Текст книги "Вещий Авель"

Автор книги: Роман Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Два камер-гусара, стоявшие у двери, храбро защищали свой пост, но один из них был заколот, а другой ранен. Найдя первую дверь, ведущую в спальню, незапертою, заговорщики сначала подумали, что император скрылся по внутренней лестнице (что легко бы удалось, как графу Кутайсову). Но когда они подошли ко второй двери, то нашли ее запертою изнутри: это доказывало, что император, несомненно, находился в спальне.

Взломав дверь, заговорщики бросились в комнату, однако императора в ней не оказалось. Начались поиски, но закончились они безуспешно. Дверь в опочивальню императрицы также была заперта изнутри. Поиски продолжались несколько минут, пока не вошел генерал Бенигсен. Он подошел к камину, прислонился к нему и в это время увидел императора, спрятавшегося за экраном. Указав на него пальцем, Бенигсен сказал по-французски: «Le voila», после чего

Павла тотчас вытащили из его укрытия.

Князь Платон Зубов, действовавший в качестве оратора и главного руководителя заговора, обратился к императору с речью. Отличавшийся обыкновенно большою нервностью, Павел на этот раз, однако, не казался особенно взволнованным и, сохраняя полное достоинство, спросил, что им всем нужно.

Платон Зубов отвечал, что деспотизм его сделался настолько тяжелым для нации, что они пришли требовать его отречения от престола.

Император, преисполненный искреннего желания доставить своему народу счастье, сохранять нерушимо законы и постановления империи и водворить повсюду правосудие, вступил с Зубовым в спор, который длился около получаса и который в конце концов принял бурный характер. В это время те из заговорщиков, кто слишком много выпил шампанского, стали выражать нетерпение, тогда как император, в свою очередь, говорил все громче и начал сильно жестикулировать. Шталмейстер, граф Николай Зубов, человек громадного роста и необыкновенной силы, будучи совершенно пьян, ударил Павла по руке и сказал: «Что ты так кричишь?»

При этом оскорблении император с негодованием оттолкнул левую руку Зубова, на что последний, сжимая в кулаке массивную золотую табакерку, со всего размаху нанес правою рукою удар в левый висок императора. Он без чувств повалился на пол. В ту же минуту француз-камердинер Зубова вскочил с ногами на живот императора, а Скарятин, офицер Измайловского полка, сняв висевший над кроватью собственный шарф императора, задушил его им. Таким образом его прикончили.

По другому свидетельству, шарфом воспользовался уже известный нам Аргамаков, он-то и набросил его на шею Павла. Уже хрипя и теряя сознание, Павел молил о пощаде.

Но что делала тогда дворцовая стража? Караульные на нижней гуаптвахте и часовые Семеновского полка во все это время оставались в бездействии, как бы ничего не видя и не слыша. Ни один человек не тронулся на защиту погибавшего царя, хотя все догадывались, что для него настал последний час. Один из офицеров караула, прапорщик Полторацкий, был в числе заговорщиков и, предуведомленный о том, что будет происходить в замке, вместе с товарищем арестовал своего начальника и принял начальство над караулом.

Во внутреннем карауле Преображенского лейб-батальона стоял поручик Марин. Услыша, что в замке происходит что-то необыкновенное, старые гренадеры, подозревая, что царю угрожает опасность, громко выражали свое подозрение и волновались. Одна минута – и Павел мог быть спасен ими. Но Марин не потерял присутствия духа, громко скомандовал: смирно! И во все время, пока заговорщики расправлялись с Павлом, продержал своих гренадеров под ружьем неподвижными, и ни один не смел пошевелиться. Таково было действие приказа на тогдашних солдат: они становились машинами, говорит современник.

