Текст книги "Сталинщина как духовный феномен"

Автор книги: Роман Редлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава 4
Слово и дело в сталинизме

^{Разрыв между пропагандой и действительностью. Экзотерическая и эзотерическая стороны духовной жизни сталинизма. Принципиальное и служебное значение мифов и фикций.}

Разрыв между действительной жизнью в СССР и официальным её изображением не случаен: он вытекает из главной характерной черты духовного творчества сталинского времени, его абсолютной подчиненности идее тотального властвования.

Духовный мир сталинизма Это, с одной стороны, иллюзорный мир, Это заведомо ложные, догматически установленные, теориеобразные положения, вроде учения о бесклассовом обществе или о построении социализма в одной стране, Это бесконечная серия мифов и фикций – сталинская псевдорелигия. С другой стороны, это огромный опыт насильнического властвования, Это приобретенное в практике уменье поставить решительно всё на службу тотальному властвованию. Между Этими сторонами зияет пропасть. Действительная жизнь в СССР прямо противоположна фикции «счастливой и зажиточной жизни в самом свободном государстве в мире».

Все, о чем говорит сталинский пропагандный аппарат, всегда в той или иной степени мнимо. Важнейшее, то, чем сталинизм живет на самом деле, выражается только в практических действиях. Об Этом важнейшем в советской печати никогда нигде не было и, вероятно, не будет сказано ни слова.

Идем, представления и принципы, реально руководящие деятельностью сталинизма, это практические идеи и практические принципы, которые не могут быть адекватно выражены теоретически, да и не нуждаются в теоретическом выражении. Пытаться выразить их в форме теоретических положений, значит насиловать их сущность. Они скрываются не потому, что они непременно должны скрываться, хотя их обнаружение и было бы смертельной опасностью для сталинской власти, но потому, что они эзотеричны по природе, что они вообще не выразимы теоретически.

Всё, что может быть сказано об эзотерической стороне сталинизма неизбежно будет лишь теориеобразным искажением её сущности. Эту сущность надо уметь ощутить не в теории, а в практике при посредстве того «шестого чувства», которое большевики еще при Ленине стали называть «чутьем». То, что для любого другого культурного явления есть выражение его духовной природы – религия, философия, право и нравственность, вкусы и идеалы – для сталинизма лишь практическое оружие, лишь средство для достижения практических целей.

Тот, кто заявит поэтому, что в сталинизме нет вообще никакой духовной жизни, будет по-своему прав. Духовная жизнь народов России осуществляется несмотря на Сталина и вопреки Сталину. Духовная же жизнь самого сталинизма это либо невыразимые и сплошь да рядом не могущие быть даже ясно осознанными соображения о том, как разрешить ту или иную практическую задачу, либо это крикливая псевдожизнь, мнимая величина, именно как такая и употребляемая для целей большевистской практики. Духовное творчество в сталинизме подменяется творчеством фикций.

Использование теории как «оружия в классовой борьбе», маскировка онтологического замысла большевизма мифом о коммунизме делает лицемерие конститутивным элементом сталинизма. В Этом лицемерии, естественно ведущем к разрыву между официальной, экзотерической, показной доктриной и подлинным, эзотерическим мироощущением, заложен фундамент того мира иллюзий, который Сталин стремился построить над им же самим создаваемой, всегда глубоко отталкивающей действительностью. Мир мифов и фикций – целеустремленная ложь, так же, как и насильническое властвование, – имеет для большевизма и самодовлеющее, и служебное значение.

Онтологический замысел сталинизма – тотальное овладение процессом мировой истории – в области духа может быть осуществлен только условно: исходя из марксистской теории, марксисты-сталинцы создают искусственный мир иллюзий, призванный подменить подлинную духовную жизнь и затем мнимо властвуют в Этом мнимом мире. Эзотерическая же сторона большевистского Духа – его воля к власти – бессловесна по самой своей природе. Угашение подлинной духовной жизни путем подмены ее мнимой жизнью вполне подвластных ему фикций есть интегральная часть онтологического замысла сталинизма. Фикции для сталинизма и самоцель, и самоценность. Творчество их так же существенно, как и овладение материальным аспектом бытия.

