Текст книги "Привычное место"

Автор книги: Роман Солнцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Annotation

Опубликовано в журнале «День и ночь» 2010, №2

Рукопись любезно предоставлена Г. Н. Романовой

Роман Солнцев

1.

2.

3.

4.

5.

6.

Роман Солнцев

Привычное место

1.

Я постарел: пропускаю на перекрёстке ещё не тронувшийся перед жёлтым светофором транспорт. А раньше в два прыжка перемахивал улицу…

Стал раздражительным: выключаю телевизор, как только там появятся современные политики, что те, что эти. Хоть бы на диету сели. Впрочем, хорошо, что все они щекастые и наглые… а то ведь, если похудеют и скромно опустят глазки, кто-то и доверится сластолюбивым циникам.

Ко всему прочему, я остался одинок: от друзей ничего нового уже не услышишь, а у жены своя теперь страсть – полуторагодовалый внук Иван. Живое солнышко на полу.

После работы медленно бреду по городу, иногда остановлюсь перед голым топольком. Скоро на грязноватых прутьях появятся тяжёлые клейкие почки, от них удивительно запахнет… и повторится листва, шумная жизнь повторится.

В парке вечерами уже играет оркестр, шуршат шаги, и, слыша дивный звук валторны, я представляю вибрацию меди под воздействием биений воздуха внутри инструмента. Нет тайн. Всё известно.

Но вчера в полдень пошёл за письмами на почту по теневой стороне улицы, пряча лицо от бешеного апрельского солнца, и вдруг ступил ботинками на ледяной панцирь, который здесь сохранился с ночи… ноги мои поехали – и я, не удержав равновесие, рухнул, постаравшись при этом приземлиться на правую руку. И прямо-таки услышал хруст…

Наверное, вывих, подумал я, хрящики хрустнули. Кисть была неестественным образом выгнута. Хрипя от боли, поднялся и попробовал сам, резко потянув её левой рукой, поставить на место. Но то ли сил не хватило, то ли смалодушничал… Когда же доплёлся до дому, и жена уговорила поехать в больницу скорой помощи, и мне там сделали рентгеновский снимок, то выяснилось: у меня закрытый перелом. Более того – с раздроблением какой-то косточки на сгибе кисти…

Такой перелом на языке медиков называется довольно смешно – «привычное место». Видимо, в девяти случаях из десяти человек, падая, выбрасывает под себя именно правую ладонь…

Мне сделали укол, кисть выгнули (такой она была при ударе) и наложили гипс. Снова повели под рентген: кажется, косточки стоят правильно, должны срастиcь… И на попутной «скорой» меня и жену отправили домой.

Теперь, получив бюллетень, я был приговорён минимум две недели слоняться по квартире. А что тут можно делать? Все книги перечитаны. Самые любимые, которые я прежде пролистывал в дни болезни, помню, пожалуй, наизусть – и «Робинзона Крузо», и сказы Бажова, и «Остров сокровищ», и «Мастера и Маргариту»… Остаётся смотреть в мерцающее окно цивилизации, называемое телевизором.

О, давно я не занимался этим делом! Бедные критики, хлеб коих – отслеживание и оценка всякого рода телепередач! На трёх каналах шли игры: толпа взрослых восторженных людей угадывала слова, получала призы. Через каждые десять минут вспыхивала реклама: жующие красотки рекламировали «Стиморол» и «Орбит» без сахара или, крутясь в тесных джинсах перед объективом, хвалили всевозможные женские тампоны… Впрочем, на одном из телеканалов, шестом, сиял белый свет – видимо, там отдыхали, готовились к новой агрессии крови и рекламы.

И вдруг… Что это? На втором, российском, появилась картинка – за столом сидят с унылым видом несколько человек: дама и мужчины. По свету и по общему невнятному плану сразу видно – включилась местная телекомпания. И к тому же некоторые из этих господ мне смутно знакомы… Ба, да я же помню их ещё по тем годам. Вот этот бравый старичок с подбородком, похожим на стакан, говорят, ныне президент строительной фирмы… не он ли был у нас первым секретарём обкома? Рядом – молодой человечек с чёрным от злобы лицом, со всклокоченными волосами, в очках, недавний запойный пьяница, вылечился под гипнозом и вернулся в компартию, издаёт газету. Я его знаю, он пробивался несколько раз в депутаты – во всероссийские, областные, городские, его фотографиями были уклеены все столбы и стены, но не пробился, стал посмешищем, но вот снова добивается людского внимания… А это кто же? Такой скромный, смирный, скуластый, как котик, затянут в костюм-тройку, маленькие красные ручки на стол положил. Тоже ведь мелькал в обкоме или исполкоме, отвечал за сельское хозяйство…

– Что происходит? – спросил я у жены, кивая на непрошеных гостей нашей квартиры.

