Текст книги "Право – язык и масштаб свободы"
Автор книги: Роман Ромашов
Соавторы: Евгений Тонков,Юрий Ветютнев
Жанр:
Юриспруденция
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Современный правовой релятивизм, по мнению И.Л. Честнова, – это отсутствие универсальных объективных критериев оценки социальных явлений и процессов, включая правовые. Оценка зависит от позиции наблюдателя (принцип дополнительности) и ограниченной возможности предвидеть отдаленные последствия (которые зачастую являются латентными) более или менее сложного социального действия[76]76
Честнов И.Л. Знаково-символическое бытие права после прагматического поворота / / Знаково-символическое бытие права. 11-е Спиридоновские чтения: мат. междунар. науч. – теор. конф. / под ред. д. ю. н., проф. И.Л. Честнова. СПб., 2013. С. 66.
[Закрыть].
Двойная мораль российского общества стала общепринятой нормой. Способность читать между строк в начале XXI в. вновь актуализируется как важное качество для россиянина. Запрет на критику религиозных деятелей, использующих государственное финансирование, демонстративные уголовные преследования лиц, критикующих публичную власть, стигматизация правозащитной деятельности, маркирование независимых от патерналиста некоммерческих организаций как «иностранных агентов» – эти и многие другие тенденции способствуют утверждению двойных стандартов интерпретации правовой реальности. Проблематичность законодательного закрепления расслоения общества и неравенства прав компенсируется практически неограниченными возможностями толкования закона. «В российском обществе аксиологический статус права отличается двойственностью. С одной стороны, официальная правовая идеология, выраженная в различных источниках, начиная с Конституции РФ и заканчивая авторитетными доктринальными текстами, исходит из высокой социальной ценности права, которое не сводится к воле государства, а представляет собой самостоятельное, необходимое и незаменимое начало общественной жизни. С другой стороны, сама общественная жизнь полна примеров, свидетельствующих о том, что ценность права для многих оказывается по меньшей мере неочевидной – когда правовые императивы игнорируются, отодвигаются в сторону для решения тех или иных текущих задач различной степени важности. Складывается впечатление, что расхождение между декларируемой ценностью права и фактическим отношением к нему в обществе стало вполне привычным и чуть ли не естественным явлением»[77]77
Ветютнев Ю.Ю. Аксиология правовой формы: монография. М.: Юрлитинформ, 2013. С. 4.
[Закрыть].
10) Независимость публичной власти от населения, их взаимная неприязнь и недоверие друг к другу. Благополучие и процветание правоприменителей и официальных интерпретаторов не зависит от их позитивного вклада в улучшение жизни населения. В постсоветский период наблюдается устойчивая закономерность, – чем больше средств субъект публичной власти смог извлечь из преимуществ своего положения, тем качественнее можно оценить условия его жизни. Отдельные показательные демонстрации наказаний конкретных должностных лиц могут быть основаны на личных противоречиях с ними и необходимости освобождения искомой должности для нового лица. Высокомерие части правоприменителей корреспондирует с подобострастием граждан, не имеющих возможности повлиять на судьбу оценки и толкования своего правоотношения иным способом. Большая часть гражданского общества рассматривает публичную власть как узкую группу лиц, занятую своим экономическим обогащением через политические институты. В таком дискурсе затрудняется процесс признания населением законов и вариантов официального толкования этих законов, принятых конкретными лицами в своих экономических и политических интересах. В каждом новом официальном толковании гражданин ожидает очередное ограничение его прав, расширение полномочий субъектов публичной власти, усиление «минного поля».
Утраченное доверие большой части населения не беспокоит публичную власть, поскольку прямо не отражается на благосостоянии ее субъектов. Лукавость и двойные стандарты правителей способствуют формированию институтов гражданского одобрения обмана публичной власти и игнорирования ее декретов. Уклонения от уплаты налогов и хищения у государства многими гражданами не осуждаются (поскольку государство – это «они», а «они» и так «берут сколько хотят»), возникает тенденция рассматривать хищение у государства как восстановление социальной справедливости, растет солидарность водителей в выявлении сотрудников ГИБДД с радарами, критикуются действия полиции по разгону митингов и решения судей по массовых арестам и т. п.
