Текст книги "Хитроумные обманщики"

Автор книги: Роман Белоусов

Доказательство тождества

Не один год продолжал свою кропотливую работу Рекнагель. На его столе пухли папки с документами, увеличивалось число выписок, «свидетельских» показаний, росла переписка.

– Зная биографию писателя и внимательно читая его романы, встречаешь на каждом шагу воспоминания о пережитом, образы и события, навеянные минувшим, – говорит Рекнагель. И напоминает признание Травена о том, что он «должен сам пережить всю печаль и все страдания, прежде чем выстрадать образы, которые вызывает к жизни». Точно так же и ландшафты. Травен пишет о Мексике и сравнивает описываемую местность с Руром, нефтяные скважины Тампико с угольными шахтами в Герне.

Во всех «мексиканских» книгах Травена можно найти эпизоды из жизни писателя, связанные с его пребыванием в Германии, навеянные воспоминаниями о ноябрьской революции и т. д.

Рекнагель провел тщательный текстологический и даже звуковой анализ произведений Рета Марута и романов Травена. И пришел к заключению, что у обоих характерные особенности повествования и языка совпадают.

По словам знавших Рета Марута, он свободно, хотя и с легким акцентом, говорил по-английски. Представляясь кому-нибудь или подписывая письма, он часто употреблял приставку Мак, что обычно указывает на ирландско-шотландское происхождение. Тем не менее считалось, что автор популярных романов Травен – немец. В июле 1938 года «Нью-Йорк таймс» писала, что «по-видимому, Травен – немец, эмигрировавший в Америку после мировой войны и теперь живущий в Мексике».

Но вот что писал «Б. Т. Бюллетень» по поводу якобы немецкого происхождения Травена: «Много раз писатель сообщал через немецкие газеты, что он отнюдь не является немцем… Родной язык его английский». Почему же книги Травена впервые появились в Германии на немецком языке? «Это объясняется тем, что Травену удалось найти хорошего переводчика на немецкий язык…». Дальше приводились такие сведения: «Родители писателя скандинавы по происхождению, но сам он родился в США и является потомком многих поколений моряков. С шести лет ему пришлось зарабатывать хлеб насущный, в школу он никогда не ходил. В Мексику впервые попал в десять лет, когда плавал юнгой на голландском траулере и побывал во многих гаванях Тихого океана». Вот уже сорок лет, говорилось в биографии, как Травен живет в Мексике.

Как обычно, у него здесь все перемешано: правда с выдумкой, подлинные факты с придуманными. В одном был, безусловно, прав писатель Травен, когда в 1929 году заявил в письме издательству «Бюхергильде», что его «жизненный путь не принес бы никому разочарования».

Справедливости ради следует, однако, сказать вот о чем. Еще до Рекнагеля высказывалось предположение, что Травен и Рет Марут – одно лицо. Впрочем, когда Рекнагель начинал свой поиск, он об этом не знал.

В 1926 году, после того, как на немецком языке вышел роман «Корабль смерти», писатель-антифашист Эрих Мюзам заподозрил в авторстве этой книги Рета Марута, которого знал по Мюнхену.

В первом номере журнала «Фаналь» за тот же год Эрих Мюзам напечатал статью под заголовком «Где Цигельбреннер?». В ней он вспоминал о своем боевом товарище Рете Маруте, с которым вместе был арестован в 1919 году, и призывал его выступить с воспоминаниями о тех днях. Статья заканчивалась словами: «Ты нужен нам. Кто знает Цигельбреннера?» Неожиданно из Мексики пришел косвенный ответ – в редакцию поступила статья без подписи, но написанная в манере Травена.

Подозрение Эриха Мюзама о том, что под именем Травена скрывается Рет Марут, подтверждает Вальтер Штоле, соратник этого немецкого антифашиста, погибшего в гитлеровском концлагере в 1934 году.

