Текст книги "Пробежка по углям"

Автор книги: Роман Пивоваров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Письмо 6
Гаражный клуб

28 февраля, воскресенье

Сегодня воскресенье, это означает одно: мама остается дома. Я волнуюсь за нее, мы редко видимся – она работает на износ, и чаще всего я вижу ее вымотанной. Сегодня выходной, а это значит, что мы проводим день в нашей маленькой компании.

Еще вчера мы все спланировали. Мама спала до половины десятого, я тем временем сходил на рынок и взял все необходимое для обеда. Чаще всего на рынок мы ходим вместе, из этих походов я вынес много лайфхаков, особенно как выбрать свежее мясо или не дать продавцу себя одурачить. Выбирая говядину, я обращаю внимание на жир, он не должен быть желтым (значит старая корова), мясо должно быть сочно-гранатовым, если оно темное, без блеска – неправильно хранили, наклоняюсь понюхать – едва заметно металлический, тогда ок. Людям с гайморитом и нарушенным восприятием запаха лучше захватить с собой друга для надежности.

Я хотел взять немного овощей, чтобы хватило на готовку без остатка. Так и объяснил продавцу, когда тот, не слушая меня, навязчиво пел свою песенку: «Почему так мало? Они турецкие… Возьми еще… Вот… Попробуй, таких ты еще не пробовал…». Иногда так сложно отказать. Закончив с самым важным, сверился со списком: оставалось взять пару пучков кинзы и петрушки. Как меня учила бабуля, в кулинарии нет важного и неважного, что-то пропустил или заменил другим – вкус поменялся, а значит и все изменилось.

Я вернулся – мама пила кофе, сонная, непричесанная, но счастливая.

Мы готовили чашушули и пури с сыром. Я сам не готовил, помогал. Не так-то просто угадывать пропорции продукта и воды, масла и специй. Здесь нужен встроенный механизм дозировки, приходящий с опытом. Другое дело мама, ей даже не нужно заглядывать в поварскую тетрадь. Все необходимые рецепты она держит в голове и, когда нужно, с легкостью достает. Прибавь к знанию рецепта встроенный механизм и получишь нереально вкусное лакомство.

Все обязанности у нас разделены: пока мама режет говядину, я ставлю казан на плиту – поджигаю. Она нарезает лук, добавляет специи, пока мясо настаивается, замешивает тесто на хачапури: мацони, вода, сливочное масло, мука и все остальное. Мы весело проводим время, я представляю, что мама волшебница, а я ученик-помощник, подаю компоненты для возрождения Голема, в данном случае Голем – тесто.

И так пока тесто подходит, мы возвращаемся к мясу. Я выкладываю его в разогретый казан, когда смесь закипает, кухню заполняет запах жареного лука, мяса и чеснока. Подтягиваются наши соседи, даже с закрытой дверью их не проведешь. В казане булькает соус, мама добавила порезанные помидоры, я присматриваю. Тем временем она делает начинку для пури, смешивает вареные яйца с сыром. Я даже не берусь раскатывать тесто. Когда пури напоминают по форме лодки и начинка на месте, мама дает тесту подойти, а затем ставит в разогретую духовку. Пока пури выпекается, в казан улетают нарезанные перцы, там дело остается за специями и зеленью.

– Вано, еще не скоро вернется в школу, – сказал я маме. – Я ездил к нему на днях. Доктор все никак уколы не отменит. Вечно говорит, как ему задница болит.

– Неужели? Забыл, как сам спал на животе?

Мы вспоминали то забавное время, которое тогда таким не казалось, и было это так давно, что теперь задумываешься: «Неужели это случалось со мной?». Когда что-то идет не по плану, ты дождаться не можешь, когда все наладится. Но стоит времени пройти, забыться, и то, что было проблемой, перерастает в повод для смеха. И все же, остаются неприкасаемые воспоминания, которые стараешься не цеплять.

– Ну, а как твои дела? Еще не нахватал троек? – спросила она, макая кусок пури в желток.

– Нет, все нормально, – я промолчал о моих проблемах в школе. Хотя я не соврал насчет учебы: в четверти у меня неплохие оценки.

– И с кем ты сидишь, пока Вано болеет? Среди одноклассников у тебя еще есть друзья?

– Да, я подружился с одной девушкой. Она новенькая…

– Ох, – вздохнула мама. – Надеюсь, ты больше не дерешься с девочками? Мне не хочется лишний раз отпрашиваться с работы. Хватает унылых родительских собраний.

