Текст книги "Чужие крылья."

Автор книги: Роман Юров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

 Роман Kord Юров

«МиГ»-перехватчик. Чужие крылья"

Чужие крылья

 Текст самиздата с издательской обложкой. Файл обработан Knizhkoff для сайта spaces.ru

Глава 1.

Заяц появился внезапно, он, с легким шорохом, выскочил из посадки, метрах в пяти и сразу рванул влево, обходя по дуге. Виктор, на секунду опешивший от внезапного шума, резко вскинул ружье и выстрелил. Мимо В азарте он сразу выстрелил еще и снова обидный промах, контейнер разбил глыбу чернозема, в считанных сантиметрах позади цели. Злой, от своей криворукости, Виктор вынес упреждение, надеясь, что уж сейчас наверняка снимет косого. Обычно, он попадал вторым выстрелом, реже третьим. Хотя, изредка бывали случаи, когда заяц поднимался прямо из-под ног и, под грохот его пятизарядки, успешно убегал. Ружье снова ахнуло, толкнув в плечо и обдав приятным запахом сгоревшего пороха. И снова промах. Как ему показалось, контейнер просвистел прямо между ушей перепуганного зверька.

“Надо же отпустить, – догадался он, – я же, как сопляк зеленый, бью контейнерами в упор”. Однако и четвертый выстрел не попал в цель, Виктор даже не видел, где легла дробь. Оставалась последняя надежда на пятый патрон. “Сейчас я должен в него попасть, – подумал он. – Тут метров шестьдесят всего, а в стволе четыре нуля, наверняка достану, это как пить дать”.

Однако выстрела не последовало, затвор застыл в заднем положении, пятый патрон лежал в кармане куртки. Когда он переезжал с поля на поле, забыл доложить его в патронник.

Незадачливый охотник зло сорвал шапку и с размаху швырнул ее на мокрую пожухлую траву. Было досадно и обидно, упустил верного зайца. Хорошо, только что нет свидетелей его позора, сегодня на охоту он поехал сам. Никто не будет сочувственно вздыхать, и подкалывать. Остановившись, Виктор вытер о траву, налипшую на старые, еще армейские берцы, грязь, начал заряжать ружье. Он стоял на узенькой, травяной полоске земли, между задискованным пшеничным полем – по местному “пахотинка” и старой заросшей посадкой. Несмотря на декабрь месяц, снега не было, поэтому все вокруг было серо-черным. Серые, с прозеленью, деревья, посеревшая, жухлая трава, серое небо с низкими, темными тучами. Даже единственный встреченный заяц, был серым. Серый цвет органично вплетался в черный фон размокших черноземных полей. Такое сочетание обычно вызывает тоску и уныние, но что делать, для здешних мест это привычная картина. “Какая охота, такое и настроение, – подумал Виктор. – Все вокруг серое и на душе кошки скребут. Единственная радость глазу это сочно-зеленые квадраты озимых. Хреновая по такой погоде охота. Толи дело ходить поздней осенью, когда посадки переливаются желто-зелено-красными тонами, когда на необработанных полях, оставшаяся стерня выделяется серо-желтыми пятнами. Прямо душа радуется. А еще лучше по снегу, когда деревья присыпаны снегом и солнце отражаясь, слепит глаза”…

“Да и вообще, что за черт меня сегодня на охоту понес? Вчера вечером и в мыслях не было. А тут проснулся спозаранку, как ужаленный и помчался, – размышлял он. – Да и сама охота – курий смех. Исходил километров семь по размокшей пахоте, меся чернозем пудовыми от налипшей грязи берцами, все холмики проверил. Никого не поднял. Только зашел проверить посадку, а он тут. Надо было сразу посадки брать. А теперь времени, считай, нет, погода на глазах портится”.

С неба начали срываться редкие капли дождя. Южная зима представала во всей своей красе. Решив, что на сегодня хватит шатаний, Виктор пошел к машине.