Но так же, как всё большее овладение материей есть не только шаг вперед на пути к тотальному овладению миром, но и новое средство для этого овладения, так и развитие и усовершенствование каждой сталинской фикции есть не только самоцель, но вместе с тем и средство как для расширения мнимого властвования над духом, так и для «обратного воздействия надстройки на базис», для реального влияния на поведение человека.

Говорить о религиозном, философском или художественном творчестве в сталинизме нет поэтому надобности. Оно в конечном счете есть лишь оформление мифов и фикций, которые имеют в советской действительности совершенно иное и большее значение, чем в современной европейской культуре. И не только в том смысле, что мифов и фикций этих существует бесчисленное множество и вся жизнь в Советском Союзе пронизана ими, но и потому, главным образом, что система их составляет целую псевдорелигию, что их смысл, их функциональная нагрузка принципиально иные, чем на Западе. Миф и фикция в руках Сталина, прежде всего, фактор управления, одно из средств властвования, способ парализовать волю народа к сопротивлению власти.

Внешний духовный мир сталинизма Это ряд верообразных положений, в которые никто не верит, но все обязаны делать вод, будто верят. По содержанию Это, как мы уже знаем, писания Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, бесконечная серия так или иначе связанных с ними мифов и фикций и целый ряд действий ритуального характера, как, например, подписка на заем, выборы в советы, первомайские и октябрьские демонстрации и т. д. К ритуалу сводятся часто и занятия политических кружков при учреждениях и предприятиях, да и вообще все усилия по овладению тем, что громко именуется «теорией» или «мировоззрением». Целый ряд мифов и фикций давно уже превратился в своего рода этикет. На любом собрании, будь то совещание бухгалтеров или членов сапожной артели, докладчик непременно должен сказать об СССР как самой передовой стране мира, о нашей родной советской власти, о заботах партии, правительства и, наконец, о гениальности любимого Сталина. Что-нибудь в этом же роде должен сказать и каждый выступающий на собрании, хотя бы дело шло о каких-нибудь статьях балансовой отчетности или необходимости повысить качество выпускаемых подметок.

Фикционализм окрашивает лицемерием советский язык, делает его изумительно удобным для пустословия и сообщает ему характернейшую двусмысленность, позволяющую говорить о самых сокровенных замыслах терминами плакатов и настенных лозунгов.

Но словесностью сталинский фикционализм далеко не исчерпывается. Партийная практика знает очень большое число действий, совершаемых исключительно во имя служения фикциям. Достаточно назвать всю систему советского демократизма, фиктивную решительно во всех своих деталях, начиная от акта выборов и кончая любым заседанием Верховного совета СССР или любой из входящих в него республик. Ради служения фикциям большевики создали целый ряд специальных учреждений: Институт Маркса-Энгельса-Ленина и кафедры марксизма-ленинизма во всех учебных заведениях страны, советский парламент – Совет Союза и Совет Национальностей, всевозможные показательные учреждения, предприятия и организации, школы, больницы, ясли, колхозы и пр. Не приходится говорить, что вся сеть пропагандных учреждений СССР (несущих, к слову сказать, далеко не только пропагандную нагрузку) поставлена целиком на службу фикционализму.

Работу по распространению и использованию фикций ведет вся коммунистическая партия и вся «честная и прямодушная советская общественность». На фикции же, несущие, скажем, забегая вперед, функции замаскированного приказа, опирается вся система управления, даже в таких, казалось бы, далеких от идеологии областях, как техника, хозяйство, военное дело.

Элементы фикционализма пронизывают всю советскую жизнь, они всё больше и больше врастают в быт, становясь его неотъемлемой частью. Вместе с ними врастает в быт и привычное лицемерие. Замена подлинной веры мнимым вероподобием, привычка относиться к слову, как к пустословию, как к принудительному выражению искусственного энтузиазма или негодования есть основное свойство «социалистической психики». Разрыв между действительной душевной жизнью и условными формами её выражения нормализуется, становится, если хотите, бытом.

