Текст книги "Штрафники штурмуют Берлин. «Погребальный костер III Рейха»"

Автор книги: Роман Кожухаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 2
«Смертный» жетон

I

Снаряды русских уже перемалывали кубометры земли в нескольких десятках метров от позиций противотанковой роты, а голос оберлейтенанта все не затихал. Как будто контуженый командир подразделения хотел отогнать накатывающий вал вражеских осколков силой одних своих сорванных голосовых связок.

– На Берлинском направлении собрано колоссальное количество техники!.. Фюрер позаботился о вас, доблестные воины великого Рейха!..

«Черта с два позаботился…» – неотступно вертелась в голове Отто Хагена одна и та же мысль. Или, может, он сказал это вслух? Хаген обернулся и посмотрел на стоявших рядом товарищей. Угрюмые, осунувшиеся, отрешенные лица, безучастные к этой бессмысленной болтовне.

Рядом, плечо к плечу, стоит Фромм, но каска у него надвинута почти до носа, так что глаз не видно. Может, он, вообще, сейчас спит? Они не смыкали глаз уже почти двое суток. По Фромму не понять, у него видны только заостренный вперед подбородок и губы, словно судорогой сведенные презрительно-злобной гримасой. Да и других не особо разглядишь. Выстроенных в две шеренги солдат подразделения окутывает рваная, низко стелющаяся пелена серого предрассветного тумана.

– Война решается не на Западе, а на Востоке, и именно на участке нашей, 9-й армии! Наступление большевиков должно быть отбито при всех обстоятельствах!..

О какой 9-й армии, черт возьми, говорит этот чертов фанатик-остолоп?! Всего несколько часов назад они – несколько десятков выживших – еле выбрались из окружения, едва проскочив в щель, которая сразу следом за ними захлопнулась.

На окраине леса, за их спинами, появились танки русских, когда они без оглядки, бросая свои вещи, амуницию, гранаты, подсумки, бежали в сторону озера, а потом продирались через проволочные заграждения. Свои же, немецкие, заграждения! А пулеметные очереди русских настигали их, оставляя висеть на «колючке». Когда туман развеется, эти страшные гирлянды трупов станут опять хорошо видны.

Там, за «колючкой», в лесной чаще, и осталась армия. Внутри русского кольца. Все эти часы до рассвета те, кто не спал, роя окопы на линии внешнего заградительного обвода, могли слышать и видеть несмолкаемый гул взрывов и кроваво-красные всполохи. Для тех, кто попал в кольцо, иваны устроили настоящую мясорубку. Каждый понимал это. И многие молча молились и шептали слова благодарности Богу за то, что он вывел их из этого ада.

II

Стрелковый батальон, спешно сформированный тут же, в траншеях, из выживших солдат «Курмарка» и 25-й стрелковой дивизии, погнали на строительство окопов вдоль канала, впадавшего в озеро. Не дав людям выспаться и поесть. Противотанковое подразделение в составе свежеслепленного батальона, под командованием новоиспеченного командира, оберлейтенанта Тегеля, было направлено в помощь саперам, сколачивавшим понтонный мост для переправы через канал.

По замыслу командования мост должен был предназначаться для немецких танковых частей, которые должны были отступить из района Шпреевальде за спасительную линию заградительного обвода. Об этом сообщил Хагену и Фромму унтерфельдфебель Хекельберг, когда они махали топорами, сколачивая из бревен секции для понтонного моста, а потом лопатами и кирками долбили суглинок вдоль берега канала, стирая ладони до кровавых мозолей. «Переправу готовим для своих… – зло цедил сквозь зубы сапер, – а пойдут по ней танки ива́нов…»

Унтерфельдфебель и несколько рядовых саперов были прикомандированы к противотанковому подразделению Тегеля, для помощи и руководства в возведении моста и рытье прибрежных траншей.