Неожиданно, на самом краю поля, он увидел какой-то кусочек белого металла. Не поленившись, поднял, чтобы разглядеть. Это оказалась согнутая прямоугольная пластина из алюминия. Очистив ее от грязи, Виктор разглядел потертую черную краску и выбитые на металле буквы – это была какая то шильда. Такого добра и в полях и на заброшенных колхозных фермах, встречалось много. Эти пластинки, с сеялок и тракторов, комбайнов и жаток, со всевозможного оборудования, встречались тут повсеместно, утерянные или выброшенные. Он тоже хотел выкинуть свою находку, однако взгляд за что-то зацепился и Виктор принялся обтирать табличку мокрой травой. Сквозь грязь проступили белые буквы – “завод ?”, “регулировка распределения”, “ход поршня”, “октановое число”, однако не это привлекло его внимание, а скромная надпись в правом углу – “год выпуска 1940”. Остальное читалось плохо, трафаретная краска от старости облезла, навсегда скрывая текст. Зато четко виднелись выбитое – “М-11”, затем, наверное, был набит номер “4112643”, это было ясно потому, что чуть выше по облезлой краске виднелось “? серия”. Дальше шли какие-то цифры, смысл которых был совершенно не понятен.

“Интересная находка, – подумал он, запихивая найденную шильду в карман, – довоенная. Может антикварам с “блошиного рынка” продать? Или Сашке подарю, он за такой вот, старой ерундой, с ума сходит. Наверное, это с самолета. Батя рассказывал, что где-то в этих краях, в войну, аэродром был”. Он поправил шапку и, не спеша, направился вдоль посадки, надеясь поднять еще одного зайца. Заходить внутрь посадки не хотелось, сильно заросшая молодой порослью и терном, заваленная буреломом, она было практически непроходима. Да и зайца там можно увидеть только при большой удаче. Зато сбоку идти – благодать, видно далеко, шагаешь по траве и раскисший чернозем, не налипает на ботинки. Да и стрелять удобно, цель как на ладони.

Срывающийся редкими каплями дождь внезапно перешел в ливень. Крупные капли падали сплошным потоком, заливая все и закрывая горизонт белесым покрывалом. Виктор побежал к дороге, где стояла его машина, кляня себя, что накинул сверху водонепроницаемый маскхалат, кляня себя за идиотскую идею отправиться сегодня на охоту.

В это момент сзади, что-то громыхнуло: “Ну вот, зимняя гроза. Что может быть чудеснее?” – подумал он ускоряясь, мчась длинными прыжками, стараюсь успеть как можно скорее. В этот момент впереди что-то ослепительно вспыхнуло, обжигая глаза болью. Неведомая волна ударила в тело, причиняя жуткую боль, завертела его стороны, потащила вперед… деревья завертелись в калейдоскопе, и наступила тьма…

У сержанта Виктора Саблина сегодняшний день складывался удачно. Сегодня с утра он слетал с комэском на учебно-тренировочном самолете УТ-2 -“утенке”. Полетал по кругу, немного отработал пилотаж в зоне, восстанавливая навыки. Теперь предстоял самостоятельный вылет на учебном самолете, а после на боевом – МиГе. Если все будет хорошо, возможно завтра он полетит на боевое задание. От этой мысли сладко щемило сердце. Друзья уже давно летают, воюют, сбивают немцев. А он отлеживается. В сентябре, как только полк приступил к боевой работе, всего четыре вылета сделал, под Харьковом. И на тебе, воспалился аппендикс. Почти месяц не летал, очень плохо заживало. Потом, уже в октябре, сделал еще пять вылетов и подхватил воспаление легких. Больше месяца провел в лазарете, только вчера полковой врач наконец-то разрешил ему летать. Видимо фортуна все-таки повернулась к нему лицом, ведь, сколько же можно болеть?

