Текст книги "Пушки и колокола"

Автор книги: Роман Злотников

Соавторы: Михаил Ремер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– А тебе, – поглядев, как маются пушкари, Дмитрий Иванович резко повернулся к оторопевшему пенсионеру, – наказ: дело ты верное учудил, лошаденок спасая. Собирай по посаду тех, что покрепче, да ломовых дай! Пусть орудия без устали тягают хоть бы до сердца самого Орды Золотой. Место дам, где разводить их. Денег на выкуп и содержание еще дюжины пар – тоже. А ты, – уже к Владимиру Андреевичу повернулся он, – коломенскую дружину готовь да люд с пушек бить обучай! Бог тебе в помощь, да огонь карающий!

Глава 5

Ступая босыми ногами по прохладной от утренней росы траве, Николай Сергеевич, энергично замахиваясь, работал косой-литовкой – очередным его достижением на поприще внедрения новшеств. Коса, гладко скользя, срезала широкие полосы сочной травы. Следом, на расстоянии в три шага, – так, чтобы не подрезать пятки, – по нетронутой полосе шел Никодим, за ним, в шахматном порядке – цепочка измученных невзгодами минувшей зимы крестьян.

Булыцкий усмехнулся, упомнив такого традиционно-неуклюжего медведя, коим все предпочитали воображать русичей. Неповоротливого. Грузного. Вальяжного. А вот – кукиш всем вам! Когда надо, ох сметлив народец-то! Как видят, что штука толковая, так и с руками и ногами оторвут. Вон та же литовка! Поперву увидали, так и морды воротить начали: мол, помимо серпа что еще нужно-то?! Деды с ними ходили, отцы, отцы дедов. А ты что тут за околесицу суешь?! Не стал тогда спорить учитель, да лишь, подпоясавшись, на покос вышел со всеми вместе, новинкой вооруженный. И вот как увидали все, насколько выработка увеличилась, так и серпы разом пооткладывали. А почему все? Да потому, что смерд подати и оброки платит с распаханной земли, а сенокосы тю-тю. Бесплатно. Не надо с них отдавать ничего! Вот и вцепились в косу-литовку, не отодрать! Понятно, что приловчились пока да усвоили, оно времени с неделю прошло, зато теперь – слава Богу! Дойдя до края поляны, преподаватель остановился перевести дух. За ним один за другим и остальные подоспели.

– Ну, что, мужики, – усмехнулся преподаватель, глядя на тяжело дышавших товарищей, – серпы – с глаз долой, а?! Почто они теперь вам, с такой-то косой?!

– Ты, Николай Сергеевич, – с трудом переводя дух, отвечал один из работников, – уж больно спор на руку. Чем тебе серп не мил?

– А тем, что и стоять в три погибели согнувшись, и травы срежешь – кукиш; умаешься больше. Добро, что ли?

– А по еланям как идти? Там косой твоей и не замахнешься толком. А бабе или отроку? Им-то коса твоя ох как тяжела будет!

– Твоя правда, – чуть подумав, согласился трудовик.

Пока разговаривали, с соседних полян начали подтягиваться довольные косари: крестьяне да пацаны из потешников Василия Дмитриевича, от службы отвлекшиеся на покос.

Оно хоть и было решение княжье о том, чтобы не занимать их ни в чем, кроме дел ратных, да зима уж больно тяжела была. Так что уж и не чаяли пережить. Тут тебе и полоненные с земель поверженных, и холода лютые, и соседи беспокойные. Хотя вот Ягайло выручил, серебра прислал. На том спасибо. Правда, за это, по умолчанию, – помощь в борьбе за власть, ну, и моральная поддержка. А раз так, то и целование на верность креста, и совместный поход на сердце княжества Смоленского, да с применением новых пушек. И такова мощность их была, что уже на третий день обстрела частокол порушили во многих местах, и смоляне, не желая ввязываться в кровопролитную войну, сдались на милость победителя, признав над собой власть Великого князя Литовского. Ну а Дмитрию Донскому – очередное добро: мастеровые отправились в путь от Вереи дальше сполохи тянуть с ямами. Вот тут только неувязка вышла: за пределами княжества Московского уж больно народу много лиходействовало, и сигнальные сооружения до Вязьмы не смогли дотянуть даже. В полутора днях пути от нее остановились, силы сосредоточив на душегубов усмирении. А как управятся – даст Бог, и до Смоленска, и дальше сполохи потянутся!

