Текст книги "В долине Дагестана"

Автор книги: Роман Сенчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Впрочем, в мотеле мне было относительно удобно, кормили тоже неплохо. На тот обед в редакции девушки принесли горячий и сочный пирог с мясом, салаты; редакторша поставила на стол бутылку кизлярского коньяка. Предложила выпить, я не отказался.

– Вы родом из Москвы? – спросила, дождавшись, когда закушу.

Я сказал – откуда.

– Да, знаю, – кивнула она, – это на Волге… А женаты?

– Сейчас нет.

– М-м… а то вот у нас видите невесты какие.

Я глянул на сидящих за столом девушек.

– Да, – сказал по возможности игриво, – красавицы.

– Так вот женились бы! – Редакторша сказала это вроде бы в шутку, но за шутливым тоном чувствовалась серьезность. – Скромные, работящие. У нас девушки золотые просто.

Одна из них при этих словах густо покраснела. Краснота пошла от шеи и постепенно залила лицо… Склонилась над тарелкой… Я тоже почувствовал неловкость и в то же время представил, как она, такая стеснительная, входит в мою спальню и начинает раздеваться. Платье, кофточка, трусики… И пресловутый внутренний голос заверил: “Такая не будет такие истерики закатывать, как Полиночка. Она явно жизнь умеет ценить”. – “Ну да, – осадил я его. – Это сейчас она такая, краснеет. А привези в Москву…”

В середине трапезы к нам присоединились Виктор Федорович и Надежда Николаевна (как я предположил, они уходили на некое совещание с главой района, вернулись смурные; после предложения поесть депутат на постоянной основе как-то потерянно сжевал кусок пирога, Надежда Николаевна к еде не притронулась вовсе, лишь выпила кофе).

– Сегодня поздновато уже, – с усилием заговорил Виктор Федорович, – а завтра надо бы с кем-нибудь из мусульман встретиться, к Татьяне Петровне съездить. Ее мнение тоже важно.

– А кто это? – Я разомлел от двух рюмок коньяка, сытного пирога и в то же время был готов к новым подвигам.

– Заслуженная артистка республики, – тоже, как и Виктор Федорович, словно бы через силу отозвалась завуправлением культуры, – очень уважаемый у нас человек.

– Да, конечно. И… – Я сделал паузу, сомневаясь, стоит ли говорить, но все же решился. – И, для хотя бы внешней объективности, наверное, стоит с этой встретиться…

Виктор Федорович напружинился:

– С кем?

– Ну как ее… Кто здание строит.

– С Асият?! Зачем?

Я кашлянул, ругнул себя: “Полез с инициативой, кретин!” Тем более гендиректор еще намекал, для чего именно меня сюда отправляют… Но здравый смысл и какая-то до того дремавшая журналистская жилка убеждали, что услышать мнение второй стороны нужно…

– Понимаете, – стал объяснять, – вот выйдет материал, и если не будет в нем голоса того, с кем вы конфликтуете, его все воспримут как заказуху. А к заказухе и отношение соответствующее – отмахнутся, и всё. А так…

– Да ведь и так ясно, за кем правда! – перебил возмущенно депутат на постоянной основе. – Ведь…

– Подождите, – в свою очередь перебила Надежда Николаевна. – Это действительно разумно. Эффект будет не тот, если только одно мнение.

– Тем более, – получив поддержку, стал развивать мысль я, – при помощи ее же слов… Ну, Асият… Ее можно представить в таком свете, что любой поймет, кто прав, а кто нет.

– Ну да, – неохотно кивнул Виктор Федорович, – я понял. Только я к ней не пойду. Сами тогда уж как-нибудь. Покажу, где сидит…

До вечера я торчал в газете. Слушал продолжение горькой истории жизни редакторши, новые подробности тяжбы со стройкой, которые вспоминал Виктор Федорович. (Надежда Николаевна вскоре после обеда попрощалась и ушла.)

Это продолжалось долго; в итоге мне пришлось выказывать признаки утомления – тер глаза, вздыхал, возился на стуле, и депутат на постоянной основе отвез меня в мотель.

– Вы ужинайте, не стесняйтесь, – сказал на прощание, – и спиртное берите. Я утром расплачусь.