Противостояние населения и публичной власти подтверждают и ее руководители, – по мнению Председателя Правительства Российской Федерации Д. А. Медведева «в самой сути государственной службы заведомо заложено неприятие со стороны граждан». «Вариант того, что на госслужбе можно быть аполитичным», премьер-министр даже не рассматривает. “Кто так говорит, лукавит, – отметил он. – Если ты пришел служить определенному государству, которое управляется определенным набором политических сил, ты все равно так или иначе будешь иметь собственную позицию”»[78]78
Дмитрий Медведев рассказал, почему население не любит госслужащих // Российская газета. – 30.05.2013; http://www.rg.ru/2013/05/30/slujba.html.
[Закрыть].
11) Неспособность гражданского общества к реальной политической конкуренции. С 1917 г. правящая в государстве партия объединяет почти всю публичную власть, практическая несменяемость руководителей государства делает невозможным системный контроль гражданского общества за группой лиц, управляющих государством. Правовой нигилизм официальных интерпретаторов закона превратился из отклонения от нормы правосознания в вариант его нормы. В среде субъектов публичной власти сформировалась особая корпоративная солидарность, способствующая сокрытию нарушений от внешней среды (населения). Цеховая взаимовыручка сплачивает исполнительную, законодательную и судебную власти на горизонтальном и вертикальном уровнях, способствуя отстаиванию групповых интересов. Сосредоточение в руках одной группы лиц всех инструментов контроля корректности избирательных процедур делают практически невозможным для обычного гражданина доказательно убедиться в достоверности результатов голосования.
* * *
Обобщая краткое исследование американского, скандинавского и российского дискурсов правового реализма следует отметить потенциальную возможность рассматривать эту концепцию в качестве альтернативы вековым спорам между теорией естественного права и правовым позитивизмом. Правовые реалисты стремились создать обновленную, практически реализуемую правовую теорию для объяснения существующего правопорядка. Именно правовой реализм позволяет трезво оценить не только ваш действительный правовой статус, но и реально предположить пути его изменения. Ни юснатурализм, схоластирующий по поводу ваших естественных прав, ни позитивизм, перечисляющий нормы бумажных законов, не в состоянии объяснить, почему при всех законных и справедливых аргументах решение суда не удовлетворило ваши притязания и как следует действовать, чтобы добиться искомого результата.
1.5. Соотношение права и закона в контексте юридико-лингвистического анализа
Ранее мы уже говорили о том, что проблема понимания права относится к числу вечных тем научно-теоретических дискуссий. Как правило, суть этих дискуссий сводится к различным интерпретациям соотношения феноменов «право» и «закон». В данном разделе мы акцентируем внимание на историко-правовом и юридико-лингвистическом аспектах проблемы.
1.5.1. Понимание закона и правды в Древней и Средневековой РусиЭкскурс в историю образования слов «закон» и «право» позволяет говорить, что изначально для обозначения объективной системы регулятивно-охранительных норм использовалось слово «закон». Слово «право» – появляется в русском юридическом языке лишь в конце XVII – начале XVIII вв. в результате трансформации слова «правда». Следует отметить, что понимание правды в Древнерусском государстве и Средневековой Руси существенным образом отличалось от современного. Если в настоящий момент правда является синонимом истины (антиподом лжи), то в Древней и Средневековой Руси словом «правда» назывался акт княжеского нормотворчества[79]79
Отмечается, что исследователи рассматривают Русскую Правду, как свод княжеских законов, источниками которых являлись нормы обычного права, княжеские уставы и отдельные постановления. – См.: Свердлов М. Б. От Закона Русского к Русской Правде. М.: Юрид. лит., 1988. С. 4.