В своем письме к Рекнагелю в сентябре 1960 года он сообщал: «С октября по декабрь 1933 года я сидел вместе с Эрихом Мюзамом в старой Бранденбургской тюрьме. Камера под самой крышей была битком набита – в ней находилось человек тридцать. Я сделал так, чтобы мой мешок с соломой лежал рядом с мешком Эриха. Он страдал гораздо больше, чем я, и мне удавалось хоть сколько-нибудь ухаживать за ним. Чтобы окончательно не потерять себя в этих нечеловеческих условиях, мы беседовали о литературе и истории. Вспоминали мы и о Травене. Эрих сказал, что он хорошо знает его. Травен – участник Баварской Советской Республики, был арестован и отправлен вместе с многими другими революционерами на расстрел. Но, видимо, ему удалось бежать…».

Помнил Рета Марута и такой известный писатель, как Оскар Мария Граф, живший со времен антифашистской эмиграции в США. Правда, сообщить он смог немногое: «Марут был среднего роста, у него были густые черные волосы». И еще: «он вообще нигде не показывался. Его всегда окружал нимб таинственности».

Как видим, и это немногословное свидетельство подтвердило догадку Рекнагеля. Разве не создавал и Травен вокруг себя атмосферу загадочности?

Вслед за Мюзамом аналогичное предположение высказал журналист и писатель Манфред Георг. В 1929 году, обменявшись с Травеном несколькими письмами и одним из первых оценив талант писателя, он заявил на страницах берлинской «Вельтбюне», что Травен «принадлежит к немецкому поколению послевоенных революционеров». Тогда же он рассказал о том, как возник загадочный псевдоним «Марут» – из анаграммы от слова «траум» (Traum – мечта, сон). Стоит лишь переставить буквы в этом слове, и получится «марут» (marut).

Имелось, правда, и другое объяснение: псевдоним этот заимствован из древнеиндийской литературы, где «маруты» – некие существа, обладающие способностью зачаровывать. Маруты сражаются с демонами, но их происхождение для всех тайна. Что касается имени Травен, то это, мол, тоже псевдоним, образованный от того же слова «траум». Было, однако, ещё одно объяснение: якобы Адой Травен звали актрису, которую любил Рет Марут.

Со временем в руках Рекнагеля оказалось столько фактов, скопилось столько документов, подтверждающих тождество Рета Марута и Травена, что сомнений больше не оставалось. Наконец, он сличил и опубликовал фотографии Рета Марута и Торсвана. И мы можем убедиться, что перед нами снимки одного и того же человека, называвшего себя разными именами: писателя Б. Травена, его «уполномоченного» Б. Торсвана Хола Кровса и исчезнувшего публициста двадцатых годов Рета Марута.

Творцы новых легенд

Исследование немецкого литературоведа, скрупулезно и тщательно проведшего «следствие» по делу Травена, вызвало живой интерес у многих. Рек– нагель получал письма из различных стран, в которых косвенно подтверждалась правильность его вывода.

Однако и после опубликования материалов Рекнагеля находились лица, продолжающие создавать вокруг имени Травена новые загадки, творить новые легенды.

Например, западногерманский журнал «Штерн» заявил, что удалось разгадать загадку Б. Т. В одном из его номеров в 1962 году был помещен сенсационный анонс, где сообщалось, что репортер «Штерна» Герд Хайдеман проник в тайну Б. Т. и может сообщить, как именно были созданы романы Травена.

В обычной для этого журнала рекламной манере говорилось о том, сколько биографий пришлось изучить репортеру, прежде чем он напал на след малоизвестного литератора – некоего Августа Бибелие, уроженца Мекленбурга. Его жизненный путь, по словам журнала, якобы во многом совпадал с путем Травена. В начале века А. Бибелие покинул Германию. Был надсмотрщиком на сахарных плантациях в Бразилии, кочегаром на пароходе. Накануне первой мировой войны вернулся на родину, женился. Потом снова скрылся, уже навсегда. Жене Бибелие в романах Травена многое будто бы напоминало об исчезнувшем муже. Но ее показания тем не менее не убедили репортера. Он опросил свыше трехсот человек, так или иначе знавших Бибелие. Все, казалось, говорило в пользу гипотезы Хайдемана. Оставалось самое последнее звено – Мексика. Сюда и отправился репортер «Штерна». Но здесь произошло неожиданное. В игру включился еще один человек, который всегда выступал как уполномоченный Травена – Торсван.

