Текст книги "Иллюзия вечности"

Автор книги: Роман Медведев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Давай. Я не против, – она повернулась к матери. – Мам, мы прогуляемся, хорошо?

– М-м-м… Не думаю, что это уместная идея. – Раиса Георгиевна явно придерживалась других планов. – На улице сейчас опасно. Любой мерзавец может теперь свободно творить всё, что в голову взбредет.

– Можете на меня положиться. Мы с Олей просто прогуляемся. Подышим свежим воздухом, понимаете?!

– Понимаю, юноша, но моя дочь останется дома.

– Сейчас на улицах больше ментов… – я поперхнулся. – Простите, милиционеров и военных, чем простых людей. Сейчас никому дела нет до разбоя, всех интересует только возможность жить. Обещаю вам, что через пару часов я приведу Олю обратно, целую и невредимую.

– Вы можете обещать всё, что угодно, но у меня другое мнение. Военные, вырвавшиеся в город, всегда были падки на молодых девиц. Я не хочу, чтобы моя дочь пошла по казармам. – Мамаша подбоченилась и заняла оборону, прислонившись спиной к закрытой двери. – Вы можете поручиться за них? Предоставить сто процентные гарантии безопасности моей дочери? Единственного, между прочим, существа, имеющего для меня ценность на свете. Ну что же вы молчите?

– Мама, не говори ерунды, – Ольга встряла в разговор, задетая оскорбительным предположением матери.

– С вашей дочерью буду я. И я уверяю вас, что пока буду жив, к ней не прикоснется пальцем ни один подонок.

– Так значит, вы будете сперва мёртв, а она пойдет следом! Мне от этого не легче. И вот что – мы не дискутируем с вами. Здесь нечего обсуждать.

– Я лишь…

– Послушайте, этот разговор, что бесконечно будет продолжаться? Что вы со мной пререкаетесь? Вы ещё глупее, чем кажетесь. Я не отпущу с тобой дочь, ясно?! Кто ты такой вообще? Свалился как снег на голову. Вспомнил былое… – она повернулась к Ольге. – Оленька, проводи своего приятеля за дверь. Ты его год не видела, и ничего от этого не теряла.

– Мама! – Ольга вскипела.

– Что мама? Я всю жизнь тебе мама и хочу, чтобы ты это не забывала!.. Чем этот тип занимался всё это время? Что ты так засобиралась вдруг с ним? – Она согнулась и схватила дочь за подбородок. – Может, он наркоман, ты не думала? Или хочешь тоже развлечься сполна, а? А потом изнасилуют тебя дурочку в подъезде, а ты и будешь рада. На кой чёрт он тебе нужен? Никуда не пойдешь. А ты убирайся отсюда, пока я милицию не позвала, – мамаша отвалилась от двери и распахнула её для меня. – Вон!

– Мама, что ты говоришь? – Ольга схватилась руками за голову. – Ты в своем уме? Это же Андрей!

Я взял Олю за руку: – Разве ты не видишь, что с ней бесполезно разговаривать. Ей вообще наплевать на твоё мнение. Она просто хочет замуровать здесь тебя до своей смерти, а ты её будешь обслуживать… Именно обслуживать! – я повернулся к её матери.

– Вы ведь всегда думали только о себе, не так ли? Никогда не заботились о том, что волнует вашу дочь, мечтая только о том, чтобы устроить свою жизнь за её счет! – Я топнул ногой на мамашу, и та вздрогнула от неожиданности. Проявленная мной настойчивость стала для неё неприятным сюрпризом. – Пойдем отсюда вместе, – не отпуская Олину руку, я потащил её за собой наружу.

– Убивают! – Раиса Георгиевна вдруг завопила, словно её режут, и резво прыгнула в дверной проем. – Насилуют, помогите! – С её шеи съехал платок, обнажив открывшуюся рану под подбородком. Она смахнула с лица очки и тогда предстала во всей красе. Нечто дьявольское было в том, как она, расставив ноги, встряла в двери. По шее заструилась кровь. Прядь волос упала, закрыв один глаз, чтобы другой засверкал с удвоенной силой. Свободной рукой она опиралась на косяк двери, а в другой покачивала тростью. Брызжа слюной, эта стерва орала на весь дом, в надежде, что примчится помощь, и меня прикончат на её глазах.

Рисковать мне не хотелось и я, потянув за собой остолбеневшую Ольгу, прорвал оборону. Я отшвырнул мать на дверь соседней квартиры и рванул к лестнице. Оля, как была в халатике и домашних тапочках, безвольной куклой засеменила за моей спиной.