[Закрыть]. В функциональном смысле правда представляла инструмент ПРАВления, используемый ПРАВителем для реализации собственных властных полномочий. Получалось, что правда – это формализованная воля государя. Следовательно, не могло существовать правды, отличной от государевой воли[80]80
Здесь и далее использованы материалы опубликованной статьи: Ромашов Р. А. Русское право: закон, правда, указ (из истории отечественного правоосознания) // Наш трудный путь к праву: Материалы философско-правовых чтений памяти академика В. С. Нерсесянца / Сост. В. Г. Графский. М.: Норма, 2006. С. 347–354.
[Закрыть].
Рассмотрение проблемы соотношения терминов «правда» и «закон» в древнерусском праве, на наш взгляд, целесообразно осуществлять в контексте сравнительного анализа понятий «закон» и «обычай».
По мнению В.И. Сергеевича, в Древней и Средневековой Руси «обычай» и «закон» представлялись как тождественные категории. «Наш начальный летописец, – пишет В. И. Сергеевич, – упоминает не одни только «законы отцов», но и «обычаи отцов». Слова «законы» и «обычаи» заменяют у него одно другое. Предания, идущие от отцов, он без различия называет то обычаями, то законами. Эти законы и обычаи имеют у него один и тот же источник: деятельность отцов»[81]81
Сергеевич В. И. Лекции и исследования по древней истории русского права / Под ред. и с предисловием В. А. Томсинова. М.: Зерцало, 2004. С. 10.
[Закрыть]. Таким образом, в отличие от правд, представлявших собой результат княжеского нормотворчества и являвшихся своего рода протозаконодательными (в современном понимании слов «закон» и «законодательство») нормативными правовыми актами, «законы русские» являли образцы юридических обычаев, «применяемых к отдельным случаям в силу согласного убеждения действующих лиц в необходимости подчиняться им»[82]82
Там же. С. 2.
[Закрыть].
По мнению В. И. Сергеевича, «обычное право возникает под воздействием двух сил. Во-первых, индивидуального сознания насущных интересов человека, под влиянием которого определяется тот или другой способ его действий. Это начало самоопределения (автономии). В его основе – личный интерес, личное усмотрение о том, что должно быть при данных условиях, а не отвлеченная идея правды или справедливости. Но самоопределение само по себе не творит еще обычного права. Из него возникают только отдельные действия, известная практика. Если действия личной воли разных лиц будут одинаковы в одинаковых случаях и их накопится значительная масса, возникает вторая сила, побуждающая всех знающих о существовании известного образа действий, известной практики – действовать так же. Это инертная сила обыкновения. Образ действия, избранный некоторыми, всегда более энергичными людьми, становится общей нормой, обычаем благодаря тому, что другие привыкают, более или менее пассивно, действовать так же. Некоторая практика переходит в повальный обычай потому, что путем пассивного подражания действиям передовых людей слагается убеждение в необходимости действовать именно так, а не иначе. Обычай идет не от общего, а от индивидуального убеждения, но становится более или менее общим. Говорим «более или менее» потому, что убеждение каждого, исполняющего обычай, в истинности, справедливости и разумности его оснований вовсе не нужно для действия обычая. Нужно только общее убеждение в необходимости действовать согласно с господствующей практикой. При этом условии люди будут подчиняться обычаю, хотя лично тот или другой из них может и не иметь соответствующего убеждения. «Повальный обычай, что царский указ», – говорит русская пословица, то есть обычай так же обязателен, так же связывает волю, как и указ»[83]83
Там же. С. 6.
[Закрыть].