Русские танки, накануне по пятам гнавшиеся за товарищами Отто, вышли на невысокое взгорье, где оканчивался лес. Дальше их преследовать не стали. Обстреляв бежавших к озеру из курсовых пулеметов и даже не сделав ни одного орудийного выстрела, иваны развернулись и ушли обратно к лесу. Наверное, побоялись нарваться на минные поля. Но боялись они зря.

Никаких минных полей тут и в помине не было. По словам унтерфельдфебеля, сапера Хекельберга, хваленые позиции внешнего заградительного обвода не были готовы и наполовину. Траншеи полного профиля были отрыты лишь в километре к северу, вдоль опорного пункта Тиров. Там ожидался основной удар русских на этом направлении. Здесь, у озера Швилов-зее, на линии обороны стрелкового батальона, поначалу командование посчитало, что для успешного сдерживания русских вполне достаточно естественных преград – сети каналов вокруг озера. Но после разыгравшейся на Зееловских высотах трагедии ввиду угрозы прорыва вражеских танков в систему оборонительных сооружений стали наспех вносить коррективы. Выкапывались пулеметные, минометные гнезда, площадки для минометов, противотанковых и зенитных орудий, блиндажи для личного состава и командиров, пытались прорыть, насколько это возможно, соединяющие траншеи.

III

Основной упор был сделан на ячейки. Командование расценило, что в критической ситуации, когда оборонительные позиции не готовы, а русские танки вот-вот сюда ворвутся, основной упор будет сделан на «фаустников» и их ячейки. В течение ночи из глубины второго эшелона обороны заградительного обвода на передний край были доставлены запасы «фаустпатронов», благодаря которым и вследствие нехватки патронов для винтовок и автоматов, практически весь личный состав батальона автоматически превратился в «фаустников», нацеленных на борьбу с русскими танками.

Впрочем, до танковой атаки еще надо было дожить. Отто, еще в одерской пойме, у подножия Зееловских высот, в полной мере, на собственной шкуре, испытал убийственную тактику русских. Теперь их танки и пехота никогда не шли в атаку сразу. В первую голову отрабатывала артиллерия, причем иваны не жалели снарядов и не считали орудий. Сотни крупнокалиберных артиллерийских орудий начинали интенсивно, без роздыху, квадрат за квадратом, обстреливать немецкие позиции. Русские научились оперативно собирать в нужном месте мощнейшие ударные артиллерийские группировки.

Там было всё: убийственные, накрывающие плотным градом осколков снаряды, выпущенные из 76– и 100-миллиметровых пушек и 85-миллиметровых зенитных орудий, разрушительные 150– и 200-миллиметровые «чемоданы», вздымающие целые горы земли и оставляющие зияющие, широченные воронки на месте блиндажей и артиллерийских расчетов, 120– и 160-миллиметровые минометы, наводящие ужас своим загробным, выворачивающим наизнанку воем, а потом выстилающие землю сплошными коврами смерти.

На головы тщетно пытавшихся укрыться, полностью деморализованных от ужасающего воя и грохота солдат летели тонны металла с фугасной и бронебойной начинкой. И тогда траншеи и блиндажи превращались в настоящий ад…

IV

Оберлейтенант прохаживался перед строем, выкрикивая свою пропагандистскую дребедень, словно и не замечая надвигающегося на них смертоносного огневого вала. Чертов позер! Этому дешевому героизму хорошо учат в офицерских школах.

Потом, когда напичканные нацистским дерьмом фаненюнкеры попадают на передовую, как правило, происходят две вещи. Или реальные бои, кровь, пот и смерть вытряхивают из человека всю эту муть, и он обретает трезвый взгляд на вещи. Или происходит наоборот: опьяняющая жестокость войны развязывает человеку руки, пропагандистские заготовки обретают для него глубокий смысл, обрастают плотью и кровью, становятся жизненно важными.

