Текст книги "Псевдоним бога"

Автор книги: Роман Злотников

Соавторы: Антон Краснов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Я так и не понял, какое отношение имеют события почти четырехлетней давности, которые я припоминаю очень смутно, к моему задержанию.

– Видишь ли, милый, – перешел на доверительную манеру общения следователь Грубин, – я потому все это вспомнил, что ты оказался в некотором роде… хорошим предсказателем, что ли. Конечно, ты слышал об огромном НЛО, который появился возле Луны?

Гамов откинулся на спинку стула и расхохотался. Поворот беседы в самом деле можно было назвать изысканным.

– Гражданин следо… Олег Орестович, если я хотел бы развлечься… я бы в цирк пошел… а не в прокуратуру! – выдавил он сквозь смех.

Маленькие злые глазки Грубина засверкали, заискрились, как разворошенные уголья. Костя осознал, что с последней фразой он переборщил.

– Я не понимаю, гражданин следователь, что вы мне хотите инкриминировать? То, что я, будучи сообщником инопланетян, убил или похитил своего дядю, профессора Крейцера?

– Гражданин Гамов, – принялся чеканить слова Олег Орестович и даже чуть привстал, демонстрируя мятые полосатые брюки с до отказа набитыми карманами, – я просто хочу знать, ЧТО делал профессор Крейцер на вашей даче три с половиной года назад? Какие исследования он проводил, а то, что там велись исследования, лично я не сомневаюсь!

– Откуда я знаю? – отозвался Гамов. – Ничего подобного я не припомню. Дядя Марк… он вообще интересный человек, за всеми его странностями не уследишь. Откуда я могу знать решительно все? Что я, Пушкин, что ли?

Это имя второй раз звучало в разговоре, не имеющем решительно никакого отношения к литературе. Следователь Грубин закрыл один глаз и, кося вторым на Константина, вытянул губы трубочкой и протянул:

– Да… в самом деле, резонное возражение… не Пушкин… который… Пуш-ш…

Когда Олег Орестович вторично произносил всуе имя великого русского поэта, он уже не принадлежал самому себе. В ноге вспухла и расшевелилась свирепая боль, она вцепилась в больные пальцы так, словно ногу прихватили накаленные клещи и крутят, крутят, выламывая суставы, сминая и разрывая кожу, как тонкую папиросную бумагу. Олег Орестович перебил сам себя на полуслове и вдруг подскочил на своем месте, словно подброшенный невидимой пружинкой. Костя Гамов смотрел с удивлением и испугом… Добрейший следователь Грубин перекосил губы так, что могло показаться, будто у него порвались оба угла рта, и заревел:

– Да что ты мне тут крутишь, скотина? На тебе труп и подозрение в шпи… шпи-она-же, а он мне – Пушшш… кин! Я тебе щас такую оду законопачу, никакому Пушкину и не снилось, сука! – Олег Орестович подпрыгнул на одной ноге, и его массивное мятое лицо сотряслось, пошло крупными тектоническими складками, а в глазах замелькали сухие зеленоватые вспышки. – Я ему по-хорошему, а он мне тут яйца мнет, долбозвон! Ты, б…. не думай, что если дерь… дерьмократия… о-о-о!.. в-в-в!.. то тебе будут права человека зачитывать, падла! Ин-тел-ли-гент! Я тя, б…. щаз запихну в пресс-хату к «синим», там тебе булки раздвинут и быстро по-петушиному петь научат, кочет ты драный! Мозги он мне тут мастурбирует! Этому пидору двадцатка, а то и пожизняк мается, а он мне про тридцать седьмой год лечит! – Раскаленные напильники медленно, с достоинством перепиливали пальцы. Грубин озверел. – Т-тебе!.. Да, б…. Лаврентий Палыч тебе Майей Плисецкой покажется, когда я тебя!.. Вафел! Т-ты… ты хоть знаешь, что все расчеты, все секретные докуме… м-менты… из сейфа Крейцера… в-вы… сраная попона!.. Все документы – тю-тю! Где документы, ты, дрозофила? Сколько лет работаешь с Крейцером на?.. Кому, сука, продал государственную тайну? Ты, б…. шпион! К-кто? Где? Макака в очках! Да, шпион! Змей он на дачу возил!.. Шпрехен зи дойч? Спик инглиш? Ни хао, пидор! – И, окончательно обессилев от боли, следователь Грубин несколько раз стукнулся лбом о столешницу, запустил в обомлевшего, обильно пропотевшего Костю Гамова тяжеленным пресс-папье в виде пузатого бегемота с суровой бюрократической мордой, а потом заорал: – На Тихорецкую состав а-атправится… вагончик тронется, перрон останется! Иа-а-а, иа-а-а! Трокадеро!.. Дека… данс!