Людей, правда, Ягайло так и не прислал, на что Булыцкий искренне обрадовался; мол, нечего змея поучать. Вот только Дмитрий Иванович, усмехнувшись, отвечал на то просто:

– С тебя, Никола, ни ядер не дождаться обещанных, ни пороху, да и пушки чугунные все никак не выходят. Верно говорю или пустобрехствую где? – князь испытывающе посмотрел на собеседника.

– Верно, – понуро согласился преподаватель.

– А литовцы, говаривают, приладились для бомбард своих уже их ладить, – все так же, глядя в упор на учителя, продолжал Великий князь Московский. – Сразумел, о чем толкую тебе? – подавшись вперед, Донской понизил голос до шепота.

– А если не научат?

– То им же и худо.

– А Ягайло? Он что скажет, если…

– А мало ли чего в дороге случиться могло? – недобро ухмыльнулся князь. – Лихие, зверь дикий… А и просто заплутать могли. – От этих слов у Николая Сергеевича по спине забегали мурашки.

– Может, они и порох научат? – осторожно поинтересовался учитель.

– А ты на что тогда? – поднимаясь на ноги, оскалился князь.

– Диковины чтобы давать. Вон, косу какую к серпу в довесок сделали!

– От литовцев, или от ордынцев, или еще от кого косами своими отбиваться будешь?

– Помилуй, Дмитрий Иванович, а чугунки? Разом, что ли, все тебе? Нельзя ж так, Дмитрий Иванович!

– Как я скажу, так и можно! – набычился в ответ князь. – Коли все разом нельзя, так и оставь все, а порох дай!

– Да пожалуйста, – вдруг разозлился Николай Сергеевич. – Ведомо ведь всем: уголь, сера да селитра надобны. Вот тебе и порох!

– Ты мне скоморошествовать брось! Мне словеса твои даром не сподобились! Мне порох нужен! Порох!!! – громыхнув кулаком по столу, рявкнул Великий князь Московский.

– А как не дам? Что, как с мастеровыми литовскими, а?

– А хоть бы и как с ними, тебе какая забота. Как решу, так и будет; не отведешь! Поди!

Молча поднявшись и поклонившись правителю, Булыцкий пошел прочь, содрогаясь от мысли о незавидной судьбе ягайловских посланцев, которую, возможно, придется разделить и ему.

Впрочем, и не дошло до этого. Визитеры, довольные результатами, уехали, и с тех пор от них – ни слуху и ни духу. Впрочем, и объяснение тому было: новый виток затяжных войн Литовского княжества с Тевтонским орденом, в которых увязли братья. Это – помимо грызни между собой. Впрочем, это все, похоже, на руку Ягайле было, так как освобождало последнего от исполнения своих обязательств, взятых перед Дмитрием Ивановичем. Впрочем, и Донскому с того тоже пользы больше, чем беды; лукавство Великого князя Литовского обесценивало все просьбы о дружинах в помощь. Нет, кого-то отправил, но после долгих обсуждений с братом. Хотя и дал больше тех из уцелевших бояр с холопами своими, кто и сам был бы не прочь правом отхода воспользоваться, да гнева княжьего опасался. Здраво рассудив, что от таких лучше сейчас избавляться, высылали их прочь, заодно и цели свои политические преследуя.

А еще с благословения Киприана в посольство длительное сразу после визита Гедиминовичей засобиравшегося, в княжество Литовское отправили самых толковых из монахов. Мол, Ягайло своих мастеров в Москву пришлет делам литейным обучаться, а владыка – монахов в Литву, ибо поучиться есть чему у них; и Киприану, стало быть, польза, и Ягайлово самолюбие потешить. Мол, митрополит Литовский сам попросил! Ну, и заодно весть благую в паству нести о скором воссоединении православных, да так, чтобы и молебны служили, и в колокола били на радостях о скором воссоединении паствы, что и было во всех приходах выполнено!

В то же самое время в приграничные города отправлены были несколько дружин крепких из Псковских да Рязанских земель. Те, которые себя ох как зарекомендовали[54]54
  Рязанское и Псковское княжества в те времена были приграничными. В связи с этим первые удары принимали на себя. Необходимость всегда держать дружины наготове в дальнейшем прославила ратников именно этих княжеств.