Это несомненная победа сталинизма, но Это и зародыш смертельной для него болезни. Фикции оголяются, мифы теряют последний остаток вероподобного отношения к ним, ритуал, в свое время насыщенный известным содержанием, становится пустой и тягостной формой. Такой же проформой становится и этикет, первоначально также наполненный действительным содержанием. Так раньше, принимая участие в подписке на заем, некоторая часть граждан действительно верила, что она не только оказывает услугу государству, но что это выгодно и самим подписчикам. Участвуя в выборах известная часть верила, что это действительно демократические выборы и т. д. Говоря на собрании о самой передовой стране, о гениальности родного Сталина, опять-таки, конечно, не все, но какая-то часть присутствующих была в этом уверена.

По мере обнажения разрыва между мнимым миром пропагандных иллюзий и реальной действительностью и, что еще важнее, по мере того, как психика советских людей перевоспитывается на социалистический лад, то есть научается без внутренних конфликтов жить в резко противоречащих Друг другу различных плоскостях мнимой свободы и благополучия и действительного рабства и нищеты, элементы пропагандного воздействия, которое мир большевистских иллюзий оказывал на действительные убеждения советских граждан сходят на нет.

Иллюзии, составляющие экзотерическую сторону духовного творчества и пропагандной работы партии, хоть и по-прежнему пронизывают все стороны советской жизни, всё больше и больше отрываются от реальности. Мертворожденный мир мнимо духовного бытия, тот самый, который лежит в онтологическом замысле сталинизма, на наших глазах начинает отрываться от живой жизни, терять с ней связь, становиться всё более и более самодовлеющим. Созданная в целях угашения свободы духа большевистская псевдорелигия, по мере своей эмансипации от связей с реальностью (а только в Этой эмансипации лежит залог изгнания из неё последних остатков духовной свободы) угашает самоё себя. Утверждая свою онтологическую сущность, она тем самым теряет свое влияние на души. Она впадает в то самое Небытие, ради которого была создана. В Этом возмездие Духа за ту хулу на него, которая лежит в самом замысле сталинизма.

Пропагандное значение партийного мифотворчества, его влияние на умы из года в год уменьшается. Это не значит, однако, что уменьшается вообще его практическое значение. Ибо пропаганда есть только одна, наиболее бросающаяся в глаза, но отнюдь не самая важная нагрузка мифов и фикций. Картина самого прогрессивного, самого справедливого и самого демократического строя, как она рисуется в системе сталинского фикционализма, отнюдь не только пропагандная маска. В идиллическую картину «самой счастливой в мире страны» в её целом не верит уже никто, но отдельные элементы Этой картины, отдельные мифы и особенно фикции в очень значительной мере определяют поведение советского человека, независимо от того в какой мере он в них верит или не верит.

Ведь исповедание официальной догмы в СССР общеобязательно. Любой советский гражданин, от самого Сталина и до последнего малыша в яслях последнего колхоза, обязан верить, вернее делать вид, что он верит в то, что не может быть жизни лучше той, которую он ведет, ибо партия говорит всегда правду и только правду и творит всегда добро и только добро. Эту свою веру или, поскольку её всегда недостаточно, имитацию Этой веры советские люди обязаны доказать делами. Они обязаны проявлять не только словесную преданность партии Ленина-Сталина, но подтверждать Эту преданность активным участием в избирательной кампании и добровольной подпиской на отнюдь не фиктивный заём очередной пятилетки. Они обязаны не только с Энтузиазмом приветствовать любое решение партии и правительства, но и поддерживать его добровольно выдвигаемыми встречными планами и вполне реальными трудовыми обязательствами.

Сталинские мифы и фикции отнюдь не пустые призраки. Руководителям партии и правительства становится всё более и более безразлично, кто и в какой мере разделяет создаваемые ими очередные убеждения советского народа. Служба государственной безопасности достаточно солидно гарантирует добросовестное соблюдение внешнего декорума этих «убеждений», и мнения, противоречащие официальным установкам, в СССР не высказываются никакими намеками. Основное значение мифов и фикций отнюдь не только словесное: они суть условные формы приказа, исполнение которого совершенно обязательно.