– А не знаешь? Нынче ж нового губернатора выбирают.

– А прежний где? В тюрьму посадили?

– Срок вышел.

– А. Ну-ну,– нянча руку, я сел поближе и принялся слушать претендентов.

Супротив полузнакомых мне земляков ёрзает на стуле худющий, как ощипанный гусь, в обтёрханном костюме директор завода… бывшего ракетного, что ли… Как-то возникал он на экранах в связи со слухами о причастности к теневому бизнесу… кажется, спирт у самого себя воровал… помню, смешно оправдывался. Мол, с детства не пьёт ничего, кроме молока… И рядом с ним толстяк на двух стульях развалился, всё проверяет машинально, застёгнуты ли пуговки ниже живота… Этого я вижу в первый раз.

Я сразу понял, что сутулая болтливая девица, которая ведёт передачу, явно симпатизирует скромному, смирному, в костюме-тройке. Чаще всего обращается именно к нему:

– Алексей Иваныч!.. А вот как вы считаете?..

На что Алексей Иванович, только что похожий на обомшелый пенёк, мгновенно расцветает на глазах, как школьница на уроке, которой задали понятный вопрос, и отвечает. Отвечает негромким, но вдруг скрежещущим, страшноватым голосом – будто механическим. Напрягая плечи и растягивая губы. Впрочем, стоит телевизионной камере чуть тронуться, поворачиваясь к другим участникам передачи, как Алексей Иванович тут же успокаивается и как бы уменьшается в размере, затихает, едва нахмурив соломенные бровки.

И вот ему – конечно же, первому – дали слово для монолога. Алексей Иваныч засиял глазами, сжал-разжал кулачки и начал простецки, как человек плоть от плоти трудового народа:

– Чё делать-то будем? Гибнет область… про Россию не говорю… про неё, может, скажут люди повыше меня… вот Иван Фёдорович…– кивнул он на бывшего секретаря обкома.– Ему бы в Госдуму… а мы уж тут в грязце покопаемся…

И похвалил, и оттолкнул. И дальше своим невероятным для невысокого человека жестяным голосом:

– Я-то в отличие от многих тут… в селе родился… В селе у нас самый генофонд. Ведь чё нам нужно, наконец? Наконец нужна честная власть… как стёклышко, прозрачная… вот как очки у нашего молодого журналиста. Он у нас молодец, только вот жизненный багаж маловат… ну так ещё всё впереди!

И чем далее говорил Алексей Иванович, тем больше как бы льстил своим оппонентам за столом и одновременно умудрялся поднимать себя выше их показной скромностью, что ли… Но голос, голос! Я помню, во время одной из поездок в Приангарье встречал бывшего зэка. Даже когда он говорил отвернувшись, голос его доставал любого, как достаёт звук старой жести, когда её режут.

– Вот письма мне идут: «Вернитесь, Алексей Иваныч, во власть».– Он высыпал на стол из портфеля десяток мятых конвертов.– Что мне им сказать, нашим русским людям? Я-то готов, да не я же решаю… вы-то и решите, мои дорогие.

Передача шла в живом эфире. И были звонки, как я понимал, заранее подготовленные. И всё больше их было обращено к Алексею Иванычу.

– …Я ветеран труда, при обмене квартиры у нас забрали телефон, которым мы пользовались тридцать лет, а новый так и не поставили… Требуют стопроцентную оплату с больных стариков.

– Беру на контроль это дело,– проскрежетал, раздвинув плечи, Алексей Иваныч.– Думаю, решим вопрос.

– …Когда построили нашу ГЭС, обещали: будет самая дешёвая электроэнергия. А стала она дорогая. И продукция нашего завода из-за этого неконкурентоспособная…

– Я думаю, это мы поправим. Безобразие.

