Текст книги "Империя. Дилогия"

Автор книги: Роман Злотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Сегодня вы получили первую дозу нашей крови. И сейчас, незаметно для вас, наши клетки уже начали атаку на ваш организм. Еще день, возможно, два вы будете чувствовать только легкое недомогание, но затем придет боль, поскольку физиологически предстоящее вам изменение напоминает больше всего рак, вернее, если можно так выразиться, раковую волну. Сгустки новообразованных, измененных клеток начнут лихорадочно пожирать своих обычных соседей, используя их останки для построения себе подобных, и этот процесс начнет волнообразно разрастаться по всему организму. Но вы не сможете облегчить свое состояние, допустим, принимая болеутоляющее или просто максимально сократив уровень двигательной активности, поскольку мы не можем пересадить вам весь набор клеточных культур, составляющих ткани человека. Все то время, пока будет идти перестройка вашего организма, вы должны будете максимально использовать все свои резервы, чтобы из разрушенных клеток тканей воссоздавались те же самые ткани, а не, скажем, лишние эритроциты или тромбоциты, которые попали в ваш организм изначально. Иначе… вы можете превратиться просто в большой сгусток кровяных телец, которые сейчас уже начали свою работу в вашем организме.

Он замолчал, а студенты сидели, не шелохнувшись, подавленные тем, о чем им только что рассказали. Переход от грядущего бессмертия к вполне реальной и скорой смерти был просто ошеломителен. Филипп растерянно оглянулся. И увидел в глазах у всех вокруг один и тот же горький немой вопрос: «За что?!» Но в этот момент вновь послышался голос Его Высочества:

– Не бойтесь. Я знаю, это будет трудно и больно. Но вы сможете это выдержать. За прошедшие пятнадцать лет этим путем пошли уже почти пять сотен человек. И только трое из них не смогли его одолеть. Но всех вас отбирали именно с учетом того, что вам предстоит. И все вы способны это выдержать. А если в процессе вашего движения у вас возникнут какие-то трудности, которые покажутся вам непреодолимыми, то рядом с вами будут те, кто поможет вам с ними справиться…

Они покидали зал в подавленном молчании. Пока все пятьдесят тысяч человек изливались из зала через несколько десятков выходов, в зале стояла абсолютная тишина, слегка нарушаемая только шорохом тысяч подошв по толстому ковровому покрытию. Ярославичев стоял все там же на «арене» и молча смотрел им вслед. И тут сзади него раздался негромкий голос:

– А нельзя было обойтись без драматических жестов?

Ярославичев обернулся:

– Нет, Ирина, они бы не поверили.

– Сначала нет, а потом, когда пришла бы БОЛЬ… – Она произнесла это слово так, что сразу стало ясно – к обычной боли оно имеет не очень-то близкое отношение. Ярославичев отрицательно качнул головой.

– Нет. – Он посмотрел на студентов, понуро выходящих из зала, и снова повернулся к Ирине. Лицо его выражало уверенность. – Понимаешь, мы не должны им врать, и мы не можем допустить, чтобы у них возникла хотя бы тень сомнения в том, что мы им говорим. Подумай – через несколько месяцев ИХ будет гораздо больше, чем появилось всех нас за все те десятки и сотни тысяч лет, что мы существуем на Земле. А вспомни-ка, когда ты смогла осознать, что ты отныне не парфянка, а человеческое существо, к которому ни одна нация или страна в настоящем и в будущем не имеют никакого отношения? И что все нынешние привязанности – мать, отец, братья, сестры, муж, любовник, друзья и враги – всего лишь пыль времени? Потому что если ты выберешь в мужья подобного себе, то НЕВОЗМОЖНО прожить с одним и тем же человеком даже сотню лет, а обычный человек просто состарится и умрет. И что, если даже не прилагать никаких усилий, а просто быть немного осторожнее, ты сможешь плюнуть на могилы всех своих врагов и, плачь не плачь, тебе предстоит увидеть могилы всех своих родных и друзей. А главное – надо вовремя ИСЧЕЗНУТЬ, потому что если ты не сделаешь этого, то даже у самых близких и любимых в конце концов возникнут вопросы, которые затем неизбежно перерастут в ненависть. Причем эта ненависть охватит ВСЕХ, кто когда-либо знал тебя такой, какой ты хотела бы остаться… Когда ты поняла, что ты – ДРУГАЯ и для тебя теперь реальны совершенно иные представления о чести, верности, морали, о добре и зле. Не свобода от них всех, а, наоборот, еще более строгие рамки, просто… ДРУГИЕ. А ведь им вскоре придется жить и действовать в соответствии с этими ДРУГИМИ нормами.

