Текст книги "Царь Федор. Трилогия"

Автор книги: Роман Злотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 66 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Мужик с кушаком одобрительно кивнул и снова спросил:

– Ну так кто куда ийтить думает? Подходите по одному и докладайте.

– А куда царевич ийтить-то повелел?! – выкрикнул кто-то из толпы.

– Далеко, – не стал скрывать мужик с кушаком, – на Урал-камень. И далее. Во Сибирску землю.

– К Строгановым?

Мужик мотнул головой:

– Нет. Вы – нет. К Строгановым в том годе людишек отправляли. А ныне царевич в свою вотчину отсылает. На свои земли. – Мужик сделал паузу и хитро подмигнул им: – Хощет и там тако же, как и здесь, все устроить…

Это было доброй вестью. Ради такого и на Урал-камень идти стоило. Все оживились, загомонили, зачесали затылки. Конечно, доходили слухи, что, скажем, в Северской земле зима вроде как выдалась снежная. И урожай там должен быть добрый. Но ведь туда надо еще добраться. А чем дальше, тем шиши на дорогах больше лютовали, сами же то на своей шкуре испытали. И потом, даже добравшись, до того урожая дожить. А тут царевич и прокорм предлагает, и охрану, и там вроде как все мало-помалу обустроиться должно. А что идти долго – так ноги, чай, свои, не казенные, выдержат. И большинство решило – двинемся. Да ежели там все так обустроится, то чего более христианину-то надобно?.. К тому же вроде как случайно прибившиеся друг к другу горемыки за прошедшую неделю перезнакомились и даже слегка сдружились. Кудим также толкался промеж остальных, чесал затылок, рубил рукой воздух, однако позже, как все разошлись, скромненько так, бочком-бочком подсел к Настене и, посидев некоторое время, чужим, наигранным голосом спросил:

– А чегой-то ты, дочка, все в избе-то сидишь да сидишь… Вона надела бы платок понарядней, ну тот, что от мамки остался, да и пошла бы, что ли, к колодцу…

Настена удивленно воззрилась на него. С чего бы это отцу такая забота, чтобы ей здесь, где у них всего лишь временное пристанище, у колодца в материном платке красоваться? Но отец продолжал сверлить ее напряженным взглядом, а когда она так и не сдвинулась с места, вытащил из мешка материн платок, самое нарядное, что было у них изо всей их убогой рухляди, и сунул ей в руки:

– Иди-иди. Постой, на людей посмотри… а и улыбнись кому-нито. Можа, тот вой царевичев проедет. А нет – так, можа, еще кто, из тех, кто здесь в силе…

Настена несколько мгновений ошарашенно глядела на отца, а затем отшатнулась, прикрыв рот обеими руками. Отец зло сверкнул глазами, а потом опустил голову и глухо произнес:

– Ну куды нам с малыми-то на Урал-камень?.. Помрут ведь, дороги не сдюжив… – И, предупреждая возможные возражения, добавил: – Здеся-то уже все вона как обустроено. А там когда оно еще будет. И будет ли?..

Когда Настена шла к колодцу, ей казалось, все смотрят на нее как на кабацкую потаскуху, что за деньгу и чарку хлебного вина дозволяет мужикам сделать с ней, чего они сами захотят. И все то время, что она там стояла, прятала лицо за уголком платка. Так что отец, несколько раз выходивший на улицу, подошел к ней и прошептал злым голосом:

– Ты лицо-то не прячь, не прячь… а то и платок с волос скинь… будто случайно само сделалось…

Она уже совсем замерзла, когда внезапно, как раз с той стороны, откуда они пришли, послышался гулкий конский топот, и спустя несколько мгновений к колодцу подлетело около сотни всадников во главе с высоким, богато одетым юношей. При взгляде на него Настена почувствовала, как у нее сладко заныло где-то внизу живота, а материн платок будто сам собой слетел с головы и упал на плечи.

– Эй!.. – весело гаркнул тот, не слишком, впрочем, вглядываясь в нее. Ну и правда, чего смотреть на оборванку в поношенной и застиранной одежонке, у которой по ее собственной глупости на плечах болтался хоть и слегка потускневший, но на фоне остальной одежды вызывающе красный платок. – Эй, красавица, дай воды напиться! – закончил юноша, но затем опустил-таки взгляд на ее лицо, и его брови изумленно поползли наверх.

