Текст книги "Господь"

Автор книги: Романо Гуардини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

10. Судьба и решение

Мы уже не раз касались посланничества Иисуса, ибо только оно позволяет понять Его поведение и Его судьбу. Снова мы задаем вопрос: к кому обращено благовестие Иисуса? Кому Он несет то, что вложил Ему в руки Отец? Ответ может быть только один: всем людям. Человечеству в целом, а в нем – каждому отдельному человеку. Таков и Его последний завет: «Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам» (Мф 28.19-20). Однако это не значит – как подсказывает мироощущение нового времени – что Он обращается к совокупности всех людей и, с другой стороны, к любому человеку, способному воспринять сказанное. Нет, установка Иисуса определена историческими рамками. Он занимает Свое место в той великой исторической связи, которая берет начало от Авраама; и хоть по смыслу – как явствует уже из первого обетования в Быт 12.1-3 и подтверждается затем неоднократно – она относится к человечеству в целом, но проходит через историю одного определенного народа. Иисус и призывает прежде всего именно этот народ, ведомый власть имущими. К нему, основанному через Авраама, с которым Бог заключил союз и которому Он дал обетование, обращается Тот, в Ком грядет исполнение всего. Если народ узнает Его, примет Его благовестие и пойдет указанным Им путем, то исполнится данное Аврааму обетование. Предсказанное пророками осуществится. Царство Божие наступит открыто, во всей своей полноте, человеческое бытие вступит в новое состояние, и пламя преображения, возгоревшись в одном месте, охватит весь мир. Если же этот народ замкнется и отвергнет Благую весть, то это решение будет действительно не только для него, но и для всех людей.

Я уже говорил раньше, что эта мысль не претендует на безусловную правильность. Это – попытка глубже проникнуть в суть священного. Но даже если отвлечься от этого момента, допустить нечто подобное нелегко. Можно ли судьбы человечества ставить в зависимость от пути одного единственного народа, особенно если принять в расчет все случайности и человеческие немощи? Но такой ход мыслей был бы типичным для нового времени, – больше того, это ход мыслей, порожденный греховностью. На самом деле история спасения построена действительно так... Первое решение принял Адам. Мы и здесь могли бы спросить: почему все упирается в Адама? Ответ гласил бы: все дело в нем! Вся людская совокупность сводится к первому человеку, к истоку. В его решении участвовали все, и ты тоже. А если потом чувство возмущается и отклоняет ответственность за содеянное, если появляется скепсис и такие мысли кажутся плодом фантазии, то Откровение отвечает: как раз в этом и проявляется греховность, которая есть в тебе. Если бы ты утвердился в истине, то знал бы , что претензии человека на «отдельность» уже представляют кощунство. Человек включен в определенную связь. Уже и в ходе истории отдельный человек то и дело становится началом или поворотным пунктом событий, имеющих значение для всех. То, что он делает, в каком-то смысле делают в нем все. Тем более это так, когда речь идет о прародителе и основателе рода человеческого. Если бы Адам выдержал испытание, то основа существования была бы для всех людей иной. Конечно, каждому приходилось бы снова проходить испытание, но это происходило бы при совсем иных предпосылках... Если бы Авраам оказался несостоятельным, то обетования, которые были обусловлены его верой, отпали бы, и последствия этого, сказались бы на всех людях. Конечно, это не означает, что возможность спасения была бы утрачена, но предопределение несло бы на себе до самой сокровенной глубины печать этого решения. Ведь спасение совершается не в плоскости природы, как и не в плоскости идеального или в отдельной выдающейся личности, но в плоскости, движимой решениями, которые всегда заложены в действиях отдельных людей. В том и состоит история, что действия отдельного человека в данную минуту становятся определяющими для всей совокупности людей и на все последующие времена... Так и ответ на призыв Мессии зависел от определенных людей – сановников и властителей того краткого периода, того поколения народа, которое жило в то время, и входивших в него отдельных людей, способных принимать решения. Это не значит, что они были лучше других, или благочестивее, или как таковые важнее для Бога; не значит также, что от них зависело спасение людей вообще, – но лишь то, что угодное Богу осуществление мирового спасения было включено в эту историческую связь. Если наше чувство противится этому, утверждая, что этого нельзя понять, то ответ, по всей вероятности, может быть только один: так гласит Откровение, и если чувство станет учиться у него, то оно начнет угадывать истину, в нем заключенную.