Что касается верных Павлу придворных, бывших в ту ночь в замке, то они спасались кто как мог. В их числе оказался и любимец императора граф Иван Павлович Кутайсов. Был приказ арестовать его и певицу Шевалье, его любовницу. Накануне вечером за ужином она пела перед императором. Но в замке Кутайсова не нашли и решили, что он у своей пассии. Пронырливый Фигаро, как называли этого бывшего брадобрея, сделавшего головокружительную карьеру при дворе, скрылся из замка по потайной лестнице. В панике, без башмаков и чулок, в одном халате и колпаке, он бежал по городу и укрылся в доме графа С. С. Ланского, который, как человек благородный, не выдал его.

Утром следующего дня статс-секретарь Трошинский написал манифест о восшествии на престол Александра I. Заговорщики ликовали: новый самодержец обещал царствовать по духу и сердцу своей великой бабки и не притеснять дворянство. И первым шагом нового императора на рассвете был переезд со всем двором из промозглого и ненавистного Михайловского замка обратно в Зимний дворец. Тем самым он как бы порывал с правлением своего батюшки.

Михайловский замок представлял грустное и отвратительное зрелище. Труп Павла, избитого, окровавленного, с проломанной головой, одели в мундир и ботфорты, какой-то мастикой замазали израненное лицо. Чтобы скрыть глубокую рану на левом виске, надели на него шляпу и, не бальзамируя его, как это обычно делали с особами императорской фамилии, положили на великолепное ложе.

Последняя сцена трагического спектакля произошла вечером следующего после убийства дня, когда проститься с мужем явилась императрица Мария Федоровна. Опираясь на руку С. И. Муханова, она направилась к роковой комнате, причем за нею следовал ее сын Александр с женой Елизаветой, а графиня Ливен несла шлейф. Приблизившись к телу, императрица остановилась в глубоком молчании, устремила свой взор на покойного супруга и не проронила при этом ни единой слезы.

Александр Павлович, который сам впервые увидел изуродованное лицо отца, накрашенное и подмазанное, был поражен и стоял в немом оцепенении. Тогда императрица-мать обернулась к сыну и с выражением глубокого горя сказала: «Теперь вас поздравляю – вы император». При этих словах Александр, как сноп, упал без чувств, так что присутствовавшие на минуту подумали, что он мертв.

Императрица взглянула на сына без всякого волнения, взяла снова под руку Муханова и, поддерживаемая им и графиней Ливен, удалилась в свои апартаменты. Прошло еще несколько минут, пока Александр пришел в себя, после чего он немедленно последовал за своей матерью.

Вечером того же дня императрица снова вошла в комнату покойного, причем ее сопровождали только графиня Ливен и Муханов. Там, распростершись над телом убитого мужа, она лежала в горьких рыданиях, пока едва не лишилась чувств, невзирая на необыкновенную телесную крепость и нравственное мужество. Два верных спутника увели ее наконец, или, вернее, унесли обратно в ее апартаменты.

Посещения повторились, причем приезжал и Александр. После этого убитую горем вдовствующую императрицу перевезли в Зимний дворец, а тело покойного императора со всей торжественностью было выставлено для прощания.

Заговор против Павла, которым завершился век дворцовых переворотов, стал последним из удавшихся. Так Россия отметила вступление в новое столетие.

Сбылось предсказание преподобного Авеля, предвещавшего лютый конец императора Павла I. Все случилось так, как и предрек вещий монах: царь принял мученическую смерть в день памяти патриарха VII века Софрония Иерусалимского.

ОТ АЛЕКСАНДРА I ДО НИКОЛАЯ II

Благодетельница

После вступления на престол Александра I была создана комиссия по пересмотру уголовных дел. Несколько сот человек увидели свет Божий и были возвращены из заключения. Тюрьмы вдруг опустели.

Пересмотрели и дело Авеля, который с 26 мая 1800 года «за разные сочинения его» содержался в Петропавловской крепости.