Не отбросив все и всяческие рамки, потому что в этом случае они толкнут человечество на тот путь, которого мы так стараемся избежать, а именно в соответствии с другой моралью. А у нас нет времени на то, чтобы дожидаться, пока они дойдут до нее, осознают ее и примут обычным путем. У нас нет даже одной человеческой жизни, потому что часы уже запущены, – он показал культей на сгорбленные спины, – часы уже идут. И если мы не успеем, то станем… мясом для тех, кто ничего этого еще не знает и думает, что вместе с бессмертием он получит только невиданную мощь и величие и абсолютное право вершить судьбы человечества… – Ярославичев оборвал себя и, сглотнув, перешел на более спокойный тон. – Поэтому они должны привыкнуть к тому, что могут верить нам безоговорочно. Что ни единого слова лжи между ими и нами, ими и мной не было и не будет. Что я, все мы, готовы сделать для них все, даже… прервать череду наших веков. – Он запнулся, как будто не решаясь произнести вслух то, что уже сказал про себя, но все же решился и произнес: – И если мне потребуется доказать это на деле, я сделаю это.

– Нет!

– Да. Потому что иначе мы проиграем.

Часть III
Терранцы

– Стоп, – и после короткой паузы: – Поздравляю. Задание выполнено, коэффициент ошибок – ноль.

Филипп облегченно откинулся на спинку кресла и вытер пот. Наконец-то. Комплексный зачет одиннадцатого уровня он пытался сдать уже в четвертый раз. В первый раз ему хватило двадцати минут, чтобы умудриться набрать болевой порог в десять единиц и отключиться тут же, в кресле. Во второй и третий разы он сумел продержаться до конца, но одиннадцатый уровень требовал нулевого коэффициента ошибок, так что эти две попытки не принесли ему ничего, кроме опыта. Конечно, можно было бы остановить зачет сразу, как только он сделал первую ошибку и браслет включился на болевую пульсацию первого уровня. Но Филипп уже успел понять, что опыт стоит многого, а боль, что ж, к боли они успели привыкнуть. К тому же после того, что они вытерпели в первые два с половиной месяца, болевые импульсы ниже шестого уровня казались щекоткой, и не более того.

Боль появилась на следующее утро после памятной встречи с Его Высочеством. В тот вечер Ташка устроила куратору скандал. Не успели они войти в свою секцию, как Ташка развернулась и со всего маху засветила куратору по физиономии… вернее, попыталась засветить. Поскольку единственным результатом ее энергичного и даже несколько картинного замаха оказалось то, что она отлетела в угол холла, сверкая рельефным красным отпечатком кураторской пятерни на левой щеке. Все ошеломленно замерли. Куратор все время был таким милым дядькой, правда, немного занудным… но сейчас перед ними стоял совсем другой человек. Между тем Ташка, на которую было просто больно смотреть – такой у нее был униженный и потрясенный вид, – поднялась на ноги и каким-то севшим голосом спросила:

– За что?

– Что за что?

– Вы меня ударили?

Куратор спокойно посмотрел на нее, потом скользнул взглядом по всем остальным:

– Но разве не это ты только что собиралась сделать со мной?

Ташка вздернула подбородок:

– Но ведь вы с нами так подло поступили…

Лицо куратора приняло несколько высокомерное выражение:

– Значит, ты решила, что, согласно исповедуемым тобой моральным принципам, имеешь на это полное право? То есть ты приняла решение на основе СВОИХ представлений и СОБСТВЕННЫХ выводов. А я руководствовался двумя общепринятыми и гораздо более древними этическими постулатами: «намерение есть действие» и «око за око и зуб за зуб». – Куратор вдруг повернулся к Филиппу: – Так кто из нас прав?