Вне всякого сомнения, из Олега Орестовича получился бы недурной актер. По крайней мере, какую-нибудь макбетовскую ведьму или колоритную нечисть из «Вия» Гоголя он сумел бы отыграть блестяще. Неизвестно, какие еще грани своего актерского таланта он сумел бы продемонстрировать несчастному Косте Гамову. Но тут неугомонная боль отпустила и с тихим ворчанием убралась на покой. Грубин поднял от столешницы багровое лицо со вспухшими синеватыми жилами, поправил одним пальцем прилипшие ко лбу волосы и тихим, почти нежным голосом, ставя отчетливые паузы между словами, вымолвил:

– Надеюсь, вам понятно, Константин Алексеевич, что дело в самом деле может принять неблагоприятный для вас оборот? Не угодно ли чайку? Нет? Так вы подумайте, подумайте обо всем том, о чем мы с вами только что беседовали. Хорошо? Вы уж постарайтесь. Да. А я вас скоро вызову. Да-с. Мне почему-то кажется, что вы непременно вспомните что-то важное. Не сделайте так, чтобы я разуверился в вас. Взаимное доверие – главное, не так ли? Ну вот. Вы человек умный, поймете.

У Кости Гамова застучали зубы. Конечно, простым логическим путем Константин мог дойти до вывода, что все далеко не так страшно, как тут пытается изобразить Грубин. Что у них едва хватает обоснований для задержания его на трое суток, не более того… Однако Грубин!.. Все-таки есть в нем что-то гнетущее, магнетическое. Возможно все дело было в том, что он не ИГРАЛ свирепость, бешенство, злобу и ненависть, а в момент приступа на самом деле был взбешен и ненавидел… Этот человек вызывал у Гамова тошнотворный, глубоко пустивший корни инстинктивный ужас. Липкие волны этого ужаса текли по жилам. Мелкая дрожь поселилась в руках и ногах, загнала тупые неповоротливые иглы в позвоночник. Проницательный Грубин быстро окинул взглядом задержанного и произнес обычным голосом, не повышая тона – в полной уверенности, что будет услышан:

– Увести его.

В железной двери запрыгал, заскрежетал ключ… Гамов отвалился на спинку стула и смотрел прямо перед собой остановившимися, мертвыми глазами.

Были все основания полагать (используя излюбленный оборот Грубина), что допрос оборвался на самом интересном месте…

4

Домой Олег Орестович отправился умиротворенным и тихим. У него было светлое лицо, и, выйдя из здания прокуратуры, он принялся блаженно улыбаться воробьям на тротуаре и, пошарив по карманам, высыпал малым птахам горсть жареных семечек. Боль давно миновала, а то, что Грубин увидел в лице Кости Гамова во время своего фирменного бешеного припадка, совершенно уверило его в том, что салага рано или поздно расколется и вспомнит даже то, что решительно не могло отложиться в его слабо трепыхающихся и напитанных алкоголем мозгах. Думается, чистосердечное признание состоится не позже, чем на третьем допросе. А то и уже на следующем…

«Сейчас домой, – ползла в голове Грубина череда неспешных, привычных, словно отрепетированных мыслей, – покормить рыбок… Если жена, дура, опять наварила этих чертовых пустых щей, которые не станет есть даже уважающая себя свинья… И если опять придется готовить самому, честное слово, выкину дуру-бабу в окно… Потом докажу, что она сама выпала, а асфальтовые дорожки возле дома все равно нужно чистить и ремонтировать…»