Таким образом, и закон русский (обычай), и русская правда (государев указ) в основе своей имеют индивидуальную волю-правомочие. Вместе с тем, важнейшим отличительным признаком закона (обычая) является его объективность. Возникнув в результате сложения индивидуальных воль и последующей передачи от поколения отцов к поколению детей закон (обычай) является обязательным как для правителей, так и для подвластных. В отличие от закона, правда исходит от государя (великого князя), который, являясь творцом правды, тем самым возвышается над ней и, соответственно, изданной им самим правде не подконтролен и не подотчетен. «Король не подвластен никаким людским законам, и никто не может его ни судить, ни наказывать, – пишет в своем трактате «Политика» Крижанич Юрий, – две узды, кои связывают короля и напоминают о его долге, это – правда и уважение или заповедь Божия и стыд перед людьми»[84]84
Крижанич Юрий. Политика. М., 1997. Цит по кн. Антология мировой правовой мысли: В 5 т. Т. IV: Россия XI–XIX вв. / Нац. обществ. – науч. фонд; Руководитель науч. проекта Г. Ю. Семигин. М.: Мысль, 1999. С. 265.
[Закрыть]. Таким образом, в отличие от закона (обычая), который оказывает свое регулятивно-охранительное воздействие только до тех пор, пока наиболее активные представители социума живут в соответствии с обычными нормами, государева правда изначально предполагает существование двух нормативных стандартов: правды государя и правды для государя. Последняя, как было сказано выше, сводится к божественной воле и собственной совести.
Определившись с тем, каким образом в Древней и Средневековой Руси соотносились понятия «правда» и «закон», следует попытаться разобраться с социально-юридической сущностью самого закона.
В древнерусском языке в качестве тождественных используется два слова «закон» и «покон». Однако, на наш взгляд, будучи однокоренными и взаимосвязанными, эти слова, вместе с тем, несут различную смысловую нагрузку. Попытаемся данный тезис обосновать.
В качестве коренного для «закона» и «покона» выделяется слово «кон».
Кон означает предел, границу, и вместе с тем некое начало, определенное место в известных границах[85]85
См. Сергеевич В. И. Указ. соч. С. 11; Комлев Н. Г. Закон, правило и норма в языке // Проблема закона в общественных науках / Под ред. П. А. Рачкова, В. С. Манешина. М.: Изд-во МГУ, 1989. С. 140.
[Закрыть].
Предлог за с винительным падежом выражает чувственно ощущаемый предел движения (поведение, выходящее за пределы нормального; корабль, скрывающийся за линией горизонта; солнце, спрятавшееся за тучей).
Предлог по имеет несколько иное значение и обозначает направление движения к намеченной цели (пойти по грибы (по воду), по гроб обязанный и т. П.).
Употребляемое слитно в качестве приставки за придает слову ограничительный смысл и тем самым устанавливает очевидный, либо предполагаемый Запрет на совершение тех или иных действий (забор, запруда, закрытие и т. П.). Наличие запрета автоматически обусловливает либо наличие специального разрешения на его преодоление, либо заранее определенное наказание за несанкционированное преодоление.
Приставка по в отличие от за придает слову Побудительный смысл «Повод поступать тем или иным образом». При этом Побуждение само по себе не является обязательством и обеспечивается не принудительными (карательными), а стимулирующими (поощрительными) мерами[86]86
Высказываемая нами точка зрения качественным образом отличается от позиции В. И. Сергеевича полагающего, что «закон и покон есть порядок, которому человек должен (курсив наш – Р. Р.) подчиняться в своих действиях». Чертами обязательности обладает лишь закон, в то время как покон характеризуется побудительными (управомочивающими) свойствами и в силу этого не порождает у субъекта обязанности исполнения и связанного с отказом от исполнения наказания.
[Закрыть].
Таким образом, слова «закон» и «покон» в древнерусском языке отражали два функциональных смысла права – ограничительный и, соответственно разрешительно-запретительный и побудительный, управомочивающий. В подобном понимании право-закон означало установление определенных пределов, ограничивающих свободу поведения индивидуальных и коллективных субъектов. В свою очередь, право-покон выступало в качестве масштаба свободы поведения – правомочия. Обычай, являясь формой права в Древней и Средневековой Руси, одновременно выполнял и функции закона (правоограничения), и покона (правомочия).