Повинуясь белому флажку стартера, он плавно толкнул сектор газа, и утенок весело затарахтел своим слабеньким движком, разгоняясь по укатанному снегу взлетной полосы. Набрав скорость, он поднял хвост самолета и через несколько секунд был в воздухе. Это было счастье, после такого длительного перерыва самому пилотировать самолет. Внезапно, сразу после взлета, на высоте метров тридцать, мотор его утенка вдруг взвыл, и из патрубков вырвались длинные, до самого центроплана, языки пламени. Виктор автоматически выключил зажигание и начал присматривать место для посадки. Винт вращался все медленнее и медленнее, вот уже вместо сплошного круга видно мелькание лопастей… Вдруг винт вылетел со своего места, с неприятным свистом пронесся над кабиной незадачливого летчика и с треском ударил по стабилизатору. От удара самолет вздрогнул и свалился на крыло. Наступила тишина. Она заставила сердце биться чаще, а руки потеть. А еще она вызвала лихорадочную работу мозга. Виктор пытался выправить машину и хоть как то ее посадить, но скорости не было, самолет на рули почти не реагировал, падая с сильным креном, под углом градусов двадцать. Земля приближалась беззвучно, угрожающе и неумолимо. Последнее, что он успел сделать, это немного сгруппироваться и упереться рукой в борт кабины. Уткнувшись в снег, с противным хрустом сломалось крыло и последнее, что он успел увидеть, как капот его самолета утыкается в снег. Дальше наступила вечная темнота.

Виктор открыл глаза. Над ним было низкое серое небо. Срывались редкие снежинки, тая на лице. “Черт как это я? И где? – Голова казалось тяжелой, словно налитой свинцом. Сквозь мешанину мыслей и каких-то обрывком воспоминаний, он попытался вычленить главное. – Откуда тут снег? Дождь же был? Так! Я шел к машине, этот сраный дождь испортил охоту, что то впереди вспыхнуло… Да нет же, что за бред? Откуда это в голове? Я летел на тренировочный вылет. Нужно было выполнить упражнение ? 2, сесть, а потом должен был вылететь на МиГе, но после взлета отказал мотор”… – Тут Виктор почувствовал, что то теплое льется ему на подбородок, хотел вытереть лицо рукой, но движение отозвалось такой жуткой болью, что он потерял сознание…

В следующий раз он пришел в себя от плавной тряски. Виктор лежал на чем-то мягком и колючем, слышался рев мотора, плавно покачивало. С неба по-прежнему падал снег, было холодно.– “Меня куда-то везут. Но куда меня могут везти? В городскую травматологию? Или может в районную больницу? Хотя какая тут больница? Судя по звуку, это едет наша полуторка. Ведь мотор остановился, и я упал, а значит, расшибся и меня везут с аэродрома в полковой медпункт. Хотя какой еще медпункт, медпункт остался в армии, добрых три года назад. Тут ближайший медпункт, наверное, только на Таганрогском военном аэродроме”. В голове была жуткая каша из образов, мыслей и воспоминаний. Он помнил, что с утра был на охоте, но одновременно он точно помнил свой утренний полет с командиром эскадрильи и что его не хотели выпускать во второй вылет из-за ухудшающейся погоды. Тогда он уговорил комэска на полет, при условии, что будет пилотировать прямо над аэродромом… Что за бред, какой еще аэродром, – пробилась очередная мысль, – я Виктор Александрович Чемикос, работаю офисным планктоном в конторе местного завода, да я аэродромы только в армии видел и то издалека. Но память отлично помнила, что он никакой не планктон, а вообще Виктор Александрович Саблин – летчик сто двенадцатого истребительного полка, сержант. Что он выполнял тренировочный полет, для восстановления навыков пилотирования после болезни. И это было именно на аэродроме. Мысли, образы, воспоминания перемешивались в голове. И детский дом двадцатых годов, и детский сад девяностых. Родители и воспитатели, детдомовская школа тридцатых годов и просто обычная постсоветская школа, ФЗУ, завод, аэроклуб, училище, университет, армия… внешне один и тот же человек, но две разные жизни. От обилия хлынувших воспоминаний и образов голова шла кругом. Снова вернулась боль, она разламывала голову на части, небо завертелось и пропало в кровавой пелене…

