Текст книги "Мерило истины"
Автор книги: Роман Злотников
Соавторы: Антон Корнилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Через пару минут оба заснули – сначала Двуха, потом Командор. Впрочем, последнему, перед тем, как он окончательно провалился в сон, пришла в голову неожиданная мысль… Вдруг подумалось рядовому Каверину, что вовсе не «банда» приняла Гуманоида, а наоборот. Этот неразговорчивый странноватый парень позволил землякам присоединиться к себе. Но обдумать это предположение прямо сейчас Командор поленился. А наутро и вовсе о нем забыл.
* * *
А бывший детдомовец по прозвищу Гуманоид еще долго лежал вытянувшись на койке, заложив руки за голову и невидяще глядя в потолочную полутьму.
…Он предпочитал, чтобы его называли именно Гуманоидом, а не Василием Ивановым, как теперь было обозначено во всех его документах. Если обстоятельства сложились так, что пока невозможно носить настоящее свое имя, данное отцом, и фамилию, прославленную предками, пусть он будет просто Гуманоид. По крайней мере, откликаясь на прозвище, он не испытывал вины перед своим родом, история которого уходила в глубину веков – вины человека, отказавшегося от своего имени. Пусть вынужденно и на время отказавшегося, но все же…
Его звали Олег Гай Трегрей до того, как он по странной прихоти судьбы оказался в этоммире. В мире, чужом, хмуром, откровенно враждебном ему и тем, кто хоть сколько-нибудь отличается от всех прочих; в мире, где в любой момент нужно быть начеку. В мире, не похожем на родной мир Олега до такой степени, что попытки осмыслить здешние порядки поначалу едва не поколебали само представление о гармонии мироздания. До того, как попасть сюда, Олег и подумать не мог, что существует место и время, где может быть настольковсе неправильно…
Впрочем, обитатели этогомира тоже вряд ли сумели бы полностью принять мысль о реальности существования мира, из которого явился Трегрей. С их стороны понимания жизни, мир Трегрея мог видеться (и виделся!) сусальной сказочкой, полнейшей утопией, ни в коем случае не имеющей права на практическое воплощение.
Сколько Олег Гай Трегрей уже в этоммире? Почти полгода. Но этотмир все продолжает удивлять его. Все здесь перевернуто с ног на голову, перепутано, перекручено – не хаотично, а как будто специально перевернуто: чьей-то злой и вполне ощущаемой волей. И здешние обитатели – как они не похожи на людей из родного Олегу мира, спокойного и надежного, словно большой, давно обжитой дом, где все соседи друг с другом знакомы. Где каждый человек с рождения и до смерти ни на минуту не получит возможности усомниться в том, что он дорог и нужен Отечеству, Государю и окружающим. Где все прочно, понятно, закономерно и гармонично настолько, что ни у кого и мысли не может возникнуть, что бывает по-другому. Вот и Олег понял это, только оказавшись здесь.
В этоммире люди предоставлены сами себе; и, как в жестокой древности, по-настоящему могут рассчитывать лишь на кровных родственников. А со всеми прочими, тем паче с теми, кто принадлежит государственным структурам, необходимо подсуетиться и связать себя узами финансовых либо каких-то других обязательств, чтобы получить некое обоснование собственного места в окружающей реальности. Обоснование своих прав на сколько-нибудь достойное существование. Как тут говорят: «Хочешь жить – умей вертеться». Варианты «служить» и «трудиться» как средства к обеспечению определенного уровня достатка и уважения в обществе здесьне рассматривались вовсе. Нужно уметь «вертеться».
И такое положение дел считалось вполне нормальным. Условия этой суетливой грызни, называемой здесь «жизнью», как и полагалось, определяли сознание населяющих этотмир. Хотя понятия чести, достоинства, долга, уважения к тем, кто тебя окружает, местным обитателям были прекрасно известны, понятия эти являлись для них чем-то отвлеченным, к повседневности не имеющим ровно никакого отношения. Общество знало, что красть, отнимать, предавать, подличать, унижать, пользоваться слабостью и подлаживаться под силу нельзя, нехорошо, а в некоторых случаях подсудно, но с охотой проделывало и первое, и второе, и третье… и прочее. И чаще всего не под давлением обстоятельств, а при любом удобном случае, боясь упустить скользнувшую в мутной воде действительности рыбешку выгоды.