– …Мы пенсионеры, а нас ограбили. Все наши вклады в 1992 году пропали… Как быть?

– Я подсчитал, дореформенный рубль на сегодняшний день стоит как минимум тысячу новых рублей. Если я стану губернатором, в Совете Федерации первый вопрос, который я подниму – это немедленно, в течение недели, восстановить вклады населения, учитывая вот такое соотношение! – Алексей Иваныч уже размерами сравнялся с толстяком, сидящим напротив. Рот растянут, на щеках прорезались жёсткие ефрейторские складки.

– …Нам три месяца не платят зарплату, а директор отгрохал новый особняк за городом… Можете ли помочь?

– Немедленно! – скрежетал кандидат в губернаторы.– У таких директоров уши надо отрывать и ещё кое-что… Я разберусь.

Напуганно я смотрел на этого Алексея Иваныча. Он напоминал танк, поначалу небольшой, но меняющий размеры во время боя, голос его гремел – человек ни разу не запнулся, не смутился.

И все бы для него ничего, если бы не грянул в эфире неожиданный с хрипотцой голос:

– А вот скажите, господин Туев… у вас-то, поди, «Мерседес» или «Волга», коттедж в пять этажей? Вы же раньше во власти сидели?..

Громко озвученный вопрос смутил фаворита лишь на секунду. Слегка покраснев, и больше руками, а не лицом (но и это – как бы от благородного гнева!), Алексей Иваныч отвечал тем же спокойным, скрежещущим голосом (я вспомнил! точно так ест черепаха капусту):

– Во-первых, я – не господин Туев… был товарищ и остался товарищ для народа! Во-вторых, раньше власть не воровала. Чё не имею, то не имею… Ни машины у меня, ни дачи. Квартира – да, есть. Жить-то где-то надо?..

– Спасибо,– ответил неизвестный человек, и Алексей Иваныч, помедлив, перевёл дух. Впрочем, я заметил, двое-трое за столом переглянулись. Но передача продолжалась, телевизионная девица повернула телекамеру к другому претенденту…

«Позвольте, как же так? – задумался я, всматриваясь в скуластое, как кулак, личико златоуста, застёгнутого в тройку.– Как же нет у него дачи?!»

Будучи доктором наук, я получил года полтора назад в садово-огородном товариществе «Солнышко» свои шесть соток. И слышал я, слышал, что на верхотуре, за сосновой грядой, в поле воздвигают огромные из алого кирпича коттеджи. Мои «деревянные» соседи поминали не раз эту фамилию – Туев. Понятное дело, рифмуя с другим, громким русским словом. Вряд ли однофамилец – туда, на поляну, пустили только больших начальников: из МВД, из прокуратуры, из мэрии… среди них, конечно, и бывшие…

Почему-то обидно мне стало – что они нас все за дураков считают? Надеются, что никому в голову не придёт поверить? Мол, у каждого свои заботы… до того ли?

– Идём ужинать,– позвала жена.– Чего задумался? Левой рукой сможешь? Или тебе помочь?

– Подожди.– От нашего дома до огородов пешком час. Делать мне всё равно нечего. Почему бы не сходить? Вечера сейчас долгие, светлые…

– Ты куда?

– Погуляю.– С тяжёлой в гипсе рукой кое-как накинул на плечи куртку, сунул за пазуху рубашки томик Чейза и вышел из дома.

2.

Снег на огороде уже истаял, только под штакетником серел узкий бугор, как стадо придавленных машиной гусей. Избушка моя была цела, слава богу,– каждый раз идёшь и боишься, что сгорела. Или залётные бомжи подпалили, не найдя в ней водки и еды, или проводку замкнуло… Я уж и сам не рад, что прошлой осенью согласился провести электричество. Оно здесь неустойчивое, случаются рывки напряжения – у многих вышли из строя подсоединённые к сети (хоть и выключенные) телевизоры. А у кого-то, говорят, крысы перегрызли изоляцию кабеля в стене – и случилось короткое замыкание, дом сгорел…

Куда веселее жизнь у богатых, с их краснокирпичными хоромами. Хоть молния попади – ничего не будет такому дому. Вот за оврагом уже показались маковки коттеджей – сверкающие на закате алюминиевые крыши. А кое у кого и немецкая черепица или имитация её – малинового цвета жесть, тоже симпатично.