В себя Виктор пришел от холода. Он лежал на земляном полу, в какой то маленькой комнате. Низкий, крытый камышом потолок, грязные, давно не беленые стены, маленькое окошко. Солнце уже заходило, однако света сквозь это тусклое окошко хватало. Он полностью замерз, закоченел и только в районе сердце ощущался жар. Этот спасительный жар усиливался, постепенно расширяясь. Впрочем тела он не чувствовал, даже голова не болела, только жар в груди и холод вокруг. Виктор лежал и смотрел вверх, больше он не мог сделать ничего. Он не мог дышать, ничего не слышал, не мог даже закрыть глаза, он мог только лежать и смотреть. И еще думать. В голове прояснилось. Он понимал, что он Виктор Сергеевич Чемикос, неудачливый охотник, лежит на полу в какой-то мазанке и не может ничего. Но при этом он знал, что этот сарайчик находится возле их полкового медпункта, и что три дня назад на этом самом месте лежал убитый осколком солдат из БАО. Он видел, как его забирали, чтобы похоронить. И еще он помнил такое, чего раньше не только не знал, но и предположить не мог. Помнил всю жизнь человека с фамилией Саблин, до мельчайших подробностей, помнил, как будто прожил ее сам. И голодные, детдомовские годы и фабричное училище, аэроклуб, счастье первого самостоятельного полета. Валю, очень красивую девушку, что училась с ним в аэроклубе, училище, армию. Все жизнь, вся сущность Саблина, эмоции, любовь, ненависть, были в памяти как собственные. Мысли в голове постепенно упорядочивались. Тела он по-прежнему почти не чувствовал, чувствовал только неприятную пустоту в районе живота, жар в груди и жуткий, всепроникающий холод. Внезапно легкие обожгло болью, словно тысячи иголок вонзились ему в грудь и в горло. Виктор понял что дышит. Со страшным хрипом, выплевывая сгустки крови, но все же дышит. Это словно послужило неким катализатором – жар из груди все быстрее растекался по всему телу, обжигая его, причиняя невыносимую боль, но чем шире он расходился, тем сильнее остывал, превращаясь в тепло и возвращая в тело жизнь. Пустота в груди животе пропала, она заполнилась чем-то новым, теплым. Он заморгал глазами, услышал, как легкие с клокотанием вдыхают воздух, пошевелил пальцами, перевернулся на живот. Тело оживало, но вместе с жизнью возвращалась и боль. Виктор лежал, скрючившись, беззвучно подвывая от ужаса. Он не понимал, что случилось, ему было жалко себя, своей прошлой жизнь. Как могло быть такое, что он оказался на прифронтовом аэродроме, в теле этого летчика, как ему быть дальше, как вернуться домой. Он лежал ничком в холодной комнатке, сотрясаясь в рыданиях, царапая ногтями и грызя земляной пол, заливая его слезами и кровью. Ужас заполнил все его существо, заставлял его тело биться в истерике, Иррациональный ужас смерти. Он понял, что прежний хозяин этого тела, человек, чей жизненный опыт, воспоминания и жизнь стали для него родными, летчик ВВС РККА – сержант Саблин Виктор Александрович умер несколько часов назад…

Успокоиться и собраться с мыслями он сумел только через несколько часов. Сложно успокаиваться, находясь в чужом теле, которое лежит в кромешной темноте и трясется от холода. Та великая Боль уже отступила. Осталась нормальная, привычная. Боль, которую можно терпеть и которая не мешала думать. “Надо выйти к людям, выбраться из этого сарая, – размышлял он. – Здесь я до утра замерзну. Домой, скорее всего, я не вернусь. Или вернусь неизвестно когда. Как вернуться я не знаю. Значит надо обживаться здесь. К тому же военный летчик – это элита. Между работающей, за гроши, планктониной и военным летчиком бесконечная пропасть. А летать я умею, – половина его памяти была в этом твердо уверена”.

Как это ни удивительно, но встал Виктор без труда. Ноги побаливали, подкашивались, но держали. Сильно болела голова и распухшая кисть правой руки. Все остальное было терпимо. Как назло, хлипкая дверь сарая оказалась заперта снаружи. Виктор навалился на нее всем телом, но та не поддавалась. Он отошел и с размаху ударил по ней ногой. Боль напомнила о себе, но дверь немного приоткрылась. Загнутый гвоздь, играющий роль замка выдержал еще три удара и Виктор вышел на улицу.