Иисус встал на это предуказанное Ему историческое место. Однажды мы уже говорили о том, с какой силой Он ощущал лежавший вокруг Палестины простор человеческого мира, как живо чувствовал сердца, ожидавшие там, в этом внешнем мире. Тем не менее Он знал, что решение должно быть принято в пределах Палестины, среди этого народа, ожесточенного нуждой и гнетом, борьбой и долгим ожиданием, народа, сознание которого искажено реализмом с одной стороны и избытком фантазии – с другой. То, что Он вошел в эту данность, явилось послушанием Сына Человеческого, Который был и Сыном Божиим, и Логосом мира.

Мы видели, как принималось решение: сначала в Иерусалиме, где иерархи, книжники, хранители предания отвергают Его, объявляют лжеучителем и кощунствующим. Затем Иисус возвращается в Галилею, но и там положение уже изменилось. Ожидание Мессии достигает апогея. От Него требуют исполнения их желаний. Он противопоставляет этому истину, – но ее не принимают. После того, как сильные мира сего отвернулись, народ должен был оттеснить их в сторону и выступить вперед сам, и это был бы воистину час народного суда, революции, исходящей от Бога! Но народ оказывается несостоятельным. Он поддается разочарованию, дает ввести себя в заблуждение и откалывается от Него. Трещина проникает все глубже, вплоть до самых близких к Иисусу людей. Даже в кругу Двенадцати один становится предателем... Иисус не отказывается от борьбы. Он держится до последнего мгновения. Даже в Иерусалиме, в последние дни, бой продолжается. Но в сущности ответ уже дан. Искупление теперь должно произойти по-другому: уже не встречей благовестия и веры, бесконечного Божиего дара и чистого человеческого приятия, уже не открытым пришествием Царства и обновлением истории – вместо этого воля Отца требует теперь от Иисуса беспредельной жертвы. Указание на это дается уже возвещением Евхаристии (Ин 6.51 слл.)... В словах «есть плоть» и «пить кровь» содержатся образы из обрядов жертвоприношений; ведь та форма, которую таинство общения со Христом получает на Тайной Вечере, целиком основывается на жертвенной смерти Господа. Поэтому возникает вопрос, появилась ли бы вообще Евхаристия на пути открытого мессианского исполнения, т.е. без смерти Христа, какую форму она тогда приняла бы? Но кто может что-либо сказать об этом? Теперь она во всяком случае становится трапезой Нового Завета – в память о Его отданном в жертву теле и пролитой крови.

Очень трудно говорить о возможности, которая не осуществилась, – тем труднее, что уже и в пророчестве содержится возможность неисполнения. Ибо Исаия говорит не только о мессианском состоянии мира с его бесконечной полнотой, но и о рабе Божием, Его поношении и Его искупительной гибели – так же, как и пророческий прообраз Евхаристии, пасхальная трапеза представляет собой трапезу жертвенную. Таким образом все восходит к тайне Божиего предвидения и преду становления. Как, собственно, все должно было произойти, что могло бы быть, но не состоялось, что возникло от того, что случилось все это, переплетаясь между собой, скрыто в непостижимости. Наши мысли здесь представляют собой всего лишь попытку проникнуть с края немного глубже в тот непостижимый факт, что наше спасение коренится в истории.

Первая бесконечная возможность упущена. Искупление обращается на путь жертвы. Поэтому и Царство Божие приходит не так, как могло бы прийти, – не как открытое исполнение, преобразующее историю; оно остается отныне как бы витающим над нею. Оно остается «грядущим» – до конца мира. Отныне каждому отдельному человеку, каждой маленькой общине и каждой эпохе предоставляется решать, может ли оно подойти ближе и как далеко ему разрешается проникнуть в нас.