Но жизнь в таких дворцах весёлая, только если хозяин жив. А поскольку половина этих строений принадлежит воротилам теневой экономики, а сказать прямее – ворам в законе, вот эти, например, три красных корабля без окон пустуют уже второй год. Застрелили, застрелили бритых хозяев, весёлых парней с золотыми крестами навыпуск – одного, по слухам, прямо в центре города, возле главпочтамта, двух других – в собственном подъезде… Жёны без них сюда въезжать боятся, да и дома не готовы – надо же внутри деревянные панели ставить, трубы вести для обогрева (от собственного в подвале котла), паркет стелить, окна стеклить…

Куда легче мне – вот мой деревянный домик, покрытый шифером, обитый жёлтой вагонной рейкой. Одна радость – при строительстве брус клали не на землю, я исхитрился купить в округе и приволочь на свой участок десяток расколотых, а потому дешёвых бетонных балок. Теперь у меня под каменным основанием – погреб, туда ведёт с противоположной от крыльца стороны отдельная железная дверка. Так что если и подпалят домишко, останутся в сохранности в глубине земли картофель и капуста в банках.

Ко мне в назревающих сумерках бросились с весёлым лаем собаки соседей, и первым – приблудный молодой пёсик по кличке Алкаш: глаза сверкают, как у цыгана, хвост ходит, как «дворник» на стекле машины. За ним следует брыластый, внешне угрюмый Зверь, некогда, наверно, вполне хорошая охотничья собака. А поодаль крутится ещё и Машка, мохнатая сучка, время от времени валясь на землю, виясь и кусая себя то за хвост, то за заднюю ногу. Она трусовата, редко подойдёт, молча смотрит: а вдруг и ей что-то перепадёт. Ах, жаль, не подумал я сегодня про них… надо было взять что-нибудь с собой. Впрочем, хлеба эти псы не едят – избаловали их современные крезы остатками своих пиршеств.

Не заходя в свой домик, я обогнул огород с поваленным за зиму куском штакетника, подошёл к обитым белой жестью двум вагончикам, поставленным встык, где живут сторожа: Василий, Зуб и Борода. Впрочем, это те же бомжи, бродяги, только осевшие здесь, они «кантуются» на стройке круглый год: зимой пьют, спят, а весной выходят помогать по мелочи, сгружают с машин привезённые хозяевами будущих дач кирпичи, доски, а потом сами воруют то, что выгружали,– надо ж на бутылку выручить…

У меня с ними старая договорённость: они приглядывают за моей халупой, а я им ношу читать иностранные детективы, иной раз и материалы, привезённые из моих сибирских экспедиций,– частушки, охотничьи байки, сказки малых народностей. Я, кажется, забыл представиться – я филолог, доктор наук. По этой причине с судорогой выбрасываю вон остросюжетные поделки, сочинённые на русском языке,– примитивный, бедный, унижающий Пушкина и Астафьева слог! – а вот Чейза или Шелдона читаю порою и сам. Вполне допускаю, что на английском это звучит неплохо. И со спокойной совестью отдаю лакированные томики своим «лесным братьям» (кто из нас в юности не мечтал стать геологом или даже просто отшельником?). Так что меня здесь крепко уважают.

Сегодня на первом вагончике висел замок, но и в «штабном» (где есть телевизор и где обычно пьют) было тихо, не доносилось ни песен, ни криков – верно, вся компания поехала на ворованном каком-нибудь тракторе за водкой или побрела через сосновую гряду в гости, в строительный посёлок тех самых начальников. Там, говорят, бывают девушки…

Впрочем, дверь была открыта, в печке дотлевали, шаяли угли, на топчане храпел босыми ногами ко входу один из хозяев – Василий, парень лет тридцати. Я подумал, что он пьян, решил не беспокоить, но Василий, уловив движение света в дверях, дёрнулся:

– Кто?!.

– Это я, я, Николай Петрович.

– Петрович?.. А чё у тебя рука перевязана?

– Сломал.

– А… – Он сел, почесал ногтями всклокоченные волосы. – Я однажды ногу сломал… с крыши снег кидали, свалился… Скучное дело – ходишь, а нога как в гробу. – Он зевнул и вопросительно посмотрел на меня.

