Текст книги "Псевдоним бога"

Автор книги: Роман Злотников

Соавторы: Антон Краснов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Картинка запрыгала и сбилась, а с ней пропал и звук: это Еж, взмахнув рукой, зацепил кабель антенны. Впрочем, он попытался воткнуть штепсель антенны обратно в гнездо, и до определенной степени это ему удалось: картинка и звук появились снова, однако же изображение портилось помехами, словно мелкой рябью по осенней воде, а звук подпрыгивал, скрипел и дребезжал. Удалось разглядеть постную рожу какого-то важного деятеля ООН, с пафосом говорящего: «Мы вступаем в новую историческую эпоху… Хвррр!.. Нет сомнений, что… бз-з-з!.. хал… ббе… многие годы существование инопланетного разума подвергалось… бллль… бум!»

Экран потух. Все оборвалось. Друзья смотрели друг на друга. Казалось, было слышно, как потрескивают, словно лампы древнего советского телевизора, их мозговые извилины.

– Допились, – сказал лицемерный Артеменко. – До инопланетян… Я же говорил: хватит!

– Ладно, – сказал Костя Гамов. – Бред сивой кобылы…

– Тебе про бред виднее, Костян. Недаром в свое время в дурке стаж нарабатывал…

– Ты давай мне тут за базаром следи!

– Молчу, молчу. Я думал, что ты к тому своему приключению, когда тебя в психушку заправили, уже по приколу относишься.

– Ну че вы сцепились? – вмешался Казаков. – Выпейте вот за примирение. Ну и, наверное, пора бы укладываться… Завтра утром вставать и валить в город. Ни свет ни заря… Мне к девяти… Пойду проверю, как там машины… А то мы вчера на капоте прыгали, как бы не продавили. Ну да. А Шурик поехал кататься и упал в кювет. Два раза перевернулся – на самом ни царапины, а стойки салона погнул!

– А что ты на меня гонишь? – недобро улыбнулся кандидат экономических наук, отрываясь от пересчета опустошенных бутылок. – Это ж моя машина! Что хочу, то и гну!

– Ну-у-у! – в рифму прогудел неугомонный Казаков. – Если б это моя машина была, я б тебя в пруду утопил, где сегодня Костян давил из себя Чайльд Гарольда в изгнании!

На этом дискуссия и завершилась. Костя Гамов пожелал друзьям и собутыльникам спокойной ночи и вышел во двор. Он еще не знал, что этой ночи не суждено быть спокойной.

Как и многим другим ночам, последовавшим за этой.

2

Луна выбелила верхушки деревьев, длинными клиньями света улеглась в траве, косо взрезала крышу дачи. Далеко, за массивом смешанного леса, прыгали голоса лягушек. Ночной сверчок тянул свою заунывную песню. Тени, тени широкие и узкие, длинные и громоздко-неуклюжие, отслаивались от стволов деревьев, напрыгивали на голый асфальт, которым был укатан пятачок перед гаражом гамовской дачи. Костя сидел на низенькой скрипучей лавочке и курил сигарету. Вообще-то он не был любителем никотина, но выпадали такие тревожные вечера и бессонные ночи, когда зажатый в губах мятый фильтр казался панацеей, а запах табака оглушал, окутывал сизым облаком и ложился на расстроенные нервы, как пальцы опытного настройщика на струны вдрызг разлаженного инструмента.

Гамов перевел взгляд от собственных босых ног с грязными пальцами (верно, еще на болоте изляпался) на неполный диск луны, и ему вдруг почудилось, что на увесистом и довольно, сыто светящемся ее лике, как у Шурика Артеменко, проступило какое-то неясное темное пятно. Вытянутое, размытое, с подрагивающими контурами…

– Д-допился! «И на Марсе будут яблони цвести…» Гм… черт!

У самых ног прошелестела в траве ящерица. Костя оторвал взгляд от ущербной луны и прикрыл глаза веками. Нервы, что ли… У Гамова было плохое предчувствие. Нет, он мог прекрасно замотивировать, откуда, из каких похмельных глубин тянется эта смятая душевная дрожь, пережимающая желудок и дергающая запястья и икры. В конце концов, любой организм может совершенно выбрать резерв своей прочности и дать, наконец, сбой. Особенно в таком дурдоме… Стараясь отвлечь себя от навязчивой идеи неведомой опасности, Гамов стал перебирать в мозгу все то смешное и забавное, что имело место за последние трое суток, а этого смешного было ох как много!..