Тогда появляется новая версия – под именем Б. Травена скрывается не одно лицо. Намекают на таинственные обстоятельства из прошлой жизни Травена-Торсвана, говорится, что А. Бибелие – автор первых книг, подписанных именем Травена, и что в последующих публикациях журнал подробно расскажет об открытии своего репортера.

Но сенсация, обещанная «Штерном», так и не появилась. Почему журнал счел необходимым замолчать и оставить своих читателей в недоумении?

Версия о том, что опустившийся сын фабриканта Август Бибелие и есть писатель Травен, существовала и раньше в числе прочих легенд, блуждавших вокруг его имени. Еще в 1957 году один гамбургский страховой агент, скрывшийся под криптонимом О. О., пытался шантажировать Травена. Он потребовал от писателя «права издания», в противном случае-де «разоблачит его до 15 марта 1957 года в мировой прессе как Августа Бибелие».

Г. Хайдеману не удалось сколько-нибудь убедительно доказать старую легенду. Наоборот, все его поиски подтверждали, что Травен и Рет Марут одно и то же лицо. Вот почему в журнале «Штерн» не был напечатан рассказ о том, как репортер Г. Хайдеман разгадал загадку Травена.

Затем последовало очередное сенсационное «открытие». Оно появилось уже после неоднократных выступлений Рекнагеля в печати с материалами о Травене. Кельнская газета «Форвертс» в погоне за шумихой поместила статью под заголовком «Капитан Бильбо – это Травен». В ней утверждалось, что владелец «матросской таверны» в Западном Берлине, некто Бильбо, настоящее имя которого Гуго Барух, и есть Травен.

С новым вариантом легенды о Травене выступили в 1964 году чехословацкие газеты. На их страницах было высказано предположение, что чешский литератор Артур Брейский, эмигрировавший в Америку накануне первой мировой войны и якобы умерший там при загадочных обстоятельствах, на самом деле, возможно, воскрес под именем Б. Травен. Доказательством в данном случае служил псевдоним В. Traven. Это будто бы анаграмма, которая расшифровывается как «nev art В», то есть «новое искусство Б.» (Брейского).

Такое «доказательство», пишет по этому поводу Рекнагель, подобно аргументу о том, что короткие толстые пальцы бесследно исчезнувшего в 1917 году словенца Франца Травена якобы похожи, если судить по фотографии, на пальцы Хола Кровса – Травена.

Однако на этом страсти не утихли. Спустя несколько месяцев после опубликования очередного материала Рекнагеля о его поисках и открытиях появилось сообщение о том, что Иоганнес Шенгерр разгадал загадку Травена и идентифицировал его с Ретом Марутом. В связи с этим еженедельник «Вохенпост» напомнил, что впервые Рольф Рекнагель попытался установить тождество Травена с Ретом Марутом еще в 1957 году. Затем он опубликовал ряд статей исследовательского характера, нашедших признание и за рубежом.

Неожиданно, уже после публикации Рекнагеля, на страницах гамбургского журнала «Штерн» наконец появилась долгожданная сенсация «Загадка века разгадана».