Почти сразу же после 11 марта Авеля доставили к митрополиту Амвросию, чтобы тот определил по своему усмотрению, в каком монастыре тому пребывать. Митрополит отослал беднягу прозорливца от греха подальше снова под присмотр в Соловецкий монастырь. Однако пробыл он здесь недолго. 17 октября архангельский гражданский губернатор сообщал, что Авель по указу Синода из-под стражи освобождается. Но пользоваться свободой ему долго не пришлось.

В 1802 году отец Авель написал свою так называемую «третью книгу». В ней было сказано, что Москва будет взята французами и сожжена. Указал предсказатель и время, когда это произойдет, – 1812 год.

На беду Авеля, слова его пророчества дошли до нового императора Александра I. И тот повелел оного Авеля снова заключить в Соловецкую тюрьму и «быть ему там, доколе сбудутся его предсказания».

На сей раз пришлось Авелю провести в заточении более десяти лет.

За это время произошли наполеоновские войны. Французский император покорил чуть ли не всю Европу и подступил к Москве. Состоялось грандиозное сражение русских и французских войск под Бородином – одно из самых великих сражений. У Наполеона было примерно 127 тысяч войска и 580 орудий, у Кутузова, назначенного Александром I главнокомандующим, – 120 тысяч солдат и значительное количество артиллерии. Битва началась грозной канонадой 1200 орудий, слышимой за сотню километров, после чего в дело вступила пехота и кавалерия.

Но сражение это не принесло ни одной из сторон решающей победы. Русские отступили, сохранив армию, и Кутузов отошел в полном порядке к Москве. 13 сентября на военном совете в Филях Кутузов сказал: «Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор сохраним надежду благополучно довершить войну, но когда уничтожится армия, погибнут Москва и Россия».

Русские войска в течение 12 часов проходили через город. Из 200 тысяч жителей в нем осталось не более 10 тысяч, а остальные ушли, унося с собой все самое ценное. Были эвакуированы государственная казна и архивы, вывезены ценности, реликвии.

Когда последние солдаты русского арьергарда, которым командовал генерал Милорадович, покидали Москву, в ней уже начались пожары. Днем 14 сентября Наполеон верхом въехал на Воробьевы горы. У ног его лежал город, который, как он думал, покорен им.

В тот же вечер Москва заполыхала. На другой день французский император появился в Кремле. Кругом был огонь и дым – город горел. Он воскликнул: «Какое ужасное зрелище: это они сами поджигают город; сколько прекрасных зданий, какая необычайная решимость. Что за люди! Это скифы».

В конце концов Наполеона вывели из горящего Кремля. Маршал Сегюр писал, что, немного поблуждав, они все же нашли потайной ход, выводивший к Москве-реке. По этому узкому лазу Наполеон, его офицеры и охрана сумели вырваться из Кремля. Они покинули его с досадой. Надо было спешить – всюду бушевало пламя, угрожая спалить все вокруг. По узкой улочке, охваченной пламенем, император выбрался на сравнительно безопасное место и укрылся в Петровском дорожном дворце, где у него не было ни стула, ни кровати.

Наполеон долго смотрел на пожар, а потом сказал: «Это предвещает нам великие бедствия». Много позже, уже в ссылке на острове Св. Елены, он признается, что выдумки о пожаре Трои нельзя сравнить с пожаром Москвы. Город построен из дерева, а ветер был очень сильный. Все пожарные насосы русские увезли. Это был настоящий океан огня.

К 18 сентября Наполеон вернулся в Кремль, часть которого удалось спасти. Огонь чуть стих. Начались грабежи и мародерство. Наполеон писал своей супруге Марии Луизе: «Уже четыре дня огонь пожирает город. Маленькие дома построены из дерева и поэтому вспыхивают, как спички. В злобе своей губернатор и русские подожгли этот красивый город…»

Пожар продолжался с вечера 14 до 18 сентября. Но почему он произошел? Кто его организовал? На этот счет до сих пор нет однозначного ответа. Считали, что русские специально подожгли город. Будто главную роль при этом сыграл генерал-губернатор Ростопчин, организовавший поджоги. Ему даже дали прозвище «герой-поджигатель Москвы».