На воспоминании о том, как толстый Дима Филиппов подрался с коровой из соседней деревни, Костя Гамов поднял голову. Из каждой древесной кроны, из каждого темного прогала на остывающей земле смотрела на него завораживающая тысячеглазая тьма. И вот – звук… Дальний звук, нарастающий, приближающийся… Гамов встал, когда понял, что это звук двигателей. На нескольких машинах приближались к его, Кости, даче.

Гамов вскочил, словно подброшенный невидимой пружиной. Он подбежал к своей видавшей виды «десятке» и, открыв дверцу, бухнулся на водительское сиденье, не зажигая света. Звук моторов нарос и обрушился прямо на бедную головушку Гамова, когда у разгильдяйски приоткрытых ворот дачи остановилась темная «Волга» и следующий за ней маленький серый автобус. Гамов инстинктивно вжался в кресло, и тотчас же дверца автобуса бесшумно распахнулась, и из него, бесшумные, словно тени, один за другим стали выпрыгивать люди. В масках, в камуфляже, с автоматами наперевес. Гамов почувствовал, как на его затылке шевелятся волосы… Допился? Сначала бессмысленное сонное сидение на берегу водоема, потом сообщения об НЛО и лунных инопланетянах, сама испорченная луна, подпрыгивающая перед глазами, а вот теперь – невесть откуда взявшаяся группа захвата на даче? СОБР? У него на даче? С какого недо… пере?.. Неужели в самом деле ему снятся сны, липкие, бессмысленные, впитавшие в себя весь диковинный, веселый ужас последних трех суток? Где та тонкая грань, которая отделяет реальность от вымысла и бреда?.. Гамов сполз по спинке водительского кресла так, что коснулся лицом руля, и рука, машинально скользнувшая в бардачок, извлекла оттуда проклятую бутылку…

Дверь дачи вылетела так же легко, как созревшая редиска из влажной и хорошо разрыхленной земли. Вышедший из «Волги» человек в гражданском поднял руку, и собровцы ворвались в дом через обнажившийся дверной проем, через окна, через боковую дверцу на веранде. Протянулся грохот разбитого стекла, чей-то протяжный вопль и хрип, а потом до неузнаваемости исказившийся голос, в котором тяжело было признать вальяжный тенор Антохи Казакова, проорал хрипло и беспомощно:

– Да… да вы че, м-мужики?.. Я… м-мы… о-о-о-ой, б… а!..

– Этот? – громко спросил кто-то. По всей видимости, человек в гражданском, который и руководил всей операцией.

– Нет, – ответили ему.

– А где твой дружок?

– Кто? – прохрипел Казаков.

Сидящий в машине Гамов вдруг понял, чью фамилию сейчас назовет собровец. Нет, не сон. Никакой это не сон, как не снится ему ключ зажигания, беспомощно запрыгавший в руках.

– Где Гамов, б…?

– Г-гамов? Костя? А он вам… ох-х! Да во двор куда-то вышел… кажись… или…

Константин более не медлил. Пока одурманенный мозг еще принимал непростое решение, рука машинально воткнула ключ в зажигание… Машина завелась. Тотчас же из дачи вылетели двое, но Гамов, сорвав машину с места, протаранил воротину и вылетел на дорогу…

– Стоя-а-а-ать!..

Гамов даже не думал о том, с чего он вдруг может понадобиться этим ночным визитерам – он, человек законопослушный и в общем-то порядочный. В иной ситуации, в частности будучи в трезвом виде, он, несомненно, подошел бы к вопросу более взвешенно и хладнокровно. Но сейчас кололо в боку, по лбу тек пот, а там, позади, в черном зеве ночи, припорошенной лунным светом, бился крик:

– Стоя-а-ать!