А у изб кто-то радостно и восторженно заорал:

– Царевич!!!

2

– Фиуи-уи-уи-уить! – Макарша, молодой боевой холоп из Вятской земли, в отличие от большинства остальных не выгнанный дворянином или сыном боярским от безысходности, а покинувший хозяина только после его смерти, лихим разбойничьим посвистом возвестил округе, что мы едем.

Я усмехнулся. Макарша был лихим парнем, может, иногда и излишне лихим, ну да тут уж как кому на роду положено…

Я возвращался из Москвы, со встречи с отцом. Нет, на этот раз мы не ругались. Даже наоборот. И вообще, за полтора года, прошедшие после того памятного разговора в его кабинете, из которого меня вынесли, мы с отцом крепко поцапались только один раз. Когда он вызвал меня на Москву и повелел вместе с ним идти раздаватьхлеб и деньги народу. Ох, как я тогда на него орал! Сам себе удивляюсь… Впрочем, немудрено. Я был на последнем издыхании, уже пару месяцев спал часа по три, ел на бегу, меня чуть только не шатало на ветру. А куда было деваться? Это сейчас здесь все налажено, за всем есть доглядчик, и, почитай, каждый крестьянин или ремесленник во всей вотчине (номинально отцовой, но я уже подспудно считал ее своей) знает, что, когда и как ему делать. А когда все начиналось…

Люди были перепуганы призраком надвигающегося голода. В этих местностях урожаи и в лучшие годы были так себе – сам-третей, максимум сам-четвёрт, а уж сейчас… Корма скоту тоже заготовлено не было. Трава не уродилась. С ягодами да грибами также был напряг. Народец пока бежать не начал, но уже поглядывали, поглядывали… Белкино было не царской, а личной вотчиной Годуновых, и старшим дьяком, ну то есть управляющим, здесь батюшкой был поставлен Акинфей сын Данилов прозвищем Тароватый. Здоровенный мужик лет пятидесяти от роду, державший в кулаке не только всех крестьян и мастеровых, что обретались на подворье, но и собственную семью. Хозяйственник он оказался фантастический. Ну да по прозвищу понятно. Я в очередной раз убедился, что отец – мастер по подбору и расстановке кадров… во всяком случае, был, пока не начал так часто болеть.

С Акинфеем свет Данилычем мы сдружились. Я сразу же выказал ему все признаки уважения, которое, после того как мы прошлись по подворью, а затем и проехались по вотчине, стало абсолютно искренним. Прибывший под охраной сотни стрельцов табор царской школы был пока полностью размещен по крестьянским домам, обустроен, а бригада плотников уже начала строительство для них требуемого количества изб. Это было не совсем то, что я планировал, но сразу рубить сплеча я не стал, а два вечера просидел с Акинфеем Даниловичем, рисуя на бумаге, что мне действительно нужно, и рассказывая, почему все это нужно делать именно так, а не как оно более привычно. Это принесло свои плоды. Акинфей Данилыч если и не стал горячим сторонником всех моих нововведений, то как минимум для себя решил крепко встать на мою сторону и… ну хотя бы посмотреть, что получится. Так что на третий день из сел и деревенек были вызваны старосты, которым было объявлено, что требуются охотники в плотницкие бригады и бригады лесорубов, коим будет уплочено зерном – ржой, овсом и ячменем. Услышав про размер оплаты, большинство мужиков прикинули, что со своих наделов даже при полном напряжении получат в лучшем случае едва половину того, что обещано, и, подпоясавшись, рванули на заработки.