Но возможен и третий вариант. Может быть, этот контуженый оберлейтенант попросту растерял последние крупицы здравого смысла по ту сторону Зеелова, где их давили гусеницы русских танков. Хаген видел, как теряли рассудок люди, когда на них обрушивался огневой вал адской артиллерии ива́нов. Даже если ты вынырнешь из этой кровавой круговерти смерти и огня физически уцелевшим, все равно ты уже никогда не будешь нормальным человеком.

Ударная волна, страх и ужас с каждым взрывом будто вытряхивают твой мозг из черепной коробки, пережевывают его, обрабатывая молотилками своих безжалостных челюстей, а потом выплевывают обратно в твою звенящую пустотой башку, будто в пепельницу, набитую харкотиной и окурками. И так непрерывно, бесконечное число раз, секунда за секундой, минута за минутой, в течение всей той вечности, пока вражеские орудия с дьявольской педантичностью и пристрастием долбят именно тот клочок земли, за который ты, зажмурившись и стиснув зубы, цепляешься ломающимися ногтями.

А ведь есть еще они… «Сталинские орга́ны»… Это все равно что сказать: но ведь у ада есть свои круги. Одни из них тебе вроде как по зубам. Ты тешишь себя мыслью, что сможешь через это пройти, кормишь себя иллюзией, что сумеешь сохранить свои мозги в относительном порядке. Но когда тебя протаскивает по девятому кругу ада, ты становишься совсем другим. Сама природа твоего нутра меняется. Остаешься ли ты человеком?

Отто еще не успел дать ответ на этот вопрос. После Одерской поймы внешне он вел себя так, как и прежде, механически исправно исполняя всю тяжелую солдатскую работу. Но там, под Зееловом, какая-то, самая сокровенная, часть его существа будто оцепенела и так и оставалась застывшей. Может быть, это и есть душа? И он убедился, что она у него есть, только когда почувствовал, что она омертвела.

Это случилось после того, как их подразделение пережило обстрел «сталинских органов» – реактивных установок залпового огня, дьявольского оружия русских.

V

Застывшее, остекленевшее безумие сквозило в глазах оберлейтенанта Тегеля, когда он, всем своим видом совершенно игнорируя приближающийся вал взрывов, мерно прохаживаясь, орал перед строем, цитируя целые куски, выдернутые из очередного приказа фюрера.

В любом случае лейтенант Дамм такого словесного поноса себе не позволял. Он предпочитал исполнять прямые обязанности боевого офицера, не забирая хлеб у партийных говорунов-пропагандистов из дивизии. Но Дамм остался по ту сторону высот. Как и все их подразделение. Люстиг, Херминг, Венгер, Шеве… Черт возьми, чем нести эту чушь, он бы лучше перечислил еще раз их имена…

– Всех тех, кто отдаст приказ на отход или будет отходить, независимо от чина и занимаемого положения, ожидает расстрел на месте!..

По логике оберлейтенанта выходило, что намного лучше в мгновение ока превратиться в мешок костей, напичканный осколками русских снарядов, вперемешку с землей и глиной. А, скорее всего, тебя попросту разорвет в клочья, да так, что в лучшем случае похоронная команда из числа штрафников соберет потом твои останки, ноги или туловище, скинет в братскую могилу, которой служит воронка поглубже, и наспех засыплет, вместе с такими обрубками и прочими кусками человеческого мяса, еще недавно бывшего твоими товарищами…

– У меня от этого обстрела в животе все гудит… – вполголоса пробурчал стоявший рядом Фромм. – Взрывная волна в пустом брюхе откликается черт-те как…

– А что ты хотел? – едко отозвался Ранг. – Порцию каши с мясцом? Хватит с тебя и речей нашего доблестного оберлейтенанта Тегеля. Лично я уже сыт ими по горло…

Единственный плюс – из-за канонады оберлейтенант не слышит разговоров в строю. А еще вернее – из-за того, что сам орет во всю мочь. Он только себя и слышит. Насчет дисциплины у него – мозги набекрень.