Партии и правительству год от году приходится отодвигать всё дальше и дальше на задний план заботу о том, что собственно думает советский гражданин. Лежащее в замысле сталинизма упразднение свободы означает не перестройку, а упразднение убеждений. Создание «социалистической психики» не означает больше задачи заставить всех думать так, как Это угодно Сталину, но свелось к элементарному запрещению вообще думать, к принудительному повторению одних и тех же стандартных истин, которые из страха и привычки повторяют уста при полном молчании сердца.

Практическое значение фикций этим нисколько не умаляется. Совершенно не важно, например, верит ли народ или даже верят ли сами члены партии в стихийную враждебность «капиталистического окружения». Миф о капиталистическом окружении практически равнозначен приказу готовиться к войне. Этот приказ и выполняется каждым советским человеком, совершенно независимо от того, что он думает об европейских и заокеанских странах и как он относится к советской власти. Фикция трудового энтузиазма равнозначна приказу ехать на социалистические стройки, в необжитые районы страны, проводить на производстве десять и двенадцать часов при сохранении официального восьмичасового рабочего дня, сдавать большее количество продукции при сохранении той же заработной платы и т. д. и т. п. Фикции «морально-политического единства» и «преданности делу Ленина-Сталина» означают добровольное (читай: беспрекословное) подчинение любым распоряжениям партии и правительства, даже самым антинародным.

Каждый советский гражданин обязан не просто делать вид, что он верит в капиталистическое окружение, выжидающее только подходящего момента, чтобы напасть на миролюбивую родину всех трудящихся. Это было бы ему очень легко, но совершенно не нужно власти. Нет, он обязан вести себя так, как если бы он лично чувствовал себя на самом деле окруженным всякого рода врагами народа, шпионами, диверсантами, саботажниками, вредителями, дезорганизаторами социалистического производства, изменниками родины и сигнализировать об их происках. Он обязан не просто словесно выражать священный гнев против всех врагов коммунистической партии – от этого делу Ленина-Сталина не было бы в сущности никакой пользы – он обязан быть «бдительным», то есть искать и находить (непременно находить!) «недобитых» и «притаившихся» врагов народа и, главное оказывать в этом активное содействие вылавливающим их (и только их!) органам государственной безопасности.

Сталинский фикционализм не является чем-то второстепенным, случайностью, орнаментикой. Легко произвести следующий мысленный опыт: сначала представить себе Советский Союз в согласии с официальными фикциями, а потом без них, то есть таким, каков он есть на самом деле. Получится два различных, ни в чем не сходных друг с другом мира. И фикции эти не суть плод веры: в них не верит ни власть, ни подвластные. Они не являются и попыткой обмануть подвластных: на подобной мякине многоопытного советского воробья не проведешь. Не есть они и лицемерие того сорта, о котором сказано, что это «дань, которую порок платит добродетели». Но если народ нельзя обмануть, то нельзя ему и прямо сказать, чему и зачем его заставляют служить. Провозгласив официальную веру в фикции, сталинизм создал целую систему псевдоубеждений, заставляющих советского человека завести в своей душе своего рода пристройку показной «сознательности», парализующей в нем волю к сопротивлению. С другой стороны, принудительное поклонение фикциям, при отсутствии какой бы то ни было возможности критики, воспитывает целый ряд нужных большевикам привычных реакций. Привычка повиноваться фикциям в значительной мере определяет не столько чувствования и мышление, сколько непосредственно поведение советских людей, заставляет их не только «с радостью» шествовать к избирательным урнам и покорно совать в них бюллетени, заполненные согласно указаниям блока коммунистов и беспартийных или, вместо отдыха, таскать кирпичи для очередного дворца культуры; привычка повиноваться фикциям дает советским людям возможность, насилуя собственную совесть, «добровольно» проявлять «бдительность», «трудовой энтузиазм», «верность делу Ленина-Сталина» и многое другое, что нельзя заставить делать человека элементарным насилием. Стахановщина в хозяйстве и социалистический реализм в искусстве основаны целиком на поклонении фикциям.