Первым поставили кирпичный заводец. Ну да и делов-то было – соорудить навесы, под которыми кирпич сохнуть будет, обжечь первую партию в кирпично-угольной поленнице и сложить из нее большую печь для обжига. Затем возвели здания трех потоков царевичевой школы. Они были однотипными – учебный корпус с огромной горницей (ее я планировал использовать как для всеобщего сбора всего потока, так и в качестве спортивного и фехтовального зала), затем два этажа классных комнат, теплые туалеты и общежитие. Школьные отроки должны были жить в кубриках на класс, у каждого имелся личный шкафчик для вещей и тумбочка. Еще в общежитии была большая общая горница, кубрик классных дядек и хозяйственные помещения. То есть общая площадь, занимаемая только одним потоком, должна была едва ли не в два с половиной раза превысить всю ту площадь, что занимали два потока царевичевой школы в Москве. Кроме того, в состав комплекса царевичевой школы входили избы для размещения преподавателей, обширные конюшни, склады, баня, а также иные хозпостройки и непременно церковь. Сразу рядом с ними разместили длинные казармы охраны. Большая часть стрелецкой сотни, проводив нас до вотчины, вернулась в Москву, но два десятка во главе со старым, опытным десятским – остались. Казармы, однако, построили просторные, сотни на полторы душ.

Само подворье также расширили, в первую очередь конюшни, потому что три сотни красавцев-коней, что прислал мне Сапега, тоже надо было где-то размещать, и изрядно нарастили склады. Дело в том, что уже имеющегося хлеба, с учетом того что я обещал заплатить плотникам, хватило бы максимум до Рождества. И потому я со всем возможным почтением нижайше отписал батюшке обо всех своих начинаниях и закончил слезной просьбой прислать мне еще хлеба, а если возможно, то и мастеров добрых разных. Ответа я не получил, но через две с половиной недели с Калужских царевых хлебных складов пришел большой обоз с зерном, коего должно было с лихвой хватить на все мои нужды и затеи. Причем охраной этого обоза ведал не кто иной, как тот самый сын боярский Ляпунов, именем Прокопий, который когда-то и словил моего Немого татя. Немой тать, увидев его, оскалил зубы и глухо зарычал, а Прокопий Ляпунов окинул его тяжелым взглядом и сплюнул. Вот такая у них была взаимная нелюбовь. Но мне Прокопий понравился. Образования он был слабого, однако чтение и письмо разумел, а ум имел живой и восприимчивый. Поэтому обо всем, что увидел, он расспросил меня с уважением, но дотошно. А затем со всем уважением высказал пожелание возвернуться попозже и уже поглядеть, как оно все тут будет устроено.

Все эти строения четыре с половиной тысячи плотников, многие из которых, прослышав про невиданно щедрую по нынешним временам оплату, набежали и из других, соседних, поместий, и даже из-под Вереи, Алексина-городка и самой Калуги, поставили за два месяца. После чего пришлые были вознаграждены по-обещанному и отпущены, а вот местные впряглись в тягло. Поскольку по нынешнему урожаю ни о каком оброке и речи быть не могло, старший дьяк Акинфей постановил, что оброк, как и недоотработанное на барщине, будут отрабатывать зимней порой. Зимой крестьяне обычно по большей части сидели по домам, отсыпались, чинили упряжь, шили одежку, занимались кое-каким ремеслом – мужики резали ложки, свистульки, плели лапти, бабы пряли и ткали… И только изредка выбирались в лес или там на ярмарку… В этом же году все изменилось. Едва прошла первая волна трескучих морозов, вереницы саней потянулись в леса, на порубку.

Судя по тому, что я помнил, следующий год, а вероятно, и еще один – также пройдут под знаком погодной аномалии, так что никакого особого смысла пахать и сеять, для того чтобы собрать меньше, чем было в землю брошено, я не видел. Но и просто раздаватьхлеб я был категорически не согласен. Человек должен и имеет право зарабатыватьсебе на пропитание и жизнь. Если же он начинает это пропитание (да и любые иные блага) получать – он становится убогим. Ладно если данный конкретный человек и ранее был убогим – увечным, немощным, тогда в том, чтобы бросить такому копеечку, нет особого греха. Но делать убогими, то есть калечить(пусть и психологически) здоровых, крепких людей – это даже не просто преступление, а настоящая ошибка!