Но, действительно, не мог ли Бог повернуть все это по-другому? Разве Бог, в самом деле, не был в состоянии тронуть сердца касты священников, политиков и богословов и дать им ясно понять, в чем дело? Разве Ему не хватило бы сил, чтобы взять народ в руки, преисполнить его любовью к Своему Посланцу и укрепить этот нетвердый духом народ? Ведь Бог есть истина! Он есть свет! Он есть Дух! Святой Дух пришел после смерти Иисуса – не мог ли Он прийти на год раньше?

Это, конечно, нелепые вопросы. Тем не менее их надо ставить и искать на них ответа. Без сомнения, все это было бы по силам Богу. Он мог бы ворваться в сердца и затопить их морем любви; Он мог бы победоносно воссиять в душах людей, чтобы им стало совершенно ясно, что Его Сын и Вестник стоит среди них, – но именно этого Он и не пожелал. В Послании к Филиппийцам есть место, позволяющее отдаленно представить себе, почему: «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп 2.6-8). Бог – Владыка мира и людей. Но не как Владыка вступает Он в мир. Приближаясь к людям, Он становится таинственно слабым, – точно слагает с Себя Свое всемогущество у ворот земного существования. Об этом мы уже говорили в другой связи. Пока Он находится в мире, все происходит так, как если бы мирские силы были сильнее Его и как если бы в сопротивлении Ему мир был прав.

Но ведь именно так дело и обстоит. Иначе как же понять, что Бог жив, что мир пронизан Его могуществом и каждая вещь существует через Него, что каждая наша мысль, каждое наше сердечное движение имеют смысл и силу только от Него, – а мы не потрясаемся реальностью Его, не воспламеняемся Его святой славой, нас не увлекает Его любовь, и мы можем жить так, как если бы Его не было? Как возможен воистину адский обман – жить по-человечески, не обращая внимания на Бога? В эту общую тайну входит та особая тайна, о которой мы говорим. Она – ее вершина, ее последняя страшная ступень. С нее Иоанн начинает свое Евангелие: «Все чрез Него» – вечное слово – «начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его... Был свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли» (Ин 1.2-5, 9-11). Почему же? Почему это так? Потому, что существование человека должно основываться не только на Божием творчестве и Его вездесущей одаривающей деятельности, но и на принятом решении. Ибо вездесущая творческая деятельность Бога достигает своей высшей вершины именно в принимающей решение твари. Решение же может принять только тот, кто свободен, – поэтому Бог дает простор свободе тем, что Он – по всей видимости – ограничивает Себя Самого.

Существуют два вида свободы. Одна заключается в том, что я свободен в истине, в добре. Что есть Бог, я познаю тогда так ясно, с такой силой, что могу только отдаться Ему. Здесь свобода означает полную невозможность поступать иначе, проистекающую из всемогущества, из ставшего явным божественного смысла. Это – свобода в собственном смысле слова, но возникнуть она может только, если ей предшествует другая. А та заключается в том, что я могу сказать Богу «да», но могу сказать и «нет». Это – страшная возможность, на которой, однако, основывается весь трагизм человеческого существования. Бог не мог избавить от нее человека. Но чтобы она могла осуществиться, Он должен был стать «слабым» в мире, – ибо если бы Он властвовал в силе, то не было бы места для возможности сказать Ему «нет» (2 Кор 8.9; Фл 2. 7). Эта свобода не естественна, если человек видит в ней нечто иное, чем только исходную точку своего пути к другой; иное, чем возможность, которую он все время претворяет в святую необходимость все предавать Богу; иное, чем венец, который он слагает перед единым истинным Царем, чтобы заново принять его преображенным. Насколько она неестественна, явствует из цены, которую за нее платит Бог, – но все же она должна быть.

Из этой свободы выносится решение против Иисуса – второе грехопадение. Ответом «да» грех Адама был бы снят; «нет» делает это невозможным.

Нельзя себе представить, что это означало для Иисуса. В Евангелии есть место, в котором прорываются бесконечная боль и бесконечный гнев: «Тогда начал Он укорять города, в которых наиболее явлено было сил Его, за то, что они не покаялись: горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо, если бы в Тире и Сидоне (в городах языческих!) явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо, если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе» (Мф 11.20-24). Как заявляет здесь о себе сознание того, что было возможно! Того небывалого, что должно было произойти и что теперь утрачено.