И вряд ли здеськто-нибудь мог поверить, что где-то на самом делешколы, гимназии и лицеи выпускают юношей и девушек, получивших наряду с обязательным объемом знаний и практических навыков еще и вполне определенный набор верныхмотиваций и ценностей, необходимый для дальнейшей жизни во благо всехподданных своего государства. Что где-то правоохранительная система в прямом смыслестоит на страже законности, и мысль о возможности воспользоваться служебным положением в личных корыстных целях воспринимается ее сотрудниками не столько как преступная, сколько как абсурдная, совершенно неосуществимая. Вряд ли кто здесьмог поверить, что у руля Отечества действительномогут стоять те, кто движим именно интересами государства; те, кто полностью отвечает стоящим перед ними задачам и потому способны с должной эффективностью управлять и править. Истинная элита, убежденная в необходимости работать не на себя, а на общество, полностью осознающая громадную ответственность перед теми, кому служит верой и правдой.
Оказавшись в этоммире, Олег не сразу, но очень скоро пришел к убеждению, что все это произошло не случайно. Не зря. У всего всегда есть причина. И причина, по которой он здесь, проста и ясна. Изменить этот мир. Сделать его таким, каким ему должно быть.
И главное, что для этого следует сделать – приобрести как можно больше соратников. Тех, кто, понимая неправильность мира, в котором живут, не станут мириться с ней, как все остальные, а сочтут долгом своей жизни сражаться. И учить сражаться других.
За своих соратников, оставленных на гражданке, в Саратове, Олег был спокоен. Они уже умеют противостоять враждебной силе несправедливости. Они уже знают, что значит сражаться. И они уже знают, что значит побеждать.
Глава 2
Этот ресторан считался лучшим в городке Пантыков и назывался: «Каприз Императора». Вышеозначенный император был изображен на громадной, точно киноафиша, ресторанной вывеске в виде здоровенного мужика, облаченного в жуткие доспехи, украшенные шипами и цепями. Физиономию император имел настолько зверскую, что даже страшно было подумать: какие же капризы могут быть у этого типа…
Впрочем, внутреннее убранство «Каприза…» было вполне обыкновенным: круглые столики, расставленные в шахматном порядке, длинная барная стойка в одном углу, невысокая эстрада в другом и непременные для подобных заведений тяжелые пурпурные портьеры с золотыми кистями.
Время только перевалило за полдень, и посетителей в «Капризе Императора» почти не было. Лишь двое мужчин в добротных темных костюмах и при галстуках обедали за столиком напротив пустой эстрады. Один из них, командир воинской части № 62229 полковник Семен Семенович Самородов, прозванный в части Сам Самычем, был разменявшим уже полтинник малорослым крепышом с тусклым серым лицом, самой примечательной частью которого являлись густые седоватые усы. Ел Семен Семенович аккуратно и степенно, время от времени сосредоточенно покашливая в усы. Сосед же его по столу, мужчина хмурый и по-медвежьи крупный, жевал шумно, дышал шумно, громко клацал вилкой и ножом, толкал локтями тарелки, встряхивал большой кудлатой головой… При взгляде на него создавалось странное впечатление, что ему тесно в окружающем пространстве, пространство жмет ему, как неудачно подобранный пиджак. Под правым глазом мужчины имелся давний шрам, похожий на отпечаток птичьей лапки.
Мужчины закончили обед. Сотрапезник Семена Семеновича, прожевав последний кусок, бросил нож и вилку на тарелку и громко, без стеснения, рыгнул. Самородов жестом подозвал пасущегося в сторонке официанта. Крупный мужчина сунулся было за бумажником, но Самородов остановил его:
– Я заплачу, не проблема.
– Лады, – кивнул тот. И добавил, словно ставя точку в недавнем разговоре: – Значит, предварительно договорились, да?
– Договорились, – подтвердил полковник.