Сухо прострекотала автоматная очередь. Гамов вдавил педаль газа до упора, и колеса, пронзительно взвизгнув и выбив из влажной после недавнего короткого дождя почвы целые снопы грязи, резко сорвали машину в ночь. Туда, к асфальтовой дороге в ста метрах от дачи.

– За ним!!!

«Волга» тронулась с места и, вихляя по размокшей грунтовой дороге, рванула в погоню за незадачливым хозяином дачи.

…Возможно, Гамову – на свою беду! – и удалось бы уйти. Или, еще хуже, его настигли бы, применив оружие, и тогда только Бог и все его небесные заместители знают, что могло бы произойти с горе-беглецом. Но, так или иначе, развязка этой дурацкой гонки оказалась куда более близкой, чем мог ожидать Гамов и даже его преследователи.

Все кончилось на небольшом мосту через довольно глубокий грязный овраг, по дну которого протекала мелкая извилистая речушка. Вероятно, Костя Гамов попросту не справился с управлением или в запале гонки просто неудачно повернул руль, но только машина вылетела на полосу встречного движения – и попала прямо в лоб тяжеленному КамАЗу, груженному кирпичом. Непонятно, куда и по каким надобностям направлялся грузовик в такое время, но – так или иначе – прихотливый случай, о котором так много было сказано сегодня, снова вступил в свои переменчивые права. Гамов ударил по тормозам, одновременно выворачивая руль; метнулось перед лобовым стеклом что-то неимоверно огромное, и в следующую секунду гамовский джип «Нива-Шевроле» отлетел в сторону и, ломая провисшие арматурные перила моста, повалился в пролом и ухнул в протекающую тремя метрами ниже речушку. Шлейф пепельно-белых в сомкнувшихся сумерках брызг вырос над захлебнувшимся водной стихией джипом, и его начало стремительно засасывать. Под весом полутора тонн металла, резины и пластика дно речушки, состоящее из рыхлых глинистых пород, размытых в грязь, просело и начало вбирать машину, как трясина засасывает нечаянно попавшего в нее рассеянного путника. Оглушенный Костя Гамов с разбитым лицом и с таким ощущением в груди, словно ему меж ребер засадили железный лом, ударом ноги выбил дверцу и вывалился наружу. Он добрался до берега, где его уже ожидали.

– Куда же ты, красавец? – нежно сказал человек в гражданском. – Берите его, ребята.

– Как драпанул, – сказал один из СОБРа, – и машины не пожалел. Значит, в самом деле… того…

Гамов собрал остатки самообладания, казалось бы, безнадежно раструшенного по кочкам отвратительных дачных дорог, подмоченного этим бессмысленным и жестоким купанием в грязной речке, и спросил:

– Я… я не понимаю… в чем дело?

– А раз не понимаешь, что ж тогда так сорвался? В машину его!

На даче Гамов застал милую сердцу картину: перевернутая вверх тормашками мебель, все друзья и подруги лежат носом в пол, и лишь злополучный Дима Филиппов по-прежнему торчит в форточке, а его похлопывает по увесистому крупу рослый собровец. Похлопывает, что характерно, дулом АКМ.

– Майор Головин, – представился тип в гражданском. – Да ты присаживайся, Гамов, присаживайся. Ну и засрали вы тут все, красавцы!

– А с каких это пор в России за пьянство и неряшливость берет СОБР? – пробормотал Гамов.

– Да нет, – сказал майор Головин, – не за пьянство. Хотя когда тебя вчера видели в городе, за рулем, ты, кажется, сидел уже вмазавши. Что ты вчера в городе делал?

– У меня день рождения был…

– Что ты делал вчера в городе?

– У меня день рождения три дня назад был, выпивка кончилась. Вот, съездил.

– Съездил, значит? – прищурившись, произнес майор Головин, и на его высоких крепких скулах заиграли желваки. – А когда ты в последний раз видел своего дядю, Марка Ивановича Крейцера, доктора физико-математических наук?

– А что так официально? Я… его… да дня четыре назад, наверное. А… а при чем тут дядя?

– Твой дядя убит.