Что же открыл на этот раз репортер «Штерна»? Оказывается, он изложил всего лишь известную уже версию о том, что Травен и публицист Рет Марут, исчезнувший из Германии после падения Баварской Советской Республики, – один и тот же человек. Но ведь об этом задолго до «Штерна» уже писалось. Однако журнал предпочел не давать ссылок. Иначе ему пришлось бы признать, что еще до его выступления в Лейпциге вышла книга «Б. Травен. Материалы к одной биографии». Эта работа Рекнагеля – итог его многолетних поисков – стала одной из интересных попыток приподнять покров тайны над личностью писателя. «В этой книге, – писала западногерманская газета „Вельт“, – по сути дела, помещен весь тот материал, который опубликован в гамбургском журнале „Штерн“. Исследование Рекнагеля не только состоит из жизнеописания, но и включает в себя сравнительный текстологический анализ произведений Рета Марута и Травена, к книге приложен библиографический список». Словом, это солидная работа, отнюдь не претендующая на поверхностный сенсационный успех, то есть на то, к чему стремился «Штерн». Открытие западногерманского журнала оказалось вторичным. Стоило ли выдавать уже известное за новое? Репортеры из «Штерна», видимо, считали, что стоило. Особенно, если учесть, что бизнес с Травеном сулил приличный заработок. Расширенный вариант репортажа, появившегося в «Штерне», публиковался в журнале «Конкрет». По телевидению был показан многосерийный фильм: «В зарослях Мексики. Загадка Б. Травена». Высмеявшая эту затею «Вельт» писала, что в фильме не было «ничего путного о Травене». А между тем и Хайдеман, и создатели телефильма не могли не знать, что незадолго до того, как был опубликован репортаж в «Штерне», Травен нарушил свое многолетнее молчание.

Конец мифа

С 1920 по 1921 год Рет Марут писал обзоры для мексиканского журнала «Гейлз интернешнл мансли фор революшионери комьюнизм». Издателем его был американец А. Г. Гейл. Это же имя носит персонаж, от имени которого ведется повествование во многих книгах Б. Травена.

Из номера в номер журнал публиковал статьи «Что тебя ждет, если ты приедешь в Мексику?» и предлагал «радикалам» всех стран прибыть в страну, которая, как писала тогда «Нью-Йорк таймс», может стать «американской Советской Россией».

Если вспомнить, что в своем «Цигельбреннере» Рет Марут уделял много внимания проблемам мексиканской революции, публиковал статьи о Мексике, то станет понятнее его выбор.

В 1966 году прозвучал голос самого писателя, выразившего признательность давшей ему приют стране.

В мексиканском журнале «Сьемпре» появилось первое и, как он сам сказал, последнее интервью Травена. Корреспондент этого журнала встретился с писателем в его домашней библиотеке в городе Мехико. На вопрос, как он относится к тем небылицам, которые писали о нем, 76-летний писатель заявил, что это журналисты сделали его мифической личностью. Он же, избегая встречи с ними, оберегал лишь свой покой и уединение, ибо ненавидит рекламную шумиху вокруг его книг. С любовью и уважением относится к Мексике, стране, гражданином которой является, любит ее народ.

Доволен ли он своей работой? Нет, не доволен. Хотел бы сделать больше, вечно жить и писать, ответил Травен. Почему некоторые из его книг не опубликованы в США? Возможно потому, что он на все смотрит только с мексиканской точки зрения. Многое, что пишется в США о Мексике, неправда.

На вопрос, жил ли он в Германии, Травен ответил утвердительно, подчеркнув, что родители его были выходцами из Скандинавии.

Корреспондент «Сьемпре» сфотографировал Травена. Однако по его просьбе снимки не были напечатаны. Вместо них писатель разрешил воспроизвести скульптурный портрет работы его друга Федерико Канесси.

Завеса тайны над именем Б. Травена начала приподниматься.

Вскоре, однако, из Мексики пришла весть – Травен скончался. На похоронах присутствовали многие выдающиеся представители творческой интеллигенции. По завещанию писателя, тело его было сожжено, а прах развеян с самолета над тропическим лесом в штате Чьапас, над местами, где он прожил много лет.

В мексиканской прессе появились статьи о Травене. Они начали проливать свет на таинственную жизнь писателя. И, наконец, самое важное – в печати выступила его вдова Роса Элен Лухан. Она рассказала, что подлинное имя писателя Травен Торсван Кровс, родился он в 1890 году в Чикаго, в семье эмигрантов – выходцев из Скандинавии. Отца его звали Бартон Торсван, мать – Дороти Кровс. Травен рано остался сиротой. С юных лет бродяжничал, был грузчиком, юнгой, кочегаром на судах, курсировавших между США и Европой. Во время первой мировой войны оказался в Германии. Здесь впервые проявился его талант публициста. Под псевдонимом «Рет Марут» он выступает в печати, издает журнал «Цигельбреннер».