Сев в свою побитую жизнью «десятку», Олег Орестович поехал домой. Жил он в многоэтажке на Большой Черкизовской и, будучи человеком скромным и непритязательным, искренне полагал, что четырех комнат вполне достаточно для семьи из двух человек и десяти экзотических рыбок. Последние обитали в большом, если не сказать – огромном аквариуме, занимавшем чуть ли не треть домашнего кабинета следователя Грубина. Аквариум изготавливали на заказ, по чертежам самого Олега Орестовича, и снабдили весьма оригинальной системой смены воды и регулируемой подсветкой. Грубин любил рыб. Его ихтиологические пристрастия не ограничивались ухой и рыбными разносолами. Еще в детстве он зачитывался «Человеком-амфибией», а в более зрелом возрасте с удовольствием просматривал «Челюсти»-1, 2 и т. д., неоднократно ловя себя на искреннем сопереживании акулам-людоедам. Уж больно технично и умело они поедали сдобных американских налогоплательщиков!..

«Рыбы умеют молчать, в отличие от людей, – любил повторять Грубин, – но я, как профессионал, умею говорить и с рыбой!»

У подъезда его дома, как обычно, сидели старухи. Кудахтали все разом. Выделялся резкий и пронзительный голос рыжей Мефодьевны, имени которой никто не знал, зато все были прекрасно осведомлены о том, что она сдает внаем две квартиры в центре Москвы, что нисколько не мешает ей собирать пустые бутылки, спекулировать билетами на футбольные матчи у касс находящегося поблизости стадиона «Локомотив». А в моменты особенных душевных просветлений даже просить милостыню, не брезгуя и заезжими кавказско-азиатскими гастарбайтерами. Мефодьевна экспрессивно всплескивала веснушчатыми руками и несла редкостную чушь:

– У первом подъезде говорили, что эти планетяне специально присланы для порядка. Я вот где-то читала или в сериале слышала, что души, значит, не умирают. Так, может, там, с этими планетянами, товарищ Сталин прилетел? Уж он бы этих дерьмократов…

– Да брось ты ерунду городить, Мефодьевна. Вечно ты начнешь чушь нести, как в лужу… И каждый день новое. Вчера вот ты говорила, что инопланетяне – это такой предвыборный трюк, дескать, предвыборная шумиха перед выборами в Госдуму. Они ж уже на носу… Так что не трынди! А вот мой внук говорил, что сам видел в телескоп. Говорит: ох!.. Корабль из других, значит, галактик. А мой внук в университете учится…

– Балбес твой внук. Курит… И пиво пьет. Нивирситет. Все они там пиво пьют и вообще наркоманы…

– А вот Олег Орестович! Олег Орестович, вы человек при службе, может, вы нам скажете?..

Грубин сделал изящный жест рукой (так обычно он делал, когда намеревался дать допрашиваемому в челюсть) и быстро ответил:

– Я скажу вам, бабушки: идите в жопу со своими инопланетянами!

И быстро, дробными шагами бросился в подъезд, потом в лифт. Вне работы Грубин мог себе позволить оправдывать фамилию.

Первое, что он увидел, войдя в прихожую, было белое лицо жены. Грубин с досадой смахнул со своего пиджака желтый кленовый лист. Перекошенная физиономия супруги была явлением весьма обыденным в семейной жизни Олега Орестовича. Г-жа Грубина была существом чувствительным и могла всю ночь прорыдать над очередной серией мыльной оперы, чего-нибудь вроде «Поцелуй ангела», «Кашель херувима» или «Храп серафима». Грубин открыл уж было рот с целью сказать жене сакраментальное, дескать, дура ты набитая, матушка, – но тут же отказался от этого благородного намерения. Цепкий его взгляд различил в выражении лица жены нечто такое, что подсказало тренированной интуиции Олега Орестовича: нет, неземными страданиями очередной Пердиты-Хуаниты или подгоревшим обеденным пирогом тут дело не ограничивается.

Увидев мужа, жена втянула голову в круглые толстые плечи. Уголки ее рта были загнуты книзу, как у кукольного паяца. В глазах стояла морозная одурь, остановившиеся белки глаз были мутны. Это лицо с отмершей мимикой можно было назвать мертвым,когда б не подрагивающий подбородок. Грубин бросил портфель на тумбочку и спросил:

– Ну и?..