Не будь умело используемого гипноза мифов и фикций, надо предполагать, что коммунизма давно уже не было бы. В технике сталинского властвования мир иллюзий, мифов и фикций играет огромную, едва ли не главную роль. Роль, может быть, даже большую, чем роль весьма совершенного аппарата насилия и того социального расслоения, которое скрывается под фикцией морально-политического единства советского народа.

Подведем итоги:

Исповедание (а не вера: веры нет) фикций есть важный этап в развитии идеологии, необходимый диалектический момент этого развития. Оно может быть представлено следующей схемой:

1. Традиционно марксистское, революционно социал-демократическое мировоззрение. В нем сильны утопические Элементы. Свежа и сильна вера в светлое царство коммунизма. Насилие представляется неустранимым, но всецело оправданным быстрым достижением цели.

2. Ближайшая цель – захват власти – достигнута. Выясняется, что построение социализма не так-то просто, что необходимо применение антигуманных средств во всё увеличивающемся объеме, появляются сомнения в гуманности самой цели. Впервые большевики лишаются возможности говорить всё, что думают. Появляется у них тайный ярус мышления. Появляются мифы, в которые они сами уже не верят и которые служат лишь средством благочестивого обмана.

3. Если насилие до сих пор служило средством для достижения добра, то теперь наступает глубокое сомнение в этом самом добре, а затем и его отрицание (в тайных глубинах души, разумеется). Вырабатывается эзотерическое знание. Фикции делаются совершенно необходимыми, во-первых, как иллюзия достигнутой цели, во-вторых, как средство для прикрытия тайны, в-третьих, как средство психологического насилия. И главное, как служение лжи. Небывалый расцвет фикционализма. Злые средства становятся целью, разумеется, в тайне (вероятно, даже бессознательно).

4. Заключительный этап, который не наступит только в том случае, если человечество найдет в себе силы для преодоления сталинизма. Этот этап будет означать полное воплощение онтологического замысла сталинизма: тотальное властвование над всеми материальными ресурсами нашей планеты, развитие аппарата принуждения, способного в любой момент принудить любого человека к совершению любого действия. Активная несвобода. Такое состояние, при котором мысли, желания и чувства человека перестают играть какую бы то ни было роль в его поведении.

Глава 5
Система сталинских мифов и фикций

^{Краткий анализ главнейших лифов и фикций. Положительные и отрицательные мифы и фикции.}

Не пытаясь исследовать все действующие и действовавшие в СССР мифы и фикции, весь этот иллюзорный и пестрый мир, находящийся в непрерывном калейдоскопическом движении, остановимся на главнейших из них.

Не следует забывать, что все эти мифы и фикции суть оружие сталинизма, иногда почти бутафорское, иногда несомненно действенное. Со священной для большевизма марксистской теорией, с истматом и диаматом они связаны все, одни непосредственно, другие более отдаленно.

Мифы и фикции не одно и то же. Мифы – Это те утверждения сталинской псевдорелигии, в которые склонны верить многие как вне, так и внутри СССР. Фикции же это те утверждения, в которые никто не верит, но все в Советском Союзе делают вид, что верят; к этой имитации веры советских людей принуждает страх.

Мифы оказывают на человеческую психику гораздо более глубокое и длительное воздействие, чем фикции. Поэтому партийному руководству, поскольку оно само не верит в создаваемые им мифы и, конечно, не отдает себе ясного отчета в онтологическом значении их для коммунизма, вероятно, хотелось бы, чтобы фикций вовсе не было, а были бы только одни выгодные ему мифы. Вероятно, ему даже кажется, что только там, где это очевидно невозможно, оно вынуждено на худой конец довольствоваться фикциями. Онтологически это, конечно, не так. По самой своей природе сталинизм, как стремление к активной несвободе и абсолютному властвованию, стремится превратить в фикцию всю духовную жизнь человека. В духовном мире властвование, если оно понимается как принудительное и абсолютное, возможно только фиктивно и над фиктивным подобием мнений и убеждений. Не мифотворчество, а именно создание активной несвободы как системы принудительных фикций соответствует онтологическому замыслу сталинизма.