– Ма-а, ты нашла, что вспомнить. И я тогда ее не бил, она сама накостыляла мне моими же костылями. Кстати, в том году Зверюга не одного меня побила. Беднягу Бердо до слез довела. Ему тогда сильно досталось от монстра с баскетбольным мячом. А ведь он не сразу стал девяностокилограммовой гориллой, он и тогда был больше всех.

– Давид, ты уже начинаешь придумывать. Тебе просто стыдно. Признайся.

– В чем признаться?

– Тебя побила девочка, и тебе стыдно в этом признаться, – весело ответила она.

– Правда и только правда, мама, как в суде. Не одному мне пришлось пострадать от могучих лапищ Зверюги. Я тебе говорю, в начальных классах она была еще тем чудовищем, все мальчишки ее боялись.

После моих слов она встала из-за стола, прикрывая улыбку руками, но искрящихся глаз прикрыть не могла. Эта улыбка, такая чистая, такая настоящая, не могла не радовать. Впервые за долгое время я видел ее счастливой, и сам улыбнулся от уха до уха. Как можно не радоваться, когда твоя шутка переносит самого близкого тебе человека туда, где нет нехватки в деньгах, счетов от докторов, изнурительной работы? В такую минуту чувствуешь себя важным.

Пока мама ушла к соседке поболтать, я воспользовался ее отсутствием и сел за стол писать это письмо. Она не знает о письмах тебе. Как считаешь, стоит ли говорить ей правду? Вот и я так думаю. Навряд ли я расскажу, не хочу расстраивать. Как-то раз она выпила больше обычного и сказала больше, чем хотела. Она тихо плакала, а затем призналась, что перестала ждать твоего возвращения и мне велела. Вот, что она сказала: «Давид, он не вернется. Некоторые возвращаются, но не он. Перестань забивать себе голову дурацкими надеждами». Возможно, она права, а возможно – нет, по правде говоря, я и сам не всегда знаю, во что верить.

Иногда я думаю о Соне не только как о друге. Ты должен понимать к чему я клоню. У нее есть грудь. Ее грудь аккуратная и красивая, по крайней мере так она выглядит в лифчике. И при разговоре с ней я стараюсь не смотреть ниже ее подбородка. Скажу я тебе, это не так-то просто.

Когда Соня надевает зеленую кофточку в обтяжку, она идеально повторяет форму ее тела и смотрится так… Мне трудно объяснить, в общем, в ней Соня выглядит обалденно. Что-то с чем-то. Однажды она поймала меня на том, что я ее разглядываю. Ох, как же я «припустил» в штаны, думал назовет извращенцем и прогонит с парты. А она всего-то улыбнулась и продолжила рассказывать о своем коте.

Я рассказываю тебе об этом бреде, потому что знаю – ты не станешь осуждать и говорить, что мне пока еще рано думать о таких вещах, и со временем я сам узнаю, что для чего, как и почему. Ведь большинство взрослых чаще всего говорят именно так, они почему-то не считают нужным объяснить суть, в итоге мы узнаем все от друзей, одноклассников или из случайной компании. Я хочу сказать вот что: мне важно писать эти письма, ведь становится гораздо легче, когда есть тот, кто может тебя просто выслушать.

29 февраля, понедельник

Спрятав недописанное письмо между учебников, я пошел на общую кухню варить кофе. Там я встретил дядю Ирака, докуривающего последнюю сигарету, он уже собирался куда-то уходить. Вместо приветствия он сказал, что фестиваль кактусов давно закончился, и мне не помешает сбрить колючки. Кто бы говорил, у самого под носом крыса завелась, а его мои кактусы волнуют.

– Пойдем в гаражи, заодно узнаешь, чем старые болваны занимаются по вечерам, – предложил он, сбивая пепел в цветочный горшок.

– Можно.

– Вот и ладненько. Куртку прихвати… И шапку.

– Я быстро-о, – крикнул я, несясь по коридору.

– Давид? – позвал он меня.

– Что?

– Я буду ждать тебя на крыльце, так что не гони. И мать предупреди, слышишь?

Я вернулся в комнату, оделся потеплее, нацарапал короткую записку и оставил на обеденном столе. Написал, что поехал к Вано, вернусь к девяти.

