком строгих глаз, друзья решили испытать ее сами на несколько дней раньше. Чтобы не краснеть потом.

Еще раз они проверили всё, начав ранним утром и кончив поздно вечером – благо дни были длинные. Проверка утомила их. Они посидели в сарайчике, где стояла тележка, почти не разговаривая. О начале испытаний было уже договорено: рано-рано утром, едва только солнце встанет, чтоб никто не приставал с расспросами, не вмешивался и вообще не видел.

Надо было остаться на ночь. Разрешение работать по ночам у них было; они показали его дежурному вахтеру и легли в вестибюле на диванчике.

– Денег, что ли, не хватило диван-кровать купить? – бормотал Куров, ворочаясь.

К пяти часам утра косые лучи солнца осветили спящих. Куров сел, потянулся, закурил – и тут же, будто от чирканья спички, открыл глаза Тузовский. Они вышли во двор и постояли немного на крыльце. Роса блестела в траве, пели птицы, цветы на клумбе были необыкновенно ярки. Странное чувство овладело ими – умиротворения и тревоги сразу. Раздавались гудки – неподалеку проходила железнодорожная ветка.

– Готов? – спросил Куров.

– Всегда готов, – отозвался Тузовский.

Они вытащили тележку из сарая и помыли ее. Желтые бока, казалось, отражают солнце. Тузовский отошел на несколько шагов к воротам и, нагнувшись, сдавил грушу пульверизатора, обрызгивая ботинки. Куров встал рядом с тележкой, нажал кнопку. Тележка тихо двинулась. Тузовский дошел до шоссе, но вместо того чтобы пересечь его и двинуться по полю, свернул направо.

– Стой! – крикнул Куров. – Куда ты?

– Здесь кювет, – отозвался Тузовский, – крутой спуск и подъем. Боюсь, приборы повалятся. Там дальше я знаю удобное место, где можно спуститься. Это за железнодорожным переездом.

Ни одной машины не было – ни встречной, ни обгоняемой; пустынное гладкое шоссе лежало перед ними. Тузовский вел себя как мальчик – он то шел медленно, то припускался рысью, выписывая кренделя и восьмерки. Тележка послушно повторяла его движения, а Куров хохотал. Потом Тузовский нашел доску, положил поперек дороги. Тележка аккуратно ее объехала. Тузовский вернулся, чтобы убрать доску, – тележка повернулась тоже. Еще немного они прошли – и впереди уже показался темный дощатый настил с двумя узкими, блестящими полосами посредине – рельсами. А за ними – по левую сторону шоссе – некрутой спуск вел прямо на пустынное поле. Они были уже совсем недалеко от переезда – Тузовский впереди, тележка с Куровым на пять метров сзади, – как вдруг зазвенел звонок, и шлагбаум медленно опустился. Тузовский положил локти на полосатое бревно, стал ждать поезда. Но пока даже громыхания не было слышно. Куров тоже подошел к шлагбауму. Тележка подъехала ближе и спокойно встала сзади. Автомобили не показывались: можно было ничего не опасаться.

– Наверное, пора уж повернуть. – Куров оперся о шлагбаум. – Работает, как часы. А то скоро народ начнет собираться. Пойдут расспросы, как да почему; советы один другого умнее, поздравления. Не люблю, когда заранее поздравляют. Вот выйдет сборник трудов, потом какой-нибудь сто тридцать пятый том ученых записок, тогда пожалуйста. Давай повернем. Трудная работа – идти рядом, устаешь следить. Вот не думал никогда.

– Рано еще поздравлять-то, – сказал Тузовский. – Все-таки на поле надо съехать. Неровности, ямы. Рельсы снова пересечем – и уже не по доскам. Препятствия… Как она их умеет преодолевать? Жаль, светофоров нет или встречной машины.

– На Марсе светофоров не будет…

Поезда еще не было, но уже дрожали тихонько рельсы и все вокруг наполнилось гулом. Наконец он показался, гудящий локомотив, а за ним вагоны, вагоны, вагоны – громадная дуга, очерченная вагонами. Еще миг – и весь мир превратится в бешено вертящиеся, грохочущие, солнцеподобные колеса. И в этот момент на рельсах появилась старуха. Какая-то сумка была за ее плечами – быть может, с картошкой, а может быть, с бидоном молока. Старушечьи дела – простые и необыкновенно важные – гнали ее в ранний час. Она нырнула из-под шлагбаума с той стороны, перешагнула рельс и засеменила к другому, но как раз на полпути повернула голову влево. И испугалась. Если б она шла, не взглянув в сторону, она бы успела. Но вид приближающегося поезда как бы парализовал ее; она застыла, не зная, на что решиться: повернуться ли и бежать назад или попытаться проскочить. Тепловоз гудел, надвигаясь. Рельсы дрожали. Куров и Тузовский одновременно нырнули под шлагбаум, с обеих сторон подхватили старуху, вытолкнули ее за рельсы и сами выпрыгнули из межрельсового пространства. И сразу сзади них загрохотал поезд.