Постепенное вытеснение обычного права (Закона Русского) из механизма правового регулирования, сложившегося в российском государстве, происходило под влиянием усиления социально-юридической значимости указного права (закона княжеского), в рамках которого трансформация великокняжеских правд в царские (а в последствии в императорские) указы носила не сущностный, а лишь формально-содержательный характер. Именно глава государства – государь (вне зависимости от того, как назывался занимаемый пост) на всем протяжении истории российского государства выступал в качестве верховного законодателя. Сведение закона к формализованной воле государя означало качественное изменение смысла данной категории. Закон утрачивал качества необходимой, всеобщей и существенной связи явлениями объективной реальности (в подобном качестве он выступал применительно к обычному праву) и приобретал значение правила, метода, средства, устанавливаемого субъектом в определенных целях и несущего на себе печать вторичного, содержащего характеристику объекта явлений умом человека[87]87
См.: Комлев Н. Г. Указ. соч. С. 140.
[Закрыть].
Обобщая вышесказанное можно выделить два этапа восприятия проблемы соотношения права и закона в истории отечественной политико-правовой мысли доимперского периода.
На первом этапе имеет место дифференциация обычного (закона русского) и указного (княжеской правды) права. На данном этапе слово закон (покон) используется для обозначения обычного права, являющегося основным источником древнерусской правовой системы. В основу обычая как источника права положена передающаяся от поколения к поколению правовая традиция (закон отцов). В свою очередь, правда представляет собой систематизированный и кодифицированный нормативный акт, в основу создания которого положены как нормы обычного права, так и прерогативы князя в сфере административного нормотворчества и судопроизводства. Правда в отличие от обычая (народного права) есть право указное (государево). Сам государь (князь), выступая в качестве правдотворца, вместе с тем, в юридическом смысле правде не подчинялся, возвышался над ней и использовал ее в качестве инструмента правления. Таким образом, первоначально в индивидуальном и общественном сознании сосуществуют два образа права: право – закон русский – сформировавшееся в рамках и посредством правовой традиции обычное право, и право – правда – возведенная в закон воля князя. В подобном представлении наиболее близка к современному пониманию закона именно правда, сочетающая в себе основные черты нормативного правового акта (особый порядок разработки и принятия, документальное закрепление, атрибутивность и структурированность, обеспечение системой государственных гарантий и мер юридической ответственности).
На втором этапе правогенеза обычное право вытесняется княжеским (указным). Понимание закона сводится к формализованной и обеспеченной государственным принуждением воле государя[88]88
Отсюда и определение права как возведенной в закон воли государства (а точнее, государя).
[Закрыть]. При этом сам государь является юридически безответственным субъектом, ответственным в своей правотворческой и правореализационной деятельности только перед Богом и собственной совестью.
Формирование Российской Империи является одним из важнейших этапов в истории российской государственности. Официальный статус Империи Россия получила в 1721 г., после того как Сенат провозгласил Петра I Императором Всероссийским и Отцом Отечества[89]89
Интересная деталь, решение Сената практически означало признание божественности Императора, в лице которого чудесным образом объединились Отец отечества и его сын – капитан-бомбардир Петр Михайлов.
[Закрыть].
Завершение процесса абсолютизации монархической власти означало окончательное утверждение указного права государя, получившего официальное наименование закона. «Главная причина, обусловившая господство закона в качестве источника права… состояла в том, что единственным субъектом законодательной власти стал самодержавный государь, воля которого творила закон»[90]90
Латкин В. М. Учебник истории русского права периода империи (XVIII–XIX вв.) / Под ред. и с предисловием В. А. Томсинова. М.: Зерцало, 2004. С. 3.
[Закрыть].