Темно и холодно. Нигде ни огонька – соблюдают светомаскировку, ни звука. Поздно уже, все спят. Только снег скрипит под ногами. Из-за туч вышла луна, осветив улицу желтым, неровным светом. Он даже в темноте шел правильно, выйдя в нужное место. Вон, в соседнем доме находится летное общежитие, там спят летчики его эскадрильи. Там же спит и Игорь Шишкин, рыжий, невысокий, но плотно сбитый парень – однокашник по училищу, единственный друг Виктора. Дверь оказалась запертой. Виктор принялся бить в нее ногами, хотел закричать, но из горла вырывался только хрип и клекот. Наконец, послышались шаги, дверь открылась, осветив Виктора, и показался маленький, заспанный красноармеец. Он держал керосиновую лампу без стекла и подслеповато щурился в круглые очки, пытаясь разглядеть полуночного визитера.

Виктор, улыбаясь, шагнул вперед, в центр освещенного круга. Он увидел, как глаза этого красноармейца резко расширились, а лицо побелело.

– Тава… тав…тава… – солдат стал задыхаться, он хотел что-то сказать, но не мог, трясясь всем телом медленно отступал внутрь комнаты. Виктор так же медленно шел за ним. Лампа в руках солдата задрожала. Виктор помня, что керосинка в их комнате всего одна, протянул руку, чтобы ее забрать, но тот испустил жуткий, протяжный визг, швырнул в Виктора лампой и бросился в дальний угол. От удара фитиль потух, и комната погрузилась во тьму.

Солдат орал как резаный. Он носился по комнате, в темноте натыкаясь на стены, переворачивая мебель и вопил. Наконец, видимо, сумев нащупать дверь в спальню летчиков, заскочил туда и закрылся, привалившись к двери всем телом. Виктор услышал его финальный вопль: – Упы-ы-ы-рь! Там упы-ы-ы-ырь!

Виктор похолодел. – “Может, я в самом деле слегка того? Перекинулся, а теперь мертвый хожу?” Он пощупал тело под одеждой, кожа как кожа, теплая. Сердце бьется, голова болит, все болит, жрать охота, да и сортир посетить – значит, живой я! То этому придурку спросонья померещилось…

Тем временем, продолжавшийся шум в соседней комнате говорил о том, что вопли солдата не остались неуслышанными. Судя по приглушенным голосам, там решались извечные вопросы – кто виноват и в чем, собственно дело… Виктор прислушался.

– Слышу, в дверь стучат, открываю, а там наш Саблин стоит, что сегодня разбился. Стоит мертвый, шатается, черный весь, зубы у него волчьи, в крови. Тут он и руки ко мне тянет, а руки у него тоже черные в крови все и когти как у зверя, хрипит страшно…

Виктор дотронулся до зубов. Зубы как зубы, правый передний шатался и немилосердно ныл. Ногти тоже вроде как не изменились, за исключением, что все они были сорваны и болели…

Послышался скрип открываемой двери и внезапно, ему в лицо ударил луч фонарика. Виктор скривился от резкой боли в глазах, лучи тотчас погас, дверь с грохотом закрылась.

Шум в комнате усилился, отчетливо послышался лязг передергиваемых затворов. – “Ага, – подумал он, – нетрудно догадаться, что сейчас начнется сеанс разоблачения черной магии. Меня набьют свинцом, а потом выяснится, что никакого упыря нет”. – Виктор хотел крикнуть, что это он, чтобы не стреляли, но из горла вырвался лишь хрип, сменившийся сильным, надсадным кашлем. Так он еще никогда не кашлял, казалось, что еще немного и легкие оторвутся. Виктор упал на колени, выплевывая из легких какую-то дрянь, содрогаясь в спазмах, грудь горела огнем. Наконец приступ прошел. В доме стояла абсолютная тишина, только потрескивала дверь в комнату летчиков. Видимо на нее навалились всей эскадрильей.

– Ребята! – голос наконец-то прорезался. Хриплый, дребезжащий, однако хоть что-то. – Ребята, это я, Витя. Откройте!

Дверь заскрипела с новой силой. Виктор подошел ближе, став в сторонке, чтобы ненароком не подстрелили. – Мужики, да вы чего? Совсем охренели? Открывайте, мать вашу! Всем морды поразбиваю! Козлы! – За дверью послышался шум, какие то реплики…

– Витька, это ты? – Виктор узнал голос Игоря.

– А кто еще? Конечно я! Открывайте, замерз как собака!