Он из сторожей самый серьёзный, лицом смугл, как южанин, а глаза синие, настойчивые. Украинских или казацких кровей. На шее багровый след от ножа (так уверяет Василий). Я достал из-за пазухи сверкающий томик иноземного классика.

– Вот спасибо!.. – Он вынул из-под грязной, как асфальт, подушки точно такую же книжку и протянул мне.– Давно не приходил. А я уж стал второй раз перечитывать… Лихо пишет.

Я огляделся, не зная, здесь начать разговор или в свои стены пригласить? В углу, как поверженный орган, стояли рядами пустые бутылки разного калибра, резко пахло квашеной капустой, носками, подгорелой ватой, окурками.

– В твой хауз никто не лазил. Садись, чего ты, Петрович?.. – Я подсел рядом на топчан. – А частушек нет?

– Частушек?.. – Я мысленно полистал странички прошлогоднего отчёта моих студентов, ездивших на Ангару. – Да вроде все звонкие тебе читал. Ну, разве что…

Ой, подружка дорогая…

 Скажу по секрету:

 Сколько мяса я ни ела —

 лучше хрена нету…

Василий аж взвизгнул и зажмурился от наслаждения.

– Ой, Петрович, какая у тебя интересная работа! Не забыть бы… дай запишу. – Он огрызком карандаша на краю валявшейся на полу газеты что-то накарябал. – Парни обрадуются.

– А где они?

– Да пошли забор ставить одному миллионеру…

– Не Туеву?

– Не. У него ещё до забора далеко. Надо же на кране подъезжать… на машинах…

– Это который Алексей Иваныч?

– Ну.

– Пойдём глянем… – Я поднялся, морщась и нянча руку, чтобы Василий отвлёкся на мою боль и не искал особенного смысла в моих словах.

– А эту площадку не я охраняю. Чего тебе – досок на дрова? Я тебе и тут дам, сам занесу.

Я пробормотал:

– Хотел просто глянуть… Говорят, в три этажа… с арками…

– Да уж, рукой не повалишь… – Василий закурил.– Даже из «эр-ге» не возьмёшь… – Он часто поминал в разговорах то «бе-те-эры», то «эр-ге», а то и американские «Зингеры», намекая, видимо, что в отличие от других бичей, тянувших срок в зоне, он-то побывал в боях. – Я читать буду.

– А может, покажешь? Который это дом?

Василий вдруг настороженно поднял на меня синие неподвижные глаза. Конечно, дошло до бродяги – неспроста я спрашиваю.

– Петрович, я не хочу палкой по голове получить… а то и пулю впотьмах… Ну их на!..

– Какая палка, какая пуля?!

– Вот тут, к дому моего хозяина,– он кивнул на недостроенный скромный коттедж с картонками в прогалах окон,– подъехали на днях на «джипе» обритые… мешков пять цемента накидали в багажник. Я вышел: «Вы чё, парни? Вам Витька разрешил?» – «Разрешил, разрешил…» А один сзади как трахнет резиновой дубинкой… у них и дубинки милицейские. И уехали. Я подумал: говорить Витьке, нет… решил промолчать. Ещё начнёт выяснять, кто такие, а те будут отнекиваться… мне достанется от Витьки за то, что недосмотрел, а те просто убьют при случае. Я читать буду.

Я пожал плечами и вышел. Уже стемнело, собаки лаяли куда-то в сторону соснового лесочка. Мне туда и предстояло идти.

– Его дом с башенкой… из белого кирпича, – прокричал из вагончика Василий. – Два этажа и башенка… ну вроде кукиша.

Я был несколько озадачен тем, что Василий трусил. За поглядки же денег не берут, что тут опасного? В лесу между белесыми сугробами, ещё не растаявшими здесь, дорога чернела, как траншея,– я брёл наугад и несколько раз зачерпнул ботинками воды.