Вместо ответа она подняла руку и уставила толстый указательный палец в матово поблескивающую темно-коричневую дверь кабинета Олега Орестовича, виднеющуюся в конце скудно освещенного длинного коридора. Из гостиной слышался чеканный голос диктора теленовостей: «Каждые полчаса идут прямые включения из обсерватории, сообщающие… Опрос общественного мнения показывает, что пятьдесят пять процентов россиян не против контакта с… Даже выборы в Госдуму, до которых осталось не так много… Кандидаты… Инопланетные…»

Грубин пожал плечами, неловко потоптался на месте, а потом, не разуваясь, несколькими грохочущими шагами преодолел расстояние до двери, на которую показывал сосисочный палец дуры жены… Послышался ее натужный глухой всхлип, и Грубин, раздражившись вдруг и сразу, потянул дверную ручку вниз и на себя. Он вошел в кабинет и остановился в метре от собственного письменного стола, массивного, старинного, выполненного из темного резного дуба. Возле стола ядовито поблескивал аквариум. В первые мгновения Грубин не понял, что именно ему не нравится во внешнем виде его экзотической игрушки. Он напряженно сощурил глаза… Ну конечно. Темнота. Нет света. Подсветка – подсветка не работает! А ведь этого не может быть, потому что она идет от автономного источника питания, и даже если отключат электричество…

В стенку аквариума упруго плеснула волна. Сноп брызг вырвался из-под неплотно прикрытой верхней панели резервуара, и несколько капель попали на стол, на пол и на лицо следователя Грубина. Только тут он сообразил, что НИ ОДНА из рыб, живущих в этом аквариуме, не способна так возмутить свою среду обитания, поднять такую сильную волну.

Олег Орестович минуту постоял, чувствуя, как на несколько мгновений останавливает свой бой сердце, чтобы, вновь подпрыгнув, забиться с бешеной страстью, торопливо и жарко проталкивая кровь по сосудам. Потом Грубин решительно выдохнул и надавил на выключатель верхнего света.

Несколько изуродованных рыбок плавало на поверхности. Еще одна, жадно раздувая жабры, висела в гуще водорослей. Хвоста у нее не было. Энтузиаст аквариумного дела Грубин, знавший множество видов домашних рыбок, все-таки не мог нашарить в своей богатой эрудиции рыб, лишенных хвоста. Да и не до рыбок ему стало…

Да! Сидело среди водорослей, перевитое гроздьями пузырьков и заретушированное слоем темной, неосвещенной воды, мерзкое чудовище с длинной узкой мордой, неподвижными жабьими глазами, напоенными тупой злобой, и чешуйчатой зеленовато-коричневой шкурой. Метнулся во взбаламученной воде гребенчатый длинный хвост, когда тварь, подпрыгнув к поверхности воды и распластав вывернутые лапы, разинула пасть и перекусила пополам венец коллекции Грубина – мерцающую желтовато-красную рыбку, название которой, и бытовое и латинское, немедленно выветрилось из головы Олега Орестовича.

– Крокодил…

Да, крокодил. Судя по небольшим размерам (около полутора метров), это была не взрослая особь, а всего лишь детеныш, но сколько холодной и древней свирепости было в этой узкой морде, кривых зубах и рваных движениях неровного гребенчатого хвоста, похожего на горный хребет в громадном уменьшении!

– Крокодил, – приходя в себя, повторил Грубин, бросаясь к столу и выдвигая нижний ящик.

Уже хладнокровно, вслепую, не отрывая взгляда от мерзкой рептилии, невесть как попавшей в его квартиру, Грубин вставил обойму в табельный ПМ и, практически не целясь, целиком разрядил ее в аквариум. Брызнули осколки. По полу потекло, пенная волна вынесла тела еще бьющихся или уже мертвых, распотрошенных, рыбок. Сквозь жутковатый оскал разбитого стекла вывалился умирающий крокодил. Он тяжело упал набок, дрыгнул лапами, стегнул по ноге Грубина шипастым хвостом… Чешуйчатое тело дернулось, и гад, вытянувшись, издох и закоченел. Грубин вставил новую обойму и загнал в череп крокодила еще две контрольные пули. Эти твари живучие… Мало ли… Хотя и говорят, что крокодилы нападают на людей только в кино или по о-очень большим праздникам…

– Понятно, – выговорил Грубин, не выпуская пистолета, – понятно, что ничего не понятно… Что это за шутки?