Быть может, сюда же относятся, скажем, и такие притчи: «Один человек сделал большой ужин, и звал многих. И когда наступило время ужина, послал раба своего сказать званым: „идите, ибо уже все готово“. И начали все, как-бы сговорившись, извиняться. Первый сказал ему: „я купил землю, и мне нужно пойти посмотреть ее; прошу тебя, извини меня“. Другой сказал: „я купил пять пар волов и иду испытать их; прошу тебя, извини меня“. Третий сказал: „я женился и потому не могу прийти“. И, возвратившись, раб тот донес о сем господину своему. Тогда, разгневавшись, хозяин дома сказал рабу своему: „пойди скорее по улицам и переулкам города, и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых“. И сказал раб: „господин! исполнено, как приказал ты, и еще есть место“. Господин сказал рабу: „пойди по дорогам и изгородям, и убеди прийти, чтобы наполнился дом мой. Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина“ (Лк 14.16-24).

Ужин – это символ одаривающего Божиего великодушия, всеобъемлющего общения и благодати. Что же это за ужин, который имеется здесь в виду? Тот, первое приглашение к которому было возвещено через Моисея. Народ принял его, подтвердив Союз-Завет. Теперь возвещается второе приглашение, которое гласит: все готово! Но его Вестником пренебрегают, ибо приглашенным все кажется важнее божественной трапезы: и поле, и волы, и жена, и имущество, и наслаждение, и власть. Тогда возгорается гнев Хозяина, и Он призывает на Свой праздник тех, кого приглашенные первоначально считают достойными презрения: нищих с городских улиц, бродяг подзабор-ных – мытарей и грешников, чужеземцев и язычников.

И еще: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит. Тогда говорит: „Возвращусь в дом мой, откуда я вышел“. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным. Тогда идет и берет с собой семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого. Так будет и с этим злым родом» (Мф 12.43-45). Очищение «дома» состоялось, когда они шли к Иисусу и слушали Его, получая исцеление для своих больных и хлеб для утоления своего голода. Но потом враг собирает все свои силы, они второй раз поддаются ему, и теперь, когда упущена великая возможность, все становится еще ужаснее, чем прежде.

Как могло воспитание, проводившееся Богом в течение двух тысячелетий, принести такие плоды? Мысль теряется здесь и не находит ответа. Один из апостолов, Павел, прочувствовал этот вопрос до самой глубины. Иоанн в таком порыве бросился к Иисусу, что в его сознание этот вопрос проник только от Бога, а не со стороны людей, не со стороны этого народа. Павел же, напротив, именно почувствовал, пережил его с несказанной болью. И не случайно он ставит его именно в том Послании, которое обращено к христианской общине в центре языческого мира, к Римлянам. Упомянув в нем сначала о благодати, об отвержении и избранничестве и о смысле закона, он говорит об обетовании в Аврааме и об отпадении от Мессии. А за этим следует исполненная таинственности одиннадцатая глава: «Итак, спрашиваю: неужели Бог отверг народ Свой? Никак. Ибо и я Израильтянин, от семени Авраамова, из колена Вениаминова. Не отверг Бог народа Своего, который Он наперед знал. Или не знаете, что говорит Писание в повествовании об Илии? как он жалуется Богу на Израиля, говоря: „Господи! пророков Твоих убили, жертвенники Твои разрушили; остался я один, и моей души ищут“. Что же говорит ему Божеский ответ? „Я соблюл Себе семь тысяч человек, которые не преклонили колени пред Ваалом“. Так и в нынешнее время, по избранию благодати, сохранился остаток. Но если по благодати, то не по делам; иначе благодать не была бы уже благодатью... Итак, спрашиваю: неужели они преткнулись, чтобы совсем пасть? Никак. Но от их падения, спасение язычникам, чтобы возбудить в них ревность. Если же (уже) падение их – богатство миру, и оскудение их – богатство язычникам, то тем более (будет некогда) полнота их... Ибо не хочу оставить вас, братия, в неведении о тайне сей, чтобы вы не мечтали о себе, – что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет (в веру) полное число язычников; и так весь Израиль спасется, как написано: „приидет от Сиона Избавитель, и отвратит нечестие от Иакова...“ В отношении к благовестию, они враги ради вас; а в отношении к избранию, возлюбленные Божий ради отцов. Ибо дары и призвание Божие непреложны. Как и вы некогда были непослушны Богу, а ныне помилованы, по непослушанию их, так и они теперь непослушны для помилования вас, чтобы и сами они были помилованы» (Рим 11.1-6, 11-12, 25-26, 28-31).