«Всю свою жизнь, – заявила вдова писателя, – он был революционером и антифашистом. Он всегда боролся против несправедливости, за переустройство мира».

Роса Элен Лухан привела много фактов из жизни Травена и его деятельности, подтвердивших выводы Рекнагеля. Травен бежал из Германии и вскоре появился под именем Торсван в городе Тампико, на восточном побережье Мексики.

В этой стране, ставшей его второй родиной, Травен затерялся в девственных лесах Чьапас, жил среди индейцев, был сборщиком хлопка и золотоискателем, работал на нефтепромыслах и на лесоразработках, был погонщиком скота в горах Сьерра-Мадре.

И всюду он изучал народ, его историю, наблюдал жизнь, о которой потом рассказывал в своих книгах. В столице Мексики он жил под фамилией Торсван, числился фотографом, изучал археологию в Мексиканском университете. Он увлекался древней цивилизацией майя.

На деньги, полученные за издание своих книг, совершил несколько путешествий в джунгли Юкатана и Чьапаса, столь же увлекательных, сколь и опасных. Собранные здесь материалы и легли в основу его романов.

С тех пор до конца своих дней писатель работал над историей доиспанской цивилизации в Мексике.

Таков путь Травена Торсвана, автора многих книг, которого мексиканский народ считает своим национальным писателем. Слушая рассказ Рекнагеля, я думал о том, какой надо было обладать верой, сколько отдать сил поиску, казалось, мало что сулившему и скорее обреченному на неудачу, чтобы верить в успех.

Настойчивость, увлеченность Рекнагеля помогли проделать долгий путь не только по архивам и бесчисленным книжным страницам, но и по городам, где он встречался с теми, кто знал и еще помнил Травена – Рета Марута. И наконец, как завершение этого трудного пути, Рекнагель оказался в доме своего героя в Мехико, увы, уже после его смерти. Одним из первых он перешагнул через порог жилища, где в уединении жил писатель, увидел его кабинет, старый «Ремингтон», верой и правдой много лет служивший хозяину. Довелось ему заглянуть и в архив Травена. Сегодня дом этот открыт для посетителей.

Улыбка Психеи, или признание цыганки

Древний миф

Несколько лет назад венгерские читатели познакомились с поэтессой, их соотечественницей, жившей в прошлом веке. Именно познакомились, поскольку до этого никто никогда не слышал ее имени и не читал ее стихов. А между тем перу забытого автора, как оказалось, принадлежали далеко не заурядные произведения. Мало того, открылись целое эпистолярное наследие и дневниковые записи, рассказывавшие о перипетиях ее непростой судьбы.

В Будапеште, куда я приехал по делам, литературовед и писатель Дёрдь Бакчи, зная о моем интересе ко всякого рода литературным находкам, посоветовал приобрести книгу стихов доселе неизвестной поэтессы. Из послесловия можно было узнать краткую историю находки.

Десять стихотворений неизвестной поэтессы, подписанные псевдонимом Психея (так называлась и вся книга), были обнаружены в пачке старых рукописей в 1964 году. Дальнейшие поиски оказались еще более плодотворными – в 1970 году разыскали остальную, значительную часть ее творческого наследия. Стали известны имя и необычная биография автора стихотворений, вошедших в книгу «Психея».

Настоящее ее имя было Эржебет Лоньаи, родилась она 27 января 1795 года в Надьлоньаи. Отец ее был знатного происхождения, одним из самых богатых вельмож бывшей венгерской области Парциум. В его роду значились кастеляны и гетманы, однако Габсбурги, после присоединения Трансильвании, признали за семьей Лоньаи лишь право на графский титул.

Мать, Борча Нири – дочь цыганки, происходила, по-видимому, от цыганского короля Синдела и называлась королевной. После того, как ее удочерил один из графов Маилат, ее стали звать Борбалой Маилат.