Разъярённая женщина подползла на коленях к лестничному проёму и заголосила вслед: – Оля! Не оставляй меня! Я умру. Я убью себя, Оленька! Дочка!.. Ты сволочь мужская! Ты скотина! Зачем ты появился-я-я?!!!

На ходу Ольга толкнула меня в спину и, освободив руку, застыла на полпути к свободе. Я, не удержав равновесия, оступился и скатился кубарем со ступенек. Она ахнула и прижала ладони ко рту. Прилично ударившись локтём, я, презирая боль, вскочил на ноги и побежал по лестнице обратно к ней. Прижав к себе Олю, я заткнул ей уши ладонями. Сверху неслись душераздирающие вопли мамаши.

– Я не могу так! – Оля зарыдала и стала лупить меня по груди своими маленькими кулачками. – Отпусти! Я вернусь к ней! Мама! Мама! – Она стала кричать и извиваться в моих объятиях.

Услышав дочь, мать завизжала как свинья: – Убери от неё свои лапы, сволочь! Дочка, убей его!

На минуту я потерял над собой контроль и ударил Ольгу по щеке. Она отлетела к стене.

– Не слушай её! Ты должна сделать это! Если сейчас ты не уйдешь, то навсегда останешься её рабой. Эта эгоистка опасна для тебя! Сколько нам осталось ещё? – Я схватил девушку за плечи и встряхнул. – Неделя, две… сколько? Она убьёт тебя раньше. Умрет сама и похоронит тебя вместе с собой! Ты этого хочешь? Скажи, этого?! Или ты хочешь дышать свободой, любить, чёрт возьми, может уже в последний раз? Очнись, Оля. Сделай хоть раз, то чего ты хочешь сама, а не то, что требует она. Поверь мне мы придем к ней завтра и она, как ни в чем ни бывало, будет накручивать бигуди на своей голове. Твоя мама не тот человек, который убьёт себя раньше времени. Это просто слова… блеф. Ты слышишь, просто слова!

Ольга смотрела на меня ошалевшими глазами и, клянусь богом, переживала один из самых ответственных моментов в своей жизни. Злобные вопли наверху на время затихли, и это было очень кстати.

– Андрей, она моя мать, – она взглядом умоляла меня сделать выбор за неё.

– Я знаю. Конечно мать… Биологическая мать. Но психология у вас разная. И жизнь оттого разная. Очень. У тебя она своя жизнь!.. Умоляю Оля. Ты должна прожить её так, как хочешь ты, а не так, как она себе придумала. Ты должна уйти сейчас, пока ещё есть возможность, и я уверяю тебя, что с ней ничего не случится… – я брал на себя огромную ответственность за эти слова, но, что оставалось делать? – Ты позвонишь ей чуть позже и удостоверишься в том, что я прав. Пойдём. Прошу тебя… пойдём.

Она заплакала. Я обнял Ольгу и осторожно заставил сделать первый шаг вниз. Робко поддавшись, она стала медленно спускаться. Дойдя до последнего пролёта лестницы, Ольга запрокинула вверх голову и прокричала: – Мама прости меня! Я ухожу сама. Я люблю тебя, мама!

Раиса Георгиевна рычала сверху что-то нечленораздельное, растворяющееся в перестуках о пролёты лестницы и долетающее воем бессилья злобы. Но дочь её уже была свободна.

Где-то сверху послышался металлический лязг дверного замка. Не дожидаясь появления лишних свидетелей, я потянул девушку за собой.

По дороге к станции метро Оля призналась мне, что впервые за последние четыре дня вышла из дома.

– Оля, Оленька! Как же я рад, – я терзал то её плечо, то талию, прижимая к себе рукой. – Ты увидишь, это другая жизнь, но она настоящая, живая! Всякое происходит, но… Послушай! – я ударил себя по лбу, – только сегодня слышал люди говорили на улице. Сегодня будет футбольный матч! Ты представляешь, что это?! Это сейчас и футбольный матч! Постой-ка… Я взглянул на часы. Меньше чем через час уже! В Лужниках. Пойдём туда! Поедем на метро. Там будут люди. Это просто невероятно, в такое время – они рискуют всем, но выйдут биться. Скорее же!

Ольга, терзаемая внутренними противоречиями, связанными с матерью, послушной овцой готова была следовать за мной куда угодно. И вовсе не сдался ей это матч, в котором она не смыслила даже правил.

– Я и не одета, – только развела она руками.

Я скинул джинсовую куртку с плеч и одел ей: – Так лучше?

Ну, за неимением… – она подвернула рукава. – Да наплевать!

Я обожал её!