[Закрыть] в сечах лютых! Остановившись в ключевых крепостях, они в любой момент были готовы выйти в помощь новоиспеченному родственнику, ну или в случае необходимости отразить его нападение.

Вот только уже после отбытия Киприана весточки от служителей – ох и не для обучения их Киприан отправил – прилетать тревожные начали. Мол, чудит родственничек будущий, да с дружин тех недоволен. Похоже, Великий князь Литовский в сторону латинянства таки склонялся, и непокорные дружины на границе его княжества поперек горла были! Тут уже Булыцкий начал суетиться, да при каждом случае удобном к князю с вопросами: что да как? Ведь его теперь в курсе событий держали, при случае обращались с вопросом: а как там, в грядущем-то выходило? А между делом и к строительству самого здания университета готовиться начали, да артели по производству плинфы наказ: на сторону никому ни-ни. Все для университета будущего. Ведь, по замыслу Великого князя Московского, замышлялось строение грандиозное: так, чтобы на совесть да на зависть!

По мере развития новаторской деятельности и, главное, получения результатов, как-то уже неуютно себя в Москве чувствовать начинал Николай Сергеевич. На волне патриотизма увлекшийся развитием технологий, как-то и упустил он из виду то, что два конца у той палки-то, и поход на Смоленск тому оказался весьма ярким подтверждением.

Как снег сошел да земля подсохла, вооружившись пушками, выдвинулась русская дружина в поход, как оно условлено было; уже через неделю подошли к стенам никак такого не ожидавшего города. А на следующий день – литовские полки тут как тут. И началась недолгая борьба; вместо того чтобы на штурм идти или осаду начинать, объединенное войско из пушек неторопливо стены рушить начало. День, другой, третий. Пока порох жгли, смоляне, реально оценив расклад, решили ворота открыть да на милость победителей сдаться. Мощной армии, вооруженной орудиями невиданной ранее мощности, испугавшись. Вот и получается, что город без пушек тех, может, и не пал бы. По крайней мере, не так скоро. Хотя оно, может, и крови пролиться не дали, ядрами каменными застращав… Теперь уже Булыцкий всерьез подумывать начал над тем, во что вся эта новаторская деятельность вылиться может: во благо или худа во имя. И хотя вроде остальное без перегибов было, но так, где один прецедент, там и еще десять, и то, что изначально во имя защиты создавалось, в конечном счете против неугодных начало обращаться. Вот так вот.

Хотя, с другой стороны, в Москве жена на сносях, да дом, да хозяйство. Вот уже и засеяли отобранные с осени злаки. По весне диковины посадили: картошку, вон, помидорки. И все – с прицелом уже на трехпольную систему, землю предварительно, обильно сдобрив золой из печи да бани. Вон Ждану отрада! Ковыряется! Матвейку, за зиму располневшего, привлек, и тот, сонно шныряя по грядкам, принялся осваивать премудрости селекционирования да хозяйства ведения на новый лад. Хотя, конечно, делал это без того рвения, с которым в свое время Ждан за дело схватился. Матрену в свой дом Милован забрал, да все одно она нет-нет, да вызывалась помочь, к Николаю Сергеевичу, как к отцу привязавшись.

К артелям еще одна добавилась: прядильная. Благодаря тому что на время подселил к себе Никодима с семейством его, рук женских прибавилось. Вот и сидели, работу на прялке с ножным приводом осваивая. А потом, оценив новинку, начала Аленка баб чуть ли не силой пересаживать за станки. Кряхтели поначалу, дело-то понятное. Ворчали. Мол, что за бесья потеха?! Где видано, чтобы так?!

Тут, правда, сам Булыцкий масла ненароком в огонь подлил. Воодушевленный успехом, на прялку по два колеса да веретена устанавливать начал. Так, по задумке чтобы в два раза больше пряжи тянуть. А вот здесь и начались проблемы; даже Аленка поморщилась. Но с ней – понятно. Покривилась, да приняла мужа подарок. Туда, сюда, да начала работать. И вправду больше нити получаться стало.

– Ну, Аленка, видишь, – довольно ухмыльнулся Николай Сергеевич, залихватски подперев бока, – ловчее идет.

