Текст книги "Иджим (авторский сборник)"

Автор книги: Роман Сенчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Иджим

Саяны не отличаются особо грандиозными, вызывающими зуд покорения у альпинистов вершинами. Нет здесь пятитысячников, шеститысячников с вечными ледяными шапками и неприступными пиками. Саяны уступают по мощи Тибету, Кавказу, Памиру, но это тоже огромная страна гор, от Красноярска на севере до монгольских степных просторов на юге; на западе граничит она с такой же горной страной Алтаем, на востоке подступает к Байкалу… Конечно, Саяны – это не только горы, есть тут и животворные, благодатные котловины, и каменные пустыни, и барханы, почти как где-нибудь в Каракумах, и целебные грязевые озера, и не тронутые человеческими механизмами таежные дебри.

Сотни рек, речушек, ручейков то торопливо, то медлительно, а то бешено разрезают толщи камней, глины, песка или будто напитанного жиром, самого по себе, кажется, съедобного чернозема и, извиваясь, петляя, в конце концов находят хозяина – Енисей; словно бы тонкие жилки корней, поодиночке вроде совсем и ничтожные, питают этот мощный ствол, что вытянулся от самого центра Азии до Ледовитого океана.

Строить железную дорогу через Саяны никогда всерьез не планировали. И не то чтобы нужды в ней не возникало, – все-таки там, в Саянах, богатая асбестом, углем, древесиной и бараниной Республика Тува, да и до братской (до недавних пор) Монголии явно ближе, чем через Улан-Удэ. Но уж слишком много пришлось бы преодолевать перевалов, слишком много копать туннелей, ставить мостов. Автомобильную дорогу – знаменитый здесь Усинский тракт – и ту тянули несколько десятилетий, то бросая, то вновь берясь за нее, и довели до ума лишь после вхождения Тувы в состав СССР, уже в конце войны, в сорок четвертом. Тогда-то и поползли по тракту караваны грузовичков, тратя на пятьсот с небольшим километров от города Абакана до города Кызыла без малого неделю.

Не преувеличивая – вся жизнь Сергея Александровича Деева, с раннего детства, связана с этой дорогой. Его отец одним из первых стал возить по Усинскому тракту грузы в мощном по тем временам, надежном «ЗИСе» и жил то в Абакане, то в Кызыле, в общежитиях и гостиничках, а чаще – в кабине своей машины.

Однажды субботним вечером, после рейса, встретил он в абаканском парке культуры и отдыха девушку, протанцевал с ней до закрытия площадки, проводил домой. Наверное, много и красиво говорил, потому как, вернувшись из следующего рейса, Саня Деев увидел: стоит девушка у ворот автобазы, ждет его. То, что его, он догадался сразу и не ошибся… Девушка сообщила, стараясь быть деловитой, что у нее есть два билета в заезжий цирк; хотели, мол, пойти с подругой, но она не смогла… Саня в пять минут умылся, собрал у ребят в долг по червонцу, взял у начальника колонны пиджак и галстук и после цирка повел девушку в единственный в городе ресторан. А через две недели они подали заявление…

В октябре сорок восьмого родился у них Сережа, потом еще сын и дочь.

Сергею пяти не исполнилось, когда отец стал брать его в рейсы. Мать, как потом рассказывала сама, переживала, ворчала на мужа, но слишком не протестовала, – поняла сразу, что жизнь старшего сына повторит отцовскую.

Так до восемнадцати и катался Сергей на пассажирском сиденье, а потом сдал на права, около года мучился на полуразвалившемся «газике», прикрепленном к благоустройству, – саженцы развозил по озеленяемым улицам, сухие ветки на свалку, другой еще мусор, но три года в армии, в автомобильных войсках, сделали его чуть ли не асом, и Сергея без волокиты посадили на новенький «МАЗ». Отец же к тому времени нажил язву желудка, повышенное давление, скучал в чине механика на родной автобазе. А было-то ему всего немногим за пятьдесят.

При любой возможности Сергей брал отца с собой. Они сидели рядом, но теперь сын крутил баранку, а отец лишь шевелил инстинктивно пальцами, подавливал ногами в пустое, без педалей, днище кабины да привычно пристально вглядывался вперед. Иногда Сергей доверял ему руль, отец торжественно пересаживался и вел «МАЗ» осторожно, на малой скорости, тщательно объезжая каждую колдобину, каждый бугор на асфальте. Словно бы совсем недавно научился водить…

Машины стали другими, мощнее, комфортнее; менялась и дорога. Срезали целые горы, засыпали ущелья, возводили галереи из железобетона в лавиноопасных районах; в прошлое уходили много значащие для старых шоферов слова: «тягунчик», «цепи», «ловушка», «петля». Не осталось на тракте не покрытых асфальтом участков, потому что не стало крутых подъемов и спусков, на которых, если б лежал асфальт, машина катилась бы при гололеде как по стеклу.