Филипп вздрогнул, беспомощно посмотрел на молчавших товарищей и растерянно произнес:

– По всему выходит, что вы, но я чувствую, что это не так.

Куратор усмехнулся:

– Да-а-а, дети, в общем-то настоящая учеба для вас только начинается. И вот вам первый урок, вернее даже два. Первый – то, что кажется правильным и истинным вам, совсем, не обязательно представляется таковым кому-то другому и уж, конечно, вряд ли является абсолютной истиной. И второй – все на свете можно объяснить и оправдать. Так что если основным критерием для вас будет являться мнение других, пусть даже и выраженное в столь солидных и уважаемых формах, как Священный Завет, общепринятые правила, законы или кодексы, – вы обречены на постоянные ошибки.

Тут вновь подала голос Ташка:

– Все равно, вы не имели права так обращаться с женщиной.

Куратор повернулся к ней:

– Подобный этикет в отношении женщин суть наследие инстинкта выживания. Поскольку жизнеспособность популяции в первую очередь зависит от возможности воспроизводства, а возможность воспроизводства в основном связана с количеством самок в возрасте деторождения, ибо даже одна мужская особь может «покрыть» практически неограниченное количество самок, любой вид, будь то люди, слоны или, скажем, тараканы, вырабатывает некие правила, позволяющие повысить выживаемость самок. К тому же подобный этикет подразумевает, что женщины – существа, требующие особого отношения, защиты, а значит, несамостоятельные. Ты согласна с этим утверждением?

Ташка несколько мгновений молча сверлила куратора гневным взглядом, потом выпалила:

– Второй урок, да?

Куратор невозмутимо пожал плечами:

– Не согласна – докажи. Тем более что на этот раз все обстоит действительно так. Этому утверждению есть много доказательств – и исторических, и физиологических, и даже психологических. Мужчины и женщины устроены очень по-разному, что выражается не только в отсутствии у женщин бороды, а у мужчин менструации. Но для нас с вами это уже не актуально. Мы, в подавляющем большинстве, бесплодны. Да и физиология мужских и женских особей у нас намного более схожа, чем у обычных людей. Так что, девушки, скоро вы сможете не забивать свою голову расчетами циклов.

Кто-то сзади ойкнул и пробормотал:

– Ой, а я так хотела маленького…

Но ее тут же перебил другой голос:

– А как же секс?

Куратор пожал плечами:

– Тут все зависит только от вас. Будете тренировать эти рецепторы – все ощущения сохранятся, а нет… Ладно, давайте на сегодня закончим лекции. День был тяжелым, и вашей психике требуется отдых.

Сзади кто-то нервно хмыкнул:

– И телу тоже.

Куратор криво усмехнулся:

– С телом сложнее, дальше будет только хуже. Так что давайте подходите по одному. Еще один укол, и можете отправляться спать.

И тут вновь выступила Ташка:

– Я не дамся.

Все снова замерли, но куратор отреагировал как-то совершенно спокойно:

– Хорошо, Смальская, тобой я займусь в последнюю очередь.

Однако Ташка, по-видимому, решила идти ва-банк:

– Нет, они тоже больше не будут делать никаких ваших дурацких уколов. И вообще, мы отчисляемся, так что вы обязаны немедленно предоставить нам медицинскую помощь и эвакуировать отсюда.

Все оцепенели. Куратор обвел спокойным взглядом своих подопечных, а затем негромко спросил:

– Это так?