Особо роскошествовать я не стал – заказал шашлык “как вчера”, триста граммов водки, морса, салат из помидоров. Но ел и пил без аппетита – хотелось скорее лечь и уснуть.

И только стал плавно, как в лифте, погружаться в сон, заиграл мобильник. Это была Полина.

– Ты забыл обо мне? – без приветствия с сухой обидой спросила.

– Нет, не забыл… Привет.

– А почему не звонишь?

– Извини, дел полно. Весь день слушал о проблемах…

– Ты пьян?

– Да нет. Устал просто.

– Я же слышу, что ты пьяный. Значит, пить можно, а мне позвонить и уделить две минуты…

– Слушай! – Наверное, действительно из-за усталости, я прямо взбесился. – Я хочу спать. Я перегружен чужим дерьмом, которое в меня весь день вбивали! Завтра утром я позвоню.

Ткнул пальцем в кнопку с красной трубкой, а потом и вовсе выключил телефон.

Улегся, устроился удобно, но сон долго не шел. В голову сочились едкими струйками мысли о том, что с Полиной нужно как-то развязываться (уже сам голос ее меня раздражал), что вот есть же действительно классные девушки – в этой богом забытой Тарумовке. Тихие, скромные, услужливые… Казачки, наверно… И даже пьяная решимость появилась пойти, найти, где живет та, что покраснела, и посвататься… Так войти и сказать ее родителям: “Прошу руки вашей дочери”… Замечательные у нее щеки. А если их целовать, трогать, прижимать пальцами… И я стал мысленно готовить себя к подъему, представлял, как одеваюсь, чищу зубы, сбриваю щетину, хожу по улицам и ищу. И редкие ночные прохожие подсказывают, где ее двор, окно ее горницы… И эти фантазии подействовали благотворно – я сладко, по-детски как-то, уснул.

Что-то стал размахиваться – описываю во всех подробностях, вряд ли нужных, уместных. Хотя… Наверное, вопреки логике, которая диктует мне фиксировать череду своих личных бед, проблем, неприятностей и редких приятностей, я хочу показать людей, которым, по крайней мере тогда, было хуже, чем мне. Меня долбили ничтожные по меркам общества геморрои, а у них отнимали родину. Борьба за несколько десятков квадратных метров была лишь вершиной айсберга, и недаром с этой темы – со строительства на церковной территории – они постоянно сбивались на другое. На разрушенную свиноферму, громкоговорители на минаретах, на отъем должностей у русских… Многое уже забылось, мозг поспешил избавиться от этого, как от лишнего груза.

А с другой стороны, у меня сейчас, без всяких преувеличений, жизнь висит на волоске, и никакой вины перед теми, кто хочет со мной расправиться, я не вижу. Сижу в квартире без света, с отключенными телефонами, не открываю дверь, когда в нее долбят… Вот мне уж точно некуда деться.

Тем же, в Тарумовке… Ну да: родина, борьба за справедливость. Но это все-таки не вопрос жизни и смерти – жизни и смерти конкретного человека. У них есть выбор.

Виктор Федорович говорил: “У меня дети в Ростове, у Надежды Николаевны дочь под Москвой. Здесь в основном старшее поколение осталось – молодежь уезжает. Обидно. Наши предки сюда пришли триста лет назад, на пустую землю, а теперь нас отсюда выдавливают”.

Такая вот проблема. Геополитическая, можно сказать. А у меня проблема моего личного физического выживания.

В те дни, когда слушал в Тарумовке истории, видел горестные лица, конечно, сочувствовал им, старался поддержать и помочь, а теперь, начав сравнивать… К тому же тогда я находился в другом положении – несмотря на разные неприятности, я был обеспеченным, уверенным в себе человеком. Сейчас же – забившийся в угол комочек живого мяса, на который идет вполне реальная охота…

Но прежде чем перейти к описанию того, как узелок моей жизни затянулся, надо закончить про эту поездку. Перевести ее в слова. Может быть, этот процесс выведет меня к ответам на некоторые из тех вопросов, что давно не дают покоя – колют и рвут своими крючками. Эти бесконечные – ????...