Гамов приподнялся с дивана, едва не потерял равновесие и, только в последний момент успев ухватиться за ножку опрокинутого стола, утвердился на ногах. Он смотрел на широкое лицо майора, освещенное подмаргивающей лампочкой, и наплывало, наплывало сверху, откуда-то с перекрещенного тенями потолка тусклое, навязчивое бормотание, надсадный гул в висках.

– По крайней мере, такова официальная версия, – вымолвил майор, – он исчез со своей квартиры, на полу повсюду пятна крови, и… Подробности письмом. В общем, Гамов, ты подозреваешься в убийстве своего дяди Марка Ивановича Крейпера. Но это еще не все.

– Н-не все?

– Убийство – вещь сама по себе чрезвычайно скверная, как ты можешь догадаться, – обнаруживая определенную философскую жилку, продолжал майор Головин. – Однако же есть штуки и похуже убийства, те, что влекут за собой потерю не одного человека… Такова, например, государственная измена. Таков промышленный и военный шпионаж, который ведет к неисчислимым бедствиям.

– У нас что, реанимировали тридцать седьмой год? – выговорил Костя Гамов, растирая ушибленные при падении с моста плечо и бок, – врываетесь посреди ночи в дом, говорите о шпионаже и вообще… Дядя! Он что, в самом деле… Его?..

– Дурака включил, значит, – произнес стоящий за спиной майора Головина человек в камуфляже и выразительно похлопал ладонью по прикладу АКМа, – нужно немножко разъяснить. А, Виктор Романыч? Давай-ка я его немного…

– Рано, Сережа. Он еще толком не протрезвел и не врубился, что дело-то серьезное. Пить с третьих на четвертые сутки – это тебе не маргаритки в палисаднике нюхать. Тем более ты так врежешь, что он прямиком к Луне полетит… К этим – инопланетянам, которые – ну черт знает что!..

– Да я бы и с инопланетянами разобрался, – буркнул Сергей, – щупальца завязал бы веником да…

– Ладно, – перебил его майор. – Будем проводить допрос по полной форме, но это уж не здесь. Придется тебе, Костя Гамов, проехать к нам. Горячего чаю не обещаю, но что теплое отношение тебе гарантировано – так это точно. Твоих дружков и подружек придется задержать, что называется, до выяснения. И скажи вон той пьяной телке, чтобы она хоть сиськи-то прикрыла… А то налетит НЛО – похитит. На органы.

3

Москва, здание прокуратуры

– Имя, фамилия, отчество.

– М-мое?

– Мое мне известно: Грубин Олег Орестович. Ваше, ваше!

– Гамов Константин Алексеевич.

– Год рождения?

– Семьдесят восьмой.

– Место рождения?

– Город Калуга, Россия.

У Кости Гамова двоилось в глазах. Зеленоватый туман стелился перед мысленным взором жирными пластами, и проскакивали в этом тумане длинные желтоватые искры, похожие на светящихся головастиков-мутантов. Лицо следователя, заслоненное полупрозрачными пластами этого дурнотного тумана, казалось неряшливо вылепленным из желтоватой телесной глины, плохо замешенной, рябой, комковатой. Глаза, криво засаженные в слой этой глины, тускло поблескивали, длинный шевелящийся рот вызывал у Кости одну за другой волны тошноты. Он смотрел на этот рот, один за другим выплевывающий стандартные вопросы, и не мог оторваться. Слова, произносимые следователем, почему-то вызывали ассоциации с оловянной плошкой, в которую из подтекающего крана одна за другой падали капли холодной воды. Нет, Костя Гамов не был напуган. Страх в большинстве проявлений этого чувства – эмоция вполне осознанная, а в Гамове же копошился глубинный первородный ужас сродни тому, что испытывал неандерталец, прячущийся в пещере от первых ударов грома и призрачных всплесков молний.

– Известен ли вам, гражданин Гамов, Марк Иванович Крейцер? Если да, то где и при каких обстоятельствах вы с ним познакомились? Как давно?