Но вот и посветлело – на красном знамени заката коттеджи бывших руководителей партии. Да, замечательные здесь дома… кое у кого уже свет горит в окнах… пахнет дымком бань, а то и финских саун… смолистым деревом калёным несёт… музыка играет… звенят цепями псы…

Где же хоромы запакованного в тройку человечка с жестяным голосом – Туева? Ага, вот дворец в два этажа, белесая башенка вознеслась к небу, уже обозначившему звёзды… У подножия мерцают обёрнутые прозрачной плёнкой, ещё нетронутые кубы кирпича. Замер, как огромная цапля, кран. Слава богу, не слышно собаки…

В стороне, за кустами я заметил длинный вагончик, такой же, как у Василия с друзьями, в окошке играло голубое марево работающего телевизора. Я постучался в дверь.

– Кто?! – точно как Василий, спросили изнутри.

– Соседи,– ответил я, надеясь, что человека с загипсованной рукой не тронут, даже если будут раздражены моим визитом.

Дверь распахнулась – на пороге стоял голый по пояс здоровяк с усами. Он смеялся – видимо, только что смотрел весёлую передачу. Кивнул, приглашая к разговору.

– Алексей Иваныч просил вечерком подойти… по делу.

– Алексей Иваныч? Сегодня его не будет. Он завтра…– Сторож оглянулся на экран телевизора.– Он же по субботам.

– А, выходит, я спутал…– Я уже хотел пойти прочь, я получил, что хотел, но, заметив, что усатый снова уставился на меня, будто припоминает, видел он меня раньше или нет (а он ведь мог меня и видеть в посёлке), я исказил лицо, нянча руку.

– Что с хваталкой?

– Да вот сломал… Ну, пока. – Напрягшись, ожидая чуть ли не удара в спину, тем не менее как можно медленней я потащился через бор к дороге. Нет, сторож не окликнул меня, не догнал.

Я брёл домой и ругал себя: «Ну и что такого ты выведал? Ну, это коттедж Туева. Ну, скажешь ты людям, что Туев, тот самый, который баллотируется в губернаторы, врёт… ну и что?! Люди только руками замашут: «Все они врут!» Наверняка у него и машина есть. И что тут такого? Плюнь, старина. Не трать время. Есть ещё хорошие книги, которые ты не читал или читал, пугаясь, урывками когда-то, лет тридцать назад. Например, Солженицына полистай… или Набоковым насладись..»

Жена дома, конечно, беспокоилась – сама открыла дверь, едва заслышав, как на этаже остановился лифт:

– Ты где был, Коля?!. Ой, грязный… ты что, упал? Ты с кем-то пил?

– Нет. Но сейчас бы выпил. Знаешь частушку?..

– Да ну тебя с твоими частушками. Студентов разлагаете…

– Есть и без мата, тонкие. Вот, например, шедевр. Почти моцартовская лёгкость.

 Поживу, повеселюся,

 В жопу жить переселюся,

 Вставлю раму и стекло,

 Будет сухо и тепло.

– Да что с тобой? – Увидев, как я швырнул на диван томик Чейза: догадалась.– На дачу ходил? Ну как там? Мог бы картошки принести заодно…

– Завтра.

Назавтра я действительно принёс сумку картошки из своего погреба, но к строящемуся дворцу Туева больше не ходил – ну его к чёрту. Всё равно его не выберут губернатором – мелковат. Там среди кандидатов есть такие волкодавы… Один толстый, помнится, сидел, развалясь, шевеля пальцами на мошне,– вот кто людям нравится. Сила в нём чувствуется. Умение и помолчать. А этот всё обещает, скрипя голосом, словно у него душа болит. А наверняка только зубы болят. Или геморрой замучил от сидения на месте.

А вот у меня рука болит. Рука – это великая, необходимейшая штука. Писать-то ничего не могу. Только читать.

И я пару недель читал хорошую литературу – то стихи Бунина, то рассказы Набокова. Но не газеты. К чёрту всю вашу современную лживую дребедень…

3.

Хоть у меня слегка асимметричное лицо, и нос длинный, и очки с квадратной чёрной оправой на носу, и мои студенты упорно называют меня Мефистофелем, я человек добрый. И никому никогда не желал зла.

Но когда вчера вечером случайно услышал по телевизору, что во второй тур вышел вместе с кем-то Туев, тот самый, у меня в глазах потемнело. И я не мог ночь спать.

Да как такое могло случиться?! По нему же видно с первого раза, что, раздуваясь, как медуза, он всё врёт, врёт! Как его могли пропустить в решающий тур?! Кто у него противник?