Собеседник его неуклюже задвигался, собираясь подняться.
– Поеду я тогда, – сказал он. – Дел еще по горло…
– Михаил Сигизмундович, – старательно выговорил имя-отчество крупного мужчины Самородов. – Извините, что завожу разговор, но все же… общее дело у нас… Я слышал, у вас проблемы? Вроде наехал кто-то по беспределу?
– Да какой «наехал», – с досадой буркнул Михаил Сигизмундович. – Так… бытовуха.
– А мне говорили… – начал было полковник Самородов, но замолчал, когда сотрапезник тяжело глянул на него.
– Случай такой… – с явной неохотой принялся объяснять Михаил Сигизмундович, – странный. Понимаешь, влепился в меня на перекрестке какой-то додик. Мой Ефим – я с сыном был, с Ефимом, – стал разбираться, а этот додик ему нос сломал. Ну, впрягся я, конечно. И тут…
Мужчина, поморщившись, замолчал, потрогал пальцем шрам под глазом. Самородов терпеливо ждал продолжения.
– Короче, не понял я, что случилось, – заговорил снова Михаил Сигизмундович, все так же морщась, – помрачение на меня нашло. То есть, не само по себе нашло – со мной такого не бывает… А этот додик напустил. Хрен его знает, как. Я как с катушек съехал. Только ствол достал, пальнул раз, промазал – и все, больше ничего не помню. Ефим рассказывает: вдруг я сам не свой стал, замер столбом, а как менты с сиреной показались, рванул от них, будто медведь от волков. Часа через два очухался в каком-то дворе, грязный, драный… Еще куртку сняли сволочи какие-то, пока в беспамятстве валялся.
– Так найти того додика и спросить с него по полной, – уверенно предложил Самородов. – Проблема, что ли, найти? Тем более, для вас…
– В том-то и дело, что проблема. Ефим-то от ментов в тачку – и за мной рванул. Инспектора номера мои знают, преследовать не стали. А додик исчез. К ментам я, конечно, обращался, а они мнутся, руками разводят. Видно денег он им отсыпал, сколько у него было, они и рады стараться – отпустили.
– Даже номера его не срисовали? Не может того быть…
– Номера срисовали, конечно, да толку от этого чуть. Владелец колымаги – студентик из области, в городе в технаре учится. Навестили студентика, а он в бега подался, вовремя ему обозначили, кто я и что я, вот он и забздел. Тут закавыка в другом. Фотку студентика смотрели. Ефим кричит: «Он это нам тачку покоцал и нос мне сломал!» А я не узнаю. Я совершенно другое лицо запомнил. Причем накрепко так запомнил, и сейчас это лицо передо мной стоит, из тысячи бы узнал. Ну, рано или поздно студентик объявится, тогда все и выясню. Ефим очень за нос свой обиделся, сам студентика ищет.
– Кто ищет, тот всегда найдет, – вежливо улыбнулся Самородов. – Не переживайте, Михаил Сигизмундович, переутомились, вот и… смешалось немного у вас в голове.
– Ведь не бухой же я был! – хрустнул пальцами мужчина. – Не, не во мне тут дело, а в нем. Он виноват, гад. Из-за него, паскуды, слушок пошел, что у меня с башней нелады. Безумный по городу бегаю… Для репутации, сам понимаешь, вредно. Да, кстати! Хотел тебя сразу попросить, но из головы выскочило. Когда вся эта заварушка случилась, мимо колонну призывников вели. Ты того… распорядись, чтобы поспрашивали у них: может, кто что и видел.
– Конечно, о чем разговор! – легко согласился Семен Семенович. – Главное, что теперь у вас все хорошо.
– Только эту мразь найти осталось. Ну, ладно. Поехал я. Дела.