– Твоя правда, ловчее, – поглаживая округлившийся животик, отвечала женщина. – Ладен ты, муженек мой. И люди при делах, и доход в доме; ткачи вон зачастили за нитью.

– А ежели в каждом доме такие стоять будут, а? Представь себе только, Аленка!

– Ой, беда ведь придет! – искренне перепугалась та.

– Какая беда-то?!

– А такая: на что пряжи-то столько? Оно, вон к походу купеческому набрали сукна, а остальное куда? А как пряжей оброк платить смерды начнут, тогда как? Куда ее? Печи, что ли, топить?

– Так на продажу!

– На продажу – сукно да ткани. Пряжи-то, хоть и уторгуешь, да сколько там ее? А ты с прялкой своей, хоть и вдоволь дашь ее, так и цену обронишь. А раз так, то и бабы, пряжу продававшие, тебя словами последними лаять начнут! Не будет ее цены прежней, раз укупить сколько душе угодно можно.

– Жадность – грех! Раньше продавали – с песий нос, да и цену заламывали. А нынче нехай прялки с колесами себе ставят, да за дешево, но больше продают. То на то и выйдет!

– А шерсти откуда столько возьмешь, а? Да и сколь пряжи той ни сделаешь, а ткачи больше, чем потребно, и не возьмут. Вон, уж и не поспевают за нами ткачи-то. Куда боле-то желаешь дать?!

– И впрямь, – задумчиво ответил Николай Сергеевич. – Поторопился.

– А ты не кручинься почем зря, – тут же подбодрила верная супруга. – Ты вон шибко сметлив. И эту неурядицу осилишь.

И правда. Давно уже у Николая Сергеевича мысль зрела о том, что надо бы станок горизонтальный ткацкий внедрять, благо в музее краеведческом местном был один такой. Нашли где-то в деревне. Убитый. Наполовину сгнивший. Ох, как намаялись, восстанавливая его по деталюшке да по досочке! Зато теперь – ясно: не зря маялись. Представление имеется, как оно должно-то быть!

Тут, правда, следующая логическая проблема: а девать-то куда сукно? Один станок ежели, так и не беда. А если у каждого ткача, то что? Толку-то в станке том, если продукт девать некуда?! На продажу если только, да и то: кому? В соседние, получается, княжества. Так то, как технология отработается, да не раньше. Покупают ведь иноземное, да оттого, что свое – худо. Вот и задача – технологию освоить да свое дать, не хуже чтобы! А до тех пор? Разом ведь ничего не делается; это уже Булыцкий крепко-накрепко на носу зарубил. А по шагам если, то как? И так и сяк прикидывал Николай Сергеевич, да ответ не приходил все.

Слободан на звоннице отбил три удара. То значило, что утреня закончилась и уже скоро подтянутся княжич с ребятней на очередной урок. Сегодня с согласия Фрола – дьякона, рукоположенного на место погибшего Феофана и по настоянию Киприана приставленного к Николе, да еще и отцом крестным назначенного отрокам чужеродца, – полностью посвященный мореплавателям.

А раз так, то и самое время в палаты княжьи выдвигаться. Так, чтобы раньше сорванцов на место прибыть да подготовиться успеть. Иначе вопросами закидают. Ведь как на подбор пацанье: смышленое, толковое да любопытное. Накинув легкий зипунишко, пенсионер вышел в сени.

По прикидкам мужчины, времени не так много было, поэтому стоило поторопиться. А раз так, то имело смысл поймать «кузовок» – очередное нововведение неугомонного пришельца. Уж больно в душу тому запала конструкция с двумя грустными рикшами. Так что поведал он про диковину верному своему мастеровому – Лелю.

– Гляди, Лель! – пожилой человек горячо принялся рассказывать товарищу про новшество. – Таких смастерить хотя бы дюжину, так и горемыкам, подаяния просящим – заработок. Хоть бы и харчем каким, а все одно – радость. Лучше, чем милостыню просить. Гляди, – зная привычку мужика подолгу переваривать услышанное, суетился трудовик. – Покрепче народец собрать, да… – сбился Булыцкий, не зная, как бы обозвать диковину, – каблучки им эти. Пусть люд честной возят.

– Задарма, что ли? – неожиданно быстро отреагировал деревянных дел мастер.