Мы шли переулками, дорога показалась знакомой, и я вспомнил, что раньше ею ходил в продуктовый магазин, пока они не переехали, здание долго пустовало, пока его не выкупили под офис фотосалона. Мы пришли в самую жопу гаражных кооперативов. Дядя Ирак подошел к гаражу и постучал в железную дверь. Пока мы шли, я порядочно промерз, и при виде курящего дымохода у меня в голове загорелась навязчивая мысль: «мне нужно сюда попасть, даже если внутри старые извращенцы пилят “копейку” под “кабриолет”».

Дверь открыл лысый мужик. Он со смаком клюнул в щеку¹⁰ дядю Ирака и с улыбкой посмотрел на меня. Внутри меня ослепил свет электрических ламп. Маленькое пространство гаража заполняла удушливая смесь сигаретного дыма, выпивки и пота. Около десятка мужчин за карточными столиками равномерно заполняли тесное пространство. При виде нас они отложили в сторону карты, кости и фишки. Не обошлось без суеты. Скрежет стульев, завывания, смех, похлопывания по спине, поцелуи в посиневшую от засосов щеку дяди Ирака так, словно он забил решающий гол, и их команда выиграла на местном чемпионате.

– Итак, мудаки… Прошу прощения. Мужики, познакомьтесь с нашим гостем, – сказал дядя Ирак, обращаясь ко всем этим славным игрокам. В ответ послышались смешки и бубнеж. – Этот малец неспроста здесь – он хороший парень и много раз меня выручал… Итак, Давид, добро пожаловать в гаражный клуб – сборище пьяниц, азартных старых пердунов и окольцованных неудачников!

После его слов игроки дружно зааплодировали и затопали ногами. Высокий мужчина в берцах пронзительно засвистел, отчего еще долго звенело в ушах.

После трясучки рук мужчины разошлись по столикам, за одним парочка продолжила игру в домино, за другим – расставляли шашки на доске в нарды, а за третьим – четверка с визгом резалась в червы. Дяде Ираку больше всего нравились нарды, и за весь вечер он отходил от игрального столика разве что в двух случаях: почать новую бутылку вина и поджелтить снег за гаражом.

Ставки принимались, сбрасывались по мелочи. Потертая кепка с монетами шла по кругу, пока каждый желающий не сбрасывался. Я стоял с дядей Ираком, он поспевал перекинуться словом с приятелями и попутно объяснить мне стратегию игры. Иногда я сам спрашивал, почему игрок походил сразу двумя шашками, поглаживая мокрые от вина усы, он начинал пояснять, живо приводя примеры.

Таким увлеченным я его еще не видел. Бывало так, что партия заканчивалась, игроки уходили из-за стола, давая возможность сыграть «свежему мясу», и тут, заметив меня, он говорил: «О, ты еще здесь?! Я думал, ты ушел». С ним случались «озарения», в которых он божился не спускать с меня глаз. Но стоило начаться новой партии, и он забывал свои обещания. Пил он много и не пьянел. Страшный перегар и блестящие глаза, в остальном без изменений.

Прошло много времени, все игроки сыграли по несколько партий, но только не дядя Ирак. Каждый раз, когда ему выпадала возможность сесть за стол, он пропускал. «Не сегодня… не то настроение», – отвечал он. Я видел огоньки в его глазах в тот момент, когда кубики ударялись о доску, то, как нервно он облизывал пересохшие губы в спорных моментах. Что-то здесь не сходилось.

Становилось невыносимо душно, так бывает в церкви, но вместо ладанной вони, вдыхать приходилось винно-табачные облака. Нужно присесть, пока не грохнулся. Встав на носки, я увидел парня моего возраста, он сидел на деревянной лавочке. Протискиваясь между столиками и телами, я пошел туда, где стояла лавочка и буржуйка. Тот парень слушал музыку в наушниках и рисовал на планшете. Я присел и протянул руки к гудящему огню. Открыв топку, я пошевелил угли кочергой и подбросил несколько поленьев.

– Все продул? – спросил тот парень, спустив наушники.

– Нет… Люблю смотреть на огонь, – сказал я, усаживаясь на лавочку. – Я видел рисунок в твоем планшете. Художник?

– Есть немного, – ответил он, улыбаясь. – Хочешь взглянуть?