Вошла жена. Одну ногу она волочила, словно перебитую. В руке сжимала упаковку таблеток. Грубин поднял к ней лицо:

– Это что же такое?

– Откуда ж я знаю, – прошептала она. – Я думала, это ты… Мне назло… Завел – вот – такую – тварь… Ну и страшилище…

– Зачем мне страшилище, мне и тебя вполне достаточно, – грустно сказал Грубин. – Ну и дела!.. Как эту ящерицу сюда забросили? Дверь – на сигнализации… консьержка в подъезде… двадцать восьмой этаж! Гм… стоп! А это что такое?

Он наклонился и снял с хвоста крокодила металлическую табличку, прикрепленную с помощью куска толстой проволоки. На табличке было аккуратно выгравировано, словно это была подарочная надпись: «БРОСЬ ДЕЛО КРЕЙЦЕРА. МАЛЬЧИК НИ ПРИ ЧЕМ. ВЫПУСТИ».

Грубин минуту рассматривал эту табличку, потом словно бы в рассеянности уронил на пол, прямо перед приоткрытой зубастой мордой околевшего крокодила. Так. Ну и дела. Что-то невиданное. Грубин несколькими мощными ударами ноги откинул труп рептилии к стене и бросил жене:

– Ну что ты стоишь? Хватай тряпку, тазик, быстрее выбирай воду. А то соседей зальем… Хотя… все равно уже поздно – протекло. Вытирай!

Жена, мгновенно всполошившись, с неожиданной для своих габаритов крейсерской скоростью бросилась в ванную. Грубин же, перейдя в гостиную и достав из бара бутылку коньяку, задумался.

«М-да, в самом деле чертовщина какая-то, – размышлял он, выпив стопку, – детеныш гребенчатого крокодила. Такие, если не ошибаюсь, в Африке да в Австралии… Долбаная ящерица! Но, черт побери, КАК?.. Не очень-то похоже, чтобы у этого Кости Гамова были серьезные покровители, а то, что сегодня какие-то фантомасы местного розлива мне подкинули эту тварь – та-а-акой сноровки требует!.. И эта табличка… Гамова взяли сегодня ночью. То, что его дело веду именно я, знает очень ограниченный круг должностных лиц… Никого посторонних. Этому уроду даже адвоката еще не давали… Гм… Еще коньячку, Олег Орестович? Пожалуй, Олег Орестович. Так-так… Допустим, что эти фокусники были информированы обо всем мгновенно. Допустим, что им каким-то образом удалось незаметно проникнуть в мой дом да еще проволочь сюда крокодила, будь он неладен, нильское отродье… Но… гм… Достать в Москве крокодила не так-то просто. Нужен предварительный заказ в спецпитомнике. Или некто ради вящего эффекту пожертвовал своим домашним любимцем? Зачем? Почему именно крокодил? Случайно ли – именно крокодил?.. Хотя, как говорят люди умные и бывалые, – нет ничего закономернее случайности… Гм… Таскать крокодила по столице средь бела дня? Подбрасывать в запертую квартиру? Зачем столько сложностей ради дешевого эффекта? Нет, не срастается… Думай, Грубин, думай! В конце концов, можно навести справки… Ведь это надо же – запустить эту тварь в аквариум! – В Грубине начала клокотать глухая, хищная ярость. – А кто поручится, что завтра эти любители экзотической фауны не подсунут мне в постель ядовитую змею или какого-нибудь вонючего скорпиона из эквадорских дебрей? Умеют, умеют, суки, произвести эффект! Так… Ладно! По последней, Олег Орестович, и работать, работать!..»