Недаром те из увечных – парализованных, одноногих, слепых… которые не хотятсчитать себя убогими, неполноценными, никчемными, выкинутыми из жизни людьми, яростно пытаются найти себе дело, занятие, то есть работуи только лишь за исполнение ее согласны получать вознаграждение. И неважно, что это – параспорт [33]33
  Параспорт – спорт для инвалидов. В настоящее время включает в себя очень много видов, например, волейбол для колясочников, футбол для одноногих, плавание и многое другое. Несмотря на вроде как анекдотичное название, скажем, «футбол для одноногих», вы бы видели, с какой яростью и страстью люди с протезом вместо ноги кидаются на мяч и рвутся к воротам…


[Закрыть], рисование картин с помощью ног или рта людьми с парализованными или неразвившимися верхними конечностями, просто ручная сборка на ощупь слепыми электрической арматуры, но именно работа, вернее, то, что они зарабатывают, делает их настоящими людьми. Несмотря ни на какие увечья. А вот здоровый, крепкий и, возможно, даже в чем-то умелый человек, выпрашивающий или просто получающий милостыню, в конце концов превращается в быдло. Кто-то раньше, кто-то позже, но в конце концов всегда.

Именно в таком духе я тогда и орал на отца, вздумавшего было раздавать хлеб и деньги. И его неуклюжие возражения по поводу того, что это, мол, временно, что голод ведь, люди ж мрут, жалко ж людей-то… я отметал на раз. Господь велел в поте лица своего зарабатывать хлеб насущный! Вот и давай людям возможность зарабатывать! Совсем ослабевших – подкорми, организуй столовые дворы, куда можно прийти и получить миску похлебки. Но не более!Да ежели люди прослышат про раздачу, в Москву полстраны сбежится! И что тогда делать? А ежели раздачу в других городах организовать – так разворуют все. Эвон хлеб уже, почитай, в десять раз воздорожал! [34]34
  В реальной истории цены на хлеб во времена голода 1601–1604 гг. увеличились в сто, а в иных местностях и в двести раз. Возможно, в этот раз сыграло роль то, что люди узнали о надвигающемся многолетнем голоде не осенью, а уже весной 1601 г., и что царь и патриарх изначально знали, что голод затянется не на один год.


[Закрыть]Покрадут – и концов не найдешь. Нет, если уж кому что и поручать, так это не раздачу хлеба, а общественные работы. Пусть дороги строят, мосты, мельницы водяные, нории. И предъявляют для отчета: вот столько хлеба потратил – вот что построил. Все равно разворуют, но меньше, да и после того, как голод закончится, в стране все построенное останется…

Уж не знаю, насколько я тогда отца убедил, но более я ничего о раздаче хлеба и уж тем более денег не слышал. А вот строительные работы на Москве и в иных уездах развернулись изрядные. Да еще по осени отец собрал поместное войско, щедро одарил всех хлебным жалованьем и… прошелся частой гребенкой вдоль дорог и рек, вычищая расплодившихся, как и всегда в подобные времена, шишей и татей. Но вот уж кто неистребим будто лернейская гидра! Поэтому данной меры хватило ненадолго. К середине зимы на вроде как успокоившихся дорогах вновь стали пошаливать… Впрочем, эта мера принесла двоякий результат. На дорогах-то стало поспокойнее, зато людишки, раньше удерживаемые на местах еще и страхом перед татями, теперь осмелели и снялись с места в поисках более сытных краев…

– Эй, царевич-государь, – (так меня стали называть с того момента, как батюшка объявил, что назначает меня своим соправителем, и повелел изготовить для меня личную государственную печать [35]35
  Реальный факт по отношению к настоящему Федору Годунову.


[Закрыть]), – глянь-ка…

Я придержал коня и поднял взгляд. На сухом дереве у дороги висел труп худого, но жилистого мужика в одних исподних портах. Хлопок прозвищем Косолап, опытный боевой холоп, начальствующий над моей личной сотней, в которую я отобрал самых умелых, опытных и лихих бойцов, да еще изрядно обученных огненному бою, свесился с седла, вглядываясь в утоптанный снег.