Созданная в СССР под руководством Сталина система активной несвободы отличается от любой деспотии, от любой формы насильнического властвования прежде всего тем, что в ней легенды, мифы и идеалы, переставая быть объектами веры и благочестивого поклонения, превращаются не в суеверные предрассудки, а в целесообразные фикции. Поведение человека по-прежнему ориентируется ими. Очень часто фикции – это застывший миф. Но многие фикции, особенно более позднего периода, начинают свое существование сразу в качестве фикций. Они нужны руководству именно как таковые, они создаются искусственно, а не возникают стихийно, и цель, ради которой они создаются, обычно совершенно ясна.

Часть мифов и фикций возникают сами собой: теоретические положения перерождаются в мифы, а мифы – в фикции. Другие создаются ради удовлетворения практических потребностей власти: например, миф о гениальности вождя, миф о врагах народа. Неизбежность возникновения таких мифов, теоретически говоря, отсутствует. Наконец, есть мифы, которые стихийно возникают в народном сознании, помимо требований партии, таков миф, что Ленин хотел добра народу или миф об эволюции советской власти. Последний миф, впрочем, можно отнести к третьей группе только с оговорками. За границами СССР он усиленно насаждается органами советской власти, хотя создан вовсе не ими. В Советском Союзе он, несомненно, продукт народного творчества и властью рассматривается как контрреволюционное измышление, хотя в моменты кризисов власть всегда начинает ему попустительствовать.

Нередко фикции создаются в тактических целях и всецело им подчинены. Но тактические цели и лозунги могут меняться. Тогда и связанные с ними фикции не только перестают быть неприкосновенными, но выбрасываются вон. Такой сменой лозунгов – политических, общественных, научных, в области искусства, всяких – чрезвычайно богата история большевизма. Таковы, например, лозунги советской школы и признание величайшего авторитета за педологией, которая потом была «разоблачена», как «лженаука». Такова концепция исторической школы Покровского, разоблаченная в 1934 году. Таковы многочисленные течения в области литературоведения, театра и искусства. Когда Сталин объявил об обострении классовой борьбы из истории партии исчезли этапы развития, а остались только «загибы», «уклоны», «извращения», «наглые попытки врага захватить важный участок идеологического фронта» и т. д. Но это бьюает не всегда. Иногда, обычно в том случае, когда творцом фикции был Сталин или кто-нибудь из его ближайшего окружения, фикция исчезает бесследно, но молчаливо, и считается величайшей бестактностью, почти преступлением вспоминать о том, что она когда-то существовала.

Фикций в СССР великое множество. В отличие от мифов они никогда не возникают в народе, а предписываются властью. Фикции очень разнообразны: это и омертвелые мифы и чистые фикции; фикции еще нужные власти и упраздняемые ею; фикции, предаваемые забвению и фикции нарождающиеся; фикции, охватывающие целые логические построения и фикции выражаемые одним словом, одним понятием. Если принять эти многочисленные фикции всерьез, то получится совершенно фантастическое понятие о советской жизни. Задачей изучения и первым условием понимания советской действительности является признание этих фикций за то, что они есть на самом деле, то есть за фикции, уяснение их громадного значения в советской жизни и усмотрение условий, из которых эти фикции неизбежно вытекают.

Все большевистские мифы и фикции можно условно разделить на две больших категории: 1) положительные, трактующие о величии товарища Сталина и преимуществах социалистического строя и 2) отрицательные, разоблачающие и клеймящие всё что не нравится Сталину в настоящем, прошлом и будущем.

Остановимся сначала на первой категории.

1. Положительные мифы и фикции

Задача положительных лифов и фикций – опустошение понятий, означающих противоречащие идее активной несвободы положительные идеалы, превращение таких понятий, как свобода, счастье, гуманность, демократия в понятия фиктивные. Ибо таким образом ликвидируется самая возможность называть происходящее в СССР своими именами, люди теряют способность понимать более глубокий смысл производимого над ними насилия, подлинные ценности духа выступают в качестве проституток, а всякого рода критика – и это практически как раз наиболее важно – становится непринципиальной и может быть легко направлена по заведомо ложным, а следовательно выгодным власти путям. Частные преломления Этой задачи станут нам ясны при рассмотрении отдельных, входящих в эту категорию, мифов и фикций.