Постепенно сокращалась и протяженность Усинского тракта, и рейс вместо почти недели в послевоенные годы стал к девяностым занимать меньше суток, а с недавних пор, когда удалось обойти тяжелый, опасный перевал с ироничным прозвищем Веселый, от Абакана до Кызыла добирались за один световой летний день, а иномарочки и новые «Жигули» проскакивали эти четыреста километров за пять-шесть часов.

Но со всеми новшествами терялась и красота тракта, исчезали деревушки на ставших лишними – «аппендицитами» – участках; пропадало к дороге уважение, очарование ею. И отец Сергея, совсем уже, правда, пожилой, изболевшийся, не высказывал желания прокатиться на «КамАЗе» сына, выжимающем на большей части пути под девяносто километров, а сидел дома, вспоминая тракт, брюзжал дрожащим голосом: «В наше время караванами шли, по три дня снаряжались, готовились. Ночевали все вместе, костер жгли, беседы вели, как люди, а теперь… Пролетит и не заметит ничё, не почувствует, что пролетел…» И Сергей, теперь давно уже Сергей Александрович, уважаемый человек на автобазе, один из старейших дальнобойщиков, поколесивший и по монгольским аймакам, и по северному Китаю, объездивший весь восток Сибири, усмехался бы отцовским словам, принимая их за обычные стариковские жалобы, но усмешку гасили его детские впечатления, ночевки в тесной родной кабине «ЗИСа», вкус сваренного на костре чифира, свои ободранные руки, помогавшие отцовским одевать колеса цепями, чтоб смогла машина выбраться из снежной пробки; он помнил шоферские легенды, жутковатые, но так правдоподобно рассказываемые, про речку Оленью, что полюбила шофера Кольку, манила, манила его и в конце концов забрала вместе с машиной, про набитый золотыми монетами царских времен чугунок старовера Макария, что закопан где-то на берегу Ойского озера… Помнил Сергей Александрович радость возвращения домой, походку бывалых водил – местных, сибирских моряков дальнего плавания, их гульбу в ресторанах, безудержную, долгожданную. Помнил подруг их из таежных чайных, памятники товарищам на глухих перевалах – облупленный руль на пихтовом колу и стебельки завядших, почерневших жарков… А теперь… Теперь натянул спортивный костюм, ноги – в шлепанцах, сунул в пакет парочку бутербродов и кефир, прыгнул в просторную кабину «КамАЗа» и – понужаешь, музыку из магнитофона слушаешь. Легко, да, но почему-то не радостно от этой легкости. Или и он, Сергей, Сергей Александрович, тоже близок к старости, к стариковским брюзжаниям?…

Этой весной отец умер. Мать еще раньше, в девяносто седьмом, хоть и была на три года моложе его. Самому Сергею Александровичу Дееву стукнуло пятьдесят три, женат, двое детей, дочь и сын, трое внучат… После смерти отца в его двухкомнатную квартиру по завещанию перебрался сын с семьей, а дочь с мужем и их Павлик живут вместе со старшими Деевыми. Квартиру отдельную получить теперь, конечно, несбыточно, а купить никаких денег не хватит; с год снимала семья дочери однокомнатку, тратила на нее чуть ли не половину своих зарплат. Потом, намучившись, вернулись к Сергею Александровичу и его жене.

Не очень-то, честно сказать, клеится в последнее время жизнь. Автобаза удержалась на плаву после перестроечных и переходных ураганов, но количество машин сократилось больше чем наполовину, старые «ЗИЛы», «МАЗы», «КамАЗы» пустили на запчасти более молодой технике – заказывать с завода обходится слишком дорого… И грузов стало меньше, в основном обращаются коммерсанты, нанимают машины, чтоб отвезти в Кызыл консервы, сахар, мороженые окорочка, еще разное, а оттуда – баранину, кедрач, кожу. Но коммерсанты на то и коммерсанты, что деньги считают ой как дотошно, особо на этих перевозках шоферу не заработать.