На лужнецкой набережной мы оказались больше чем через час. Устало передвигаясь после марш-броска по парковой аллее к стадиону, мы слышали шум стадиона. Такой непривычный в царившей в пустеющем городе тишине. Но такой отрадный.

Вместо системы громкоговорителей стюарты в военной форме оповещали прибывающих по мегафонам. На стадионе, насколько мне удалось узнать работали все сектора, и я потащил Ольгу за собой в любимый «А».

Как в прежние времена, нас обстучали по карманам и пропустили через неработающую рамку металлодетектора внутрь подтрибунных помещений. Народ был. И немало! Рядом с выходом на «А8» отец, склонившись, повязывал ребенку шарф «Россия». А подле их ожидала мама, держа за руку забавную девчонку лет четырех-пяти.

– Ты посмотри, – я кивнул Оле на них. – Это же просто здорово!

Никаких билетов на матч не требовалось. Играли сборные московских клубов в нейтральных формах двух разных цветов. Без электричества. Без затрат на подготовку. Без гонораров. Просто собрались и вышли те, кто смог. Не ради спортивного азарта, а вопреки витающему фатализму. И не важно, кто победит. И не важно, за кого болеть. Это вызов и всё тут. Судейская бригада в полном составе. Тренеры и запасные в отведённых для того зонах.

Народу пришло почти полстадиона. Тысяч сорок, не меньше. Кто один, кто с друзьями или родными. Объединённые интересом клубные болельщики, отказались от традиционных поношений в адрес нелюбимых игроков других команд. Своих хвалили, пели им песни. Всё как водится. Но без войны, без провокаций. На «В» колыхались красно-белые полотна. На «D» красно-синие. И символичнее всего потухшее табло без электричества. А важен ли счёт?

Матч шёл привычные два тайма. Мы пришли чуть до перерыва, и в отведённые на него пятнадцать минут имели удовольствие пообщаться с рядом сидящими. Отраднее всего, что набившие всем оскомину темы свалившейся на головы катастрофы, отступили на время. И люди, в основном окружавшие нас молодые и среднего возраста мужчины, будто дорвались до простого человеческого общения о футболе, разгуле, былых праздниках.

Ольга от души смеялась вместе со мной над рассказом парня о потерянных им некогда трусах в Москве реке после бурного празднования с друзьями победы Спартака. О том, как милицией был разогнан с берега праздничный шабаш его компании и забрана из вредности верхняя одежда. А несчастный со своим другом, спрятавшись от побоев под каменным берегом, потом добирались домой в чём мать родила. Впрочем, у его друга, как с нескрываемым восторгом рассказывал парень, трусы на заднице имелись.

Затем возобновился матч, и я всё оставшееся время не выпускал Олю из своих объятий. А она прижалась ко мне, и ничего казалось лучше не было этих минут на свете…

Со стадиона до ближайшей станции метрополитена мы шли в толпе радостных единомышленников. Травили байки с новыми знакомыми. Кричали какие-то речёвки. Было здорово! Матч закончился прогнозируемой ничьей, но достиг своей главной цели. Он вернул людям хоть на время уверенность в завтрашнем дне. Желание достичь этого дня и прожить его не напрасно.

Когда мы остались вдвоём с Олей, я старался не умолкать ни на минуту, чтобы не отпустить её мысли к оставленной матери. Я поведал ей наши с Сашей невеселые истории. Начиная с первого дня в стенах института. Рассказал о своих планах объединения с людьми, что должно было успокоить её и внушить уверенность. Наступив на горло собственным принципам, я врал Оле о том, что буду рад, если и её мать присоединится к нам. Какой же я был глупец…

За разговорами мы, наконец, добрались до Сашиного дома. Было около девяти вечера, когда мой друг отворил нам дверь. Мне он влепил с порога упрёк за то, что долго шлялся, а Ольгу с улыбкой обнял и наговорил ей комплиментов, шевельнувших во мне ревность. Наконец, мы снова были все вместе.

Ольга, с её же желания, была отправлена на кухню знакомиться с содержимым провианта. А мы ушли в комнату. Выслушивая мой приватный рассказ о поединке с Раисой Георгиевной, Саша бессовестно хихикал, наделяя время от времени мамашу такими эпитетами, услыхав которые её дочь расчленила бы моего друга кухонным ножом похлеще инквизиции. Однако, после упоминания про посещённый нами матч, эпитеты, обращенные уже непосредственно в мой адрес, достигли такого апогея, что я чуть не выкинул его в окно. Саша разозлился, что (почему-то «как обычно») о нем никто не вспомнил, и его лишили самого долгожданного события за всю его несчастную жизнь! Мол, пренебрегая самым святым, что есть на свете, мужской дружбой, я разменял Его на «легкодоступные удовольствия» и всё такое, в этом духе. Насилу угомонив друга, я оставил его в чувстве несправедливого негодования на время. Проведал Ольгу. Убедился, что она занята делом и не впала в тоску по матери. Затем вернулся к Саше.