Однако, обретя статус закона, воля государева должна была иметь определенные юридические формы. В своей книге «Теория закона» Ю. А. Тихомиров говорит о том, что «закон в материальном смысле рассматривается как акт государственной власти, содержащий правовые нормы общего характера, а закон в формальном смысле охватывает любые акты, изданные законодательным органом безотносительно к характеру содержащихся в них норм»[91]91
Тихомиров Ю. А. Теория закона. М.: Изд-во «Наука», 1982. С. 14.
[Закрыть]. Получается, что любой акт, изданный на высшем государственном уровне следует рассматривать в качестве закона российского государства[92]92
Подобная точка зрения является в достаточной степени традиционной. Впервые вопрос о разделении законов на виды был поднят в Наказе Екатерины II Уложенной комиссии («Наказ управе благочиния»), вошедшем в качестве структурного раздела в Устав благочиния. В Наказе содержится статья «О записании в управе благочиния и обнародовании в городе самодержавной власти изданных узаконений, учреждений и указов». – Российское законодательство X–XX веков: В 9 т. Т. 5: Законодательство периода расцвета абсолютизма. М.: Юрид. лит., 1987. С. 336.
[Закрыть]. С подобным утверждением нельзя согласиться. Возникает вопрос: являются ли тождественными категориями понятия «закон» и «законодательный акт»? Думается, нет. Оставив пока проблему, насколько указное право, в принципе, имеет право называться законом, следует обратить внимание на то, что в процессе функционирования законодательная власть издавала постановления как нормативного, так и ненормативного характера, называемые общим термином «узаконения». Следовательно, в системе имперского права следует дифференцировать законодательные акты (узаконения) и законы.
Говоря о системе законодательных актов (узаконений) обычно различают:
1) указы – акты высшей юридической силы, содержащие нормы общезначимого характера. Можно назвать такие значимые акты как Указ об учреждении губерний и о расписании к ним городов 1711 г., Указ об учреждении Правительствующего Сената и о персональном его составе 1714 г., Указ о фискалах и о их должности и действии 1721 г., Указ о должности генерал-прокурора 1724 г. и др.
2) уставы (артикулы) – акты, содержащие нормы права, регламентирующие организацию и деятельность отдельного ведомства, либо определяющие порядок правового регулирования в определенной сфере социальных отношений. Таковы, например, Артикул (Устав) воинский 1716 г. и Артикул морской 1720 г., Устав вексельный 1729 г., Устав благочиния 1728 г. и др.
3) регламенты, учреждения, образования – документы, нормы которых регулировали порядок организации и деятельности государственных учреждений. В качестве примеров могут быть названы Генеральный регламент 1720 г., регламенты отдельных коллегий 1719–1721 гг., Учреждение о губерниях 1775 г., Образование Государственного Совета 1810 г., Образование министерств 1802 и 1811 гг. и др.[93]93
См.: Вернадский Г. В. История права. СПб.: Изд-во «Лань», 1999. С. 107.; Российское законодательство X–XX веков. Т. 4: Законодательство периода становления абсолютизма. М.: Юрид. лит., 1986; Т. 5: Законодательство периода расцвета абсолютизма. М.: Юрид. лит., 1987.
[Закрыть]
Особое место в системе законодательных актов (узаконений) Российской Империи занимали манифесты и грамоты.
Традиционно в современной юридической литературе манифест характеризуется как декларативный акт, содержащий в себе специализированные нормы (как правило, нормы-цели и нормы-принципы). В основу такого подхода положен дословный перевод позднелатинского термина manifestum – призыв. Однако, подобная смысловая характеристика применительно к манифестам, принимаемым в условиях императорской России, на наш взгляд, не отражает в полной мере функциональную нагрузку данного вида узаконений. Представляется, что целесообразно выделять три вида манифестов: доктринальные манифесты, манифесты-преамбулы и правоприменительные манифесты.
Доктринальный манифест выполнял те же функции, которые в настоящий период выполняет государственная доктрина, то есть определял наиболее значимые направления государственной политики в определенной сфере социальной жизнедеятельности. К доктринальным манифестам следует отнести Манифест о даровании вольности и свободы дворянству 1762 г., Манифест об усовершенствовании государственного порядка 1905 г. и др.