Дотянувшись до трубки радиотелефона, он набрал номер и, дождавшись, пока на том конце ленивый мужской голос не вытянет «да-а?», посыпал:

– Борис Анатольевич, это Грубин. Извини, что во внеурочное время беспокою, но тут у меня аврал. Дурдом тут у меня, говорю, короче! Требуется твоя помощь. Ты там по своим каналам можешь пробить, сколько в Москве зарегистрировано крокодилов, находящихся в частном владении либо приписанных к зоопаркам и террариумам? Я не пил… Какой запой? Три стопки коньяку! Да не шучу я, б…! Какие-то твари подбросили мне в аквариум живого крокодила. С зубами. Рыбок перекусал и сожрал, я его пристрелил из табеля… Нет, я не перетрудился. Это еще не все. У него на хвосте форменная угроза в мой адрес…

– Совсем с ума сошел, Олег, – ответил невидимый собеседник, из голоса которого совершенно улетучилась сонливость. – Хотя все сейчас с ума посходили. Телескопы скупают… Телевизор не включал, в Инете не смотрел?.. У меня самого ум за разум… Ладно. Ну излагай подробнее. Чем смогу, помогу…

Закончив разговор с Борисом Анатольевичем, Грубин откинулся назад, в глубокое удобное кресло, и вытянул ноги. Из-за стены слышалось старательное сопение жены, собирающей в тазик три кубометра воды. Дура… Ну пусть поупражняется. Соседей все равно ее пыхтения не спасут… Да они, кажется, и не в Москве сейчас, а на даче. Этот сосед снизу, Гена Снегирев, – знатный рыбак, все время ездит на Волгу да на Клязьму…

Грубин вдруг весь подобрался, рывком поджал ноги и, выставив подбородок, подался вперед. Гена?.. Где сегодня он уже слышал… Гена… Ах ну да! Генриетта, приемная дочь Крейцера. «На крокодила похожа, что ли?» – «Нет, что вы, она очень красивая…»

– Та-а-ак, – мрачно протянул следователь и резко и хищно отхлебнул коньяк прямо из горлышка бутылки. – Так!

Глава четвертая
ОТВЕТИТЬ ЗА ВСЕ

1

Центральный пост Корабля

и смежные помещения Академии Леннара

– Видишь ли, милый, – сказала Ориана, – конечно, мы инфицированы амиацином-пять. Скорее всего, это закончится гибелью. Но я сейчас не об этом. Мы можем умереть даже не от амиацина. Как только некоторые из них, недостаточно глубоко поверившие в тебя и возможности Академии, убедятся в том, что ты точно так же смертен и подвержен болезням, как только они поймут, что ты такой же, как и они, – произойдет раскол, и они убьют тебя. И Храм поможет, подтолкнет, наставит…

– Я тоже думал об этом, – признался Леннар, не глядя на Ориану. – Самое печальное состоит в том, что у нас нет противоядия. У нас и не было противоядия тогда, полторы тысячи лет назад, когда «Арламдор» только начал полет. Но тогда у нас был Элькан, и была технология погружения в анабиоз, позволяющий затормозить и преодолеть действие амиацина. Сейчас же у нас нет ни того, ни другого…

– Да, у меня до сих пор с трудом укладывается в голове. Что заставило Элькана так резко выступить против нас?

– Думаю, стоит подождать, пока придет в чувство Ингер. Хотя у меня и так есть устойчивое предположение.

– Не могу поверить, – машинально повторила Ориана, и перед ее глазами всплыло благообразное лицо Элькана, с тяжеловатым подбородком, массивными надбровными дугами и взглядом из-под них – пронзительным, умным и светлым. Леннар качнул головой и отозвался:

– Что ж… А я, напротив, порой предполагал что-то подобное.

– Ты предполагал, что Элькан вот так отречется от тебя и нашего общего дела?! – воскликнула она.