Они распрощались, обменявшись рукопожатием. Оставшись один, Самородов углубился в изучение счета. Официант, видимо, знавший его привычки, покорно стоял рядом, покачиваясь на каблуках, блуждая взглядом по потолку. Семен Семенович проверял счет обстоятельно: хмурился, покашливал, тыкал коротким толстым пальцем сенсорную панель айфона, складывая и складывая числа. Убедившись, наконец, что не обманут, расплатился. Когда официант ушел, полковник достал из внутреннего кармана пиджака маленькую, но пухлую записную книжку, закладкой которой служил короткий карандаш. Открыл ее на вручную разграфленной страничке, где один из столбцов венчала фамилия его недавнего собеседника. Под эту фамилию Семен Семенович вписал сумму, на которую тот откушал, присовокупив к этой сумме и чаевые.
Через пару минут автомобиль Самородова (сияюще-белый внедорожник «мерседес» прошлого года выпуска), направляясь от центра к окраине, катил по главной пантыковской улице. Унылое мутновато-стеклянное небо, на котором совсем не было видно солнца, сыпало меленьким дождем. Город тонул в буром месиве из грязи и мокрого снега, подсохшая грязь густо покрывала фонарные столбы и стволы придорожных деревьев. Чистенький автомобиль смотрелся на этой хмурой улице дорогой игрушкой, случайно угодившей в сундук со старым хламом.
После обильного обеда Самородову сильно хотелось пить. По пути засветилась яркая вывеска супермаркета с рекламой популярной американской газировки. Сами собой в сознании Самородова, как на дисплее калькулятора, возникли цифры, складывающиеся в стоимость бутылки сладкого напитка. Самородов мужественно сглотнул сухой комочек слюны и проехал мимо, испытав при этом чувство, будто кто-то ласково пощекотал ему сердце – он только что сэкономил несколько десятков рублей. А сэкономить – все равно, что заработать.
Самородов вовсе не был скуп в обыденном понимании этого слова. Просто он так привык: любой траты, даже самой малой, можно и нужно избежать, если она не является необходимой для достижения прибыли. Дорогой автомобиль, например, костюмы, пошитые в частном ателье, трехэтажный загородный дом – все это нужно для поддержания имиджа удачливого предпринимателя. А вот, допустим, потратиться на бутылку газировки, когда можно потерпеть двадцать минут и утолить жажду бесплатно – это уже излишество.
Несытое детство Семена Семеновича размоталось по доброму десятку военных гарнизонов, где служил его отец. Родитель Самородова, вечный майор, страдал распространенным на российских серых просторах недугом – пил. На всю жизнь запомнил Самородов ежевечерние пронзительные речитативы матери: «Да что ж ты, подлец, за бутылкой гоняешься! Дома шаром покати, даже телевизора нет… Ты ж, чурка с глазами, не понимаешь, что ли, это ведь все твои бутылки одна к одной складываются…» И навсегда врезалось в память Самородова собственное его недоумение – почему такую прекрасную вещь, как телевизор, его отец променял на то, чтобы шляться невесть где допоздна, а потом, стоя в прихожей, бессмысленно улыбаться и моргать красными глазами перед орущей матерью? Так еще в раннем возрасте познал Самородов истину: хочешь что-то иметь – откажись от бессмысленных удовольствий, трать только на то, что тебе действительно нужно.
Выехав за пределы тесного и грязного Пантыкова (только два года назад сменившего статус ПГТ, то бишь поселка городского типа, на статус города), Семен Семенович свернул с разбитой трассы на дорогу с довольно приличным, явно недавно положенным покрытием. Очень скоро белый внедорожник въехал на территорию коттеджного поселка.
Поселок был новым, еще строился и состоял из одной длинной улицы, по обе стороны которой высились двух-, трех– и пятиэтажные коттеджи разной степени завершенности. Впрочем, кажется, не было ни одного населенного. Назывался поселок красиво – Жемчужный.
Самородов притормозил у крайнего двухэтажного коттеджа, в освещенных окнах которого виднелись сгорбленные фигуры рабочих, припарковал свой внедорожник рядом с забрызганной грязью черной «четырнадцатой», посигналил. Из коттеджа вышел, на ходу вытирая руки тряпкой, высокий сутулый мужчина лет сорока, в запачканном штукатуркой армейском полевом камуфляже старого образца. Коротко остриженная голова этого мужчины была абсолютно седа, зато в бровях не было заметно ни одной белой ниточки. Густые черные брови нависали над его глубоко посаженными глазами, отчего казалось, что мужчина постоянно хмур и сердит. Самородов навстречу ему выбрался из автомобиля, несколько торопливо, но все же с достоинством:
– Здоров, Алексей Максимыч!