Утром включил новости: вот горе, последним соперником у Туева оказывался старичок с подбородком вроде стакана, бывший первый секретарь. Все демократы и либералы вылетели из игры?! Что же вы, балаболы? А из этих кто лучше? Наверное, всё же старик, а?.. Этот хоть откровенно говорил: «Да, я был секретарь обкома, верил в идеалы социализма (правда, уже не коммунизма), да и сейчас верю… но я умею работать с людьми…» При всей моей нелюбви к партийцам я понимал: дурак не смог бы организовать строительную фирму… А у этого старика за его сутулой спиной – огромная строительная фирма «Феникс» (оставим в стороне сарказм по поводу названия).

Показали кусочек из очередного их состязания. Туев к сегодняшним дням уже раздулся до размеров канцлера Коля из ФРГ (может, бронежилет надел?), голос его скрежетал теперь как трактор, идущий по гальке и щебню, с наслаждением и ненавистью. На любой вопрос отвечал мгновенно, без запинки, подхватывая ещё и не произнесённую до конца фразу, точно заранее знал её (возможно, и знал?). И уже не стеснялся в своей торопливости. Как гриппозная лихорадка, его подгоняло ощущение: ещё немного – и вот она, власть!

Растянув губы и играя желваками, цитировал стихи Маяковского и всевозможные цифры. Он всё помнил: в каких районах какие удои, каким был урожай в прошлом году, а каким – до развала СССР, называл фамилии и бывших руководителей хозяйств, и нынешних, и прежних агрономов, и теперешних… было непонятно, как человек может столько помнить… видно, готовился, как в бой, на смерть. И было ясно всем, в том числе и старичку напротив с его менее яркой памятью, – скорее всего, Алексей Иваныч и победит. Туев. Народный кандидат, как было напечатано на показанной листовке.

Сегодня он приехал на телестудию в скромном сереньком костюмчике, был без галстука, в украинской вышитой по вороту рубашке. И несколько раз повторил, уже не боясь показаться смешным, что всё детство ел одну картошку, пил разведённое родниковой водою молоко – не хватало на всю семью («Нас, едоков-то, было семеро!») … что страдания простого народа ему близки, как крест на груди.

Его бледнолицый старый соперник смотрел на него странным взглядом – то ли восхищаясь, то ли с оттенком страха. И было непонятно: неужто он, строитель, да и просто внимательный человек, не ведает, что у Туева как минимум есть дача, вот она, строится в садово-огородном товариществе «Солнышко»?! Может, «фениксовские» люди и строят? Но старик не напомнил о громкой лжи Туева. Ворон ворону глаз не выклюет, или просто порядочный человек?

Но ведь этот Туев уже набрал 32 процента голосов, а старик – всего 25… Ещё немного – и Туев может стать губернатором нашей огромной, измученной бедностью и бездорожьем области! Вот этот скромный пока молчит, только шарики ходят под щеками, тихий, с красными ручками на столе, может стать на пять лет нашим Отцом родным – его так уже назвали, говорят, местные казаки и даже саблю с буркой подарили!

– Ну нет!.. – я стукнул загипсованной рукой по столу и взвыл от боли. – Нет!..– Повторяю, хоть я и добрый человек, но меня этот танк достал. Я же помню: он не моргнув глазом соврал перед всем народом. Ну, сказал бы: да, строю за городом… Но он соврал. Значит, понимал: народу это понравится. И если сейчас его развенчать, народу не понравится.

Я снял трубку и позвонил бывшему своему студенту Диме, на телевидение. Он там подвизается в качестве руководителя одной из программ с названием «Глаза в глаза».

– Мне бы срочно Саврасова. Дима, ты? Есть дело, приезжай ко мне с утра.

Дима явился в восемь ноль-ноль (так рано?!) с телекамерой в кофре, и мы на его служебной «Ниве» покатили в строящийся дачный посёлок. По дороге, крича и протирая со сна глаза, я ему рассказал про Туева.

– Наверно, уже смеёшься надо мной?.. но видишь, Дима, у меня рука плохо заживает… пью лекарства, живу, как при солнечном затмении… и вот, вдруг захотелось отомстить… хотя бы одному мерзавцу… жестоко! И боль отойдёт. И он, глядишь, не победит! Ведь лжец! А, Дима?!