И опять, в сотый раз, про этот «расстрел на месте». Может, действительно, все эти разговоры про чистки на переднем крае – это правда? Вот и Готлиб Ранг, стрелок, с которым они с Фроммом успели здесь подружиться, утверждает, что так и есть: в подразделениях, находящихся на внешнем заградительном обводе, выявляют и отсеивают всех неблагонадежных, и рядовых, и офицеров. А унтер Хекельберг говорил, что отсюда вывели в тыл инженерную союзническую часть, состоявшую поголовно из финнов и норвежцев, и якобы потому, что оборону Берлина решено доверить исключительно немцам – квинтэссенции арийской расы, лучшим из лучших ее сынов. Потому и «хиви» [5]5
  « Хиви» – «добровольные помощники вермахта», которые использовались в службах обеспечения немецкой армии, набирались большей частью из бывших военнопленных, выходцев из Восточной Европы.


[Закрыть]исчезли из расположения войск, потому и в похоронных командах – одни немцы из полевых штрафных подразделений.

VI

Еще накануне вечером Отто обратил внимание на группу возле блиндажа минометчиков. Нельзя сказать, чтобы в батальоне кормили на убой или солдаты сохраняли в окопах безукоризненный внешний вид, но этих Хаген мог отличить сразу. Все без оружия, на вид – полные доходяги, кожа да кости, с небритыми, грязными физиономиями, в заношенных до дыр шинелях, а кто-то – в таких же кителях, с содранными лычками, шевронами и знаками различия. Дрожа от предутреннего холода, они жались друг к другу, как стадо ободранных овец, понукаемые бесцеремонными окриками и тумаками невысокого, но плотно сбитого унтера.

Тогда, перед восходом солнца, этих парней Хаген выделил сразу. Еще бы, сам в шкуре штрафника провел не один месяц.

И теперь они, с видом обреченных на самые горькие муки, делали свое дело метрах в трехстах впереди, прямо перед носом у противотанкового подразделения, построенного для идейного внушения перед боем. Испытуемые еще с ночи таскали бревна на передний край, для перекрытия блиндажей и огневых точек.

Когда русские начали артобстрел, батальон спешно свернул строительные работы. Командиры принялись готовить свои подразделения к обороне. И только на работу штрафников снаряды ива́нов не возымели совершенно никакого действия. Они находились как раз в эпицентре обстрела, на нешироком перешейке между озером и каналом. Оборонительные траншеи, пулеметные и противотанковые гнезда здесь решено было усилить настолько, насколько это было возможно по времени и имевшимся в наличии материалам. Именно сюда сыпала свои снаряды русская артиллерия.

Один за другим, то реже, то чаще, вверх взметались взрывы. Вот один из них поднял в воздух испытуемого. Будто кто-то дернул его тщедушную фигурку за привязанную к нему ниточку. Он подлетел кверху вместе с тяжеленным бревном, которое крутилось в комьях земли, словно барабанная палочка. Штрафника швырнуло в сторону. Его товарища, помогавшего в паре нести бревно, разорвало сразу, еще на земле.

Циркуляция бревен из-за расположения минометчиков к переднему краю приостановилась, но вот крик унтера, словно бич погонщика, защелкал в воздухе, пересиливая канонаду, и скрюченные, еле удерживающиеся на ногах под тяжестью ноши пары штрафников снова потащились со своим грузом навстречу смерти.

VII

Следующих жертв ждать пришлось недолго. Град осколков и земляных комьев накрыл штрафников у окопов. Один из упавших принялся кататься по земле, истошно крича и корчась от боли.

– Черт, что за мясники… неужели нельзя переждать артобстрел в укрытии? – не выдержав, буркнул Фромм.

Оберлейтенант, словно услышав произнесенную фразу, вдруг прервал свою речь. Все тут же поняли, что внимание его привлекла не фраза Фромма. Он ее попросту не слышал. Но зато он хорошо слышал крики раненого испытуемого на берегу озера.