– Зачем задарма? – удивился Булыцкий. – За харч возят пусть! А каблуки, те – да, – сообразив, что имел в виду собеседник, добавил Николай Сергеевич. – Пусть бегают лучше, чем по посаду шныряют. Оно и сраму божьего меньше, и спокойней.

– Грех – праздность, – уверенно мотнул головой старик.

– Вот и я про то же самое, – жарко поддержал его трудовик, радуясь, что мастеровой начал отвечать хоть как-то впопад. – Чем других жалобить, пусть лучше делом займутся!

– Так и нечего дармоедов плодить, – нахмурив брови, продолжал старик, словно не услышав реплики Николая Сергеевича. – Те, кто хотел перебиться, уж и при деле! Вон, мальцы в потешниках княжича, а те, кто постарше, – в артелях. Кому ни то, ни то не любо, те и на папертях с лихими вперемешку! И будут сидеть! Им так милей! Всяко душа сыщется жалистливая, чего-нибудь, да подаст! А нет, – так и до лиха малость самую!

– Да оттого и сидят, что убогие, – попытался вставить трудовик, однако Лель, разгоряченный монологом, и не слушал уже.

– Эти твои, как их там… Каб-луч-ки, – выговорив непривычное слово[55]55
  Каблуки на Руси упоминаются с XIV века, однако широкое распространение они принимают лишь к XVI веку но лишь как атрибут мужской обуви. Массовый переход на использование каблука связывают прежде всего с увеличением важности пехоты как рода войск.


[Закрыть], – так и пропадут ни за зря. Или в них же сидя, милостыню и будут просить! – гневно продолжал тот. – Убогие! – передразнив товарища, буянил между тем мастер. – Так и будут плакаться, что тяжела ноша-то. А Никола, он же жалостливый! Поймет да простит. Да так и сгубятся труды его!

– И что?! – разозлился пожилой человек. – Не делать ничего, а?! Пусть идет, как идет! Так кто ведает, говорили бы мы с тобой сейчас, коли все, как должно отпустить! – продолжал кипятиться Николай Сергеевич. – Вот народ твердолобый-то! Показываешь, рассказываешь, а все – попусту! Ну, чего молчишь-то? Сказать нечего?!

– Гнев – грех, – по обыкновению помолчав, взял слово ремесленник. – Не о том тебе сейчас толкую, – неторопливо продолжал старик. – Ты, вон, по посаду пройдись да понаблюдай, кто да как, да чего, – Лель снова замолчал, но в этот раз Булыцкий перебивать не решился. – Оно кто хочет чего, так и живот рвет в трудах насущных. Вот из таких тебе и надобно выискивать, – замолчал старик, переводя дух. Потом, резко сменив тему, продолжил: – Ты даром если отдашь свои… – снова запнулся тот, вспоминая название, – каб-луч-ки, так и сгниют! А как оброком за труды возьмешь, так втройне тягать начнут. Жрать, вон, – беда… А до страды-то еще – дай Боже! Дальше сам думай.

Булыцкий задумался. Ведь прав был Лель. Хоть и жалость душила, на доходяг убогих глядя, так на то и давили сирые эти. А ведь дай им работу, так и вопрос: захотят ли они сменить относительный покой и беззаботность нищенской жизни на достаточно суровые будни тех же носильщиков? И если честно, то, глядя на побирушек, не был уверен Николай Сергеевич в том, что те выберут второе.

– А что тут думать? – выдохнул Николай Сергеевич. – Прав ты, Лель. Ты вот чего: каблучки ладь по задумке моей. А народец я подыщу.

На том и порешили. Булыцкий, в очередной раз чертыхаясь об отсутствии бумаги, нацарапал на кусках бересты примерные чертежи; чего он хочет получить-то, и Лель, на пару дней крепко задумавшийся, взялся за дело, и тут уже – без заминок. Несмотря на неторопливую манеру говорить, работу свою мастер знал четко. Так, что уже по чертежам прикидывал: где и в чем недостатки конструкции могут вылезти и как их лучше исправить. Неделя маеты – и вот пять каблучков готовы. Хоть ты и сейчас бери, да вперед. А к тому времени уже и народ сыскался. Сыновья крестьян обнищавших. До посевной еще дожить, а харч уже и заканчивался. Вот и маялись они, заработками случайными перебиваясь. А тут тебе на подарок! Ни один из тех, кому Николай Сергеевич предлагал каблучки тягать, не отказал. Более того, молва быстро разлетелась, и народ напрашиваться начал: возьмите, мол. Не пожалеете. Тут сразу тебе и две задачи решились: юнцов, да погорячее – в потешники. Не прошедших «военную комиссию» – в артели или в рикши. А там и конструкции «на рейды» вышли. Примитивные. Грубые. Тяжеленные. Но все одно – отрада.