– Ты немного неверно формулируешь проблему и не так расставляешь акценты, – сказал он. – Дело в том, что Элькан, по мере того как остатки его второго «я», храмовника Караала, опадали с него, как старая шкура спадает со змей, – по мере того Элькан становился все более самостоятельным и независимым. В конце концов, наш с ним интеллект, наше умение управлять людьми и наши знания о мире вполне сопоставимы, а в чем-то он и превосходит меня. И порой существенно превосходит. Его разум, еще находящийся под спудом догматических нагромождений Храма, был взбудоражен тем, что я, именно я, оказался неким прообразом Ааааму, самой великой мифологемы этого мира. Элькану требовалось время, чтобы определиться в своем отношении ко мне, к нашему делу и нашей вере, а для этого ему требовалось прежде всего разобраться в себе – ВСПОМНИТЬ СЕБЯ, того, прежнего Элькана, великого ученого Леобеи, лауреата Мировой премии Яуруса! Когда же этот процесс самоидентификации неизбежно пришел к завершению, Элькан включил свой мозг на полную мощность. Он начал работать так, как считал нужным, и отсюда пошло расхождение. Наверное, он просто не умеет безоговорочно подчиняться, и здесь корень бед. Ну и, конечно, он почувствовал, что я склоняюсь к попытке хотя бы краткосрочного примирения с Храмом. Помню, как еще недавно он яростно отстаивал идею бросить Корабль, развернуть его и вывести за пределы этой планетной системы, а самим высадиться на голубой планете… Говорил он в общем-то убедительно… Кроме того, – медленно выговорил Леннар, – Элькан прекрасно просчитывает ситуацию на несколько шагов вперед. Возможно, он предучел, что для заключения мира мне придется пожертвовать им, бывшим жрецом-отступником. Что ж… я не исключал такой возможности. – (Большие глаза Орианы расширились до пределов, дозволенных природой, и в ее взгляде стояло: что ты такое говоришь, Леннар?..) – Тем не менее, невзирая на все это, я более чем уверен, – твердо подвел черту глава Обращенных, – что у него и в мыслях не было предавать меня. Да и предательство ли это?.. То, что случилось в лаборатории?.. Не было ли это тем, чего я опасаюсь более всего, – самоубийством?

– Разве он способен на самоубийство? Разменять свою жизнь на несколько минут преступной слабости?

– Не так давно ты говорила, что он не способен и на предательство… И… Да, Кван О! Что у тебя?

Высоченный наку, появившийся в проеме арочного входа, склонил перед Леннаром татуированную голову и произнес:

– Он пришел в себя. Он хочет говорить с тобой.

Ориана откинулась назад. Леннар бросил:

– Зови.

Вошел бледный и встревоженный Ингер. Он хотел приблизиться, но Леннар поднял руку и властно произнес:

– Не подходи ближе. Стой там, где стоишь. Кван О, и ты не приближайся к нему. Надеюсь, Кван О, ты проследил, чтобы никто из бывших в Круглом зале переговоров не наткнулся на Ингера?

– Я проследил, светлый сьор Леннар, – последовал ответ начальника личной охраны. – Он чист.

– Ну что же, Ингер, – задумчиво произнес Леннар, – в некотором роде Элькан спас тебе жизнь, оставив лежать там, в лаборатории, а не ехать со мной на встречу с людьми Храма.

– Я… я не понял, – запинаясь, выговорил Ингер и повел широкими плечами. – Я хотел сказать… Элькан…

– Да я сам многого не понимаю. Мы слушаем тебя.

Перемежая свою речь божбой и проклятиями, Ингер поведал Леннару, Ориане и Квану О обо всем том противоестественном, нелепом и страшном, что развернулось почти что на его глазах в стенах экспериментальной лаборатории исчезнувшего Элькана. Леннар слушал, опустив глаза и время от времени проводя рукой по затылку. Казалось, что на его лице залегли глубокие серые тени.

– Обидно, что я думал О ТОМ ЖЕ, – сказал глава Обращенных сразу же после того, как Ингер закончил свой эмоциональный рассказ, поперхнувшись именем главного демона Илдыза и упоминанием всех его регалий. – Да-да, не смотрите на меня так. Я тоже думал о том, что наши Большие транспортеры несовершенны, раз они способны перебрасывать из одной точки пространства в другую только объекты, состоящие из неорганической, мертвой материи. Но это слишком сложная задача, и Элькан попытался разрешить ее без моего ведома. Значит, ставил опыты на добровольцах и попросту уничтожил четверых? Как жаль!..

– Ну… Конечно, жаль ребят…

– Как жаль, что я послал тебя, Ингер, а не поехал сам! Быть может, у меня с Эльканом состоялся бы совсем другой разговор! Телепортация живой плоти – эта одна из семи приоритетных задач, которые я поставил бы перед Академией и самим собой в ближайшем будущем. Как только скинул бы с себя бремя этой войны… Элькан, Элькан!.. И ведь даже не узнать, УДАЛСЯ ему его эксперимент или же он и убывшие с ним Инара и этот огромный нескладный великан… уже превратились в человеческие развалины, в уродливый и бессмысленный набор органов!