– А чем докажешь, что ты? – это уже Вадик Петров слез в беседу.

– Да вы чего мужики? Совсем в атаке охренели? Да я это, я! Мать вашу за ногу, бога душу семь раз через кобылу и сорок святых… – Виктор несколько минут высказывал все что думает.

Наконец дверь открылась, освещая светом прихожую, появился Игорь, он осветил Виктора фонариком, долго всматривался, – А-а-а! Живой! Ну, я же говорил что это Витька, а вы этого дурня послушали… Живой, чертяка!

Следующие несколько минут превратились в радостный калейдоскоп. Его обнимали, хлопали по плечам, тискали, расспрашивали. Виктор, смущенно улыбаясь, отшучивался.

– Ну, ты чертяка! – Игорь улыбался в тридцать два зуба. – Да мы тебя почти похоронили! Привезли с аэродрома, а доктор говорит все, отмучился летчик.

– Точно, – поддержал Вахтанг, высокий, красивый кавказец – слушай, ты как покойнык был, закочинэвший, ми думали всо… поминули за ужином, а ты вот он.

– Да ты сейчас как покойник, – засмеялся Нифонтов, – ребята принесите ему зеркало.

Виктор глянул на себя в зеркало и оторопел. Разбитое лицо распухло, сгустки запекшейся крови, налипшая грязь делали его неузнаваемым.

– Да, Витя, – это уже Петров влез в разговор – наделал ты делов. Я тут, понимаешь, сплю сладко и тут, сквозь сон, раздается жуткий вой, как будто свинью режут. Я и не знал, что люди так умеют. А потом этот влетает, – он небрежно ткнул в сторону смущенного дневального, – белый как мел, трясется… Упыри, кричит! Чуть не сожрали. Я, сперва, не поверил. Думал розыгрыш. Потом пригляделся, а у этого воина, – новый тычок в дневального, – глаза шире очков и трясется, понимаешь, натурально так… Засомневался я. Фонариком на тебя посветил – ну точно упырь, вылитый, – Он засмеялся. – Ну ты дал! А мы ТТ похватали… ха-ха.. кому расскажи не поверят. А чего ты так хрипел?

– Да я не хрипел… кашлял… ушибся сильно. Вот и кашлял. – Виктор устал от всего, уселся на лавку, голова кружилась все сильнее.

Петров внимательно его осмотрел и резюмировал – Да ты совсем плох, надо тебя срочно в медпункт! Шишкин, иди доктора поднимай. Вахтанг с Нифонтом – отведите его…

В медпункте Виктора кое-как отмыли, после чего за него принялся его старый знакомый доктор – военврач второго ранга Синицын, высокий, немного пухловатый человек, с вечно сонным выражением лица.

Он долго и недоверчиво его осматривал, ощупывал и даже измерил температуру, нудно расспрашивая про самочувствие. Виктор, которому эта процедура нравилась все меньше и меньше, вскоре не выдержал.

– Товарищ военврач, может, хватит уже? Вы меня накормите сперва, остограмьте, а после вопросы задавайте!

– Я тебе продсклад чтоли? – огрызнулся тот,– Вконец обнаглел! Это ты мне наливать должен, что я тебя с самого начала войны постоянно лечу. Причем, заметь, бесплатно. Нельзя тебе сейчас. Вредно!

– Вредно, товарищ военврач, на живого летчика заключения о смерти подписывать. Вот это точно вредно…

– А ты не много болтаешь, сержант?

– Ну, для покойника, я пожалуй и впрямь немного того… но для моего обычного состояния почти в пределах нормы. Все-таки, приятно чувствовать себя живым, несмотря на все старания родной, полковой медицины. Между прочим именно по вашей милости я сегодня без обеда и без ужина остался. К тому же очнулся в местном морге. Представляете, какой стресс, для молодого организма? А до завтрака еще часов шесть. Так что, я товарищ военврач второго ранга, прямо таки требую компенсации.

– Тьфу на тебя, балаболка. Ладно, исключительно от моей щедрости, – он залез в небольшую тумбочку и принялся в ней копаться – держи, – он протянул Виктору, пару сухарей и луковицу, – чем богат. – Потом, достал флягу налил немного в кружку, разбавил водой, поболтал.