Поначалу, правда, плохо пошло дело. Народ, непривычный к таким транспортным средствам, чурался, а Киприан с Дионисием, так те вообще анафемствовать едва не начали.

– Не позволю! Не бывать в Москве порождению диавольскому! – гневно сотрясая бородой, бушевал священнослужитель.

– Господь с тобой, владыка, – от такого поворота едва дар речи не потеряв, только и нашел, что пролепетать Николай Сергеевич, – где же ты порождение углядел-то?!

– Что леность порождает, то от диавола!

– Да какая леность? – придя в себя, начал обороняться пенсионер. – Артель, молитвы творя во здравие князя, неделю всю маялась – раз! – преподаватель принялся загибать пальцы. – Вон, парни тягать их будут; тоже ведь труд нелегкий – два! Чем на папертях попрошайничать, народ, вон, впрягся – три!

– А сесть в такую, чтобы несли тебя, не грех, что ли, а? Человеку ладному заместо того, чтобы со статью должной пройти, в коробочке твоей, хоть бы и полсотни шагов, трястись! Что? Не леность?

– Так, по-твоему выходит, ратник да дружинник каждый сам себе по мечу выковать должен?

– С чего бы то?

– С твоих слов и выходит.

– Ты, Никола, не лукавь! – пригрозил в ответ Киприан, впрочем, уже не столь категорично. – Ты меч с редькой не путай!

– Рясу сам небось шил?

– У меня других дел невпроворот.

– Так, может, и тебе иной раз на каблучке будет правильней доехать? – вкрадчиво поинтересовался Булыцкий. – Оно, чтобы на дела богоугодные времени больше оставалось, поправь, если я чего путаю, да мне сдается, что так оно все. Хотя, – показно-равнодушно пожал тот плечами, – тебе видней.

Киприан замолчал, и учитель, уже успевший изучить нрав священнослужителя, предпочел не прерывать размышления своего собеседника.

– Сам спаситель наш, Иисус Христос, говаривал: «Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч!»[56]56
  Евангелие от Матфея.


[Закрыть] – чинно начал Киприан. – И не вливают вина молодого в меха ветхие; а иначе прорываются меха, и вино вытекает, и меха пропадают, но вино молодое вливают в новые меха, и сберегается и то и другое[57]57
  Там же.


[Закрыть]. Так и ты, Никола, с невидалями своими уклады старые, как мечом, рубишь. Так и мы, грешные, вино молодое иной раз в меха древние влить желаем, вопреки наставлениям Спасителя. Просите, и дано будет вам, ищите, и найдете. Подать тому, кто за труд донести меня возьмется. Все одно благочестия больше, чем тех, кто милостыней перебивается, кормить. Ты, – поглядев в упор на собеседника, продолжал Киприан, – иной раз с речами своими, что змей-искуситель. Уж и я, окаянный, делом грешным поначалу тебя лжепророком мыслил, пока плоды дел твоих добрых не узрел. А ведь Иисус Христос поучал по плодам отличать таковых. Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы? Так и всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые[58]58
  Там же.


[Закрыть].

– Благодарю тебя, владыка, – поняв, что служитель сказал все, что хотел, поклонился трудовик.

– Ты мне бумагу обещал, – парировал владыка. – Где она?

– Кто же бумагу без мельницы делает? – несмотря на столь крутой маневр, тут же нашелся трудовик. – Вон, лед сойдет, так и за бумагу возьмусь, коли Дмитрий Иванович в поруб не отправит; не люб он со мной нынче, – решив воспользоваться удачным стечением обстоятельств, ввернул пришелец, рассчитывая на то, что удастся заручиться поддержкой столь могущественного союзника.

– Так и дай ему, что просит, – митрополит, разумеется, был в курсе событий.

– А как, если неведомо мне, где серы добыть?

– Мож, и бумагу неведомо, как робить, вот и отговорки выдумываешь?

– Владыка?!