Поздоровались за руку.
– Попить нет ничего? – осведомился Семен Семенович. – В горле пересохло…
– Найдется, – кивнул мужчина. Он открыл «четырнадцатую», достал с заднего сиденья заполненную на треть пластиковую литровую бутылку дешевой минералки. Самородов в несколько жадных глотков опорожнил бутылку.
– Идет дело-то! – сказал он, указывая на дом, в котором копошились рабочие. – Гляди, до холодов въедешь.
– Хотелось бы, – ответил Алексей Максимович. Говорил он негромко, глуховато и чуть монотонно, но четко и раздельно.
– Н-ну… – вкрадчиво произнес Самородов и даже вроде как подмигнул, словно собирался сообщить какой-то секрет. – Пойдем-ка, в машину ко мне…
Они сели в автомобиль Семена Семеновича. Предусмотрительно подняв не по стандарту тонированные стекла, Самородов достал из кармана нетолстый бумажный пакет, в котором по очертанию угадывалась пачка денежных купюр.
– Держи, Алексей Максимыч, – сказал он, передавая пакет. – Как обещано… Как раз хватит, чтобы строительство закончить.
Тот принял пакет, замешкавшись на крохотную долю секунды. Самородов заметил это легкое замешательство.
– Ты поднажми на них, на джамшутов своих, – быстрее заговорил он. – Пусть резвее шевелятся. Ну, пообещай им премию небольшую, чтобы не расслаблялись. Или пинков навешай. Зато зиму зимовать уже в своем доме будешь.
Алексей Максимович молча спрятал пакет за пазуху.
– Расписочку! – сказал Семен Семенович, доставая из бардачка папку, а из папки – бумажный лист, чистый, если не считать пары строчек внизу, подкрепленных печатью и подписью. – Не обижайся, это не от недоверия, а… сам понимаешь. Черкни, как обычно. Все чин чинарем, нотариус уже заверил… авансом, так сказать, – он человек свой. Держи ручку.
– Великое дело – свой дом, – продолжал Самородов, глядя, как Алексей Максимович, положив лист на папку, а папку утвердив на колене, выводит аккуратные буквы. – Ты, небось, в таком не живал, всю жизнь по квартиркам, а я тебе со всей уверенностью могу сказать: настоящим хозяином можно себя только в собственном доме чувствовать. Что в квартире? За стенкой алконавт дядя Петя сапогом жену гоняет, снизу дрель с утра до вечера свистит, сверху… у какой-нибудь старой манды батарею прорвало. По свету под окнами бабульки кудахчут, как стемнеет, малолетние упыри ржут. За парковочное место опять же каждый вечер лаяться… Раз в месяц управляющая компания сшибает бабло, якобы, за содержание дома и ремонт – а в подъезде стекла выбитые, из подвала канализацией несет, во дворе грязь непролазная и ямы… Да что я тебе рассказываю, сам лучше меня все это знаешь – в такой уж стране живем. То ли дело – свой дом… Нет, брат Алексей Максимыч, себя надо уважать. Если есть возможность, уж постарайся себя и свою семью устроить в достоинстве и спокойствии. А если нет возможности – ее, возможность эту, надо обязательно изыскивать, правильно? Ты, как умный человек, понимаешь, если б мы о себе самих не заботились, кто бы еще о нас позаботился? А?
Монолог этот Семен Семенович Самородов произносил с интонацией поучительной, вроде как старший делится опытом с младшим. Но в речи его неуловимо проскальзывали нотки несколько… заискивающие. Словно Самородов боялся, что собеседник вдруг возьмет и возразит ему.
Но Алексей Максимович не возражал. Молча слушал, спрятав глаза под черные косматые брови. Только раз ответил на очередное риторическое «правильно?» мычащим «м-да», совмещенным с неглубоким кивком.