В 1789 году венгерский вельможа женился на цыганской королевне. Жили они не только на доходы воображаемых владений: Янош Лоньаи был астрономом и астрологом, а Ворча музыкантшей, игравшей на цим– бале, рояле и органе. Неудивительно, что старшую дочь они назвали. Анна Урания Эрато, а вторую – Эржебет Мария Психея. «Причудливая мать нарекла меня Психеей в качестве третьего имени», – скажет позже поэтесса.

Супруги Лоньаи какое-то время были счастливы с двумя смуглыми дочками, увлекались искусством и науками, и дни текли незаметно и беззаботно.

Случилось, что знаменитый скрипач цыган Янош Бихари остановился как-то погостить на пару дней у православного священника в Надьлоньаи. С тех пор стал сюда наведываться. Вместе с Борчой они часто музицировали. В семье начались ссоры, радость ушла из дома. Наконец в 1798 году произошел разрыв – скрипач увез Борчу с младшей трехлетней дочкой в Мишкольц, где у него был дом. Жить, однако, было не на что. Бихари приходилось непрерывно разъезжать, выступать в Пеште, в провинции и за границей. Домой он наведывался все реже, а потом и вовсе перестал приезжать. Лишь изредка и весьма неаккуратно присылал деньги. В 1801 году мать Психеи внезапно умерла в возрасте 32 лет. Шестилетнюю осиротевшую девочку взял к себе старый цыган Тодор Мишкоци, родственник Бихари. Между тем ее отец женился на графине Шарлотте Некипперг-Монтенцово, родившей ему двух сыновей Пала и Габора. Психея называла их Палчо и Габо.

Неизвестно, что бы с ней стало, если бы не родственник граф Йожеф Дешефу, поэт и политический деятель из Кошице, знавший Психею с раннего детства и считавший себя в некотором роде ответственным за ее судьбу. Он решил поместить девочку в баварский монастырь Св. Екатерины в Регенсбурге, существовавший главным образом на средства венгерских аристократов и одним из основателей которого являлась семья Лоньаи.

Но до того как попасть туда, Психее пришлось жить в семье сапожника Дёрдя Надя. В это время она встретилась с Ласло Тоотом, будущим поэтом, впоследствии незаслуженно забытым. Он учил Психею читать и писать, стал другом ее детства и первой любовью. Каждый из них позже опишет то время в стихах и прозе.

После жизни в монастыре, где она провела три года (с 1804 по 1807), познав все строгости затворничества, Психея вновь оказалась у отца в родовом имении. Но пробыла она здесь всего несколько месяцев. Отец, разбитый параличом, превратился в жестокого домашнего тирана. Тогда Психея бежала к старшей сестре, ставшей к тому времени женой графа Агаштона Халлера. В имении, где они жили, Психея написала свое первое стихотворение – колыбельную песню, посвященную братику Габо. Ей было тогда тринадцать лет.

Из стихов и воспоминаний, написанных впоследствии, известно, что Психея училась в частной школе и была влюблена в студента. Признается она и в том, что стала любовницей мужа сестры.

В стихотворении «Неразумный» она расскажет, что сошлась с Агаштоном в тот момент, когда тот думал, что жена его умрет при родах. Горько сожалеет она о своем собственном ребенке, «который никогда не родится». «Плачет бутон розы…» В дневнике она прямо обвиняет в этом мужа сестры, заставившего ее избавиться от ребенка.

Любопытно стихотворение «Акростих», где она напоминает, что Иаков после Лии взял себе Рахиль и была она красивее и добрее. Первые буквы каждой строки этого стихотворения, если читать их сверху вниз, дают имя Агаштон, после чего следуют две буквы «п» и «с» – возможно, намек на тайну или первые буквы ее имени.

Любила ли она Агаштона, завидовала ли судьбе сестры, получившей все, чего у нее самой никогда не было?