Следователь Грубин, в полном несоответствии со своей «говорящей» фамилией, любил вежливость. Он считал, что чем отточеннее и толерантнее манера ведения допроса, тем больше шансов докопаться до истины, сколь бы неприглядна она ни была. Иной раз он любил говорить всю эту чушь вслух, одновременно поглядывая в висящее напротив него настенное зеркало, отражавшее часть высокого многоумного лба и рыжеватый пушок, охватывающий голову следователя Грубина наподобие нимба у святых. Этот пушок должен был означать волосы и старательно наведенную прическу… Вообще у Олега Орестовича была та неопределенная безликая внешность, что может принадлежать человеку и тридцати и пятидесяти лет, без разницы.

– Марк Иванович Крейцер? Да, – сказал Гамов, – известен. Это мой дядя. А знаком я с ним… ну давно я с ним знаком, так как он, Марк Иванович, мой дядя.

– Очень хорошо, – сказал следователь Грубин с таким видом, словно ему посчастливилось узнать нечто чрезвычайно ценное для следствия, – очень хорошо.

Дорисовывая портрет следователя Грубина, который может сыграть в судьбе не последнего нашего героя столь серьезную и печальную роль, скажем, что он был очень симпатичным, умным и талантливым человеком. Вся беда состояла в том, что симпатичным он казался только самому себе, когда гляделся в уже упомянутое выше зеркало после трех-пяти стопок коньяку. Умным его считала только супруга, такая дура, на фоне коей даже блондинистая ведущая телепередачи «Армейский магазин» казалась средоточием мудрости и кладезем познаний. Кроме того, она была подслеповата, что позволяло Грубину экономить электричество: почтенной даме было решительно все равно, включен на кухне свет или нет, поскольку процесс приготовления пищи все равно шел на ощупь. Что же касается таланта, то он в самом деле был; собственно, именно за этот талант начальство и коллеги терпели в стенах прокуратуры такого красавца, как Олег Орестович. Дело в том, что Грубин прекрасно умел выбивать показания различного толка, и совершенно безразлично, кто сидел перед ним, матерый уголовник или перепуганная девушка, обвиняющаяся в отравлении соседки снотворным на почве ревности. У Грубина был свой метод, и отменный. Правда, применение этого метода стало возможным только благодаря матушке-природе, наделившей следователя (помимо уже перечисленных достоинств) острейшим полиартритом пальцев левой ноги. Заболевание обуславливало и манеру ведения Грубиным допросов: когда у него не было приступа болезни, то он говорил подчеркнуто вежливо, ставя коварные вопросы и мастерски истолковывая ответы обвиняемого так, как следовало. Но стоило проклятым суставам во всеуслышание заявить о своем существовании, стоило им заорать и зареветь, как битое бутылочное стекло, по которому едет асфальтовый каток, – как следователь переставал быть самим собой, то бишь спокойным и доброжелательным собеседником, забывал свое имя и добрый нрав и превращался в чудовище. Чудовище рвало на себе и без того редкие волосы и, выкатив наводненные болью и яростью глаза, ревело на допрашиваемого: «Че, пидор фанерррный, и долго мы тут будем в молчанку игррррать?!» Иной раз за допрос насчитывалось несколько подобных приступов. Два первых производили на допрашиваемого неизгладимое впечатление. Трех не выдерживал никто. Кололись даже матерые рецидивисты с двадцатилетним стажем отсидок. Один бедолага-бизнесмен, крайне впечатленный нравственными метаниями следователя Грубина, признался не только в убийстве конкурента из-за пяти вагонов деловой древесины, но и в совращении малолетних, а также в тайной зоофилии и соучастии в поджоге Москвы наполеоновскими войсками. Он порывался взять на себя еще и все теракты на Ближнем Востоке за последние пятьдесят лет, но его вовремя увели.

Коллеги звали Олега Орестовича Обыском Арестовичем. Нет, конечно же товарищ Грубин брал свое не только ором и натиском. Были у него и иные, куда более тонкие подходы… Но недоброжелатели, которых Олег Орестович плодил в количестве, превосходящем темпы размножения китайцев или индийцев, приписывали пробивные качества следователя лишь его чудодейственному артриту.

Вот такой милый человек задавал Константину Гамову гладкие, отполированные долгим употреблением вопросы и выслушивал скомканные дрожащие ответы.

– А известно ли вам, чем занимался ваш дядя?