– Сынки, сынки! – вопила бабка.

Но им было не до нее. Побледнев, оба бросились на землю. Колеса то открывали им просвет, то закрывали, но они ясно видели, что происходит. Тележка должна была сократить дистанцию между Тузовским и собой – и она медленно тронулась с места и покатила. Она спокойненько проехала под шлагбаумом, едва не наткнулась на колеса, повернула, чтобы миновать их – она умела преодолевать препятствия. Колеса тем временем ушли, тележка снова повернула и въехала в подвагонное пространство движущегося поезда. Друзья ахнули. Они думали, что тележка может поехать вдоль всего поезда – и это было бы не страшно, – но такого они не ожидали. Тузовский отскочил на метр – чтобы тележка не остановилась на рельсах, – а Куров, пригнувшись, рванулся вперед, схватил тележку за ось и выдернул ее из-под вагона. Двигаясь медленно, она, конечно, не успела бы выехать сама. Анализатор запахов и усилитель упали. Но опасность им не угрожала – они очутились между рельсов.

– Снова паять придется, – сказал тихо Куров. Тузовский подошел, встал рядом. Теперь уже не приходилось бояться, что тележка откатится.

Поезд прошел. Куров подобрал два упавших прибора, оглядел их. Как будто бы ничего не повредилось. Он поставил их на платформу совсем по-другому, чем они стояли, кое-как, лишь бы довезти обратно.

– Сынки, сынки… – бормотала старуха. Она все еще была здесь. – Да как же благодарить-то вас!

– Веревка есть? – спросил Куров.

Порывшись в мешке, старуха достала веревку. Куров привязал ее к тележке. Вдвоем они взялись за веревку и поехали обратно в институт. Старуха еще немного попричитала и исчезла.

Теперь на шоссе уже появились машины, шли пешеходы, но никто не обращал на них внимания. Идут ребята, везут тележку с приборами – что здесь особенного. Наверное, за оградой – институт. Тележка, правда, какая-то желтая, странная – но, может, у них инструкция такая.

Молча дошли они до института, молча завели тележку в сарай. Можно было бы срочно припаять порванные контакты, закрасить царапины и хоть завтра все испытывать вновь. Но что-то изменилось в их оценке своего успеха – с того самого момента, когда они увидели, как медленно и неотвратимо тележка катится под колеса.

Они прошли к тому самому месту, где сидели когда-то, ища идею, и снова расположились, как тогда: Куров на траве, лицом вверх; Тузовский – между корнями деревьев.

– Радость и печаль ходят рядом, – сказал Тузовский. – Какой-то жизненный механизм сработал четко – и триумф обернулся поражением. Чего-то мы недодумали, недоглядели.

– И откуда эта старуха выскочила?.. – Куров перевернулся на живот, положил подбородок на скрещенные руки.

– Хорошо, что выскочила. Тут произошла как бы двойная проверка: человека – на приспособленность к машине, и машины – на приспособленность к человеку.

– Ну?

– И оба не выдержали. – Тузовский замолчал.

Уже показались первые люди – те, кому по долгу службы надлежит приходить раньше других. Дворник скашивал метлой пыль с асфальта, уборщица обрушивала водопады с крыльца. Мир растормаживался, набирая потихоньку разгон на весь день.

– Люди-то здесь при чем? – спросил Куров.

– Ну как же. Мы снабдили свою машину слишком большой свободой поведения. А это значит, что она никогда не должна попадать в такие положения, которые могут привести ее к гибели. Это возможно в раз навсегда заданной обстановке. Но мы-то ничего подобного гарантировать не в состоянии. Человек – существо эмоциональное, способное на самые неожиданные поступки. Потому мы и бросились спасать старуху. А машина-то такое благородство оценить не может. У нее интеллект муравья. Следуй за мной – вот и все голоса внешнего мира, которые до нее доходят. Ну, еще память о некоторых ситуациях, которая только вредна. Потому она и бросилась под колеса. Нет, мы явно не подходим для таких машин. Нам пока годится только грузовик, полностью зависящий от нашей воли. Но он нас не устраивает, он слишком «глуп». Или…

– Или?

– Или машина с начатками эмоций. Чтобы она хоть боялась лезть туда, куда лезть не нужно.

– Ясно, – сказал Куров. – Машина с психикой. Никуда от нее не денешься. Не знаешь, у нас нет еще такой лаборатории?

– Какой?

– Которая бы разрабатывала проблему души для машин.

– По-моему, нет.

– Надо будет поставить вопрос… Но, – Куров поднялся и хлопнул Тузовского по плечу, – не огорчайся. Мы же с тобой сумели сделать анализатор запаха – впервые, ты понимаешь, впервые…

– А машину создать не смогли, – сказал Тузовский.