Кто-то в конце их куцего строя дернулся, но Ташка полоснула по нему таким взглядом, что он остался на месте. Куратор устало вздохнул:

– Ну что ж, дети, я думал, что это произойдет немного позже, хотя бы завтра, но…

И тут все оказались на полу, отчаянно вопя. Через две секунды куратор опустил руку с пультом и жестко произнес:

– Это – первый уровень. Одна единица. Максимально ваш браслет настроен на двенадцать единиц. – Он окинул взглядом валявшиеся тела и продолжал уже не таким жестким тоном: – Я – ваш учитель. Я не имею права на доброту, жалость или сострадание. Потому что моя доброта и жалость могут окончиться тем, что вы все превратитесь в дурно пахнущие лужицы разлагающихся кровяных телец. Поэтому все, что я буду требовать, вы будете выполнять беспрекословно и точно. И если для этого мне придется подвергать вас наказанию тысячу раз в день – я сделаю это. А сейчас встали и подошли ко мне.

Так закончился первый день. А утром начался ад…

Ташка ждала его в коридоре:

– Ну как?

Филипп улыбнулся. Ташка одобрительно мотнула головой и, повернувшись, пошла рядом с ним. Когда они проходили пандус, Ташка покосилась на проем отводного коридора второго уровня и скосила глаза на Филиппа. Он молча кивнул. Когда-то давно, в той, старой жизни, Ташку после очередного теста так скрутило на этом повороте, что начало рвать. Куратор предупреждал, что у некоторых могут быть подобные реакции, поэтому если кто почувствует позывы к рвоте, то ему необходимо временно перейти на внутривенное питание. Но Ташка, как обычно, отмахнулась и, тоже как обычно, получила свое. Тогда они впервые влетели на восемь единиц. Филипп взвалил Ташку на плечо и поволок в секцию, но по пути им встретился куратор и выдал по первое число. Когда они, все в блевотине после болевого удара, поднялись на дрожащие ноги, куратор сурово произнес:

– Каждый должен сам расплачиваться за свои ошибки. А помощь друга не может заключаться в том, что он делает за тебя твое дело.

– Но он же за меня не блевал, – упрямо проклокотала Ташка.

Куратор усмехнулся:

– Зато он тебя тащил.

А через две недели, когда сопровождающая их боль уже начала немного утихать (а может, они просто начали к ней привыкать), Ташка впервые пришла к нему в альков. Она деловито влезла на широкую постель, стянула с себя майку, шорты, под которыми не оказалось ничего, и, сверкнув курчавым треугольником внизу живота, уселась напротив него, раскинув ноги в довольно развязной позе:

– Ну чего уставился? Куратор же сказал, что, если мы не хотим, чтобы ЭТО атрофировалось, рецепторы надо тренировать.

Филипп насупился:

– Если только ради этого, то найди кого-нибудь еще.

Ташка сердито сверкнула глазами, потом вымученно улыбнулась:

– Вот глупый, не хочу я никого другого. Фил, мне нужен ты. Понял?

Для Филиппа это был первый опыт, но Ташка, которую он считал этакой опытной светской львицей, тоже показалась ему какой-то скованной и даже немного испуганной. Во всяком случае, когда он, с пунцовым от смущения лицом, наконец-то проник (с ее помощью) куда следует, то, заглянув в – лицо Ташке, увидел, что у нее между бровей собралась напряженная морщинка, а нижняя губа прикушена, будто она опасалась боли и того, что не выдержит и закричит.

Когда все закончилось и он осторожно сполз с нее, очень смущенный тем, что остатки его семени измазали ей весь лобок и бедра, Ташка несколько мгновений еще лежала неподвижно, а потом как-то обмякла и, подтянув колени к животу, свернулась калачиком, повернувшись к Филиппу спиной. Некоторое время они лежали неподвижно, и Филипп тихонько разглядывал Ташкину обнаженную спину, выпирающие позвонки, острые лопатки, длинную изящную шею, нежные, слипшиеся волоски на ней, потом пододвинулся и коснулся губами нежной кожи между лопатками. Ташка замерла. Филипп поцеловал ее еще раз, потом еще, в шею, в плечи, в немного развернувшийся в его сторону подбородок, в щеку, в губы… Ташкино дыхание стало прерывистым, а Филипп все целовал и целовал ее в грудь, в живот, в остро пахнущие волосики лобка, опять в грудь, и тут Ташка как-то тихо простонала и, извернувшись под ним, сама будто бы наездилась на его вздыбленное естество. Затем вскинула ноги и, упершись пятками в его поясницу, резким движением загнала его жезл на всю глубину, потом еще, еще, еще…