В общем, всю первую половину второго дня в Тарумовке я брал интервью. Сначала Виктор Федорович привез меня к главе села Павлу Денисовичу. Тот, явно опасаясь сказать что-нибудь лишнее, сообщил, что сейчас строительство Асият прекратила и, видимо, до окончательного судебного решения оно не возобновится. Несколько раз упомянул, что он за мирное решение вопроса. Что нужно искать компромисс.

Виктор Федорович слушал его мрачно, смотрел как на труса, но помалкивал. Было ясно, что активным борцом за землю глава села не является…

Втроем вышли на улицу и встретили мусульманина в шапочке – депутата местного совета.

– Как вы считаете, – обратился я к нему, оперативно включая диктофон, – правильно ли, что на церковной территории строится то ли магазин, то ли кафе?

Мусульманин, пожилой низенький человек по имени Михаэль, говорил долго, но на очень плохом русском. Мне показалось даже, что он умышленно это делает, чтобы я не понял смысл его ответа. Уже в Москве слушал этот монолог раз десять, но сумел расшифровать лишь несколько фраз: “Нет, это неправильно… На священном месте ничего постороннего быть не должно… Есть такое слово – „харам”… Мы должны уважать друг друга…” В принципе в обработанном и дополненном виде этого оказалось достаточно для того, чтоб показать мнение представителя исламской конфессии…

Потом вместе с главой села (Виктор Федорович остался возле своей машины) вошли в магазин. Богатый и совсем не сельский по широте ассортимента… Я даже потерялся от обилия пестрых вещиц.

– Асият Далгатовна у себя? – расстроенно спросил Павел Денисович одну из продавщиц в синем передничке.

– У себя, у себя! – Она заулыбалась.

– Мы пройдем…

“Далгатовна, – повторил я про себя, чтоб запомнить, – Асият Далгатовна”.

Прошли к ее кабинету. Глава постучал в дверь, за ней раздалось уверенное “да”.

За столом сидела крупная черноволосая женщина. Типичная начальница. Подозрительно нас оглядела.

– Вот, Асият Далгатовна, – обреченно вздохнул глава села, – журналист из Москвы. Насчет строительства возле церкви…

– Из какой газеты?

Я назвал:

– Агентство бизнес-новостей.

– А разве такое есть?

Показал удостоверение. Женщина почитала, что там написано, с сомнением пожала плечами.

– Так какие у вас вопросы?

– Можно, я включу диктофон?

– Включайте. Запись тоже является документом…

Я сел (Павел Денисович сразу, как только представил меня, опустился на ближайший к двери стул), собрался с духом и начал:

– В администрации района мне сказали, что обращались к вам с предложением предоставить для строительства другие участки. Тоже в центре. Согласитесь, что нынешняя территория для столь большого здания неуместна. Строительство, я сам убедился, ведется буквально возле стен храма…

И после этого минут двадцать говорила только бизнесменка.

Что никто ей ничего не предлагал, главу района она не видела лет пять, хотя они живут на одной улице. Что когда ее муж был жив, никто не интересовался, законное это место или нет. Тогда все помалкивали, а теперь напали на женщину. Что когда они с мужем оформляли эту покупку, прошли все инстанции, убедились: все законно, все документы законные. Что у нее село берет кредит и ее же травят уже три года. Что “безумный этот Потылицын” (как я понял, Виктор Федорович) устроил митинг возле строительства, а что такое митинг? Это натравливание людей друг на друга. И она держала своих людей, чтобы страшное не произошло. А ее есть кому защитить! Но что это получится? Резня, бойня. И Потылицын с одобрения главы района толкал к этому… Что строит она магазин канцтоваров и книг, а на втором этаже будет школьное кафе. Рядом школа, и дети будут покупать булочки и чай. Это плохо? Это повредит церкви?.. Это здание стояло практически брошенным несколько лет, в нем была помойка, туда в туалет ходили. Она это здание очистила, и тут – налетели. Она еще в начале, до покупки, говорила с батюшкой, будут ли у них претензии. Он сказал: “Мы силой не должны брать, нам хватает того, что есть”. Батюшка не против, а эти разжигают. Когда все закончится, она на них в суд подаст за моральный ущерб. За все нервы ее, за все слезы она такой иск предъявит!

– Какие еще вопросы? – после этой переданной мной вкратце речи спросила Асият.