Глубоки и вески эти слова. Здесь как будто говорится: народ отпал; лишь немногие признали Мессию; другие отказались следовать за Ним; как же теперь с ними? неужели они просто отвергнуты? Нет, ибо совершенное Богом избрание не может быть утрачено таким образом. Что же тогда означает все это? Павел как будто считает, что нечто от славы, которая сошла бы на Израиль, если бы он открылся для Мессии, теперь перешло на других. Он как будто развивает смысл притчей, о которых мы говорили: оттого, что первые приглашенные не пришли, места получили другие.

Так пусть эти последние знают, что своим спасением они в известном смысле обязаны гибели тех, которые были избраны сначала. Израиль продолжает жить и несет в себе обетование. Но теперь это обетование связано с определенным условием: народу будет еще раз дана возможность сказать Мессии «да», а именно – когда, говоря языком все тех же образов, другие насытятся за трапезой. Когда число призываемых язычников станет полным, вопрос будет снова поставлен перед тем народом, который остается выделенным неизгладимостью Божиего призыва. Тогда он скажет свое «да»... Поэтому Павел говорит тому, кто стал «из язычника христианином»: смотри, не возомни о себе слишком много. В каком-то смысле ты живешь благодаря той самой вине, которую ты осуждаешь у тех. Твоя же обязанность прежде всего – быть благодарным из глубины потрясенного сердца, а затем – приложить усилия к тому, чтобы вопрос этот мог быть задан вновь. Каждый, действительно становящийся христианином, готовит ту почву, на которой первоначально избранный народ сможет когда-нибудь выступить снова. Читая эту часть Послания к Римлянам, чувствуешь, что значит судьба. Переплетаясь друг с другом, высказывания апостола проливают исполненный тайны свет на судьбу Иисуса, Его народа и нас всех. Ради греха Адама пришел Искупитель. Оттого, что тот согрешил, любовь Божия послала свое самое божественное Откровение... Народу был предложен союз в вере. Он вышел из него; поэтому союз в вере стал союзом в законе. Закон должен был воспитать народ. Через закон он обрел свое существование и стал неким единственным в истории явлением. Но в том же законе он ожесточился, и когда пришел Тот, для Которого он должен был быть воспитан, он отказался последовать за Ним... Иисус приблизил вплотную Царство Божие. Оно пришло бы в открытой полноте, если бы народ Его принял. Но народ не захотел этого. Теперь искупление идет иным путем, путем жертвы. Но разве откровение того, что есть Бог и что есть Божия любовь, могло бы быть дано более по существу и более беспредельно, чем на этом пути? Могло случиться, что Иисусу не пришлось бы идти им, но все же... Народ опускается, лишает себя царственности, которая досталась бы ему при ином порядке вещей. Теперь вследствие его падения в обетование включаются другие – и получают благословение. Христиане из язычников «прививаются на святую маслину» (Рим 11.17). Они – нынешние избранники, но прежняя печать все же неизгладима... В той мере, в какой эти избранные принимают путь своего спасения, в какой возрастает и становится плодотворной их любовь, исполняется то условие, при котором вопрос снова будет задан древнему народу. Если же новые избранники в своем избранничестве видят нечто, принадлежащее им по праву, то они ожесточаются, и их христианство становится хрупким.

Какая судьба! Она соткана трудами неба и земли из свободы и необходимости, из человеческой воли и благодати. Но нет – все из благодати; и последнее тяжкое недоумение, проистекающее из нашей ограниченности, неведения и греха, выливается в поклонение: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь» (Рим 11.33-36).

Мы же должны знать: Царство Божие грядет. Оно не приурочено больше к определенному историческому часу, но грядет беспрерывно и к каждому человеку. В сердце каждого отдельного человека Царство стучится, чтобы оно впустило его. Стучится, чтобы войти в каждую общину, в каждое дело.