Впрочем, через несколько лет Ростопчин опубликует брошюру «Правда о пожаре Москвы». В ней он постарается освободиться от нелестного эпитета «поджигатель». «Я отказываюсь, – писал он, – от прекраснейшей роли эпохи и сам разрушаю здание моей знаменитости».

Но как бы то ни было, московский пожар, ставший чуть ли не главной причиной отступления французов, а затем и поражения их, скорее всего явился делом рук Ростопчина.

Когда о пожаре Москвы узнал Александр I, он разрыдался и воскликнул: «Я вижу, что

Провидение требует от нас великих жертв. Я готов подчиниться его воле!» И поклялся продолжать войну. Всегда настроенный мистически, он изрек: «Я отращу себе бороду и скорее буду питаться черствым хлебом в Сибири, нежели подпишу позор моего отечества и дорогих мне подданных, жертвы которых умею ценить…»

В эти дни, когда французы вступили в Москву и пожар пожирал город, Александр I вспомнил о предсказании Авеля. Царь повелел освободить вещего монаха, «ежели жив-здоров», и доставить в Петербург.

Письмо царя пришло на Соловки 1 октября. Но соловецкий архимандрит, боясь, что Авель расскажет о его «пакостных действиях», отписал, что Авель болен, хотя тот был здоров. Только в 1813 году Авель смог явиться в столицу. После встречи и беседы с обер-прокурором и министром духовных дел А. Н. Голицыным Авеля велено было полностью освободить, снабдить паспортом, деньгами и одеждой.

«Отец Авель, – сказано в его житии, – видя у себя пашпорт и свободу во все края и области, и потече из Петербурга к югу и к востоку, и в прочия страны и области. И обшед многая и множество. Был в Цареграде и во Иерусалиме, и в Афонских горах; оттуда же паки возвратился на Российскую землю». Он поселился в Троице-Сергиевой лавре, жил тихо, разговаривать не любил. К нему стали было ездить московские барыни с вопросами о дочерях да женихах, но Авель отвечал, что он не провидец.

Однако писать Авель не бросил. К этому времени относится и его переписка с графиней Прасковьей Андреевной Потемкиной. В одном из писем он говорит, что сочинил для нее несколько книг, которые вскоре вышлет. Но это уже были не книги пророчеств.

Авель сетует в письме к ней: «Я от вас получил недавно два письма и пишете вы в них: сказать вам пророчество то и то. Знаете ли, что я вам скажу: мне запрещено пророчествовать именным указом. Там сказано, ежели монах Авель станет пророчествовать вслух людям или кому писать на хартиях, то брать тех людей под секрет и самого монаха Авеля и держать их в тюрьме или в острогах под крепкими стражами. Видите, Прасковья Андреевна, каково наше пророчество или прозорливство, – в тюрьмах ли лучше быть или на воле, размысли убо. Я согласился ныне лучше ничего не знать да быть на воле, а нежели знать да быть в тюрьмах и под неволею. Писано есть: будите мудры яко змии и чисты яко голуби; то есть буди мудр, да больше молчи; есть еще писано: погублю премудрость премудрых и разум разумных отвергну и прочая таковая; вот до чего дошли с своею премудростию и своим разумом. Итак, я ныне положился лучше ничего не знать, а если знать, то молчать».

П. А. Потемкина в ту пору была уже полувековая старуха, приверженная мистике и чудотворству. А когда-то это была блестящая светская красавица, кузина (по мужу) самого Потемкина. Светлейший князь отличался тем, что запросто влюблялся в своих племянниц, с некоторыми становился даже близок. Так, он не на шутку увлекся в свое время Варенькой Энгельгардт. Это, видимо, была первая его возлюбленная, помимо, конечно, самой императрицы. Любвеобильный дядя посылал страстные записки Вареньке через лакея императрицы. В них он признавался племяннице в бесконечной любви, в том, что он «никого никогда так не любил!». И заканчивал такими словами: «Ты спала… Перед уходом я был в твоих объятиях… и я тебя много раз целовал…»

Когда Варенька увлеклась молодым и блестящим князем Голицыным, дядя, не очень рассердившись, обратил благосклонный взор на другую племянницу – Александру. С ней нашего селадона связывало более долгое и более серьезное чувство. Но и она вышла замуж, покинув своего дорогого дядю.