– Да, в общем-то, я все услышал. Но вот еще одно... ведь это все-таки земля, принадлежащая церкви. Я план видел, с печатью.

– Там всегда магазины стояли.

Спорить не хотелось, и все же я вспомнил, зачем меня сюда отправил генеральный директор.

– Это в советское время. А до этого – церковная территория.

– А когда-то, – с саркастической улыбкой продолжила мои доводы Асият, – на этом месте каменные люди жили. И что? Я купила эту стройку законно, много денег отдала, и никто меня не прогонит.

– Ну ладно… – Я поднялся. – Спасибо.

По пути от ее кабинета до машины поинтересовался у главы села доверительным голосом:

– Как думаете, между нами, кто прав в этой истории?

– Эх-х, – мучительный выдох, – и она права, и Чепелов с остальными. Не распутать… Главное, чтобы до крови не дошло. Стоит ей свистнуть или Чепелову – такое начнется…

Мы подошли к Виктору Федоровичу.

– Все, побежал я. Дела!

Захватив из Управления культуры Надежду Николаевну, отправились к заслуженной артистке республики. Она оказалась обычной русской деревенской старухой, большой, больной, горюющей по любому поводу. Принимала нас во дворе – у нее было нечто вроде беседки: навес и лавочки.

– Нельзя так делать, нельзя-а, – со слезами, одышливо говорила она. – И не бывает счастья таким людям, которые так поступают. Вы не знаете? Ведь все, кто этим зданием-то владели, умерли один за одним. И Чалаев, и Хирачев, который до него, и Исмаил, муж Газимагомедовой. И все не старые совсем мужчины… И ведь она нарочно злит еще: “Я, – говорит, – здесь кафе открою, музыка будет, свадьбы!” А как мы покойника отпевать под эту музыку будем?

Ну, в таком, в общем, духе, только довольно многословно, с отступлениями про соседа, сваливающего мусор в речку, которая у них на задах течет, про то, что тяжело им…

От старушки-артистки поехали в редакцию обедать. Девушки снова принесли пирог, шашлык в пластмассовом контейнере, салаты. Редакторша предложила коньяк, но я, чтоб не прослыть алкашом, отказался. А выпить хотелось – загрузился уже до предела. Мозг требовал расслабления.

Ели молча. Местные наверняка ждали от меня слов. Надеялись, что я тоже начну возмущаться несправедливостью, поддерживать их, скажу, какая Газимагомедова плохая, стану выспрашивать новые и новые детали, чтоб возмутиться сильнее… Я представил, как говорю нечто подобное, и понял, что получится неискренне, показно. И не потому, что я не сочувствовал им. Какая-то другая причина…

Наконец нашел повод заговорить:

– Думаю, стоило бы со священником побеседовать. Все-таки это важно, чтобы он высказался.

Виктор Федорович помрачнел еще больше. Надежда Николаевна взглянула на него, словно бы спрашивая, можно ли отвечать, но, видимо, получила ответный взгляд – “нет, я сам”.

И с усилием, с откровенной горькой досадой он произнес:

– Я спрошу, конечно, у отца Александра. Только не уверен, что пойдет на разговор. Не боец он, да и давление на него сумасшедшее… Он уже несколько раз просился о переводе… Но я поговорю, конечно, спрошу.

После обеда депутат на постоянной основе куда-то уехал, у завуправлением культуры тоже появились дела. Обещала через час вернуться. Меня оставили в редакции “посмотреть подшивки”.

Я вяло листал мягкие газетные листы, а редакторша комментировала:

– Восьмое марта отмечаем… А вот пожар тут случился, склады горели. Так и не выяснили, поджег кто или само… Вот концерт прошел…

Это занятие мне быстро надоело, но сказать прямо было неловко. Да и как? Женщина искренне рассказывает человеку из Москвы о событиях в районе, о радостных событиях, грустных…

Выручило появление посетителей. Правда, в первый момент я чуть было не выскочил от них в открытое окно. Представьте, вваливаются двое кавказцев. Особенно страшен был один, передний: сухой, бородатый, в камуфляжной кепке; в руке что-то обернутое тряпкой. Стопроцентный боевик.

“Ну вот, – стукнуло в голове, – дождался!” Сейчас развернет тряпку и бахнет из миниатюрного калаша двумя короткими. И все закончится…

– Здрасе. Надежд Николаевна здесь? – хрипловато спросил бородатый.