Тем временем девушка превратилась в красивую женщину, стала поэтессой. Первые похвалы она получила от своего благодетеля Йожефа Дешафи и даже от самого Ференца Казинци, выдающегося писателя и реформатора языка, который для современников был вроде «духовного идеала». Он посвятил ей два стихотворения. Вряд ли ее покровители и наставники подозревали, с какой насмешкой воспринимала молодая кокетка их комплименты и ухаживания. Впрочем, так же ловко она водила за нос и молодых кавалеров. Когда Агаштон узнал, что «был не единственным», то постарался избавиться от нее, да и жена его не прочь была отослать подальше сестру, вносившую столько беспокойства в семейную жизнь.

Психее предстояло отправиться в тот же самый монастырь. По дороге туда, в венском доме у родителей мачехи, восемнадцатилетняя красавица-смуглянка покорила сердце своего будущего мужа, силезского помещика барона фон Зедлица, ставшего на всю жизнь ее рабом. Ему было сорок два года, он слегка хромал, слыл оригиналом, ученым-дилетантом и напоминал ей чем-то отца.

В монастыре она вновь погрузилась в атмосферу тишины и молитв. А за стенами святой обители совершалась история: катилась к закату звезда Наполеона, унижали трон Габсбургов, исчезали в водовороте событий идеалы и царства.

Пылкую смуглянку тяготила роль затворницы. Она мечтает о вольной цыганской жизни, выступает за женскую эмансипацию, отказывается от религии, в чем признается в стихотворении «Тарантелла»:

 
Монастырке весен нет:
Душно в келье,
Скорбь, моленье,
Благости обет.
Меркнет Божий свет.
Плат мой – низко,
И епископ:
Руку целовать.
Молодца – не ждать!
Прочь семья, свеча, стихи!
Солнце ярко,
Жить цыганкой,
Юбки разметав По дурману трав.
Сердце любит,
Мучит, губит.
Хмель свободы пью.
Ночью слезы лью.
 

Наконец, Психея решается и пишет письмо Зедлицу с просьбой освободить ее из каменного плена, где она живет, «как кошка в мешке».

Влюбленный барон добивается ее освобождения. Шумно отпраздновав избавление прекрасной послушницы в кругу молодых повес – друзей барона, вместе с ним она пускается в путь. Посетив Гёте и Гёльдерлина (встречи, приведшие ее в трепет и восхищение), в конце лета они прибыли в Вену. Барон отправился в деревню просить разрешения на брак у главы семьи, а свою суженую поместил в Терезиану, где воспитывались девицы из знатных семей. Здесь не было таких строгостей, как в монастыре, и воспитанница ежедневно могла посещать родственницу – герцогиню Розу Лихтенштейн-Неипперг, мать второй жены ее отца, бабушку Палчо и Габо. Старой барыне, сохранившей, однако, жизнерадостность, пришлись по душе веселый нрав и остроумие Психеи. И когда вокруг Психеи поднялся шум из-за ее побед, родственники барона не пожелали больше заниматься ее судьбой, и она переехала к «бабушке». Но и тут ей не удалось задержаться. После того, как молодой эрцгерцог пожелал на ней жениться, ее выслали из Вены как женщину легкого поведения.

На время она укрылась у графа Бруншвик, который, не посчитавшись с мнением света, приютил гонимую.

Из стихотворения «Письмо к моему кузену в Уйхей» известно, что Психея в это время стала возлюбленной своего двоюродного брата и, видимо, ждала от него ребенка. По этой причине ее поспешили отправить в глухое местечко, затерянное в лесах. Она даже не узнала, кого родила – девочку или мальчика… Воспоминание об этом ужасе сохранилось в ее стихотворении «Послание к себе самой».

Пережив потрясение, Психея, казалось, утратила былое жизнелюбие, стихи ее мрачнеют. Но уже вскоре она признается: «Боюсь, что снова затанцую». Так и случилось. Последовали новые любовные интриги, развлечения, скандалы. И тут она снова встретилась с бывшим женихом бароном Зедлицем. В июле 1816 года они обвенчались и поселились в резиденции мужа в Крамове, в чешской Силезии, благо родители мужа уже отошли в мир иной.