Дима, курчавый парень с лобастым лицом Бетховена, жевал жвачку и улыбался. Карие его глаза в раздумье ходили вправо-влево, перескакивая с дороги на облака, на вершины деревьев.

– Мы его разденем, – хмыкнул он. – Как королеву красоты на подиуме. Но вы не с того конца начали…– И он резко развернул машину, едва не слетев в кювет, и мы поехали обратно в город. – Я всё беру на себя. А вам, Николай Петрович, советую воспользоваться фантастическим случаем и сыграть до конца…

– Что ты имеешь в виду?

– Потом.– Он захохотал, видимо, придумав некий эффектный кадр. – Потом, двенадцатый том… Вот вы, доктор наук, профессор… сколько получаете в месяц?

– Я?..– «Ниву» трясло, было больно руке, и я раздражённо буркнул:– Какая разница?! Главное, платили бы вовремя… а то с Нового года…

– Ну, «лимон» получаете? Старыми? Нет?.. И машины у вас нет, так? И дачку вашу я видел, сарай на бетонных ногах. А он, этот Туев, если хотите знать, член совета директоров трёх заводов, Госэнерго и чего-то ещё… всяких акций у него мешок.

– И что?!

– Прежде всего мы убедимся, что он при всём своём цинизме и равнодушии к людям, конечно, умный человек. Видите ли, ни дачи у него, ни машины… Бедненький. Приехали!

Машина рывком встала возле мэрии нашего города. Даже не запирая «Ниву» (программу «Глаза в глаза» побаивались в городе все), Дима, таща обнажённую телекамеру, а за ним и я, вошли в здание, и милиционер возле лестницы с красной дорожкой даже не спросил, к кому мы идём.

Мы буквально взбежали на третий этаж. Дима тут всё знал, сразу свернул налево.

– Здрасьте, я – Саврасов,– объявил Дима в приёмной с портретом Президента на стене и аквариумом с красными рыбками у входа. – Областное телевидение.

Секретарша, долговязая женщина с красной розочкой рта, вскочила из-за столика и, старательно улыбаясь Диме, ответила:

– Мэр в Москве. За него – первый зам, Никита Михайлович. – И она показала глазами на дверь в противоположном конце холла.

Было ясно, что она рада, что шефа нет и можно телевизионщика сплавить к другому начальнику, тем более что, судя по воинственному виду Димы, вопрос будет обсуждаться весьма щекотливый.

Мы направились к заместителю. Пока шли до двери мимо фикусов и кактусов, девица, видимо, уже позвонила Никите Михайловичу, и он встретил нас буквально за порогом. Это был массивный, угрюмый, как медведь, мужчина с золотыми перстнями на пальцах.

– Дмитрий Иваныч? – Представьте себе, он знал, какое у Димы отчество. – Есть проблемы?

– Кто даёт разрешение на строительство коттеджей в товариществе «Солнышко»? – выпалил в лоб Саврасов и слегка отступил в сторону как бы для того, чтобы лучше видеть всего собеседника.

Мужчина умел держать удар: он не удивился вопросу, кивнул, закашлялся, достал голубенький платок, медленно вытянул губы, будто уже готов ответить, но надо ещё губы вытереть. Думал. И наконец очень тихо, словно бы доверительно, словно бы это была великая тайна:

– Стратегически вопрос решает, конечно, мэрия… где, какие товарищества… Но конкретные участки распределяет управление по земельным делам. Позвать?

– У Туева есть участок?

– У какого Туева? – спросил заместитель мэра, прекрасно, конечно, понимая у какого, но соображая, как лучше ответить.– У спортсмена? Так он не Туев, Дмитрий Иваныч, – Чуев!

– Нет, у Туева, у Алексея Иваныча,– едва улыбнулся Дима, и только сейчас я понял, почему он стоит, отступив в сторону,– камеру-то, опущенную к полу, он держит за ручку, приподняв кверху объективом, и крохотная красная лампочка сбоку горит – камера работает, пишет! – У кандидата в губернаторы есть?

– Нет, нет!..– вдруг испуганно ответил мужчина.– Однажды он хотел попросить землю, да передумал.