Миф о научности большевистской теории. Весьма распространенное среди советских людей убеждение, если не в истинности, то в научной ценности марксизма имеет своим корнем претензию Маркса на научность своего социализма в противоположность утопическому. Во всех учебных заведениях СССР, начиная с неполной средней школы и кончая Академией Генерального Штаба, утверждение, что истмат и диамат являются абсолютной истиной, повторяется на все лады с гипнотизирующей настойчивостью. У Маркса сказано:

«Подобно тому, как философия находит в пролетариате свое материальное оружие, так и пролетариат находит в философии свое духовное оружие».

И далее читаем у Сталина:

«Теоретические основы марксизма-ленинизма – диалектический и исторический материализм, выдержали всестороннюю проверку на опыте Великой Октябрьской Социалистической Революции и строительства социализма в СССР. Это мировоззрение является господствующим на одной шестой части земного шара. Учение диалектического материализма всесильно и верно, потому что дает правильное понимание закономерностей развития объективной действительности. Только революционное мировоззрение марксистско-ленинской партии способно проникнуть в смысл исторического процесса и формулировать боевые революционные лозунги».

Назойливые внушения о научности марксизма-ленинизма-сталинизма вызывают в советском народе, пусть неглубокое, но всё же действительное убеждение в философской солидности диамата. Сколько рьяных противников Сталина до сих пор считают диамат научно-неопровержимым мировоззрением! За диктатуру, террор, пятилетки они обвиняют лично Сталина и его режим, но редко Ленина и тем паче Маркса; в пороках советской действительности диамат, по их мнению, не повинен.

Миф о научной полноценности коммунистической теории есть реальный, живой, действенный миф – один из психологических столпов режима. Суждения вроде: «свобода есть осознанная необходимость», «религия несовместима с наукой», «история общества есть история борьбы классов» и т. д. крепко вошли в мыслительный обиход среднего советского интеллигента и воспринимаются им как общеизвестные и несомненные истины.

Поколебать доверие к советской власти и к Сталину не только не трудно, но в большинстве случаев и не нужно: доверия этого у советских людей нет. Но выкорчевать веру в научную значимость марксистской философии иногда почти невозможно. Современная советская интеллигенция в большинстве своем знает диамат и истмат (изучению их она должна посвятить немало времени) и на элементарные нападки на это учение имеет готовые, заученные возражения. Так, на обвинение в одностороннем материализме любой «диаматчик» ответит, что основа марксистской философии не простой, а диалектический материализм, ничего общего не имеющий с «механическим» или «вульгарным» материализмом. На указание, что всякая идеология является в духе марксизма лишь пассивной надстройкой над экономическим базисом, что противоречит фактам, придется услышать в ответ, что марксизм-де не отрицает обратного воздействия идеологии на экономику и что субъективный фактор, то есть сознательность имеет огромное значение. – «Исторический материализм подчеркивает огромную социальную роль идей… Этим он отличается от вульгарного экономического материализма». На обвинение в отрицании роли личности в истории диаматчик скажет, что теория стихийности и самотека давно уже признана еретической и что личность, конечно, играет в историческом процессе активную роль.

Словом, рядовой западный антимарксист, незнакомый со схоластическими тонкостями диамата, стал бы в тупик и, возможно, оказался бы побежденным в споре с рядовым, но натасканным диаматч иком.

Смысл мифа о научности марксизма огромен. Он служит теориеобразным обоснованием политики партии во всей духовной жизни страны и запретом всякой свободной мысли, которая таким путем объявляется ненаучной. На нем, в конечном счете, покоится всё здание большевистской духовной жизни.

Фикционализация истории, «Краткий курс истории ВКП(б)», вместе с «Краткой биографией И. В. Сталина», с «энтузиазмом» прорабатываемый снова и снова чуть ли не всем населением Советского Союза, постепенно становится символом большевистской историографии. Фикция «подлинной истории» еще не выкристаллизовалась окончательно, но процесс ее становления, подмена исторических фактов мифами и фикциями, пока что плохо увязанными Друг с другом и порой даже противоречивыми, зашел уже очень далеко.