Манифест-преамбула не имел самостоятельного значения и использовался в качестве вводной части к соответствующему документу. Так, Образование Государственного совета 1811 г. по структуре представляет собой двуединый акт, состоящий из Манифеста и собственно Образования. В Манифесте раскрываются причины, вызвавшие создание Государственного совета, закрепляются основные принципы его деятельности и определяются предметы ведения образуемого органа.
Правоприменительные манифесты использовались для объявления монархом о его правах или намерениях, а также информирования о каком-либо чрезвычайном событии. Примерами правоприменительных манифестов являются акты «О коронации императора Петра II», «О вступлении на Всероссийский престол Государыни Императрицы Елизаветы Петровны и об учинении присяги» и др.[94]94
См.: Ельчанинова О.Ю., Оспенников Ю.В., Ромашов Р.А., Ютяева Л.Е. Система источников русского права X–XVIII вв.: монография /Под общ. ред. Ю.В. Оспенникова. Самара: ООО «Издательство АСГАРД», 2014. С. 369.
[Закрыть]
Грамоты выполняли функции актов наделительного характера. В частности, Жалованная грамота на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства 1785 г. подтверждала основные положения Манифеста 1762 г. и в значительной степени преумножала привилегии представителей дворянского сословия. Грамота на права и выгоды городам Российской Империи 1785 г. регламентировала организацию и деятельность вводимых органов городского самоуправления[95]95
Российское законодательство X–XX веков. Т. 5. С. 67.
[Закрыть].
Обобщая сказанное, можно сделать вывод о том, что в системе имперского законодательства слова «узаконение» и «закон» рассматривались как тождественные. Понятие закон использовалось как обобщенное наименование всех актов высшей государственной власти. В том же Уставе благочиния отмечается, что «Управа благочиния не взыскивает с людей исполнения по закону, буде закон не обнародован»[96]96
Там же. С. 336.
[Закрыть]. Таким образом, закон являлся в большей степени субстанциональной (абстрактно-логической), а не формально-юридической конструкцией. Вместе с тем, в императорском периоде уже сознается различие понятий закона и административного распоряжения. В частности, дифференцируются постоянные и временные указы. Под первыми понимаются такие, «которые в постановлении какого дела изданы по вся годы», под вторыми – временные распоряжения (говоря современным языком – акты правоприменения)[97]97
См.: Латкин В. Н. Указ. соч. С. 4.
[Закрыть]. Соответственно, законами следует считать только постоянные (нормативные) указы. Также предпринимались попытки провести разграничение законов и административных распоряжений (подзаконных актов). В Проекте уложения государственных законов М. М. Сперанского отмечается: «Закон положительный не что другое есть как ограничение естественной свободы человека. В отношении к свободе они (законы. – Р. Р.) могут быть разделены на два главные класса. В первом должно положить те постановления, коими вводится какая-либо перемена в отношениях сил государственных или в отношениях частных людей между собой. Во втором те, кои, не вводя никакой существенной перемены, учреждают токмо образ исполнения первых. Первым принадлежат в точном смысле толкование закона, вторым – уставов и учреждений. Первые должны составлять предмет законодательного сословия, вторые же относятся к действию власти исполнительной»[98]98
Цит. по кн.: Латкин В.Н. Указ. соч. С. 5–6.
[Закрыть]. Однако терминологическое разграничение законов и административных распоряжений носило сугубо умозрительный характер. На практике никакой разницы между различными видами актов высшей государственной власти не делалось. Одной из причин подобного безразличия являлось то, что российская «юридическая терминология никогда не отличалась особенной определенностью и устойчивостью, почему с тем или иным наименованием, под которым являлся в свет данный закон, не связывалось всегда одного определенного содержания, и нередко сама практика употребляла известные термины в весьма различных смыслах»[99]99
Там же. С. 16.
[Закрыть].