Ориана, Ингер и даже бесстрастный Кван О смотрели во все глаза… Казалось, Леннар скинул несколько лет, когда произносил эти горячие, искренние слова, и теперь его взгляд сиял совсем по-мальчишески, по-мальчишески же метался надо лбом смешной светлый хохолок и совсем юной, веселой и злой энергией был напитан каждый его жест, каждое движение и каждая интонация.

– Даже если Элькан и виновен в вивисекции, безоглядном растранжиривании молодых жизней, драгоценного человеческого материала, он уже оправдал себя тем, что сам бросился в горнило опыта, опыта великого и, повторяю, очень нужного всем нам! Вот так, – существенно снизив обороты, добавил он. – А теперь, теперь у нас только одна задача: выжить!

– Но… но что случилось? – медленно выговорил Ингер. – Я так понял, что в мое отсутствие произошло… произошло что-то серьезное… клянусь жирным гузном Илдыза!

– Угу… нашел чем клясться, – проговорила Ориана, тонкое лицо которой вдруг показалось всем присутствующим жестоким и почти грубым. У нее даже губы искривились и побелели, а точеный нос и подбородок будто бы хищно и несчастливо заострились, словно Ориана сильно исхудала. – Ты, Ингер, в самом деле не понимаешь, какой ты счастливчик. Так что иди и занимайся транспортным шлюзом. После исчезновения или гибели Элькана Леннар поручает руководство этими работами тебе.

– Да, именно так, – подтвердил Леннар. – Ты свободен, Ингер.

Тот тяжело задышал, на лице стали проступать красные пятна, а губы сделались толстыми и капризными, когда он произнес:

– Я не понял… значит, я попал… в немилость, что ли? Поймите, там ничего нельзя было сделать! Этот Элькан издевался над живыми людьми, нашими собратьями, между прочим. У нас в деревне был один колдун-коновал, который лечил скот. Когда у него умерла овца от неведомой болезни или же от травных снадобий, которыми он ее потчевал, народ вздернул его на вилы. А тут – сразу четверо погибших. Еще неизвестно, как они мучились перед смертью. Издеваться над людьми, как эти… сволочи… сардонары, новое отребье этого мира? Если бы вы только видели, во что он, этот ваш хваленый Элькан, превратил молодого Гоза!.. Вот гляньте, и тогда я послушаю, что скажешь ты, справедливый Леннар!

Наверное, впервые Ингер разговаривал со своим духовным вождем так дерзко и открыто. Он даже сделал несколько широких шагов по направлению к Леннару и Ориане и, выхватив из широкого рукава магнитную кассету, кинул ее в проявитель. Над гладкой поверхностью проявителя заклубилось сияние, соткавшееся в сгорбленную фигуру старика с нелепо изогнутыми руками и маленькой головой вместо одной из кистей. Ориана стиснула кулаки. Леннар же, удостоив трехмерный двойник уродливого старика Гоза лишь одним мимолетным взглядом, загремел:

– Я велел тебе приближаться?! Нет, я разве разрешил тебе подходить так близко?! Пшел прочь, болван!

Ингер сжал огромные кулаки, но тотчас же Кван О, не сходя со своего места, снял с бедра боевую секиру и спокойно подтвердил:

– В самом деле, Ингер, тебе лучше уйти. Леннар желает тебе добра. Но сейчас ты слишком взвинчен, чтобы узнать истину. Иди.

– Я сам найду тебя, когда придет время, – тихо добавил Леннар.

Ингер что-то сдавленно пробормотал себе под нос, склонил перед Леннаром и Орианой лохматую голову и огромными торопливыми шагами вышел прочь.

Ориана произнесла:

– Мне кажется, ты был слишком резок. Ингер и так только оклемался после паралитического кинжала Элькана. Его нервная и сигнальные системы еще не восстановились до конца. Конечно, ты прежде всего позаботился о том, чтобы он не инфицировался, приблизившись на критическое расстояние…

– Ингер один из Первообращенных, но даже ему нельзя давать большой воли и возможности зарываться, – жестко возразил Леннар. – Тем более что сейчас мне мало дела до обид и разочарований Ингера. Я думаю совсем о другом. Вот что: если в подвалах Храма сохранилась ампула амиацина, то, быть может, мы сумеем обнаружить и противоядие?..