Для поэтессы впервые в жизни настали спокойные годы. Она родила мужу двух наследников – Макса и Мари. Однако мирные будни не вдохновляли ее, сочинять стихи она перестала. С 1816 по 1824 год ею было написано одно лишь стихотворение на смерть товарища детских игр Ласло Тоота.

В эти годы она часто наезжала в Венгрию, неоднократно бывала в Пеште, сочувствовала и даже материально помогала движению реформ, лозунгом которого было «Родина и прогресс». Писала теперь она главным образом четверостишия, и, хотя ей не было и тридцати, казалось, что их автору гораздо больше.

Однажды Психея решилась отослать две дюжины стихов на суд тогда молодого, но уже известного и авторитетного критика Ференца Толди, впоследствии прозванного «отцом венгерского литературоведения». Он быстро ответил, прислав свое мнение о ее сочинениях.

Суд его был беспристрастный и строгий. Так, по поводу ее «Этюда для кавалера» он писал, что стихи несколько грубоваты, как голландская живопись, нужно больше изящества в итальянском духе.

Что касается «Послания к себе самой», то и оно могло бы быть хорошим стихотворением, если его переделать: «Пусть оно будет не вашим личным признанием, – советовал Ф. Толди, – в таком виде оно грубо и жестоко. Речь должна идти о простой крестьянской девушке, обесчещенной и брошенной. И писать о ней надо с участием, а не так жестоко». И как бы предвидя возражения о том, что описанное ею случилось на самом деле, и уж не призывает ли он ее лгать, Ф. Толди советовал в стихах не лгать, а «исправлять реальность гармонией идеала».

Само же письмо, написанное красным карандашом, было помечено: Пешт, 7 января 1829 года. Вот его текст:

«Милая и уважаемая Баронесса!

О Вашей поэзии я написал больше плохого, чем хорошего. Поверьте, если б я счел ее такой недоброкачественной, то не стал бы о ней так долго говорить, а сделал бы Вам комплимент, добавив, что Ваша лирика приятное домашнее развлечение, но не годится для опубликования, или что-нибудь в этом роде. Но это не так: Ваши стихи потрясли меня. В них, безусловно, я увидел не искру, а огонь. Такой пожар, который уничтожает все вокруг, оставляя после себя лишь пепел. Ваш огонь не согревает дом, семью, человечество. О, постарайтесь укротить его! Сделайте более кроткой свою гениальность, и я буду Вашим самым счастливым читателем. Если Вы создадите произведения, достойные Вашего таланта, я буду рад выпустить их в свет. А то, что Вы дали мне прочитать, я не могу опубликовать – уважаемая Баронесса, безусловно, поймет – это повредило бы и Вам и мне.

Такая открытая исповедь (так считаю не я один) для женщины-поэтессы беспримерна и бесстыдна. Воспитанные дамы таким языком не изъясняются…

Простите меня, поэтесса искренних стихов, что и я, хотя и перешагнул границы приличия, но был также искренен.

Предлагаю Вам обратить больше внимания и на орфографию.

Уважающий Вас Ференц Толди».

На критические замечания Психея ответила стихотворным посланием. Она не возмущалась, не протестовала, не оправдывалась, как это можно было бы ожидать. Ответ ее был вежлив, но безжалостен и к себе, и к Толди.

Позже Психея намеревалась, очевидно, издать свои сочинения за свой счет в Германии, опасаясь, что австро-венгерская цензура их не пропустит. Об этом свидетельствует найденный среди ее бумаг конверт с письмом германской типографии и указанием расценок, помеченный 1830 годом. Среди этих бумаг обнаружили и сделанный ею набросок предисловия к сборнику:

«Читатель! Если ты снизойдешь к ознакомлению с моими стихами и заметками, готовься к тому, что после чтения станешь не тем, кем был до этого. Ты увидишь другую сторону жизни за пределами всем известного мужского мира, в том числе известного и женщинам; ты познакомишься со скрывающимся в полутьме женским миром, которого не знают даже живущие в нем женщины. И еще я прошу тебя, Читатель, пусть не скандализуют тебя некоторые слова и предложения, это не бесстыдство, а единственно возможный способ изложения для данного случая.