– Мож, и не думаешь бумагу ладить, обещаниями пустыми накормив легковерного?

– Владыка, не хули почем зря! Почто бы мне лукавить?!

– А мне почем знать?

– Будет тебе бумага. Будет! – насупился в ответ учитель.

– Князь, почитай, уж год третий пороху ждет.

– Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам!

– Ох, лукавишь.

– На что мне лукавство? Корысть какая? – сам того не замечая, Николай Сергеевич перешел из наступления к обороне.

– А мне почем знать? Ты, Никола, не так прост, как себя кажешь. Ты… – затряс головой Киприан. – Бог тебя любит, да начинания твои все. Что ни задумаешь, так то и лад, хоть иной раз и непотребицей сдается, – совсем примирительно закончил служитель, давая понять, что инцидент исчерпан.

– Благослови, отче, – склонился преподаватель.

– Благословляю на дела великие, – смиренно отвечал тот. – Третьего дня с Дионисием в посольство собираемся, вернусь – за бумагу спрошу, ежели Дмитрий Иванович за порох раньше не спросит, – холодно улыбнулся служитель.

– Так научи, владыко, как сделать, чтобы до беды не довести.

– Князь к себе подзывает многих, да только званых много, а избранных мало.

– Как слова твои понимать? – насторожился Николай Сергеевич.

– Немало грехов тяжких сотворил Великий князь Московский, – задумчиво глядя куда-то сквозь Булыцкого, после недолгого молчания проронил митрополит. – Гордынею да сребролюбием ослепленный, возомнил он себя выше самого Бога. А за то ему и знамения были присланы свыше. Образумился тогда Дмитрий Иванович, да только попусту все. Искуситель он ох как хитер. Вместо того чтобы против Орды идти, с жаждою власти ослепленным Тохтамышем союз заключил. А ведь сказано: если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму.

– Так и что? – уже поняв, о чем идет речь, осторожно поинтересовался пришелец.

– И то, что тебе, Никола, решать, за кем идешь ты.

– Я за Русь Великую иду! – насупился в ответ учитель.

– Вот и реши, с кем тебе лепше. Мое тебе благословение да наказ: бумаги до осени дать. Дашь, так и мне знак будет. А я пока милость сотворю: перед князем за тобой слово молвлю.

– Благодарю, владыка, – поклонился в ответ пенсионер.

– Призванный ты, Никола, – вновь улыбнулся священнослужитель. – А коли так, то и в гордыню свалиться недолго. А нельзя, никак нельзя, Никола. Нам еще власть Орды стряхивать. Милость Божья да науки великие нам в помощь. За тем и иду в Царьград.

– Я понял тебя, владыка.

– Вот и славно.

– А с каблучками-то что решишь?

– С каблучками? Бог с ними. Пусть будут. Глядишь, и впрямь душу чью-нибудь от греха спасешь.

В итоге со скрипом, но пустили, наконец, по улочкам узеньким московским каблучки. Вот только сразу дело не пошло; чурался народ конструкций странных. Да еще и прозвище прилепили – гробы. Приуныли молодцы, а за ними – и Николай Сергеевич. Думал, может, бросить все! Да вроде ездят те, кто побогаче. Да то – одна-две поездки в день. Смех, да и только. Разве что на харч возницам. А пока думал – весна. А с нею – распутица да каша под ногами. И вот тут-то и наступил час звездный гробов. Мало кому хотелось кашу ногами месить или по мосткам прыгать. Вот и начали каблучки подзывать. Один, другой, третий. И забегали по городу парни, в деревеньки домой отправляя при случае гостинцы на радость измаявшейся в ожидании посевных работ родне.

А тут и посевная! Только парни сообразили, что каблучки носить – оно всяко выгодней, да и надежней. Как ни крути, а харч всегда будет; причем и ждать не надо. Почти все и решили остаться при Москве, смены распределив да по двое бегая к отцам в помощь. Вот и получилось, что сам об этом не задумываясь, первую организованную артель создал, специализирующуюся не на производстве, но на оказании сервисных услуг. Народу, вон, тоже полюбились каблучки те. Да так, что прозвище обидное «гроб» забыли да начали звать кузовками. А парней, их таскающих, – «потягами».