Редакторша заулыбалась гостеприимно:

– А, здравствуй, Вахид! Надежда Николаевна должна прийти скоро. А у себя ее нет?

– Нет! Заходил! – Бородач был каким-то очень активным, ершистым, дерганым; второй, невысокий, полненький, держался тихо.

– Ну подождите здесь, – сказала редакторша. – А что у тебя?

– Работы несу на выставку. Говорили же, сегодня надо. Всю ночь спешил.

Он положил на стол обернутое тряпкой, стал разворачивать.

– Да, познакомьтесь, – вспомнила редакторша. – Вахид, Муслим, – указала на бородача и его спутника, затем назвала меня, прибавила, что я “журналист из московской газеты”.

– Хорошо, – мельком отреагировал Вахид; все его внимание было обращено на то, что он принес.

Под тряпкой оказались дощечки с выжиганием. Какой-то горный пейзаж, домики на склоне, водопад, портрет молодого парня в форме десантника, вертолет с выпрыгивающими из него солдатами…

– Прекра-асно! – сопровождала редакторша появление каждой картинки. – Прекрасно, Вахид! – Брала дощечку, разглядывала и клала на стол. – Ты прямо настоящий художник!

Я тоже на всякий случай одобрительно помыкивал. Работы и в самом деле были неплохие, хотя и не настолько искусные, чтобы вешать их дома на стену…

Помявшись возле стола, вышел на улицу. Было почти жарко, зеленели деревья, ярко светило солнце. Такая погода в Москве устанавливалась обычно в середине мая, а здесь в конце апреля лето совсем…

– Ну-ка пошли отсюда! – раздался злобный крик. – Домой! Домой!

Голос показался знакомым; я выглянул из-за угла дома. Увидел – глава района гонит по проезжей части двух телят. После каждого его замаха телята отбегали на пару метров и останавливались, склоняли головы к траве на обочине.

– Пошли! Домой!

Глава заметил меня, на его лице мелькнуло смущение. И он стал объяснять:

– Все улицы загадили. Взрослых в стадо отдают, а молодняк так вот гуляет целыми днями… Платить пастуху не хотят, и плевать им…

– Да, да, – поддержал его. – Правильно, Алексей Сергеевич. – И поскорее пошел обратно в редакцию; тоже чувствовал смущение, будто увидел нечто не для чужих глаз.

Но на крыльце остановился. Присоединяться опять к разглядыванию картинок не хотелось… Может, попрощаться и пойти пешком в мотель? Кажется, недалеко, да и день, светло, не должны зарезать… Снять пиджак, засесть в кабинетике, хорошенько выпить, съесть кусок мяса (но только не шашлык этот ханский), лечь и выспаться… Еще ведь завтра здесь целый день… В общем-то, все уже ясно, материала для статьи предостаточно… Надо было на два дня приезжать.

Стал прохаживаться по траве. Достал мобильный, пощелкал кнопки зачем-то. На дисплее поочередно появлялись “Звонки”, “Контакты”, “Настройки”, “Галерея”… Вспомнил, что Полине сегодня не звонил. И не хотелось. Сунул телефон обратно в карман.

Шаги по доскам пола. Из дома вышли бородач и толстенький.

– Друг, ты из Москвы правда? – спросил активный; был он и страшный, и в то же время чем-то симпатичный. Так же, наверное, страшны и симпатичны волки, другие хищники. Не знаю…

– Да, из Москвы.

– Пива хочешь пить?

Улыбнувшись по возможности добродушней, я отрицательно помотал головой:

– Не могу сейчас, к сожалению. Работа.

Бородач, внимательно выслушав, достал из кармана сторублевку, обернулся к стоящему за ним толстячку:

– Муслим, на деньги, купи пива. Три! Семерка “Балтика” знаешь?

– Ну. – Тот побрел куда-то.

Закурив, бородач спросил:

– А какое дело приехал решать? Или так – про село пишешь?

– Да так… – Я сомневался, стоит ли ему рассказывать – могло оказаться небезопасным; но все же ответил: – Насчет церкви… Строительства то есть рядом.