– Мне… это… гм… Он работал в каком-то закрытом научно-исследовательском центре. Честно говоря, я толком не знаю… н-не знаю, что он там исследовал…

– В самом деле? Какая жалость. А ведь именно об этом я хотел бы спросить вас. Значит, не знаете? А где находится этот закрытый, с вашего позволения, исследовательский центр?

– Где-то в Подмосковье.

– В самом деле? А почему вы думаете, что именно в Подмосковье? – Олег Орестович соорудил на своем плохо вылепленном лице милую улыбочку.

Гамов собрался с силами и выпалил в ответ:

– Потому что под Москвой нет больше никаких других территорий, кроме как Подмосковье!

– М-да… Действительно… Очень ценная информация.

– К тому же я уже полгода работаю в этом НИИ охранником, – добавил Гамов. – Ну на проходной сижу, документы там…

– Ах вот оно что, – мягко проговорил Грубин. – Наверное, случайно туда попали. И что, хорошо платили?

– Да не жалуюсь.

– А что ж это вы, Константин Алексеевич, – ехидно начал следователь Грубин, – о месте своей недурно оплачиваемой работы говорите так, гм, обтекаемо и неопределенно: «где-то в Подмосковье»? Не уважаете работодателей, а?

– Да я на местности плохо ориентируюсь. Т-топографическая память – никакая…

– Ну хорошо. Не будем пока о вашей памяти… пока не будем. Все по порядку. Мне известно, что ваш дядя, Марк Иванович, почти всю жизнь прожил в Германии. Только последние пять лет он провел в Москве. Не так ли?

– Да. Так. Я с ним и познакомился только пять лет назад, а раньше никогда его не видел. Моя мать наполовину немка, вот, по ее линии – дядя Марк, – сообщил Гамов.

Следователь Грубин неспешно разгладил тяжелый подбородок:

– Немка? Гм… Ну конечно же… Следовательно, вы познакомились пять лет назад?

– Да. Он сам позвонил мне. Сказал, что мой дядя по матери. Решил вернуться на родину, он ведь из поволжских немцев, его корни – в Энгельсе, это в Саратовской области город такой… там вообще большая немецкая диаспора. Я к тому времени уже жил в Москве, переехал из Калуги, учился в МГУ…

– Да, на факультете журналистики… Довольно недурно учились первые три курса, не так ли? А потом что-то произошло, ну и покатилось… Я тут полистал ваше личное дело. Что там такое в университете-то было? Девочки, выпивка, интересная творческая компания, а? Потом, правда, по окончании МГУ вы снова в гору пошли, имели отличный карьерный рост, лихо так, скачками. В серьезных местах работали, правда? – Грубин хитро подмигнул. – Да расслабьтесь, что вы так зажались, я же вас не пытаю, на дыбу не вздергиваю, как это за нашими предшественниками водилось, верно? Вот, сигареточку не угодно ли? Нервы успокаивает…

– Нет, я уже накурился, – медленно поднимая глаза, проговорил Гамов.

– Как угодно… Ну продолжим. Довольно о вас самом, Константин. Поговорим лучше о жизнивашего дяди. Пока что – только о жизни. Итак, вам известно о нем только то, что он пять лет назад приехал из Германии, работал в некоем научно-исследовательском центре и вел достаточно закрытый образ жизни.

– Мне кажется, вам известно о нем гораздо больше, чем мне… Есть ли смысл в таких вопросах? Лучше сразу спросите: я ли его убил? – с горечью отозвался Гамов.

– Не торопитесь. Если я задаю вам именно эти вопросы, значит, я считаю их целесообразными. Не скрою, мы навели о нем справки и собрали достаточно полное досье, но ведь, как вы сами понимаете, нельзя вести дело об убийстве человека, не владея подробной информацией об этом человеке.

Следователь Грубин вообще любил изрекать банальные истины а 1а «Волга впадает в Каспийское море» и «вторник обычно следует за понедельником». При этом у него был такой загадочный вид, словно он приоткрывал глаза всему человечеству на одну из величайших загадок бытия.