Взяв планшет, он показал несколько рисунков, добавив, что это всего лишь эскизы. Это были по-настоящему хорошие рисунки. На одном из них я даже нашел себя с дядей Ираком. Знаешь, бывают рисунки, нарисованные обычным карандашом, но, тем не менее, сомневаешься, а не фотография ли это? Так вот, здесь было почти то же самое. Настоящие эмоции и жесты, показана каждая мелочь, кажется, люди на экране вот-вот зашевелятся. Больше всего мне понравилось в этом парне то, что он не стал выставляться, бросаться малопонятными словами и набивать мне уши навозом.

– Тебе, наверное, интересно, что я тут делаю?

Я кивнул.

– Кое-кто из этих пьянчуг хочет привить мне мужские интересы. Вырастить в сыне, так сказать, традиционный дух восточного мужлана, которому жена обязана мыть ноги. Догоняешь, о чем я? Мой дорогой папаша хочет, чтобы я во всем его слушался и после школы поступил туда, куда он хочет. И, само собой, устроился сраным инженеришкой на заводе, скажем холодильников или гвоздей. Чем не вариант? А это, – он постучал пальцем по планшету, – должно остаться дурацким хобби, но лучше вообще забыть. Кстати, вот и он, мой папуля, – сказал он, кивнув на мужчину в берцах.

Алек (так его зовут) нахмурился и о чем-то задумался. Но скоро улыбнулся и с довольным видом достал из рюкзака две банки пива «DonkeyKiss», одну оставил себе, другую протянул мне. Я отказался, сказав, что мне нельзя пить из-за болезни и всякое такое. Алек серьезно посмотрел на меня и голосом рыночного продавца с двадцатилетним стажем заверил, что одна банки пива никому еще не навредила. Чуть позже он добавил, чтобы я кончал с пенсионерскими отговорками. Он говорил убедительно, и я согласился. Как я уже говорил, порой мне бывает тяжело отказать.

Я открыл банку, дружелюбная улыбка Алека говорила «расслабься», и я сделал небольшой глоток. Пиво было холодное, внутри становилось тепло, и, насколько я помню, все шло правильно. Это был мой второй пивной опыт. В первый раз меня угостил дядя Резо, мне тогда было лет семь, и я сразу же скривился, как будто раскусил айву. Теперь пиво казалось вкуснее, получше той теплой гадости. К тому же Алик рассказывал забавные истории, отчасти от пива мой смех становился громче обычного. Появилась непривычная легкость в голове, тело расслабилось, и стало хорошо.

– А чем ты болеешь? – спросил он. – Случайно не за «Динамо Тбилиси»¹¹?

– Нет, – хоть я и был немного пьян, мне становился неприятным этот разговор. Просто я знал, чем все закончится.

– Правильно, нечего болеть за Динамо, они отстойники, пусть и выигрывают эти сраные кубки. «ВИТ Джорджия»¹² им еще покажет, вот увидишь. Комбикормщики вперед!

– Вообще-то у меня ДЦП¹³, – сказал я.

– Вау! И всего-то? – удивился он, будто я сказал про насморк. – А у меня порок сердца¹⁴, и?..

Оказывается, есть те, кто адекватно реагирует на то, что у тебя ДЦП. Я-то думал, он посмотрит на меня, как на мертвеца, и скажет: «Покойся с миром».

Как оказалось, мы с Аликом из одной школы, я в девятом, а он в одиннадцатом классе. Странно, я совсем не помню, чтобы видел его в коридоре или на собраниях. Он спросил, кто моя классная. И когда я ответил, Алек так рассмеялся, что еще не скоро смог говорить.

Эту забавную историю он рассказал по большому секрету. Она касается реальных людей, поэтому я не называю имена и фамилии. Он услышал ее от брата. Случилось это на его выпускном. Основная масса народу оставалась в столовой, тогда как ему, то есть брату Алика, с парочкой друзей захотелось побродить, может и почудить. Им показалась заманчивым погулять по коридорам в темноте. Они всего-то хотели зайти в учительскую, растянуться на диване и слегка подымить. Окна оставить открытыми, и к утру весь запах уйдет. Уже на подходе к учительской они услышали возню. Подобравшись ближе, ребята прислушались. Как говорил брат Алика, там кто-то шалил. Так вот, заходят они в учительскую, включают свет… То, что они увидели, их, грубо говоря, шокировало, а если мягко – то ребята охуели с большой буквы «О». Там была моя классная, и она случайно зацепилась языком с одним из выпускников.