Одно время всерьез собирался Деев перейти в пассажирское АТП, но для этого оказался уже староват, реакция, на комиссии сказали, не та, здоровьице барахлит. А может, и все со здоровьем нормально, просто место слишком блатное, денежное, – со стороны брать человека, хотя бы и опытного водилу, резону нет.

Но, вообще-то, с работой более-менее. Есть у Сергея Александровича «КамАЗ», надежный, девяностого года сборки (в тот год последний раз пригнали партию прямо с завода – десять машин, – позже сама автобаза покупала по случаю и со стороны по одному-два), и в рейсы Деев первый на очереди, а рейс – это деньги. Да, с работой терпимо, в семье вот куда сложней… Двадцать семь лет они с женой вместе, сына и дочь на ноги подняли, у тех теперь свои дети, работа, а сами на старости лет что-то потеряли необходимое единство жены и мужа.

Часто, разговаривая, Деев замечает (сперва с удивлением замечал, а теперь уже воспринимает как должное), что говорят они на разных языках совсем, не понимая и не стараясь друг друга понять, и оба от этого раздражаются, в итоге переходят на крик. И в такие моменты не верится, совсем не верится, что прожили они вместе так долго, так много разделили и радостей и испытаний, тосковали, расставаясь на несколько дней, вместе растили детей, купали их, малюсеньких, в ванночке, просиживали ночи у кроватки, если дочка или сын болели, гуляли в выходные в парке, вместе весело отмечали праздники… Теперь же каждая встреча с женой предвещает долгий, лишний, тягостный разговор на разных языках; сулит непонятные претензии, обиды, упреки, новые и новые ссоры. Слезы…

Сергей Александрович знал, что годам к пятидесяти у женщин неизбежен тяжелый период, когда они не могут больше зачать ребенка, и это отражается на психике, но и в себе он замечал изменения – приступы мнительности, раздражения, непонятную и острую, чуть не до слез, обиду… С недавних пор он стал заначивать часть денег из зарплаты, прятал их или за обшивку кабины своего «КамАЗа», или где-нибудь в квартире; сколько бы он ни получал, жене теперь всегда не хватало, а ему казалось, что тратит она деньги совсем не на то – транжирит… И, возвращаясь домой, Деев чувствовал нарастающее с каждым шагом, крепнущее раздражение, и сам, бывало, первым провоцировал скандал, точно бы желая опередить жену.

Она долгое время, без малого двадцать лет, проработала бухгалтером на вагоностроительном заводе, а в позапрошлом году вдруг устроилась администраторшей на рынок. Зарплата, как объяснила, там выше (а это для пенсии будет очень существенно), да и кое-какой навар со стороны… К рынку и торгашам Деев всегда испытывал неприязнь, презрение даже, и новое место работы жены, новые, рыночные ее словечки, повадки, само собой, подбавляли раздражения.

С дочерью и зятем, хоть и жили в одной квартире, старались не особенно сталкиваться. Вместе даже за ужином собирались редко. Не сказать, что отношения были неважные, а понятно – у них ведь как бы своя семья, отдельная, чего же мозолить друг другу глаза… И вдобавок общих дел, общих интересов не возникало – утром разбегались на работу, трехлетнего Павлика отводили в сад, вечером возвращались с работы, перекусывали на кухне и сидели по своим комнатам, телевизор глядели.

Да, не очень-то весело, как-то нездорово жизнь идет, это Сергей Александрович понимал, только вот как изменить, оздоровить ее, не знал, не решался и способ искать. Бывало, во время скандала вдруг протрезвевшими глазами смотрел на злое, но такое родное, пусть и постаревшее, но для него красивое лицо жены, и внутри толкало, убеждало, вопило: «Да обними ты ее, успокой, скажи слова хорошие, и все наладится». Но новая волна раздражения и обиды смывала этот внутренний голос; особо хлесткое словцо жены пьянило яростью, и он продолжал кричать, трясти тяжелой, покрытой седоватыми волосами рукой, выпучивать страшно глаза… А ночью, лежа в одиночестве на узком диванчике, повторяя мысленно подробности ссоры, правильные и слепо-злобные фразы, что бросали они друг другу, понимал: не вернется, как было, сломалась их единая семейная жизнь, надо что-то решать…

И в начале этого лета, вскоре после похорон отца, он решил и стал потихонечку, обстоятельно, со спокойной решительностью готовиться…

Конечно, это не последний его рейс. Наверняка будут их еще десятки и десятки, только вопрос – захочет ли завтра он сам садиться за руль? Сумеет ли? Ведь все тяжелей, не телу даже, пусть постаревшему, поизносившемуся, а там, под черепом… Может, вот только эта цель и помогает, дает силы опять отправляться в путь, бороться с тоской, глядя на знакомую, дорогую, но и чужую, чуждую в то же время ленту дороги.