– Вот и хорошо, – услышав это «м-да», быстро свернул тему Семен Семенович. – Удачи тебе. Джамшутов погоняй, не стесняйся. Это народ тако-ой, им лишь бы резину подольше потянуть на твоих харчах… А если вдруг финансы опять закончатся, сразу дай мне знать. Помогу без вопросов. Да, забыл спросить, что с машиной-то твоей? Разобрался?
– Да нет пока… – отозвался Алексей Максимович несколько удивленно; видимо, этого вопроса он не ожидал. – Она как-то… вроде все в порядке с ней, только иногда вдруг ни с того ни с сего закапризничает. Не заводится и все тут, черт знает, почему. А на станцию отогнать времени нет. Да и отгонишь – неделю возиться будут, знаю я этих умельцев… А как без колес неделю?
– А ты вот что, – с готовностью предложил Самородов, – ты на нашу баню офицерскую ее отгони. Не гонял ее еще туда?
– Нет… Как-то… не пришлось.
– Давай-давай! Что значит – не пришлось?! Я звякну, тебе ее моментально до ума доведут. Естественно, бесплатно. Я разберусь, как рассчитаться…
– Надо бы… Время вот только выберу.
– Ну давай, Алексей Максимыч. Прощаться не будем, сегодня еще увидимся…
Алексей Максимович собрался было покинуть автомобиль, но Самородов остановил его:
– Ты это… Ты не сомневайся, – проговорил он, доверительно понизив голос. – Твое дело только пару подписей черкануть. И все. Зато гешефт какой!.. – Самородов прищелкнул пальцами и подмигнул. – Сразу мне все долги вернешь и еще останется.
– Я и не сомневаюсь, – глухо ответил Алексей Максимович и открыл дверцу автомобиля.
Когда Алексей Максимович вернулся в коттедж, Самородов снова достал свою книжечку. Пошелестел страничками, разыскивая нужную. Нашел ее и в столбце под фамилией «майор Глазов», куда уже были вписаны несколько незначительных сумм, поставил еще одну – шестизначную. После чего удовлетворенно пошевелил усами и коротким тычком пальца включил зажигание.
* * *
Этих четверых рядовой Саня Гусев, дослуживающий уже седьмой месяц и больше привыкший откликаться на Гуся, остановил в казарменном коридоре.
– Слушай сюда, бойцы! – вполне доброжелательно улыбаясь, начал он. – Вводная: на дальняке кто-то из ваших, из духов, обед по полу расплескал. Бородуле… то есть, комвзвода старшему лейтенанту Бородину (знаете, да?) такое дизайнерское решение вряд ли понравится. Сейчас дружно рожаете швабры и тряпки – и мухой на дальняк. Когда от блевотины даже запаха не останется, ищете меня и докладываете. Времени у вас… – Гусь глянул на дешевенькие часы на запястье, – четырнадцать минут до развода. На развод не опаздывать. Вопросы есть?
Вопросы последовали незамедлительно. Саня, в общем-то, не исключал возможности, что так оно и будет – для превращения гражданских раздолбаев в отличников боевой и политической подготовки месяца карантина маловато, а эти четверо как раз только-только из карантина.
– Чё, шестых нашел? Черт какой-то нагадил, а нам какого хрена за ним убирать? – набычился один из четверки: лопоухий, худой паренек, по манере держаться и интонациям которого можно было с уверенностью определить его как «четкого пацана с окраины».
– Погоди, Двуха, не пыли пока, – включился второй «дух», рослый (головы на две выше самого Гуся) молодой человек лет двадцати – двадцати трех с идеально белозубой улыбкой. – Слышь, амиго, – обратился он к Гусю, – у нас по распорядку, между прочим, время послеобеденного отдыха. А соблюдать распорядок дня – одна из первейших обязанностей воина российской армии.
Саня Гусев, перестав улыбаться, покосился на стоящего между белозубым и «четким пацаном» рыхлого неуклюжего парня – что, мол, тот скажет. Но тот ничего не сказал. На его бледном и каком-то мятом, как пельмень, лице явственно читались неуверенность и испуг. И тогда Гусь перевел взгляд на четвертого «духа», который, как он знал, успел уже приобрести кличку: «Гуманоид».