– А-а, – закивал он, – это целая война у нас. Ругаются, суды проходят. Газимагомедова зря, ясно, уперлась, но и Чепелов тоже…

– Что он?

– Ну, жесткий слишком мужик. Нельзя так. Договориться можно всегда, а он прямо танком.

Появился толстенький с тремя бутылками пива. Бородач радостно выхватил одну, открыл зубами, протянул мне:

– Выпей, друг. Хорошее пиво.

Я взял:

– Спасибо… И как он, танком?

– Ну как… Вот смотри, мне зеленку на дом уже год не дает. А почему?..

– А что такое зеленка? – в свою очередь спросил я.

– Это на строительство разрешение, – неожиданно на хорошем русском объяснил толстячок.

Вахид шумно отхлебнул “Балтики”, затянулся сигаретой:

– И вот не дает строить. Потому что я нерусский. И место есть, и все. А разрешения не дает. А я в девяносто девятом на Хаттаба ходил, вахов ненавижу, хоть, – хохотнул, – хоть и зовут похоже. Ненавижу! – Тут же зло скривился. – А он меня в них записал.

– Извините, – чувствуя, что реальность разрушается, промямлил я, – каких вахов?

Бородач развел руки:

– Ну-у ты совсем не знаешь ниче! Ваххабиты это. Так их называют. Еще – хоббиты.

– Ясно. – Расспрашивать, кто такие ваххабиты, не стал; слышал, что вроде бы течение в исламе есть, агрессивное.

– И он меня, Чепелов, таким же считает. Как встретит, брови сведет, говорит: “Когда бороду сбреешь?” А мне нельзя сейчас – у меня друг погиб. Год бороду носить надо. В августе уберу… И с Гаджимагомедовой договориться не хочет. Нет, и все слово. Строителей тут разгонял, мало совсем до драки осталось. А если б драка, то страшно бы стало. Все драться готовы.

– М-да…

Бородач говорил долго, много, иногда я переставал понимать, что говорит (горячась, он, кажется, переходил на свой язык, а временами отключался мой слух). Но приходилось стоять, – а что было делать? куда идти? – прикладываться к бутылке (пиво было теплым и каким-то выдохшимся), кивать, делать вид, что я весь внимание… Приятель Вахида сидел на корточках, вид у него был отстраненный – он явно убивал время минуту за минутой.

У меня спасительно зазвонил мобильник.

– Извини. – Я шагнул в сторону. – Да?

Это был Виктор Федорович. Он сообщил, что отец Александр должен получить благословение на встречу со мной вышестоящего священника. Решение будет скорее всего уже завтра… Спросил, какие у меня на сегодня планы.

– Да, в общем-то, никаких больше.

– Тогда я подъеду, увезу вас в гостиницу.

– Хорошо бы, – отозвался я, с трудом сдерживая в голосе радость. – Посижу, записи начну расшифровывать, чтобы в Москве побыстрее материал подготовить...

Только я оторвал трубку от уха, Вахид продолжил свою эмоциональную речь, точнее, повел ее по второму или третьему кругу:

– А я не враг же! Я в девяносто девятом в ополчении был, под Кизляром стоял против вахов. А он не хочет зеленку дать. А где жить? У брата живу, мешаю семье его. Сам хочу хозяином быть. Жену взять, чтоб все хорошо было… Скажи Чепелову, друг…

Наконец-то появилась Надежда Николаевна, и Вахид, сунув недопитую бутылку в урну возле крыльца, пошел показывать ей свои произведения. Толстячок последовал за ним.

Я выдохнул с облегчением, мысленно торопил депутата на постоянной основе.

Следующий день, по всем предпосылкам, должен был повторить предыдущий. Опять интервьюшки, выслушивание жалоб, ожидание неизвестно чего в редакции или возле нее. Но получилось иначе – он был заполнен не очень сложными делами, довольно интересной поездкой и пролетел быстро…

Часов в восемь утра позвонила Надежда Николаевна:

– Вы не хотели бы съездить в Коктюбей?

– Не знаю, – спросонья промямлил я. – А что это?

– Это село у нас такое… Уникальное. Самое старое в районе. Там рыбаки живут… У меня в Коктюбее дела, могла бы вас захватить. Вам, уверена, понравится, да и ситуацию лучше поймете.