Каждый раз, в каждый рейс по Усинскому тракту он берет с собой что-либо нужное для строительства, необходимое в хозяйстве. То матрац и одеяла в мешках из толстого целлофана, то гвозди разных размеров, плотницкий инструмент, то крупу, макароны, консервы; бензопилу недавно купил за три тысячи (собрал по заначкам деньги) и тоже отвез…

Была такая деревушка на тракте – Иджим. Маленькая, изб в двадцать, без школы, без шоферской заежки, даже почти без электричества – по вечерам запускали дизель, освещались часа по два-три. Единственное, что имелось, – магазинчик и дорожная мастерская, грейдер, чтоб с дороги снег соскребать. К этой мастерской, видимо, и подселились в сороковые-пятидесятые годы таежные люди – или бывшие староверы, или охотники, или просто романтики, решившие от цивилизации отстраниться; был тут, конечно, фельдшер, как и в каждом населенном пункте, было, само собой, кой-какое начальство.

Редко глушил мотор в Иджиме Сергей Александрович, зато всегда неизбежно чувствовал еще на подъезде, километров за двадцать, тоску и желание остановиться. Но разум отговаривал: «Зачем? Жми дальше, до Турана, до Арадана, там и заправка, и столовая – будет с кем позубоскалить». И пролетал на своем «МАЗе», а позже «КамАЗе» мимо крошечного, по обе стороны тракта налепившегося, сжатого тайгой Иджима.

А раньше, давно, когда ездил еще пассажиром вместе с отцом, заворачивали они к одному старику, – ни имени, ни фамилии его Сергей Александрович не запомнил, да и вряд ли когда-нибудь знал, – старший Деев и старик садились на лавку в ограде, курили. Шофер – беломорину, а старик – трубку. Подолгу молчали, потом Деев показывал на своего сына: «Вот, такое дело, Сережка-то растет как…» Старик медленным, глубоким кивком подтверждал этот факт и отвечал: «И мои тоже тянутся». У крыльца стояли в ожидании чего-то пацаны лет десяти – двенадцати. Наверно, и не был этот старик тогда никаким стариком, но стариком казался Сергею из-за густой, окладистой бороды, неторопливости, степенности в движениях, разговоре… Потом выходила из дома женщина, крупная телом, но не полная, гладкощекая, свежая и тоже словно бы пожилая, и звала обедать. В доме были еще две девочки, кажется – ровесницы Сергею и своим братьям; они помогали матери накрывать на стол. Ели обычно вареную картошку и какое-то жесткое, с неприятным привкусом мясо. Деев-старший по традиции выкладывал на стол бумажный кулек с халвой, иногда плитку шоколада «Золотой ярлык»… Во время обеда Сергей искоса осматривал кухню, дивился необычным вещам. На полочке стояли вместо металлических банок берестяные туеса, ложки были деревянные, а миски – железные, глубокие. К огромной, напоминающей ему формами грузовик печи были прислонены знакомые по картинкам из сказок рогатый ухват, деревянная лопатка с длинной ручкой; кажется, на такую лопатку сажала Баба-яга Иванушку, чтобы испечь… Ели молча и сосредоточенно, основательно и как-то дружно, точно исполняли очень важное и необходимое дело; и хоть мясо Сергею не нравилось, но все же казалось, что обед был вкусным.

Однажды он решил поиграть с пацанами в футбол. Отец только что купил ему кожаный мяч со шнуровкой, и Сергей всюду таскал его с собой, даже в рейс вот взял. Но пацаны в футбол играть не умели и, сколько он ни объяснял правила и ни вызывал интерес к игре, смотрели на него как на полоумного. А потом предложили свою игру. Один из пацанят принес маленький, набитый, скорее всего, мелкой дробью мешочек в виде мячика и стал подпинывать его, брат же считал. Насчитал пятьдесят восемь, пока мячик не упал в траву. Дали Сергею. Он добрался до трех. Второй брат подопнул раз тридцать и успокоил Сергея: «Приноровишься!» Но Сергею эта игра не понравилась, и они побежали к реке.