– Козьмы Метелицы десяток работал, – сообщил он мне, выпрямляясь, – тати с леса на обоз беженцев напали, а Метелицын-то десяток, видать, за ними по следу шел. Вот и нагнали здесь… – Он одобрительно кивнул головой. – Повязали всех. – Хлопок поднял голову и окинул висящий труп оценивающим взглядом. – Токмо этого зря стрельнули. Эвон здоровый какой да жилистый. На рудниках долго бы протянул…

– Да, видно, утек почти, – влез в разговор Мишка Скопин-Шуйский. Мои рынды, как всегда, были при мне. – Вон след-то. Его ж, почитай, с самой опушки тащили.

– Да и что за беда, – возразил Хлопок, – снега-то почти нет. Лес – голый стоит. И куды он в лесу делся бы? Все одно нагнали бы. – Он неодобрительно покачал головой. – Нет, знамо дело, поторопился кто-то.

Я кивнул, соглашаясь, и снова задумался, опять вспоминая, как оно начиналось…

К Пресветлому Рождеству Христову я получил подарок. До Белкинского подворья добрались полдюжины голландцев, трое из них оказались спецами по сельскому хозяйству, выражаясь по-современному – агрономами и животноводами, один – мастером в постройке плотин и обустройстве мельниц, еще один – кузнецом, да не простым, а мастером железоделательной мануфактуры, а последний – аптекарем и лекарем. Так я получил не только преподавателей голландского языка, который преподавать было некому, поскольку Классен остался в Кремле, при царевой аптеке, а еще один голландский купец, бывший у меня на примете, после первых же погромов отбыл от греха подальше на родину, но еще и необходимых мне специалистов. Добрались они до меня благодаря неукротимой воле одного из них, Акселя Виниуса, за время путешествия ставшего признанным лидером этой иноземной ватажки. Тот оказался изрядным новатором, у себя в Леевардене он пытался внедрить какие-нибудь свои придумки и новшества, но все время получал по рукам. Это ж только для нас голландцы были все сплошь суперсовременные и прогрессивные, а у них там та же кутерьма. Ежели все в округе вот так водяную мельницу делают или там поля обрабатывают – значит, нечего тут умничать, молод еще. Известно же, люди худого не присоветуют… Уж не знаю, что ему там написал Классен, но этот самый Виниус просто загорелся идеей, что нашел человека, который даст ему развернуться в полную силу, сманил с собой пару таких же, как и он, непосед, да и рванул в жуткую, дремучую Московию, даже еще и не подозревая, что здесь уже вовсю убивают иноземцев. Добравшись до Архангельска и повстречав толпы бегущих на родину перепуганных соотечественников, его менее воодушевленные спутники едва не повернули назад. Но Виниус выступил с пламенной речью, что он-де едет как раз таки по приглашению очень уважаемого всеми русскими tzarevich, который и провозгласил это жуткое prorochestvo, так что ему лично ничто не угрожает. И вообще, в пророчестве-то говорится о латинянах, то есть католиках, а они, граждане Соединенных провинций, и сами давно с этими католиками на ножах. Ему резонно возразили, что бьют вообще-то не потому, каким макаром ты крестишься и какого бога в сердце носишь, а по конкретной морде. И многие такие же граждане Соединенных провинций уже попали под раздачу. Хотя большинство, слава богу, не до смерти. Но Виниус был непоколебим. И даже увлек своим воодушевлением еще троих из числа собиравшихся бежать.

Под Ярославлем их едва не прибили. Почти все иноземцы из этого города уже сдернули, а народ был зол, нервен и испуган, и ему срочно требовалось на ком-нибудь оторваться. Спаслись только тем, что по совету одного из примкнувших, уже пожившего в этой дикой Московии и немного разбирающегося в местных реалиях, забежали в церковь и рухнули на колени у алтаря, истово крестясь. Поскольку иноземцев при входе в святой храм Господень не разорвало на месте, чуть остывшая толпа вняла батюшке, заявившему, что в этом случае их утверждению, что они не подлые латиняне, а совсем даже наоборот, можно доверять. А вопли Виниуса, что он едет по приглашению самого tzarevich, окончательно разрядили обстановку. Голландцев подняли, отряхнули, приставили охрану и отправили на Москву с купеческим караваном.