Когда они наконец оторвались друг от друга и Филипп, восстановив дыхание, обессилено замер слева от Ташки, она вдруг повернулась к нему и, прижавшись к его руке и бедру грудью и животом, впилась Филиппу в губы долгим и страстным поцелуем. А когда оторвалась, то улыбнулась и тихо произнесла:

– Спасибо…

Филипп растерянно промолчал, не сразу сообразив, что ответить. А когда нужные слова наконец пришли ему в голову, Ташка уже спала, закинув ногу ему на живот и по-детски распустив губы.

После того вечера они стали жить вместе, а сама Ташка стала гораздо спокойнее…

Когда они ввалились в свою секцию, там было почти пусто. Только куратор сидел за терминалом и что-то просматривал. Страницы мелькали на экране с такой быстротой, что, казалось, ничего различить было невозможно. Но Филипп уже почти автоматически слегка напрягся и через пару секунд понимающе кивнул. Похоже, куратор искал метеоинформацию.

– Посмотрите на сайте kosmeteo.canadin.com, по-моему, там лучшее из того, что я накопал.

Куратор благодарно кивнул:

– Спасибо, – и добавил после короткой паузы: – Слышал, поздравляю.

Филипп кивнул в ответ. Они с Ташкой дошли до своего алькова и забрались внутрь. Ташка тут же стянула с себя одежду и растянулась во весь рост. Нет, они не собирались немедленно заняться любовью, просто ей нравилось валяться нагишом. Филипп тоже стянул футболку и повалился рядом. Несколько минут они молча лежали, потом Ташка перевернулась на живот и повернула лицо к Филиппу:

– Как ты думаешь, когда будет последнее испытание?

Филипп пожал плечами:

– Не знаю. Видишь, куратор копается в метеосводках, так что, возможно, скоро.

– А ты не боишься?

Филипп помолчал, вспомнив дни, когда каждый шаг, каждый вздох давались с такой болью, что казалось, будто кости внутри наполнены раскаленным свинцом, вместо крови по венам течет серная кислота, а в легких вместо воздуха плещется иприт, когда каждая ошибка в любом тесте – неверно высчитанный в уме результат, неправильно нажатая клавиша, пропущенный мяч или невыполненное подтягивание – награждалась еще большей болью, и с легкой улыбкой тихо ответил:

– Нет.

А наутро куратор поднял их в четыре часа и ровным голосом, в котором, однако, чувствовалось напряжение человека, изо всех сил старающегося убедить всех, но в первую очередь себя, в том, что никакого волнения нет и в помине, приказал:

– Обувь не надевать. Личные вещи не брать. Одежду – по желанию. Двигаемся к шестому тамбуру.

Сзади кто-то ахнул и сдавленно пробормотал:

– Последнее испытание.

Куратор молча развернулся и первым шагнул на выход.

Когда они остановились у высоких двустворчатых ворот, через которые когда-то очень давно, в прошлой вселенной, вошли в «Гнездо», куратор повернулся к ним, окинул их лица медленным взглядом, задержавшись на каждом по несколько секунд, и тихо заговорил:

– Это – последний тест. Задание: вы должны пройти по маршруту протяженностью сорок километров. На маршруте вам необходимо отыскать десять контрольных точек. Отметки выглядят вот так. – Куратор показал на невысокий столбик серо-голубого цвета, с легким жужжанием выросший из пола, после того как он что-то нажал на своем наручном пульте. – При обнаружении данной отметки необходимо коснуться своим браслетом верхнего контакта. Эта операция разомкнет замок браслета, и вы сможете его снять. Браслет необходимо принести обратно. – Куратор нажал на пульт, столбик исчез. – Температура снаружи – минус сорок два по Цельсию. Снег. Вьюга. Скорость ветра пятнадцать – двадцать метров в секунду, порывы до тридцати пяти. К десяти утра ожидается повышение температуры до минус тридцати восьми и усиление ветра до тридцати метров в секунду. – Куратор еще раз обвел всех взглядом. – Вопросы?