Тогда-то он, завоеватель Крыма, и покорил сердце молоденькой Прасковьи Закревской, ставшей позже женой одного из Потемкиных. Дядя и ей писал страстные письма: «Приезжай, моя любовь! Спеши, мой друг! Моя радость, мое бесценное сокровище, несравненный дар, самим Богом данный мне. Я живу только тобой и всю жизнь готов доказывать тебе свою привязанность. Матушка, голубушка, доставь мне удовольствие тебя видеть, дай мне наглядеться на красоту твоего лица и твоей души… Я нежно целую твои прекрасные ручки и твои прекрасные ножки…»

Потом у нее появились сразу две соперницы – прекрасная гречанка София Витт и красавица княжна Долгорукая. Но забыть влюбленного дядю она долго еще не могла.

Прасковья Потемкина пережила возлюбленного своей молодости на много лет и заканчивала жизнь благочестиво, погрузившись в мистику, зачитываясь «книжками» подвижников, подобных Авелю.

Во всех письмах к ней отца Авеля встречаются мистические рассуждения. В одном он приводит молитву «Отче наш», в другом выписаны разные нравоучения из Евангелия, в третьем приведена молитва собственного сочинения.

Упоминает он и так называемые книжки, писанные еще в бытность его на Соловках. «Книжки» эти состояли из символических кругов и фигур с приложением к ним «толкований», с таблицами «Планет человеческой жизни», «Годы от Гога», «Годы от Адама», «времена всей жизни», «рай радости, рай сладости» и др.

Была еще «Книга Бытия» Авеля. В ней говорилось о возникновении Земли, сотворении мира и человека. Он ее проиллюстрировал собственными таблицами и символами и дал краткие пояснения к ним: «На сей странице изображен весь сей видимый мир и в нем изображена тьма и земля, луна и солнце, звезды и все звезды, и все тверди, и прочая таковая, и проч. Сей мир величеством тридцать миллион стадей, окружностию девяносто миллион стадей; земля в нем величеством со всю третию твердь; солнце – со всю вторую твердь; луна – со всю первую твердь, тьма – со всю мету. Земля сотворена из дебелых вещей и в ней и на ней – воды и леса и протчия вещи и вещество. Солнце сотворено из самаго сущаго существа. Такожде и звезды сотворены из чистаго самаго существа, воздухом не окружаемы; величина звездам не меньше луны и не меньше тьмы. Луна и тьма сотворены из воздуха, тьма вся темная, а луна один бок темный, а другой – светлый и проч. таковая».

Все эти «книги» Авель обещал выслать Потемкиной в скором времени, так как в тот момент их при нем не было, а хранились они в сокровенном месте. «Оныя мои книги, – писал он, – удивительные и преудивительные, те мои книги достойны удивления и ужаса, и читать их токмо тем, кто уповает на Господа Бога и на пресвятую Божию Матерь. Но только читать их должно с великим разумением и с великим понятием».

Впрочем, он обещал помочь графине в уразумении таинственных его книг при личном с нею свидании. Они свиделись и беседовали. После чего Авель отправился на принадлежащую ей суконную фабрику в Глушково, которая находилась под Москвой. Здесь он прожил некоторое время, «обшел, и вся видел, и всех начальников познал». Нашел все в отличном порядке. Вот только жалованье фабричным ему показалось маловатым. Он просил графиню увеличить его всем, особенно управляющему.