Я спросил у Алика, сколько времени. Когда узнал, что уже давно перевалило за десять и стрелки ползут к одиннадцати, я внезапно отрезвел. Как мне показалось. Попрощавшись с ним, я спрыгнул со скамейки. На пол полетели пустые жестянки, голова закружилась, я качнулся на желатиновых ногах. Алек подхватил меня за руку.

– Дружище полегче, – сказал он. – Тебе куда?

– Дядя Ирак, – сказал я, слабо соображая. – Отведи… к нему.

– Где он? Как выглядит?

– С ус-сами…

– Дружище, тут почти все с усами…

Дядя Ирак оказался там, где я его оставил. Увидев меня в таком состоянии, он невольно рассмеялся.

– Хо-хо-о, парень, да ты порядочно окосел, – сказал он и снова рассмеялся. – Присосался к бутылке винишка? Ах-х, черти, как я буду оправдываться перед твоей матерью?

Гараж плыл, люди кружили в облаках табачного дыма, я пытался не терять равновесие, дядя Ирак тихо посмеивался, Алек поддерживал. Затем темнота и холод, я пару раз упал. Следующее, что я помню – крики, женский голос. Тетя Цира отчитывает дядю Ирака, тогда как он молча носится с горячей туркай, ему нечего возразить, и он нарочно громко шарит в посудном шкафчике в поисках кружки.

Горький кофе не хотел лезть, его было очень много. Дядя Ирак настаивал, чтобы я не прекращал пить. Меня тошнило, и красное ведро вовремя оказалось под рукой. Все, что было в моем желудке, вышло грязно-желтой жижей. Дядя Ирак отвел меня в ванную, чтобы я привел себя в порядок и хорошенько умылся. Меня положили на диван, и минут через двадцать мне слегка полегчало.

Когда я вернулся, мама сидела под пледом, смотрела телевизор и пила чай. Трепал я без остановки, придумал дикую историю, мол, мама Вано послала нас за заправкой к салату, потом мы ужинали, засели за компьютер, заигрались, а спохватились уже в одиннадцать. Вот я и дома. Мама ничего не сказала, отпила из чашки и продолжила смотреть телевизор.

Навряд ли она поверила. На меня навалилось жуткое отвращение к себе, правду говорю, даже тошно стало. Я пошел в душевую, пока вода падала сверху, я щипал бок живота до появления кроваво-лиловых синяков. Когда я вернулся, мама уже спала.

Я долго ворочался, бок саднило, и кофе не давал заснуть. Рассматривая обои в темноте, я вспомнил о недописанном письме. Я накинул майку на настольную лампу и сел писать. Свет тускло пробивается через ткань, маму он не разбудит. Я заканчиваю писать. Надеюсь, скоро усну. Утром меня ждет новый день, новый школьный день.

Письмо 7
Кухня, чай и тело

2 марта, среда

Последнее письмо получилось больше, чем я хотел. И мне стыдно за себя. Я о многом успел подумать. Что, если она позвонила на домашний телефон Вано, и трубку подняла его мама или сестренка? Что, если теперь она перестанет мне доверять? Она волновалась, поэтому и не спала, пока я не вернулся, а ведь ей рано вставать. Думаю, мне стоит рассказать ей правду, и, в то же время, мне кажется, лучше молчать.

Мне жаль, что так получилось. Я бы мог винить дядю Ирака, это из-за него я оказался в том гараже. Но не он напоил меня пивом. И вообще, Дядя Ирак хотел, как лучше.

Если тебе интересно знать, кто такой дядя Ирак, то я могу сказать то, что он очень интересный человек, ведь он электрик, причем пьющий электрик, что интересно вдвойне. Он особенный: в отличие от многих взрослых, он не притворяется кем-то другим. Он не хочет показаться лучше, чем есть на самом деле. И он не осудит, пока не разберется, что к чему. А после может советом помочь. И, по-моему, это здорово, когда в тебе видят не только пятнадцатилетнего подростка, не относят к категории «дети» и не говорят с тобой снисходительно-поучительным тоном, а могут выслушать и серьезно поговорить.