Река. Ее слышишь здесь и днем и ночью. В избе ли ты, или в ограде, или отправился в тайгу грибы порезать. Она шумит не переставая, не смолкая ни на секунду. Поначалу кажется, что от этого грома и гула можно сойти с ума, он сверлит уши, забивает голову, каждая клетка мозга заполняется им. Человек мучается и в то же время привыкает. И вот уже грохот реки для него как тиканье часов или работа исправного, без перебоев, мотора.

Река дала название всей этой дороге, тракту; даже в энциклопедиях так и пишут – Усинский тракт. По названию реки. Река Ус. Петляет Ус среди горных хребтов, скачет по камням в узких ущельях, и вдоль него-то в давние времена двигались первопроходцы – казаки и староверы – в южные, тувинские степи, а потом по этим тропам прокладывали дорогу.

Говорят, двенадцать мостов через Ус первоначально перекинуто было. Потом осталось семь. Сергей Александрович застал всего пять. Высокие были мосты, из потемневших до угольной черноты листвяжных бревен, с быками-срубами… Но дорогу продолжали спрямлять, и когда он сам сел за руль, уцелело два. Теперь же Ус переезжают в одном лишь месте, по бетонному, не боящемуся никаких половодий мосту. Сократили очередной крюк, сделались бесхозными те два, а меж ними как раз Иджим, уже, правда, без дорожной мастерской, без магазинчика, без жителей… Старик тот, молчаливый друг отца, исчез задолго до этого, куда-то уехал с семьей – то ли еще дальше забрался в глушь, то ли, наоборот, к цивилизации повез детей…

В первое время, как сократили этот участок, многие шофера€ по старинке ездили еще по нему. Не сразу ведь отпускают места такие знакомые, дорогие памяти. Вот на этом бревне на обочине как-то посидел в тишине, хорошо посидел, словно бы от земли оторвался, а вон тот куст жимолости над ручьем однажды весь был синий от ягоды – за полчаса ведро набрал, жену порадовал… Но в конце концов один из мостов провалился, и пришлось обкатывать новый асфальт.

Население Иджима перебралось в ближайший поселок Шивилиг. Многие перевезли и срубы изб, баньки, сарайчики (строения в Иджиме были добротные, на века), и от деревни почти ничего не осталось. Лишь кое-где столбы ворот, каменные фундаменты, жерди изгороди…

Тогда-то как раз – запоздало, конечно, а может, нет – и потянуло в Иджим Деева. Нешуточно, по-настоящему, всерьез. Сами руки так и просились крутануть баранку на старый участок, туда, где некогда стояла деревня… В один из рейсов Деев свернул, на свой страх и риск оставил «КамАЗ» у берега, по развалинам моста перелез на другую сторону, прошагал три километра по выщербленному, красноватому от выступившей наружу щебенки асфальту. Зачем шагает, он умом и не старался ответить. Просто звало что-то в Иджим, требовало прийти. То ли кусочек детства его, то ли желание увидеть крепкого, уверенного в своей крепости и от этого степенного старика, его дом, его тихих, послушных, тоже крепких детей, всю их дружную, нет, не дружную даже, а какую-то слитую воедино семью. И хоть на деле увидел он лишь безлюдность и брошенность, одичалость, стало все-таки легче…

Заросшей без людских ног превратившимся в лопухи подорожником тропинкой Сергей Александрович спустился к Усу, присел на корточки, глубоко затягиваясь сигаретой, слушал грохот катящейся по камням воды, наблюдал за ее бегом, и от этого однообразного грохота, от вечной, живой, напоминающей рыбью чешую ряби приходила вера во что-то постоянное, неизменное, надежное. А когда вдруг на мгновение грохот изменился, – вода наконец-то сдвинула с места камень и передвинула его своей силой на сантиметр вниз по течению, – Дееву показалось, что наступила мертвая тишина, и она, мгновенная, испугала, и мелькнуло в голове: сейчас все кончится, провалится в черную бездну… сейчас… Но вот камень укрепился на новом месте, на следующую сотню лет опять стал неподвижным, однообразие грохота вернулось, вернулась и вера в постоянное, неизменное. И Деев с благодарностью погладил ледяную, спешащую воду, поднялся, по лопухам-подорожнику возвратился в бывшую деревню, зачем-то поправил обвисший пролет прясел, а потом нехотя, через силу, пошел обратно, к оставленному за три километра отсюда «КамАЗу».