Не забыл и о подаянии монашествующей братии, а кстати и о себе. Попросил денег для путешествия в Иерусалим и на Афонскую гору. Нужны были для этого лошади и повозка, шленское сукно на рясу. Всем этим по распоряжению графини Авеля снабдили, дали триста рублей на его нужду и еще двести для иерусалимских монахов. Он покорнейше благодарил графиню за такое ее великое благодеяние. Особенно радовался лошадям и повозке, так как был «стар и болели ноги».

Но тут в отношения между графиней и старцем вмешался ее сынок Сергей Павлович. Между матерью и сыном возникло дело об опеке над фабрикой. Сначала отец Авель старался помирить их, увещевал ее быть чадолюбивой. Но когда сын, опасаясь влияния монаха на мать, стал нелестно отзываться о нем, о примирении матери с сыном не могло быть и речи. К тому же мать восстала против женитьбы сына на Елизавете Петровне Трубецкой. Свадьба состоялась лишь после смерти графини в 1817 году. А за год до этого сын ее, игрок и мот, в пух и прах проигрался в карты. Поправить дела и выплатить долг он намеревался за счет доходов с фабрики.

Авель писал о нем, что он «товарищ развратникам и причастник самых распутных людей». Называл его лгуном, обещавшим отдать долг и ему, Авелю, но не исполнившим обещания. Старец «сказал ему не малое число божественных тайн» и открыл ему глубину премудрости, а он «все сие ни во что вменил, и семя благое не дало плода в сердце его».

Одно время, когда Авель жил в Москве, он часто захаживал к Сергею Павловичу. Его удивляла расточительность этого модника. Например, монах не понимал, как это так можно платить 25 рублей в день за карету, которая ради гордости и тщеславия днями впустую простаивала перед подъездом.

Нас же удивляет другое: причастность святого отца к меркантильным, земным денежным делам, его соображения насчет опекунства сына графини, который скорее являлся разорителем, а не попечителем.

К слову сказать, и кончил С. П. Потемкин бесславно. Обладатель огромного состояния, он после смерти матушки женился и стал довольно известным поэтом и музыкантом, скульптором и архитектором, автором новых куплетов к знаменитому романсу Алябьева «Соловей», затем промотал все свое состояние, скрывался от кредиторов и в конце концов угодил в тюрьму.

После смерти своей благодетельницы П. А. Потемкиной отец Авель попросил водворить его в Шереметевский странноприимный дом – тогда богадельню, а ныне больницу имени Склифософского. Но царь высочайше повелел объявить монаху Авелю, чтобы избрал непременно какой-либо монастырь, где по согласию настоятеля и водворился бы.

Авель избрал Пешношский монастырь в Дмитровском уезде, но туда не явился и из Москвы скрылся.

Кающаяся грешница

Однажды Александр I скажет, что «пожар Москвы освятил мою душу, и я познал Бога». Действительно, в религиозных настроениях нового императора происходили изменения. И если до 1812 года он без особого рвения, чуть ли не равнодушно соблюдал обряды православной церкви, то после наполеоновского нашествия пал на колени и от всего сердца воззвал к Господу.

Но только ли один пожар был тому причиной?

На следующее утро после цареубийства И марта 1801 года некоторые гвардейские полки отказались принести присягу новому императору Александру I, пока не увидят мертвое тело Павла I. Это объяснялось неизвестно откуда взявшимся слухом, что он вовсе не умер, а кем-то захвачен в плен. И лишь после того, как к телу убитого были допущены выборные из солдат, полки присягнули.

Но общая атмосфера была тревожной. В народе говорили, что «бары извели царя и украли Золотую грамоту». Опасались вспышек недовольства. На улицах столицы появились наряды из гвардейцев.

На третий день после цареубийства хоронили убитого камер-гусара, охранявшего в ту роковую ночь вход в спальню Павла. Сам Александр возложил на гроб цветы, а вдова-императрица прислала крест из белых роз, среди которых выделялось несколько пунцовых, означавших жертвенно пролитую кровь верного слуги.