Оберлейтенант несколько секунд стоял неподвижно, вглядываясь в то, что происходило в полевом испытательном подразделении. Казалось, он весь превратился в слух, жадно ловя завывающие стоны агонизировавшего штрафника. Вот они перешли в предсмертный хрип и замолкли.

Когда оберлейтенант Тегель повернулся обратно к строю, лицо его, с заостренными скулами, словно пергаментом, обтянутыми прокуренной кожей, было очень хмурым. Он стоял еще с минуту, молча глядя себе под ноги. Потом медленно поднял на своих подчиненных остекленелые глаза безумца. Он смотрел на них внимательно и как-то странно – словно видел впервые. Отто от этого взгляда стало не по себе. Он вдруг осознал, каккомандир смотрел на них. Он смотрел на них взглядом мертвеца. Так, как будто и они все уже мертвецы…

– Разойтись по местам… Приготовиться к бою… Крушить и жечь русские танки, убивать русских…

Последние слова его были произнесены подавленным, усталым голосом. Они уже ничего не могли добавить к тому, что сказали его глаза.

VIII

Хагену повезло. Когда его накрыла первая волна артобстрела, он уже был в ячейке. С траншеей, шедшей от блиндажа, никакого соединения с ячейками переднего края прорыто не было. Чтобы попасть туда, необходимо было проползти на брюхе под взрывами десять, а то и двадцать метров.

Более опытные солдаты, видя, как стремительно с левого фланга на их позиции накатывают взрывы русских снарядов, не стали дожидаться особого приглашения и с ходу бросились через участки открытой местности к своим боевым позициям. Новички не сообразили, что спустя секунды, когда снаряды начнут рваться среди окопов, сделать это будет намного труднее. Теперь, когда оберлейтенант Тегель без всяких церемоний выгонял из траншеи в ячейки тех, кто замешкался, по позициям уже начал работать русский пулемет.

Хаген не сразу разобрал его настойчивое «та-та-та» в несмолкающем гуле разрывов. Скорее всего, вражеский пулеметчик заметил, как ползут немецкие солдаты, и это его спровоцировало. В любом случае, он не унимался, не давая головы высунуть из окопа. Плотно простреливал широкий участок поля, которое отделяло линию внешнего заградительного обвода от леса, где уже хозяйничали русские.

Позиция у пулеметчика была неплохая: опушка леса располагалась на невысоком холме, метрах в пятистах от ячеек передовой линии. Затем начиналось поле, покрытое пробивающейся зеленью травы, похожей на люцерну. Это был покатый, с едва заметным уклоном, скат, низшая точка которого приходилась на самую середину поля.

Оттуда, с расстояния метров триста, вновь начинался подъем к линии обвода, который тянулся по протяженному холму. Этот холм, на манер невысокой, но широкой дамбы, то делая уклон к очередному каналу, то снова беря вверх, тянулся на север, к самому Тирову.

Место для обороны было выбрано идеально: батальон располагался на высоте, господствующей на этом участке. Но в пользу русских срабатывало то, что в их распоряжении был лес, к тому же находившийся на небольшой, но ощутимой при стрельбе возвышенности.

Получалось, что ячейки «фаустников», выдвинутые на самое острие линии обороны, оказывались уже на склоне, что давало возможность русским пулеметам вести прицельную охоту на тех, кто пытался укрыться в ячейках.

IX

Когда рядом прогремел первый взрыв, Отто уже вжимался в неглубокое дно ячейки. Оглушительный грохот с дрожью вырвался из земли. Комья глины, больно ударяя по спине, окатили его один, потом второй раз.

Снаряды ложились где-то совсем рядом, и Отто весь превратился в осязание. Всем своим телом по то утихающему, то вновь накатывавшему гулу он пытался угадать, куда теперь опустится многотонный стальной молот, снова и снова, с методичным ритмом с головой погруженного в работу кузнеца исторгая непереносимый грохот и звон из земли, превращенной в наковальню.

Попадешь под удар – тебя расплющит, как жалкую скобку или крышку от пивной бутылки. Или еще того проще – превратишься в пар, и не останется от тебя на раскаленной добела наковальне даже мокрого места.