В Москве царевича не оказалось. Но Арендт Классен, письмо которого и послужило причиной тому, что Виниус сорвался с места, сообщил, что тот находится неподалеку, в родовой вотчине царя со странным, как, впрочем, и все здесь, в Московии, названием Belkino. Теперь осталось дождаться оказии и совершить последний бросок…

Виниус оказался человеком с неистощимой энергией. Во-первых, он категорически забраковал соху и велел кузнецам ковать лемеховый двухколесный плуг. Затем, поскольку полевыми работами в это время года заниматься было невозможно, занялся отбором наиболее продуктивных коров и коз и формированием селекционного стада. Овец он забраковал напрочь, заявив, что тратить время на столь бесполезный материал не в его правилах. А вот к свиньям подошел с интересом. Сапеговым табуном он также занялся вплотную, хотя поначалу большинство лошадей забраковал, сказав, что до настоящих фризов [36]36
  Фризская порода лошадей – самая большая гордость коневодства Голландии. Эта порода была впервые зафиксирована в XIII в. Многочисленные иллюстрации и описания рыцарских турниров говорят о том, что уже тогда лошади, на которых гордо восседали рыцари и титулованные особы, были известны как фризские.


[Закрыть]им далеко, а под упряжь куда лучше подходят лошади, которых разводят в Ольденбурге – у них более приемлемый для сего аллюр с подвижными запястьями и плечами, достаточно вертикально поставленными, чтобы держать хомут. Я же мотал на ус все эти названия, поскольку с упряжной лошадью была одна закавыка. Знаете, сколько тут требовалось лошадей, чтобы перевезти одно тяжелое орудие со всем его боезапасом? Нет? Стоите? Лучше сядьте. Сто шестьдесят три! А более-менее легкое полевое? От пятнадцати до двадцати. Ну дохленькие здесь были лошади…

Так что пока здесь не получится вывести настоящую строевую артиллеристскую лошадь – ни о какой полноценной артиллерии и думать не стоит. Бесполезно. А ведь я где-то читал, что до Гражданской войны в Америке от семидесяти до восьмидесяти процентов всех потерь на поле боя приходилось именно на артиллерию. Впрочем, это, похоже, все не про наше время. Здесь пушки на поле боя появлялись пока от случая к случаю, далеко не во всяком сражении, да и когда появлялись – заряжались долго, стреляли редко и потому за все время сражения успевали сделать дай бог от одного-двух до максимум десятка выстрелов… Впрочем, чуть позже Аксель все-таки сменил гнев на милость и сказал, что Сапегов табун вполне приемлем, поскольку век закованных от макушки до пят в тяжелую броню рыцарей остался в прошлом, и уже навсегда, а для более легко вооруженного всадника кони вполне подходят. Причем они даже повыносливее и порезвее фризов. Виден прилив арабской крови…

К весне у нас уже готов был солидный запас металлических плугов, а Виниус начал заниматься трассировкой полей и подготовкой почвы. Я еле смог убедить его пока ничего не сеять, заявив, что мне точно известно, что все равно ничего не вырастет. Аксель же оказался жутким упрямцем и уверял меня, что если правильнопосадить и верноухаживать, то ничего не вырасти просто не может. И я не поставил бы об заклад свою голову на то, что, несмотря на всю аномалию с погодой, он был так уж неправ. Но рисковать я не захотел, к тому же мне нужны были рабочие руки для других дел, и потому я просто приказалничего не сеять. Однако Виниус, вот ведь упрямец эдакий, договорился-таки за моей спиной с крестьянином одного из отдаленных починков и сумел засеять несколько полос рожью, овсом и ячменем. А по осени торжественно предъявил мне урожай сам-друг с половиной. Учитывая, что все, кто рискнул по весне сеяться, не собрали и того, что бросили в землю, это был настоящий успех. Так что слухи о Виниусе по крестьянским дворам пошли один другого хлеще.