Тело покойного царя перевезли из Михайловского замка в Петропавловский собор, где и выставили на поклонение народу. В день похорон на Страстную субботу, как и предсказывал Авель, люди валом валили отдать последний долг самодержцу. «Было словно мощам святым поклонение». Задерживаться у катафалка не разрешалось. Можно было лишь поклониться царским останкам и быстро пройти мимо.

Через шесть месяцев после убийства отца Александр I торжественно въехал в Москву. Здесь по давнему обычаю состоялась его коронация. Толпы народа приветствовали своего царя-батюшку. Люди бросались на колени, исступленно целовали его сапоги и ноги его коня. Это походило на безумие. Молодой царь приветствовал толпу, силился улыбаться, но наедине с самим собой часто впадал в такое уныние, что боялись за его рассудок.

Очевидец торжеств коронации писал, как юный царь «шел по собору, предшествуемый убийцами своего деда, окруженный убийцами своего отца и сопровождаемый, по всей видимости, своими собственными убийцами».

Угрызения совести, горечь упреков самому себе мучили его все больше. И все больше с годами в нем проявлялись мистические настроения. Он стал знаться с гадалками и ворожеями, встречался с квакерами, молился с ними и, как и они, верил в духовное совершенствование человека. Александр I почитал проповедника и пророка Квирина Кульмана, заживо сожженного как еретика в срубе. Жестокая казнь над несчастным поборником божественной справедливости состоялась в 1689 году в Москве.

Александра привлекало стремление квакеров к добру, вера в то, что в каждом вечно пребывающий Бог отдаляет от греха и никогда не противоречит Священному Писанию и разуму. По душе ему было и то, что молились они без алтарей и образов, без пения и музыки, не признавали никаких церемоний, обрядов и таинств.

В России император будет посещать радения ясновидящей Е. Ф. Татариновой, которые, кстати говоря, проводились в Михайловском замке. Знаменитая тогда пророчица, возглавлявшая секту хлыстов, своими откровениями приводила царя «в сокрушение, и слезы лились по лицу его».

Словом, религиозное рвение Александра I, с годами развившееся, было, несомненно, следствием убийства отца и его участия в этом злодеянии. Проще говоря, он стремился искупить вину и замолить грех. Недаром он скажет: «Я должен страдать, ибо ничто не может смягчить моих душевных мук». Он не сказал «угрызений совести», а так было бы точнее.

В дни таких душевных мук ему однажды повстречалась примечательная женщина – баронесса из Риги. Звали ее Юлия Крюденер, она считалась русской (была внучкой фельдмаршала Миниха, дочерью сенатора и женой посла. – Р. Б.), но русский язык абсолютно не знала. Ее нельзя было назвать красавицей, но она отличалась редкой выразительностью и грацией. Муж ее, дважды вдовец, был на двадцать лет старше, это, можно сказать, оправдывало ее многочисленные романы. Один из них оставил заметный след в ее сердце.

Случилось это в Копенгагене, куда муж Юлии вскоре после их свадьбы был назначен русским посланником. Жизнь баронессы проходила в светских развлечениях, балах и домашних спектаклях. Она увлекалась чтением модных сентиментальных романов, особенно Бернардена де Сен-Пьера. Тут как на грех в нее страстно влюбился молодой секретарь посольства Александр Стахеев. Она ничего не подозревала. Ей он так и не открылся, а рассказал о своем чувстве в письме к ее мужу. Тот не нашел ничего лучше, как показать письмо Стахеева жене.

Юлия нисколько не удивилась. Она уже знала, что способна своим кокетством внушать мужчинам пылкие чувства. Случай со Стахеевым лишь еще больше вскружил ей голову. Она поняла/ что сгорает от желания любить и быть любимой. Увы, Стахеев не вызывал в ней ответной симпатии. Скоро он вообще покинул посольство, исчез. Но огненное дыхание его страсти уже коснулось ее сердца.