Грохот отступил в глубь позиций, оставляя в воздухе лязгающий лай русского пулемета. Пули свистели прямо над головой, не вызывая у Отто ни малейшего желания высунуть голову. Присыпанный землей, Хаген еще несколько секунд не шевелился. Странное, давно забытое ощущение: как будто в детстве ты лежишь в кровати, под теплым, непомерно большим, прямо необъятным пуховым одеялом. Мама уже разбудила тебя, и ты не спишь. Она настойчиво зовет тебя: «Отто, мой мальчик, ну вставай же… Вставай…» Но ты пытаешься вспомнить удивительно приятный сон, который ты сразу же забыл, как только открыл глаза. И ты ни за что на свете не желаешь вылезать из-под твоего одеяла, ведь здесь под ним так хорошо, и хотя ты не можешь вспомнить этот сладкий сон, но здесь, пока ты не раскрыл твоего одеяла, еще хранится особая атмосфера и небывалый свет этого сна. И это так хорошо, так хорошо… «Отто, мальчик мой, вставай…»

Протяжный громкий рев заполнил воздух. Хаген пошевелил руками и спиной, стряхивая землю с шинели. Опушка леса вздыбилась чередой взрывов. Вот и минометчики наконец-то решили ответить русским. Появилась возможность прибрать в ячейке. Взрывами сюда накидало столько земли, что придется заново ее откапывать.

X

Лопатка у Хагена отсутствует. Он бросил ее вместе с сухарной сумкой где-то там, возле леса, когда они бежали от русских танков. Хаген стаскивает с головы каску и начинает вычерпывать ею землю из окопа, высыпая ее перед ячейкой. Толку от рыхлого бруствера будет мало, но все же лучше, чем ничего.

Окапываясь, Хаген думает о тех двух консервах и нескольких пачках супа-концентрата, которые были в его сухарной сумке. Скорее всего, их уже съел кто-то из иванов. Может быть, тот самый пулеметчик, который сейчас не дает им спокойной жизни. Минометы, несмотря на все свое старание, никак не могут с ним справиться.

Шум стрельбы усиливается, но со стороны немецких позиций на обводе по-прежнему доносится гул взрывающихся снарядов. Отто настолько захвачен вычерпыванием земли в своей ячейке, что не обращает внимания на то, что происходит на поверхности.

Эта остервенелость придает ему силы, захлестывает его с головой, заставляя забыть обо всем на свете. Винтовка и труба «фаустпатрона» все время мешают ему, больно тычутся в спину и бока, мешая поворачиваться в тесноте окопа.

Наконец, Отто обессиленно опускается на корточки, пропуская свой «Маузер-98» и гранатомет между колен. Он шумно дышит, пытаясь восстановить дыхание, отирает пот с лица и тянется рукой за флягой, которая упирается ему в поясницу с левого бока. Глоток холодной воды сразу освежает его. Кажется, ничего вкуснее быть не может. Разве что те консервы, что он выбросил на опушке Шпреевальде.

В этот миг на голову, плечи, руки, сжимающие флягу, с грохотом обрушиваются горы земли. Как будто бульдозер, подкатив к окопу Отто, пытается засыпать его своим ковшом.

Суглинок набивается Хагену в рот, скрипит на зубах. Выронив флягу из рук, Отто тщетно пытается привстать на ноги, но земля давит на плечи сверху, сковывает все его тело и продолжает сыпаться сверху. Мысль о том, что он сейчас будет погребен заживо, заставляет Хагена, отчаянно напрягая ноги и руки, пытаться пролезть вверх. Правая рука нащупывает что-то твердое, металлическое. Это ствол винтовки. Отто держится за нее, как за поручень, и, потянувшись, выбрасывает правое плечо наружу. Рука его, высвободившись, тут же начинает судорожно разбрасывать комья земли вокруг груди. Он выберется, он обязательно выберется…