Надо сказать, что мнение именно этого новобранца относительно возможности провести ближайшие четырнадцать минут ликвидируя последствия чьего-то паскудства, Саню интересовало особо.
– Ну, а ты? – спросил он у этого четвертого, постаравшись ничем не выдать своего интереса. – Как насчет поработать?
– Разреши осведомиться, – очень серьезно и как-то чересчур отчетливо выговорил этот самый Гуманоид, – привлечение нас к уборке туалета – это приказ командира взвода?
«Ух ты! – мысленно ахнул Гусь. – „Разреши осведомиться…“ Правду про него говорят – с придурью типок. Одно слово – Гуманоид…»
Несколько секунд Саня разглядывал Гуманоида. Да парень, в общем-то, как парень. Среднего роста, не тощий и не жирный, не то чтобы качок – но видно, что сложен ладно и силенками не обделен. Лицо правильное, чистое. Но вот взгляд… Смотрел этот тип на Саню Гуся как-то… черт его знает, как. Будто Гусь вовсе не достойный уважения старослужащий, а какой-то унылый беспомощный салага. А главное, во взгляде Гуманоида не было пустой и глупой юношеской бравады или наглого вызова, или… еще чего-то подобного – этот парень словно был накрепко уверен в своем превосходстве над ним, Саней, а также и над всеми остальными людьми… По крайней мере, в ту секунду именно так показалось Гусю.
– Нет, бойцы, – чувствуя раздражение, но раздражению этому не поддаваясь, проговорил рядовой Гусев, – это не приказ. Это просьба. Моя, лично. Мне, что ли, за вами, духами, дальняк драить?
– В таком случае, – все с той же серьезностью посоветовал Гуманоид, – тебе надобно поставить в известность командира подразделения, а уж он, несомненно, отыщет решение проблемы. Поскольку он и только он вправе отдавать в установленном порядке соответствующие приказы и обеспечивать их выполнение.
Гусь снова уставился на парня. Усмешки в глазах Гуманоида не было и в помине. Издевается, гад? Или правда с придурью? Да нет, с придурью-то его служить бы не взяли. Косить вздумал? Но с какой стати ему перед ним, Гусем, дурака выламывать?..
– Единоначалие, – наставительно продолжал тем временем Гуманоид, – является одним из основных принципов строительства Вооруженных Сил, руководства ими и взаимоотношений между военнослужащими.
– Сильно умным себя считаешь? – только и придумал, что сказать Гусь. – Может, ты мне сейчас еще весь Устав назубок прочешешь?
– Изволь, если желаешь, – пожал плечами Гуманоид, – но не сюминут. Если тебе будет угодно, перед отбоем.
Гусь несколько раз моргнул. Но тут же его осенило:
– Это ты мне сейчас стрелку забил, что ли?
– Базара про стрелку не было, – быстро проговорил лопоухий «пацан с окраины». – А за Устав назубок – это он могет. С любого места, как по писаному шпарит, проверяли. И ведь пролистал книжку только один раз…
Саня Гусев молчал. Ему вдруг пришло в голову, что над ним банально издеваются.
– Я владею методом масштабного чтения, – пояснил Гуманоид. – Это весьма несложно…
– Да чего вы мне парите-то?! – рявкнул выведенный из терпения Саня Гусь.
– Чистая правда. Вот такой он, наш Гуманоид, – хмыкнул белозубый. И, потянувшись за спиной «пацана», хлопнул длинной рукой Гуманоида по плечу. – Ребенок индиго.
«Пасть беленая… Мажор, наверно, сука», – подумал Саня по адресу белозубого, потому что здравых мыслей о «ребенке индиго» в его голове на тот момент не оказалось.