Эту любовную историю Юлия Крюденер опишет в романе «Валерия», где Стахеева выведет под именем Гюстава. Это будет ее первая книга, написанная отчасти в подражание гётевскому «Вертеру». Позже она получит положительную оценку А. Пушкина: «Задушевный, изящный и прекрасно написанный роман».

Затем последовали новые сочинения, романы и пьесы в сентиментальном стиле. Успех некоторых из них вскружил ей голову, распалил светское тщеславие. Юлии захотелось большего – играть заметную роль в обществе, в политических кругах. Она жаждала публичного успеха, поклонения толпы. Достичь этого, полагала она, можно только в Париже.

И Юлия отправляется в Париж. Здесь сходится с такими выдающимися людьми, как госпожа де Сталь, Шатобриан, Делиль, Бернарден де Сен-Пьер, Мишо. У нее завязался роман с молодым офицером графом де Фрежвилем.

Но тут грянула революция. Ей и графу как аристократам грозила гильотина. Тем паче, что она была знакома с русской госпожой Корф, способствовавшей бегству короля Людовика XVI. Юлия тоже предпочла тайно бежать. Граф де Фрежвиль, переодетый кучером, вывез ее из Парижа. Она уехала к родным в Ригу, граф остался в Берлине. Разлука с ним причиняла ей много горя, она скучала и стала искать утешения в религиозных размышлениях, в уединении и чувствительных мечтаниях.

Вот тогда-то и стала проявляться в ней преувеличенная сентиментальность и мечтательная экзальтация. В этот момент она заметила, что время начало оказывать свое действие на ее красоту. У нее все еще были любовники, но мысль остаться без поклонников угнетала ее все больше. Надо привлечь к себе внимание, организовать поклонение, если хочется популярности.

И Юлия действительно публикует в прессе некоторые материалы о себе. Добивается того, что ей посвящают стихотворные, восхваляющие ее послания поэты Делиль, Дюси. Она рассчитывает на старых знакомых – Шатобриана, Сен-Пьера, которые будут хвалить ее роман.

Что это было – шарлатанство, мошенничество? Сегодня мы бы сказали, что она занималась организацией рекламы на саму себя. Чего, например, стоил такой рекламный трюк. Она отправилась по модным магазинам и всюду спрашивала дамские шляпки, шарфы, ленты a la Валерия, которых не существовало и в помине. Но Юлия требовала их с такой настойчивостью, что приказчики и модистки наконец предлагали элегантной иностранке что-нибудь, уверяя, что это и есть то, что она желает. Если же ей отказывали, она упрекала в незнании популярного романа и в отсутствии последних модных вещей. И как ни удивительно, в магазинах появлялись шляпки a la Валерия, а в книжных лавках чаще спрашивали этот роман.

Но тут с Юлией Крюденер внезапно произошла поразительная метаморфоза. Светская львица обращается к Богу, становится религиозной фанатичкой. И с той же страстью, с какой когда-то отдавалась своим любовникам, теперь она служит Спасителю. Вся прежняя жизнь показалась ей заблуждением и безрассудством. Теперь все ее помыслы, скажет она, «направлены к тому, чтобы служить и принести себя в жертву Ему, даровавшему мне желание дышать одной с ним любовью ко всем моим ближним и указавшему мне в будущем одно лишь сияние блаженства». И дальше Юлия восклицает: «О, если бы люди только знали, какое счастье дает религия, как бы они тогда остерегались всех других забот, кроме заботы о собственной душе!» Она избирает путь религиозного совершенствования, сама наставляет на путь истинный других.

Среди ее учителей появляется известный мистик Юнг-Штиллинг – сын деревенского портного, глазной врач и теософ. Она настолько увлеклась его проповедью очень модного тогда пиетизма, что и сама начала проповедовать в его духе и пророчествовать. Ханжески объявляла греховными многие радости человеческой жизни – веселое общество, посещение театров, карточную игру – на том основании, что жизнь истинного христианина должна проходить в покаянии.