Некоторое время все молчали, потом Филипп, которого неожиданно для него самого все уже какое-то время считали лидером группы, тихо спросил:

– Контрольный срок прохождения маршрута?

– Не ограничен.

– Мы должны отыскать все контрольные отметки?

Куратор пожал плечами:

– Это каждый решит сам. Контрольная отметка освободит от браслета только одного, а по окончании маршрута, в момент вашего пересечения линии входного шлюза браслеты начнут непрерывное индуцирование болевых ощущений уровня двенадцати единиц. – Он мгновение помедлил, затем продолжал все тем же бесстрастным тоном: – По моим расчетам, вы сможете выдержать боль такого уровня в течение не более одной минуты. Затем потеря сознания, болевой шок и смерть.

На несколько минут в тамбуре установилась напряженная тишина, и снова ее нарушил Филипп:

– Значит, группа может вернуться в «Гнездо» врассыпную?

– Да.

– Санкции к группам, потерявшим кого-то из своих членов?

– Не предусмотрены.

– Контрольные отметки расположены на открытой местности?

– Нет.

– То есть они могут быть засыпаны снегом, завалены буреломом?

– Да.

Филипп замолчал, все стояли не шелохнувшись. Только Ташка, стоявшая рядом с любимым и державшая его за руку, тихонько стиснула его ладонь своими пальцами. И Филипп вновь спросил:

– Как контролируются наши действия на маршруте?

– Никак.

– А если кто-то, добравшись до первой отметки, просто развернется и двинется напрямую к конечной точке?

Куратор пожал плечами:

– Никаких расспросов, никаких расследований проводиться не будет. Сведения о порядке прохождения последнего теста объявлены личной тайной.

Филипп обернулся и посмотрел на товарищей. И заметил, очевидно, в их глазах, кроме внутреннего напряжения, еще что-то такое, от чего его лицо, когда он снова повернулся к куратору, было окрашено легкой улыбкой:

– Мы готовы, куратор.

Тот молча кивнул. Казалось, он сух и бесстрастен, как прежде, но в его голосе все почему-то почувствовали отзвук этой улыбки.

– Добро. – Куратор вновь коснулся какой-то клавиши на наручном пульте, и висевший на стене плоский плазменный экран засветился. – Вот карта маршрута. Места расположения контрольных точек отмечены с точностью до 0, 6 километра. Запомнили?

Филипп молча кивнул.

– Открываю.

Высокие двустворчатые двери с легким скрежетом разошлись в стороны, образовав узкую, шириной сантиметров сорок щель, в которую порыв пронизывающего ветра тут же вогнал облако снежной пыли.

– С богом, дети. – Всегда спокойный голос куратора дрогнул, но никто этого уже не заметил.

Десять стройных, практически обнаженных фигур гуськом, одна за другой, скользнули в щель и легким бегом двинулись вперед, в метель, в мороз, оставляя за собой узкие следы босых ног, которые мгновенно затягивались бешено клубящейся поземкой. Наконец силуэт последнего исчез в ревущем мареве вьюги. Куратор вздохнул и, коснувшись пульта, заставил створки ворот снова сомкнуться. Он еще несколько мгновений постоял, задумчиво поглядывая на закрывшиеся ворота, тяжело вздохнул и двинулся в обратный путь, в опустевшую секцию…

За последующую неделю последний тест прошел весь второй курс Терранского университета. Максимальное время прохождения теста составило шесть суток. Но за все время теста ни одна группа не добралась до последнего пункта маршрута врассыпную.

– Спасибо!