Довод про ситуацию был веским, и я сказал:

– Через пятнадцать минут буду готов… Да, а как с Виктором Федоровичем?

– Я ему позвоню. К обеду вернемся и продолжим.

Быстро умылся. Выпил в кафе кофейку, вышел на улицу. И как раз подкатил старенький жигулишко с Надеждой Николаевной на переднем пассажирском сиденье. Я бодро прыгнул назад.

Дорога до поры до времени была ровной, гладкой. Завуправлением культуры рассказывала о Коктюбее, и вскоре я уже знал, что там обитают потомки поморов, несколько веков назад пришедших на Каспий; что в селе есть хор “Рыбачки”; что в прошлом году в Коктюбее не было школы – затянулся ремонт здания – и детей возили за два десятка километров в Таловку. Но вот наконец школа почти готова к приему учеников.

– А вон наше Раздолье многострадальное, – указала Надежда Николаевна налево, где вдали виднелись постройки. – Такой богатый совхоз был, а теперь… И никаких надежд на возрождение.

Пейзаж вызывал уныние. Поля, на которых, видимо, ничего не росло, рощицы неизвестных мне деревьев; затем, когда съехали с трассы на тряскую и разбитую полуасфальтовку-полугрунтовку, пошли заросли какой-то высоченной сухой травы.

После долгого гадания, что это, я спросил.

– Камы-ыш, – подал голос до того молчавший водитель. – Раньше на целые километры тянулся вокруг озер. Фазанов было-о!

– А теперь что?

– Да выжигают.

Объяснять, кто выжигает и зачем, водитель не стал, а я не расспрашивал, – жигуль мотало и подбрасывало, да и устал я от длинных рассказов за эти дни. Хотя в Москве люди тоже болтливые, но утомляла скорее всего непривычность их речи: другие обороты, манера, новые для меня слова. Все это, ясное дело, напрягало слух, угнетало мозг… Вообще я заметил, с незнакомыми людьми или с теми, с кем давно не общался, в первые минуты говоришь словно бы на разных языках, и требуется время, усилия, чтобы привыкнуть друг к другу, наладить контакт.

Общался бы я здесь с одним, например, Виктором Федоровичем, было бы легче. А тут еще десяток других, в том числе несколько нерусских (а с такими я вообще почти никогда вот так близко не сталкивался; на рынке разве).

В Коктюбей отправился не зря – он мне понравился. То есть не то чтобы понравился, а – удивил.

Прямые улицы, крепкие избы на высоком фундаменте. Причем избы своеобразные: сначала жилая часть, за ней сразу впритык, но чуть пониже, видимо, сарай или коровник какой-нибудь, потом еще что-то, еще… Постройки напоминали поезд, где каждый последующий вагон все меньше.

– А почему так сделано? – спросил я Надежду Николаевну.

– Традиция. Я же говорила, что жители – потомки поморов. А на Севере так принято. Там ведь метели, да и у нас случаются.

– Интересно. – И я сфотографировал на мобильный один из этих продолговатых домов.

Кстати, въезд в село был закрыт шлагбаумом. Мы оставили жигуль на площадке перед ним. Я хотел спросить, есть ли автомобили у местных (на площадке стояло несколько машин), и если есть, то имеют ли они право въезжать в свой Коктюбей, но передумал, – не стоит представать чересчур любопытным, а следовательно (вполне можно сделать вывод) глуповатым.

Сначала зашли в здание администрации села. Глава оказался типичным – невысокий, плотный, немолодой.

Надежда Николаевна нас познакомила и тут же добавила:

– Михаил Павлович, оставляю гостя на вас, покажите село, а мне пока нужно с Ириной Геннадьевной, – как я догадался, местной культурной начальницей, – поговорить. Счастливо!

– Что ж вам показать, – вздохнул глава с видом человека, которого оторвали от важного дела и бросили на непонятную, но необходимую ерунду. – Пойдемте пройдемся… Достопримечательностей-то у нас немного. Так, живем…

– А чем занимаетесь?

– Традиционно-то у нас тут рыбалка. Потомственные рыбаки. Но сейчас запретили рыбалку. Даже на удочку нельзя. Вот нерест кончается, а лицензию до сих пор не выдали. Хотя научный вылов такой ведется, что промышленному не уступает.