– Я пока и не думаю обвинять вас в чем бы то ни было. Успокойтесь. Подумайте. Я далек от мысли, что именно вы имеете какое-то касательство к этим злополучным событиям вокруг вашего дяди, Марка Ивановича Крейцера. Просто имеются определенные улики, и они в некотором роде работают против вас, Константин, – живо распространялся Олег Орестович. – Вы были последним, кто видел его живым, и это ясно следует из показаний соседей и консьержки. Далее: в кухне обнаружен нож в крови Марка Ивановича, на котором только два вида отпечатков. Одни принадлежат хозяину квартиры, Крейцеру, а другие – вам, Константин. И это еще не все, но об уликах – позже… Сейчас же расскажите мне о вашем дяде как можно подробнее. Могут быть какие-то детали, зацепки, нюансы, которые не отражены в его личном деле и в официальной информации о нем, но могут быть известны вам как родственнику Марка Ивановича. Помощь следствию вам, бесспорно, зачтется, и, быть может, именно ваши собственные показания и засвидетельствуют вашу полную непричастность к преступлению. Смелее!

И Олег Орестович, благородный следователь Грубин, сделал широкий и красивый жест рукой, словно очерчивая широкое поле для последующих рассуждений и показаний Гамова.

Костя заговорил:

– Ну что я могу сказать о дяде Марке? Живет он замкнуто… то есть – жил. Круг контактов у него сужен донельзя… С кем он общался на работе, я не очень хорошо знаю, а вот в быту он постоянно контактирует только со мной, ну и еще с Геной.

– С Геной? С каким Геной?

– Не с каким, а с какой. Генриетта. Сокращенно – Гена. Это его дочка. Приемная, не родная, он ее из Германии привез. Гена – это я ее так прозвал.

– На крокодила похожа, что ли? – съязвил шутник Грубин.

– На крокодила? Нет, что вы… Олег Орестович. Она очень красивая. Мне иногда кажется, что даже слишком красивая, – угрюмо ответил Гамов. – Это как Пушкин в письме к жене: «Не дай Бог хорошей жены, хорошую жену часто в пир зовут».

– Этот Пушкин из числа знакомых вашего дяди? – машинально спросил Грубин, и только спустя несколько мгновений до него дошло, что, собственно, он спросил. – В-в-в… Значит, Генриетта и вы. Цитаты вот приводите. Шутить изволите, молодой человек. А ведь дело-то нешуточное. Совсем, совсем не шуточное. Между прочим, не приходило ли вам в голову, отчего ваше задержание было так солидно обставлено? СОБР, ночной захват, эффектная погоня с падением в реку? Нет, справедливости ради – последнее вы сами себе обеспечили, но вот все остальное?.. Не думали ли вы, гражданин Гамов, отчего вас, простого в общем-то охранника и человека рядового, берут с такой помпой?