То сейчас вспоминать чудно, как приняли новшество это. А тогда ведь не до смеху было. Погруженный в воспоминания, уже на подходе к воротам заприметил преподаватель свободных «потяг».

– Здравия тебе, Николай Сергеевич, – увидав пенсионера, приветствовали его парни. – В палаты княжьи? – расплылся в широкой улыбке тот, кто постарше.

– Так кузовок-то и свободен! – подхватил второй, младший. – А для тебя – так тем паче. Быстрее ветра домчим за слово доброе! Назвался гостем – полезай в кузовок! – задорно расхохотался он.

– Мож, я пешком хочу, – ухмыльнулся в ответ Николай Сергеевич.

– Хотел бы пешком, так и там уже был бы, – широко улыбнулись потяги. – Садись, садись! По ухабинам да кочкам косточки растрясем, да не помилуем!

– Ох, и бойки на язык, – проворчал трудовик, забираясь внутрь.

– Ноги кормють, да горло потешает. Руки тянут, да язык тоску прочь гонит! Э-ге-гей! – легко поднимая тряскую конструкцию, прокричал тот, что постарше. – Сторонись, честной люд! – необычайно проворно разогнавшись, не умолкали они. – Чуть попужаем, да отпустим, коли заплатишь!

– А как мало буде, так и еще помучим!

– Ножку на земельку, так вот он и магарыч! А магарыч есть, так и слава Богу! – довольно хохотали молодые люди, таща кузовок.

– Ты рогожку-то откинь, – обернувшись и приметив, что клиент рукой глаза от солнца закрывает, прикрикнул старший. Только сейчас пришелец заметил кусок веревки, болтающийся перед самым носом. – Смелей-смелей! – подбодрил его потяга, – не змея, чай! Не ухватит! – Пенсионер дернул за клок, и с козырька тяжко ухнулся кусок потертой рогожки, защищая от солнечного света.

– Сами, что ли, догадались?! – поинтересовался трудовик.

– Не! То – Митька удумал. Он у нас – смекалистый!

Митька. Тот самый потяга, что первый догадался изменения в конструкцию внести да Лелю об этом рассказать. Николай Сергеевич-то хоть и рукаст, да по памяти и по наитию чертежи корябал, слабо понимая в мелочах. Парни же, как оказалось, с первых дней столкнулись с проблемами чисто практического применения. Вот только все, кроме Митьки, угрюмо натужившись, подобно носилкам, смиренно тягали громоздкие короба.

Поначалу конструкцию хвата переделали. Так, чтобы и на плечи жерди ложились, а не только руками держать. Сразу ловчей дело пошло. Да и раскачиваться конструкция меньше стала. Потом доски тесаные, из которых и стенки боковые, и крыша – через одну поставили; еще чуть, но легче стала. Потом хваты вообще переделали так, чтобы еще ниже опустить сам кузовок да потягам еще жизнь облегчить. Теперь пол конструкции плыл над землей сантиметрах в пятнадцати, и парням не требовалось сильно поясницы нагружать, поднимая их или на землю ставя.

– Приехали, Николай Сергеевич, – вырвал его из воспоминаний озорной окрик паренька.

– Спасибо, – Булыцкий рассеянно принялся соображать, а чем же расплатиться с потягами. Старались ведь! Вон, аж взмокли, кузовок как можно скорее волоча, хотя и дышали ровно. Будто бы и не было того забега.

– Да Бог с тобой, Николай Сергеевич! – поняв причину замешательства, рассмеялся в ответ старший.

– С благодетеля барыш требовать – грех на душу! – подхватил тот, что помладше.

– То мы тебе в ноги кланяться должны, что от голоду уберег да харч зарабатывать научил. Бог тебя храни! – поклонились оба.

– Звать-то как, добры молодцы?

– Ивашкой и звать, – скромно улыбнулся старший.

– Стенькой кличут, – добавил младший.

– А по отцу?

– А по отцу – Вольговичи… Да только негоже простым по имени-отчеству зваться[59]59
  На Руси того периода действительно обращаться по имени-отчеству было принято лишь к уважаемым людям высокого положения в обществе. К простым – по имени или прозвищу.


[Закрыть], – потупившись, продолжал старший.

– Ты, Ивашка да Стенька Вольговичи, мне решать оставьте: как гоже, а как – нет, – отвечал пенсионер, поднимаясь на крыльцо. – Бог вам в помощь.