Ташка с улыбкой помахала проводнице. Та улыбнулась в ответ и тоже помахала рукой, затем поднялась наверх, откинула ступеньку и закрыла тяжелую дверь вагона. Поезд дернулся и начал медленно набирать ход. Ташка подождала, пока длинная зеленая змея не уползет со станции, проводила взглядом последний вагон с горящим красным огоньком и, подхватив чемодан, направилась к неказистому, облупленному зданию вокзала. Она не была дома два года. Прошлой зимой Ташка осталась на каникулы в Москве и вволю нагулялась по барам, кафешкам и дискотекам, а летом совершенно бесстыдно напросилась в гости к знакомой с факультета природных ресурсов, которая была родом из Джемете, и всласть накупалась и назагоралась на роскошных анапских пляжах. Ну а эту зиму они провели в «Гнезде»…

На привокзальной площади, считавшейся в Узловой чем-то вроде Сохо, в этот поздний час было довольно малолюдно. Из шести столбов освещения фонари горели только на двух. У тупиков тускло светили лампочками, прикрепленными под козырьками, две палатки со стандартным винно-сникерсным набором, причем Ташка могла дать голову на отсечение, что, несмотря на запрет, там из-под полы приторговывают и водкой. Уж ночью наверняка. Прямо напротив горела вывеска какой-то новой забегаловки с претенциозным названием «Монте-Карло». Половина лампочек внутри вывески перегорела, и она выглядела так же убого, как и все окружающее. Ташка усмехнулась. А чего еще можно было ожидать? В Узловой время остановилось.

Когда она, распахнув дверь, шагнула в сени, из горницы донеслись гулкие удары стареньких ходиков. Ташка замерла. Она столько раз за свою жизнь засыпала и просыпалась под их все еще звонкий и такой теплый, домашний бой, что у нее невольно перехватило дыхание. Тут из горницы послышался глуховатый голос матери:

– Отец, дверь хлопнула, пришел кто?

Ташка улыбнулась и, толкнув дверь, шагнула вперед. Перед ней стоял отец. В руках у него были блестевшие от воды чашки с блюдцами. Наверное, они с матерью только что пили чай, и мать, по заведенной привычке, пошла разбирать постель. А папка принялся за мытье посуды. Он всегда был немного рохлей и подкаблучником, ее папка. Мать работала кассиром на станции и была в Узловой фигурой заметной, а отец был простым рабочим ремонтных мастерских… Когда он увидел Ташку, у него задрожали руки и он, торопливо поставив чашки на стол, начал суетливо вытирать руки фартуком. О боже, как просто стало читать на лицах и в душах людей после прошедшей зимы! Ташке было абсолютно ясно все, что творилось в его душе. В тот теперь уже казавшийся таким далеким вечер, когда она прибежала домой в истерзанной одежде и с окровавленными ногами, он схватил топор и, яростно вращая глазами, выкрикнул:

– Кто?!

Но когда она, захлебываясь слезами, назвала своих истязателей, у отца точно так же задрожали руки, и он выронил топор. Потому что один из тех подонков был сын начальника станции, а выше власти в Узловой просто не существовало…

Однако сейчас все это казалось далеким и незначительным. Ташка улыбнулась, поставила чемодан и, шагнув вперед, обняла отца и прижалась щекой к его колючему лицу, обросшему за день короткой щетиной:

– Здравствуй, папка.

Он вздрогнул, и она поняла, что вся боль, что копилась в нем эти два года, пока она не переступала порога родного дома, который не смог ее защитить, вдруг как-то разом его отпустила. И отец не выдержал этого облегчения, из его глаз градом покатились слезы. Тут из-за занавески, скрывающей проем в соседнюю комнату, выскочила мать и, бессильно проговорив:

– Доченька… приехала… – опустилась на стоящую у двери лавку…

На следующее утро Ташка проснулась оттого, что солнечный луч, нащупав щель между неплотно задернутыми занавесками, заплясал на ее лице. Она кошкой потянулась на своей кровати и радостно рассмеялась наступившему дню. В ту же секунду на пороге ее комнатки появилась мать.

– Доброго утра, доченька. – Мать просеменила по комнате и присела на краешек кровати. – Доброго тебе утра. – Она несколько мгновений любовалась на свое дитя, которому жизнь в столице явно пошла на пользу, и, вдруг спохватившись, всплеснула руками: – Да я ж вчера так и не спросила, ты к нам на все каникулы али как?

– Я думаю, недели на четыре, может, пять. Через две недели приедет Филипп, и мы поживем у вас. А потом поедем к его родителям.