– Понимаешь, амиго, – проникновенно продолжал белозубый, – вот если бы ты мне другом был или приятелем каким, тогда понятно, тогда твоя просьба считалась бы законной. А я тебя в первый… ну, скажем, во второй раз в жизни вижу. Поэтому – извини. И еще тебе кое-что скажу, – голос белозубого утратил проникновенность и зазвучал жестче, – может, вы тут терпил каких-нибудь и привыкли гнуть, но с нами такое не пройдет. Серьезно говорю, без обид. Если кто здесь на меня или братанов моих кисло дохнет… Я командирам или в прокуратуру стучать не буду. Я один звоночек сделаю… на гражданку. А уже оттуда прямо в командование округа звонок пойдет. И всю эту часть мигом раком поставят, всю целиком. И пойдете вы, господа старослужащие, всем лихим составом на дизель… – он сделал паузу, чтобы заглянуть в глаза Гусю. И договорил, уже мягко и с прежней улыбкой:
– Рекомендую принять к сведению, амиго. И, так сказать, проникнуться.
«Точно – мажор», – убедился в своем первоначальном предположении ошарашенный наглостью белозубого Саня Гусев. Гуманоид уже полностью вылетел из его головы. Теперь Гусь видел перед собой только этого нахально ухмыляющегося детину, до сих пор, очевидно, полагающего, что армейская и гражданская жизнь не очень различаются.
«Ну и упырей прислали… Вот борзота! Первый день как из карантина, а смотри-ка, – подумал, чуть оправившись от приступа изумления Гусь, – один впрямую связями угрожает, другой скалится, как псина голодная, третий… вообще Гуманоид…»
Рыхлого парня, в разговоре никак себя не проявившего, он в расчет не взял.
– У тебя все? – спросил «мажор».
Гусь неимоверным усилием воли заставил себя встряхнуться и начать соображать. Ему уже было ясно, что сейчасловить тут нечего. Оставалось только удалиться, не потеряв достоинства. Но… до этого сделать еще кое-что. Так сказать, оставить финал разговора открытым…
– Тебя как звать, боец? – спросил «мажора» Саня.
– Александр Вениаминович Каверин, – внушительно выговорил «мажор», особенно упирая на отчество и фамилию, точно произнесение всего этого вслух должно было произвести какой-то определенный эффект.
– Тезки, значит, с тобой… Так вот, Александр Вениаминович, непросто тебе и твоим друзьям служить будет, – Гусь покачал головой и поцокал. – Ой, непросто…
– А ты не пугай, слышь! – гавкнул «пацан».
– А я и не пугаю. Говорю, как есть. В карантине – это одно было, а здесь – совсем другое. Со-овсем другое. Разговор этот мы не закончили. Договорим еще. В другом месте…
«Мажор» пожал плечами.
– Как скажешь… – проговорил он.
– Про Мансура слыхали? – понизив голос, спросил Гусь. – А, может, и видели его уже? Так вот, если я говорю: «моя личная просьба», то это все равно что «личная просьба Мансура». А что, я разве этого в самом начале не сказал? Ой, извиняюся, забыл…
«Пацан с окраины» заметно вздрогнул. «Мажор» Александр Вениаминович Каверин слегка втянул голову в плечи. Рыхлый так вообще раскрыл рот и присел. Только Гуманоид продолжал смотреть на Гуся со спокойным интересом. Так, наверно, умудренный опытом многолетних исследований ученый-зоолог смотрит на резвящуюся под прицелом его бинокля зверушку – такое сравнение пришло на ум Гусю. Ну да что с него взять, с Гуманоида…
– Придется Мансуру передать, что просьбу его вы не уважили, – добавил Саня, – а Мансур парень обидчивый…
Произнеся это, Саня Гусь повернулся и вразвалочку пошел прочь.
* * *
Они вышли из казармы, остановились у крыльца.
– Мансу-ур… – тоскливо проскрипел Сомик. – Капец нам…
– Попадос, однако, – высказался Двуха. – Тут ты, Сомик, прав…
– Не ссы, – не вполне твердо проговорил Командор, – прорвемся. А, Гуманоид? Как считаешь? Прорвемся?
– Вестимо, – спокойно пожал плечами Олег.
– «Вестимо»! – зло передразнил его разнервничавшийся Игорь. – Ты что, говорить нормально не можешь? Аж зло берет… Вечно барабанишь, будто по писаному. У вас в детдоме все такие были, как ты?..
– Нет, – ответил парень. – В детдоме все были такие, как ты.Поначалу.