– Вот так нормально будет, а то пожжешь все.

– Спасибо, – живот у Виктора уже сводило от голода.

Водка обожгла пищевод, растекаясь по организму блаженным теплом. А вот грызть сухари оказалось больно, болела ушибленная челюсть, ныл зуб. Пришлось размачивать их водой, а лук резать на маленькие дольки. Алкоголь подействовал быстро, Виктор дожевал последний кусочек, запил водой и тут же завалился на лавку. Когда Синицын подошел глянуть, что же это случилось с его постоянным пациентом, тот крепко спал….

На следующий день Виктор проснулся поздно. Он лежал на мягкой кровати, в помещении медпункта, в огороженном плащ палатками закутке. Состояние было неважным, знобило, горло распухло. Побитое тело отзывалось болью на каждое движение.

– Силен ты спать! – видимо, услышав шорох, в закуток заглянул Синицын. – Как себя чувствуешь? Ого, да у тебя кажется жар. Будем лечить. Иди пока умойся и пожуй, завтрак из столовой тебе сюда принесли, а после приступим к лечению! – он кровожадно подмигнул и вышел на улицу.

Следующие несколько часов Виктор провел в компании доктора. Он был полностью ощупан, осмотрен, прослушан, опрошен, залит йодом и напичкан порошками. Наконец, когда эта процедура смертельно надоела обоим, Синицын вынес вердикт: – Ну как такое может быть? Ты вчера был как мертвый, сердце не билось, пульса не было. А сегодня, если не считать многочисленных ушибов, ангины и, весьма вероятно, прогрессирующего воспаления легких, ты почему то живой, – Синицын засмеялся. – И возможно, скорее всего, даже таковым останешься. Хе-хе, в общем, оставляю тебя в полку, полежишь тут, под моим наблюдением, а после видно будет. Эх, судьба моя незавидная – всю войну тебя от всяких болячек лечить.

Врач ушел по своим делам, а Виктор остался размышлять. – “Вот так попал. Не, я конечно мечтал попасть в прошлое, давать советы Сталину, лично разбить всех немцев и прочая, прочая… Но блин, почему так не вовремя? Да и вообще… нахрена… Я же ничего не знаю… Схему автомата Калашникова не помню, хотя в армии и отслужил. Знаю устройство винтовки Мосина… но это видимо из багажа Саблина. Атомную бомбу? Ну, там Е=мс квадрат, Энштейн… массачусетский проект.. или брайтон-бичский? Не, не помню. Был там еще какой-то Оппенгеймер …мда. Что еще? Сейчас декабрь 41 год, мы наступаем. Летом немцы нас погонят на Сталинград, потом мы их обратно, потом Курская дуга, Багратион, Ясско-кишиневская операция, Одерская и взятие Берлина. Потом будет с японцами война, а после с американцами, в Корее. Что еще? Алмазы в Якутии и нефть в Сибири? Не смешите мои тапочки, Якутия большая, а Сибирь еще больше. Хрущев, козлина, Сталина предаст… мелковато это… Однако… багаж то у меня скудноват… с такими знаниями не Сталина поучать, а коровам хвосты крутить. Все что я умею и знаю полезного, это наследство нового тела – навыки летчика истребителя.

Вообще чудеса конечно. Вот этот самый Игорь Шишкин. Он для Саблина был всем. Они вместе с детдома, за одной партой сидели, везде вместе по жизни. А я, этого рыжего обалдуя, этой ночью впервые увидел. Едва десятком слов успел перекинуться… так почему он для меня стал как брат? Что память вытворяет… и этих летчиков, из эскадрильи, вчера в впервые увидал, а они для меня как друзья… Почему так? Это для Саблина они были почти семьей, а мне ведь никто… Это память Саблина мою заменяет или как? Может наша память слилась? Вот херня… кто бы подсказал? Или вот еще… этот Саблин со мной как близнец. Я имею в виду тело конечно. Точно такое же, как мое там, только покрепче будет, руки в мозолях от турника. Почему я попал его тело? Из-за схожести? Или он мой предок? Так не было у меня Саблиных в роду… исключено такое родство. Или нет? … Думаю, что спрашивать доктора бессмысленно. Пропишет дурку как пить дать… или симуляцию впаяет…