Мать Понимающе кивнула. О Филиппе родители уже знали. Вчера они проговорили до двух часов ночи. Казалось, папу с мамой интересовал в подробностях каждый день, который их ненаглядная дочь провела вдали от родного очага. Мать замялась, а затем робко заговорила:

– Тут это… доченька, я при отце не хотела… Башмачников сын ко мне в кассу почитай каждую неделю заходит, все про тебя спрашивает. Башмачниковы ноне большую силу взяли. Куда там прежние времена! Башмачников сын энтим, новым русским заделался, машину себе купил новую, дружков у него куча. Ты бы это, поостереглась, что ли. Может, твоему мальчику и не приезжать пока, а то кто его знает, как оно может повернуться.

От сквозящей в ее словах безысходной беззащитности у Ташки заныло сердце. Нет, Его Высочество прав, иначе с этим не справиться… Но на ее лице появилась лишь спокойная улыбка человека, уверенного в своей способности встретить достойно любую неожиданность:

– Не беспокойся, мама, все изменилось. Теперь мне любые неприятности нипочем. Можешь мне поверить.

Мать несколько мгновений с тревогой всматривалась в лицо дочери, затем сокрушенно вздохнула:

– Ну что ж, тебе виднее.

Вечером, когда они расправились с праздничным ужином, на который мать пригласила соседку с мужем и товарку, работавшую в привокзальном буфете, Ташка извлекла из чемодана легкую куртку, с эмблемой Терранского университета во всю спину и, накинув ее на плечи, махнула родителям:

– Я пойду прогуляюсь.

Мать приветливо кивнула.

– Иди, иди…

Отец, привстав с места, окинул ее тревожным взглядом. Ташка успокаивающе махнула рукой:

– Я недалеко, к Люське схожу.

Отец тоже кивнул и опустился на место. Все старшие уже чинно расселись перед телевизором. Наступил час традиционного очередного мексикано-бразильского телесериала.

Солнце уже садилось. Ташка, не торопясь, прошла по знакомой улице, вдыхая терпкие ароматы наливающихся соком яблок, крыжовника и вишен, свернула в проулок и вышла к косогору. Багровый глаз уходящего на покой дневного светила пронзал окружившие его тучи, подтверждая народной приметой объявленный прогноз погоды. Вниз, к реке, вела деревянная лестница. Ташка несколько минут постояла, вспоминая, как она жаркими летними утрами бегала по этой лестнице с подружками, потом повернулась и двинулась вдоль обрыва в сторону почты. Люська подождет, а сейчас ей неожиданно захотелось позвонить Филиппу.

Поговорив с Филиппом, она вышла из здания почты и, остановившись на верхней ступеньке старенького крыльца, задумалась. Идти к Люське расхотелось, а дома тоже делать было особо нечего. В принципе, она взяла с собой ноутбук и несколько CD с лекциями Кембриджского университета по английскому и международному праву на английском языке, но работать тоже как-то не хотелось. И тут сбоку раздался знакомый голос:

– Ба-а, кого мы видим? Наталья Ильинична, ма-а-асковская студентка в родные места пожаловала! Наше вам с кисточкой.

Ташка медленно обернулась. Младший Башмачников подматерел, стал мордастее, да и брюшко уже заметно выпирало из-под ремня, но хозяйский взгляд и полупрезрительно оттопыренные губы остались все те же. Он был в джинсах, джинсовой рубашке и дорогом клубном пиджаке в крупную клетку, выглядевшем в подобном сочетании просто нелепо. Справа и слева от него торчали две размалеванные девицы, одетые с такой же вызывающей безвкусицей, что, впрочем, не слишком бросалось в глаза, поскольку одежда на них была максимально минимизирована. В одной из этих ряженых куколок Ташка узнала свою давнюю подружку Люську. Руки Башмачникова по-хозяйски устроились на обнаженных плечах девушек. Возможно, год назад подобная встреча заставила бы Ташку испуганно вздрогнуть или вообще повергла бы ее в паническое бегство, но теперь этот разожравшийся местный кобель показался ей настолько нелепым и смешным, что Ташка не выдержала и расхохоталась.