– П-приходило. Но как-то не очень…

– А я вам объясню. Такой захват я вам обеспечил. Настоял, так сказать. Иначе прислали бы за вами участкового, который в тех краях подвизается, и всего делов-то… Как оказалось, и его одного на всю вашу перепившуюся шлеп-компанию хватило вот так бы!.. – И Олег Орестович энергично провел ребром ладони где-то на уровне своего лба. – Любезный мой гражданин Гамов, в свое время мы уже сводили с вами короткое знакомство. Это было около трех с половиной лет назад. Материалы того примечательного эпизода я уже поднял, и они у меня в вот этой папочке. Итак, весной две тысячи четвертого года вы, гражданин Гамов, были найдены в полубессознательном состоянии в леске близ подмосковного села Клюево, возле которого расположена ваша дача. – (Костя пошевелил губами, и на его лице стали проступать сероватые пятна.) – Нашли вас не одного, а в чрезвычайно приятном обществе: рядом с вами лежал труп гражданина, обезображенного ударом топора. У вас на шее были обнаружены синеватые следы от пальцев, отсюда напрашивается вывод, что гражданин Васильев, ваш сосед, ни с того ни с сего принялся вас душить. В ответ Васильев получил такой удар топором, что был развален от левой ключицы до правого бедра. Топор застрял в бедренной кости так, что экспертной группе с трудом удалось его высвободить. Конечно, все улики указывали на вас, хотя на рукояти топора не было обнаружено ваших отпечатков пальцев, а позднейшая экспертиза установила, что вам ни за что не удалось бы нанести такого чудовищного удара – дескать, банально не хватило бы сил. Когда вас привели в чувство, Гамов, – все более воодушевляясь, продолжал следователь Грубин, – вы принялись нести какую-то дикую ахинею о секретном приборе, о каких-то прыжках через пространство, о Луне и о том, что с нее к нам спустились некие существа, попросившие вас о помощи. Вы то принимались ругать этих призрачных существ, то повторяли Дурацкую фразу: «Контакт – это благо, но нет худшего зла, чем навязанное благо». Потом вы принялись лаять, выть и говорить на каком-то диком тарабарском, свистящем языке, с чем и были отправлены в психиатрическую больницу. Расследование поручили достаточно молодому и усердному сотруднику, который с жаром взялся за работу и вскоре представил весь набор доказательств, что убийство совершили именно вы, а чтобы уклониться от ответственности, симулируете сумасшествие. Однако вам, Гамов, недолго пришлось симулировать: из больницы вас забрали по ходатайству вашего дяди, Марка Ивановича Крейцера, и еще какого-то чина из спецслужб, подкрепившего просьбу профессора Крейцера своим личным распоряжением. Нет нужды говорить, что тем молодым, но уже подающим серьезные надежды следователем был я, – продолжал Грубин, вскидывая голову, – мне тогда было не намного больше лет, чем вам сейчас, однако уже тогда меня отличали отменная хватка и проницательность.

– И скромность…

– Что? Ы-ы… Гм… Я сразу понял, что вы не тот, за кого себя выдаете. Я сразу почувствовал, что если вы и не убийца, то скрываете убийцу истинного. Потому что удар был в самом деле страшной силы… Я продолжил расследование. Я опросил ваших соседей по даче. Ведь известно, что девяносто процентов времени после окончания вами МГУ вы проводили именно на даче… дескать, там удобнее писать материалы и заметки. – Олег Орестович иронически пошлепал губами. – Опрос соседей дал немало интересных фактов. В частности, одна из ваших соседок, Кавалерова, показала, что однажды вы привезли на дачу какой-то странный контейнер, в котором что-то шуршало. Как раз в ту пору у нее пропала собака…

– И она подумала, что эту собаку, мерзкую, облезлую шавку, спер я и посадил в этот контейнер?! – иронически воскликнул Костя. – Не припомню такого случая, гражданин следователь, может, был пьян… но только у вас удивительная память, раз вы помните фамилии и бредни различного рода полоумных мегер типа этой жабы Кявалеровой! Ее иначе чем Холерой никто и не называл.

– Не следует так говорить о мертвых, ведь гражданка Кавалерова, насколько мне известно, скончалась около двух лет назад, – назидательно заметил Олег Орестович. – К тому же она показалась мне очень даже здравомыслящей женщиной. Так вот, она приоткрыла этот контейнер и увидела, что он полон змей! Натуральных змей, как в террариуме.

– А шайтана она не видела? А то там еще один соседушка есть, татарин Сайдуллин, синерылый алкаш, так он несколько раз на моем участке бесов углядел.

– Кстати, этого вашего Сайдуллина я отлично помню, и он сказал мне, что вы привозили на дачу лингафонную аппаратуру. Это к вопросу о его невменяемости.

– Гм… Не припомню.

– Вот и в психушке вы то же самое говорили, Константин Алексеевич, – медленно выговорил Грубин. – Но самое главное, что на основании показаний ваших соседей мне удалось установить, что вы жили на даче не один. С вами находился и Крейцер, его мельком видели и Кавалерова, и Сайдуллин, и еще несколько человек, чьи показания заслуживают всяческого доверия. Не исключено, что на даче жил не только Крейцер, потому как количество завозимой еды… Гм! И ваши гости не очень-то афишировали свое пребывание в тех местах, где вскоре произошло это зверское убийство дачника Васильева. Возможно, он был слишком любопытен и сунул свой нос туда, куда не осмелились другие соседи.