Так что же делать? А что делать… Согласись, Чемикосов, что ты тут скотинка совершенно бесполезная. Даже попади ты к Сталину и выжми тот тебя досуха… да не напьется он. Маловато знаний в черепушке. Да и что потом? А потом шлепнут, чтоб языком лишнего не болтал, делов-то. Нет человека – нет проблемы…

Значит, остается воевать… а что еще можно? Дезертировать? Ну, уж нет, трусом я никогда не был. Да и что потом? Всю жизнь прятаться, надеясь, что свершится чудо и меня перекинет обратно? А если не перекинет? Или перекинет уже сегодня… Вот хрень! А может Саблин умер потому что я в него вселился? И я теперь должен жить за него! Или нет? Почему все это? Вот хрень… А что я еще могу? Да ничего, пожалуй. Дела печальные… Значит, придется стать Саблиным. Сталинским соколом – летчиком-истребителем. Тут, по крайней мере все понятно, выполняй приказы. Голова не болит, напоят, накормят, а может даже когда-нибудь, наградят… посмертно…

Хотя к чему пессимизм, судя по памяти, летчик я неплохой. В последнее время, конечно, больше по госпитальным койкам валялся… Но налет весьма привычный, на вчерашний день составлял 127 часов, по нынешним меркам это очень хорошо, МиГ неплохо освоил. Конечно не ас, вроде нашего комэска – капитана Шубина, но Игоря, в учебных боях всегда бил…

Вечером зашел Игорь. Лицо у него было настолько серым от усталости, что даже веснушки пропали. Он тяжело привалился на табуретку. – Фу-у-ух, ну и денек был. Ну как ты?

– А чего мне? Уже лучше. Лежу, лечусь, Синицын всякой дрянью пичкает, ем и сплю. Курорт! Только жрать охота все время, как тогда, в училище, помнишь?

– Ха, – Игорь вымученно улыбнулся – такое забудешь. Ну, это я подумаю. А насчет пожрать, я припас кой-чего… Синицын далеко ушел?

– Да нет, скоро будет. Он мне сегодня всю плешь проел. Видеть его не могу. Четвертый месяц вижу его рожу.

– Значит, поправляйся быстрее, – Игорь вынул из-за пазухи флягу, – Тара где? Ага! Он налил полкружки мутноватой жидкости, достал из кармана сморщенное яблоко. – Держи! Это хорошее лекарство, куда лучше порошков. Ну, давай, за Победу!

Виктор выпил. Самогон был довольно крепок, но предельно вонюч, его передернуло от вкусового отвращения.

– Как тебе местный табуреткин? До печенок пробил? – Игорь налил себе. – Ну, давай! Твое здоровье! – Он выпил вонючую гадость, запил водой и задумался…

– Сегодня летал с Шубиным на прикрытие, еще Нифонтов летал. Над целью, на нас четверка мессеров насела. Подошли с превышением, и давай лупить, а мы им ничего сделать не можем. Он сверху падает, разогнавшись, тебя обстрелял и обратно наверх ушел и так по очереди. А ты как утка хромая внизу крутишься. За мессером наверх не выпрыгнуть, скорости не хватит. Нифонт, сдуру, за одним потянул, ну и завис без скорости. Ему как врезали, хорошо хоть не зажгли. Минут десять нас били, потом лаптежники прилетели, а мы связаны. Они отбомбились, как на полигоне, развернулись и ушли. И мессера за ними. А мы висим. Что прикрывали, что нет. Нифонт там же на вынужденную посадку сел, в поле, механики уже поехали. Вот так вот, Витя…

Он сидел на табурете, поникший, серый от усталости. Виктору стало его жалко…

– Да ладно тебе, будем и мы немцев бить. Вот с силами соберемся и вломим. Мы эту войну выиграем, я точно знаю!

Игорь невесело усмехнулся. – Ладно. Пойду я. А то придёт Синицын, опять начнет гундеть… Поправляйся!

Он ушел. Виктор еще некоторое время лежал, размышляя, но вскоре заснул. Закончился его первый день в прошлом.