– В смысле научный? – не удержался я от очередного вопроса.

– Ну, дескать, в научных целях… Для исследований… И черпают и черпают под этой маркой, а мы тут, считай, голодом сидим. Мужики бесятся, пьют. Что им делать, если они только рыбачить умеют? В последнее время жены их кормят – у нас ведь хор, “Рыбачки” называется. Не слыхали?

– Надежда Николаевна говорила, но так не слушал.

– У них вроде как сейчас репетиция. Можно заглянуть.

Вошли в большой, с фантазией построенный, но сильно покосившийся от старости клуб.

Сразу в лицо ударил холод. Я даже вздрогнул от такого контраста – на улице почти лето, а в помещении – чуть не минус.

Издалека слышались гармошка или баян и пение нескольких женщин. Мы миновали какие-то коридоры, стены которых были украшены стендами с портретами ветеранов, детскими рисунками, и наконец оказались в концертном зале.

Десять-двенадцать закутанных в платки, полных, мясистых матрешек пели не на сцене, а рядом. Баянист сидел на стуле и бойко аккомпанировал.

Увидели нас, остановились.

– Вот наша гордость, – представил их глава села, – хор “Рыбачки”. Не все, но основной костяк… А это, – указал на меня, – журналист из Москвы… м-м…

Поняв, что он забыл, как меня зовут, я скорее представился сам.

– Молоденький, – сказала одна из рыбачек; остальные добродушно засмеялись.

– Так, товарищи, – наоборот построжел глава, – спойте для нашего гостя лучшую песню. Про Коктюбей.

Женщины послушно выстроились в полукруглую шеренгу; баянист установил удобнее на ляжках свой инструмент, напрягся, готовясь заиграть.

“Как в соцреализме каком-то”, – мелькнула мысль, и я усмехнулся, правда про себя. Внешне был приветлив и доброжелателен.

Баянист заиграл лирическую мелодию, рыбачки запели… Сперва я не мог понять ни слова, но постепенно тарабарщина стала превращаться в членораздельные фразы:

…Традиции, обычаи

Твоих былых времен,

И купол храма светлый,

Что к небу устремлен.

По-своему приветливо

Рыбацкое село.

Рыбак мотор заводит,

Едва лишь рассвело.

Я осторожно достал из кармана диктофон, включил на запись. “Пригодится”.

…И Господу помолимся,

Чтоб мир был, благо ей.

Святые Павел, Петр,

Храните Коктюбей!

Святые Павел, Петр,

Храните-е-е…

Кок-тю-у-бе-ей!..

Мы с главой села похлопали.

– Ой, чтой-то озябла я, девочки! – по-актерски воскликнула одна из певиц. – Давайте полечкой согреемся!

– “Полечка рыбацкая”! – объявила другая.

Баянист рванул баян, пробежался пальцами по кнопкам, и хор тут же задорно отозвался:

Много танцев есть у нас —Вальс,

фокстрот и па-де-грас,

Танго, блюз и минуэты,

Но милее всех на свете

Полечка рыбацкая,

Эх, да залихватская!..

После этой песни репетиция кончилась, и женщины повели нас в соседнюю комнату – гримерку, видимо, – где был накрыт стол. Тарелки с соленьями, пирожки, салаты какие-то, бутылки.

– Давайте, давайте! У нашей Анюты день рождения.

Я послушно шлепнулся на стул. Глава поотказывался, но быстро сдался:

– Ну что ж, десять минут можно.

Одна из рыбачек, круглолицая, с железным зубом, потянулась ко мне через стол с водкой:

– Выпьете рюмочку?

– Не откажусь, – кивнул я. – Замерз. А почему так холодно?

– Промерз клуб наш. Топим, только когда мероприятия. Михаил Павлович мечтает водяное отопление протянуть, но денег все не дают.

– Да, с отоплением у нас проблемы, – вздохнул глава. – Раньше уголь завозили, дрова, а теперь такие цены… Кочегарку бы общую построить для клуба, школы, фельдшерского пункта. Рядом стоят, хорошо можно устроить… Что ж, – встряхнулся, – поздравляю Анну Семеновну с днем рождения! Не терять энергии, быть такой же веселой, деятельной!