Чаще всего мы видимся по выходным, садимся за стол, разливаем заварку из керамического чайника и пьем чай. Ты даже представить себе не можешь, о чем можно поговорить с дядей Ираком. Я спрашиваю его о работе, на что он отвечает: «Все еще лампочки вкручиваю». Потом он спрашивает, как мои делишки. Да, он так и говорит, «делишки». Рассказываю, как мы с Вано чудим на переменах. Когда никого из учителей и приставов на коридорах нет, открываем окно, сгребаем снег с подоконников, лепим снежки и бросаем в тех, кто стоит к нам спиной. Это круче, чем бросаться снегом на улице. Вано придумал такую штуку, как «ледяной сосок». Для этого нужен снег и лифчик, и, желательно, чтобы в нем была девушка. Слышал бы ты, какой визг поднимают девчонки. Оглохнуть можно.

Кстати, дядя Ирак оценил историю о «ледяном соске», он даже чаем поперхнулся со смеху. С ним не стыдно говорить о девчонках.

За такими беседами мы выпиваем литры чая и лениво подшучиваем друг над другом, словно друзья-сверстники. Так продолжается до тех пор, пока мочевой пузырь не наполнится с вершком. Обычно дядя Ирак сдается первым, возраст все-таки. Он срывается с места и на ходу кричит: «…Кто первый до сортира, тот мужик!». Я бегу за ним вдогонку. И, как болван, каждый раз: «Так не честно!». А он отвечает: «Забудь… Будто бывает честно». Это уже стало чем-то вроде традиции, понимаю, звучит немного странно, но мне нравится такая воскресная традиция.

Общение с дядей Ираком помогает отвлечься, перестать думать о всяком дерьме. С учебой у меня сложно в последнее время, задают много заданий, и мне приходится сидеть до самой ночи. Мне интересно, кто-нибудь еще сидит так долго за конченными учебниками?

Как ты успел заметить, мы с дядей Ираком сильно сдружились. Правда, так было не всегда, раньше мы были просто соседями, никакой дружбы. Наверное, все началось после того случая в душевой. Да, так оно и было.

Я вернулся с процедур, потный и вонючий, вот и пошел в душевую. Занято. Свет горит, и ни звука. Возвращаюсь через двадцать минут – без изменений. Подумал, Майя вертится у зеркала, но где тогда музыка? А здесь тишина, ни тебе шорохов полотенца, ни шума воды. Я постучался. Тишина. Думал позвать соседей, но доперло – еще все работают.

Ох, как же я трусил входить в душевую. Мало ли, что происходит. «А вдруг там никого нет? Может, просто кто-то забыл выключить свет?» Подумал, чем плохая мысль, тогда-то я и нашел дядю Ирака.

Вначале я увидел разбросанное по полу тряпье, воняло кислятиной. И только потом заметил ногу. Она свисала с угла душевого поддона. Шторка отдернута, бледное тело в пупырышках, лицо впечатано в поддон. Трусы спущены, повисли на бедрах. Под животом желтая лужа. Печальное зрелище.

Я медленно отходил от ступора, мозги не соображали, снова дернуло бежать за помощью, опомнился – звать некого. Я страшно испугался. Нет чудовища страшнее неподвижного человеческого тела.

Кожа оказалась такой же холодной и липкой, как я и представлял. Аккуратно подтянул мокрые трусы: не хотелось задеть сморщенный член. Фильмы врут: никто не станет спокойно сидеть в ванной, пока его поливают ледяной водой. Ругань, махи руками, пару раз он все же меня задел.

Ирак постепенно трезвел, перестал буянить и не пытался меня убить. Когда дядя Ирак откинулся на кафельную стену, весь скрюченный и бледно-синеватый, я понял – с водными процедурами пора заканчивать. Он смотрел в пространство, и плечи его вздрагивали.

– Пжалста-а… – сказал он, закрывая лицо, по его худым рукам стекала вода. – Хват-т-ит.

Я отключил воду, одежда промокла, на полу потоп. Я подал Ираку полотенце и помог выбраться из душа, провел по коридору в комнату и приготовил сладкий чай. Он лег в постель и сразу уснул.

Знаешь, я ничего ему не сказал. Кто-то стал бы осуждать, нести всякую шелуху о совести и морали, и о том, как нужно себя вести. Понимаешь, людям нравится осуждать других. А я вот что думаю: пусть каждый отвечает за себя. Все мы не святые.

Рассказал я тебе эту историю не затем, чтобы выставить дядю Ирака плохим, а себя хорошим. Нет. Я хотел сказать, что людьми нас делают не счета в банках и не узнаваемость в супермаркете, а элементарное неравнодушие к другим.