Не только разлад с женой, малородственные отношения со взрослыми детьми, тем более не напряженности на работе, а может, все это, вместе взятое, дополненное чем-то еще, что ощущал Сергей Александрович, ежедневно окунаясь в изменившуюся, неуютную, неприятную жизнь, подтолкнуло его к мысли обосноваться в Иджиме. Мысль, он сам понимал, глупая и несбыточная, детская игра в Робинзона Крузо, но она неотступно тормошила, донимала его, заставляла покупать консервы, инструменты, одежду, набираться опыта в искусстве класть печь, скатывать сруб избы.

Теперь уже каждый рейс Деев бывал в Иджиме и однажды, бродя по бывшей деревушке, наткнулся на подвал. Он узнал место – раньше здесь стоял магазин, и подвал был во дворе. Вырыт полого в глубь земли, стены выложены камнем-плитняком; уцелели металлические стеллажи, какие-то бочонки, фляги. В подвале оказалось на удивление сухо, лишь под потолком, в левом дальнем углу, прижились клочки плесени… Двор густо зарос мясистыми таежными травами, и то место, где находился подвал, выделялось лишь небольшим холмиком да щелью двери в травяных джунглях… Дверь исправна, крепка, и в следующий приезд Сергей Александрович повесил на нее замок, замаскировал гнилыми досками, ветками, а потом стал прятать в подвале необходимые вещи. Матрац и одеяла в мешках из толстого целлофана, гвозди разных размеров, провизию, плотницкий инструмент…

Все лето Деев готовился, делал запасы, пытался собрать из разбросанных по деревне бревен сруб для землянки, чтоб пережить первую зиму. Рейсы стали интересны ему лишь тем, что можно на несколько часов заскочить в Иджим, пополнить подвал новыми вещами. И не раз, ругаясь с женой, – ругаясь механически, равнодушно, – он представлял, как возьмет однажды и не придет домой. Жена, подождав, побежит на автобазу, там ей скажут, что он вернулся из рейса, оставил машину в боксе, пошагал, как всегда, наверно, домой. Но нет, не домой. Он сядет на ночной автобус Абакан – Кызыл, сойдет на том месте, где свороток на старый участок Усинского тракта, доберется до Иджима и станет там жить. Один, сперва в подвале, потом выроет землянку, а за будущее лето постарается построить просторную, крепкую избу. Вскопает огород, засадит картошкой, еще разными овощами. Ведь когда-то люди только так и жили, без электричества, без денег, без телевизоров, «КамАЗов», городов… Он научился у знакомого охотника ставить петли на зайцев; этот же знакомый теперь ищет ему ружье на продажу и уже сам продал Дееву дроби, пороху, два десятка патронов, капсюли…

Наверняка в одной из абаканских газет, на последней странице, напечатают фотографию Сергея Александровича и текст, что «ушел и не вернулся», приметы, номер телефона для сообщений. Наверняка родные будут переживать, жена раскается, закорит себя за ссоры… С каким-то странным, неприятным интересом и удовольствием Деев представлял это, стараясь увериться, что совсем не для того он хочет сбежать, потеряться; нет, он просто-напросто хочет другой жизни, он устал. Устал от людей, от квартиры, машины, работы, всего того, что составляет его работу и отдых, составляло пятьдесят с лишним лет. А он ведь еще не знает землю, ту природу, где человек не хозяин; он никогда не охотился, не собирал грибы, даже леску на крючок привязать правильно не умеет. Пора пробовать.

И вот сентябрь, уже сентябрь. Вот-вот в Саянах выпадет снег. Хвоя на соснах и кедраче темнеет, становится почти синей, опушка лиственниц посерела, а листья черемух, берез, осин раскрасились веселым багрянцем, желтизной, сыроватым, молодым золотом. Воздух свежий, в нем все меньше аромата трав, явно потягивает холодом; по небу гуляют сизые комья туч… Деев совершает рейс из Абакана в Кызыл. Далеко, видимо, не последний рейс – очередной.

Вчера он равнодушно наблюдал, как загружают кузов его «КамАЗа» какими-то ящиками, сегодня утром получил путевку, перебросился обычными приветствиями со знакомыми ребятами, перекурил по традиции с механиком, а потом сел за руль, повернул вправо ключ зажигания…

Сейчас он свернет с гладкого, ухоженного асфальта на давно не ремонтируемый, доберется до разрушенного моста, взвалит на плечи рюкзак с необходимым для одинокой, таежной жизни добром… Сколько еще таких рейсов?… Скорей бы купить ружье и тогда – тогда, наверное, он решится не возвращаться…

2001 г.