Еще весной в вотчине появились первые беженцы. Рабочих рук для воплощения всех моих планов не хватало, поэтому я поначалу принимал всех. Однако мало-помалу поток разрастался, и я начал подумывать, куда стану девать народ, если он так и будет переть. И придумал комбинацию, которая позволяла мне не только успешно переварить поток людей, буде он так сильно увеличится, но и заложить кое-какие основы на будущее… Ибо я всегда был амбициозным предпринимателем и собирался в будущем поднять свой нынешний бизнес – Московскую Русь до уровня самых передовых бизнесов современного мне столетия. Скажем, до тех же Нидерландов. А коль получится, то и выше. Именно для воплощения в жизнь придуманной мной комбинации я затеял летнее путешествие своего потока прямиком на Урал, к Соли Камской, к одной из самых богатых семей нынешней России, современным олигархам, так сказать, – Строгановым.

До Сольвычегодска, где помещалась ставка нынешней главы клана, вдовы Семена Аникеевича Строганова Евдокии Нестеровны, мы добрались аккурат к началу августа… Вот ведь интересно, я, да и большинство людей в мое время считали, что в допетровской России женщина была существом темным и забитым. Типа сидела в тереме, нос на люди не казала и была личной собственностью мужа. Короче, полный «кирхе, киндер, кюхен». Домострой форева, однако. А если приглядеться – ну где тот домострой-то? Про Марфу-посадницу все слышали? А про боярыню Морозову? А матушка Грозного Елена Глинская, что сумела денежную реформу в стране провести? Или вот еще пример – Евдокия Нестеровна. Такое дело в кулаке держит! И вовсе не потому, что мужиков рядом нет. Есть, и тоже о-го-го, те же ее племянники – Максим Яковлевич и Никита Григорьевич, которые Ермака призвали, тоже уже шестой десяток разменяли. Однако супротив нее и пикнуть не смели… И это только самый высокий, прямо скажем, государственный уровень, а если чуть ниже копнуть? Там уже таких примеров не десятки – сотни! Бабы капиталами ворочают, вотчинами руководят, караваны судов отправляют. Так что от человека все зависит, от него самого. Как, кстати, и в наши времена… Нет, кое-какие ограничения и правила, конечно, присутствуют. Но где их нет-то? В конце концов, то же «кирхе, киндер, кюхен» отнюдь не из русского языка взято. Да и скажите мне положа руку на сердце, что, от того, что эти ограничения у нас вроде бы сняты, нам всем лучше стало? Семьи крепче? Любви больше? Щас, разбежались… Нет, любви-то, конечно, больше стало, вот только не той, когда тебя любят, а той, которой занимаются. А в остальном – больше половины детей страны в неполных семьях растут… И ведь в том, моем покинутом будущем, умные бабы и сами все понимают. Вот, помню, засиделись мы как-то на мозговом штурме моим большим штабом. И я по пути подбросил к дому начальника моей канцелярии Людмилу Андреевну. Умнейшая баба. И в самом соку еще. Если бы не мое железное правило не гулять там, где работаешь, вполне вероятно, я за ней и приударил бы… Так вот, по пути мы заскочили в «Мегу», и когда я разобрался со своими делами, то обнаружил Людмилу Андреевну в секции тканей. Она задумчиво перебирала пальцами угол отреза гардинного полотна.

– Присмотрели что, Людмила Андреевна? – спросил я. К сотрудникам, которых я уважаю, я обращаюсь по имени-отчеству. Даже если они и моложе меня лет на десять.

Она повернулась ко мне:

– Да вот думаю поменять шторы в гостиной.

– Ну так покупайте, и вперед.

Людмила Андреевна рассмеялась:

– Ну уж нет. Мне моя семья дорога. Лучше мы с мужем приедем сюда в субботу, и он убедитменя купить именно эти шторы.

Я тогда ею невольно восхитился. Вот ведь баба – золото. И на работе – танк, и семья за ней как за каменной стеной. Даже не сомневается, что муж «убедит ее» купить именно эти шторы, но сделает все именно так, по правилам, не раня ничьего самолюбия и делая все так, чтобы стены семейного дома просто звенели от здоровья. Настоящая женщина, а не истеричный секс-станок с кучей претензий и прихотей. Эх, встретить бы такую – женился бы не раздумывая. Да только где таких в двадцать первом веке найдешь? Единицы остались, как кистеперые рыбы, да и те все уже замужем…

У Евдокии Нестеровны я тогда загостился на неделю. Мы друг другу понравились. Уж не знаю, сколько тетка протянет, но, пока она жива, есть у меня сильный союзник. Мы тогда уговорились, что я буду отсылать ей людишек, которые мне в избыток пойдут, а она их здесь привечать и расселять будет. И татей, коих на разбое споймают, – для работы на рудниках и заводах. А она взамен по зиме отправит отряды охочих людей искать реки Турью, Салду и Тагил. А коль те реки уже известны, то искать по их берегам руды всякие… Где конкретно города и всякие рудные залежи располагаются, я и в своем-то будущем времени совершенно не знал, даже приблизительно. На Урале где-то, и все. Ну на кой черт мне это знать-то было – взял билет на самолет, и все! Но вот то, что Верхняя и Нижняя Салда, Нижний Тагил и Краснотурьинск названы по имени речек, которые там протекают, я знал точно. И, судя по фонетике этих названий, давали их, похоже, не русские, а те народы, что там же и проживают… Были у меня в конце девяностых на Урале кое-какие проекты, так что в этих городах я в свое время побывал и с местными братками… ну или, скажем так, представителями местного бизнес-сообщества, на берегах всех этих речек славно попировал. Хотя проекты все равно накрылись медным тазом. Очень уж там народ резкий оказался: чуть что – ствол в нос или гранату под бензобак. Можно сказать, еле ноги унес…

Так вот, именно там я и собирался заложить свою собственную вотчину. Причем заниматься там промышленным производством я пока что и не думал – железа и меди и в европейской части страны добывалось достаточно. Ну для имеющихся нужд. Так что я хотел просто создать некий… ну типа запас людей. На будущее. И вообще, колонизация Урала и Сибири у меня была чем-то вроде идефикса. Ну сколько в двухтысячных годах в Сибири русских людей жило? Миллионов пятнадцать? Или уже десять? И это на территории, подпираемой с юга полуторамиллиардным Китаем. Подсчитать, что будет лет через сорок? Даже без всякой войны и оккупации. А ведь там не пустыня и не просто лесная глухомань (хотя лес это тоже ресурс, и о-го-го какой), а главные природные кладовые России.

А тут семьи большие, рождаемость – бешеная. Редко какая баба меньше двенадцати – пятнадцати раз рожает. И хотя от половины до двух третей детей до детородного возраста не доживают, все равно каждые лет тридцать, ежели не случается никаких природных катаклизмов навроде нынешнего или техногенных навроде войны, население удваивается. Прикиньте, сколько народу там через четыреста лет жить будет, если в Сибирь переселить хотя бы процентов десять населения – то есть где-то около миллиона человек. Тем более что войны Сибирь, насколько я помню, ни разу не затрагивали. Да даже с учетом возможного периодического голода и эпидемий и то получается – мама не горюй! А если еще хлебные запасы создать и урожайность повысить, в чем я очень на Акселя Виниуса надеюсь, да медицину и гигиену подтянуть…

Короче, возвернувшись, я повелел на всех одиннадцати проезжих дорогах, кои в мою вотчину входили и потом из нее выходили, обустроить так называемые карантины. А конкретно – пункты приема беженцев. Ну там столовую, баню, бараки для размещения… А во всех деревнях и починках, кои в вотчине оказались во множестве лежащими в запустении, а также и в жилых строить и перестраивать избы так, чтобы сложить во всех нормальные печи с трубами. На ручьях и небольших речках были заложены кроме кирпичного еще пять заводиков – железоделательный, гончарный, мыловаренный, полотняный и большая лесопилка, для них строились запруды и изготавливались большие деревянные колеса. Грех было не воспользоваться оказавшимися под рукой голландцами. Тем более что если бы у нас, как у китайцев, провозглашался девиз, под которым должно пройти правление очередного императора, то я бы взял такой: «Ничего, что может сделать машина, не делать руками». Была, была у меня мечта о паровике, но сначала надо было найти, ну или воспитать и обучить людей, которые смогут его изготовить. Потому что лично я, как его делать, совершенно не представлял. Ну кроме самых общих вещей типа нагреть воду, превратить ее в пар, а уж он-то как-то там и будет работать…