Угомонившись, Саша рассказал о том, как ему через сопротивление удалось накормить Иру. Потом её рвало. Она плакала, но, что самое важное – Ира приходила в себя, узнала брата и смогла односложно поговорить с ним. Сашка уложил девочку в кровать, в которой она спала и сейчас.

К нам в комнату пришла Оля и накрыла на стол сочинённый ею ужин. Оставшись, разумеется, там же с нами.

Я поведал Сашке о соседе. Сказал ему, что оставил наш номер, на что мой друг саркастически усмехнулся: – Будешь, Филин, вожаком племени лишенцев. Только смотри, не потеряйся среди жаждущих помощи.

– Я понял, что мы должны собирать вокруг себя людей, Стаф. Это единственный выход из ситуации. Нам надо решить, как дальше жить, но что-то сделать мы сможем только вместе. Толпа, пришедшая сегодня на матч – это сила. Не организованная, но потенциально разрушительная для любого диктата.

– Ну а что же ты к центральному кругу то тогда не выбежал с пламенной речью? Ты меня разочаровываешь, Филин. Может там бы и разместились в Луже все вместе?! Сколько говоришь, тысяч сорок? Очень хорошо, для начала. По вечерам играли бы в футбол, пока тепло. Днём стоили бы коммунизм.

– Может, хватит, Саш?

– Ок. Шутки в сторону. Я всё понял. Мыслишь в целом правильно. Только не надо приводить всех подряд, я прошу. Помнишь, что случилось с тем, кто змею на груди пригрел?

– А я и не привожу всех подряд. У нас будут только свои.

– Ну конечно, конечно… В доску свои. Продавщица, например, из универмага. Обгадила нас, чуть ли не матом, а мы ей и рады. Своя? Конечно же, своя. Неизвестная личность – сосед. Даже домой к себе тебя позвал. Куда как ни свой? Ещё как свой. Человеколюб! Когда он тебе в штаны полезет, потому что «глупо было бы следовать предрассудкам в такое тяжелое время. Давайте жить дружно, ребята»?! – Сашка изобразил вымышленный баритон соседа и расхохотался. – Ты конечно ответишь: «Своим вход разрешен. Пожалуй, любезный друг сосед, в мою интимную обитель!» – Саша ухахатывался сам над своими же шутками.

– Он не полезет. Ты его даже не видел, а уже поливаешь! По-твоему то что делать? Все, блин, любят рассуждать, как надо бы поступить, только никто ни черта не делает. – Я встал и прошелся по комнате.

– Андрей, тише, там же девочка спит, – Ольга одёрнула меня, когда я повысил голос.

– Извини, – я тут же перешёл на шёпот и сел рядом с ней. – Скажи ему. Пусть тогда он решает, что делать.

– Ладно. Успокойся… Просто не решай один. И хотя бы советуйся со мной, прежде чем зовешь людей в мой дом. Филин, я с тобой, но ты же понимаешь.

– Понимаю, понимаю. – Гнев сошел на нет, чему немало поспособствовало присутствие Ольги, и я пожал ему руку. – Может ещё и не позвонит никто…

Как бы то ни было, у нас появилась ещё одна забота. Ольгина мать. И если мы пока не говорили об этом, то исключительно деликатничая от непонимания что делать. Очевидно, что Оле следовало позвонить матери, невзирая на свой собственный страх перед ней.

Я встал и принёс к столику телефонный аппарат, разматывая до предела тонкий шнур. Поставил его перед Олей. Она подняла глаза и согласно кивнула. Саша встал с дивана и отправился за мной на кухню.

Прошло более десяти минут прежде, чем Ольга присоединилась к нам на кухне. Мы лишь слышали, как она сказала маме спокойной ночи напоследок.

– Ну как? – я не смотрел ей в глаза.

– Она сказала, что ждёт меня домой.

– Ясно.

– Сказала, что терпеть тебя не может и переживает за меня.

– Ну, это не новость, – Сашка, откинувшись к стене, закурил.

– Ещё она просила передать тебе, что если со мной что-нибудь случится, она тебя из-под земли достанет. – Ольга, грустно улыбнувшись, посмотрела на меня. – Она сказала, что ей без меня плохо, и она будет ждать меня в любое время.

– Оль, пойми, как бы я к ней не относился это твоя мама и мне её жаль, но…

– Да не о чем здесь говорить, Андрей, – она перебила. – Повторяю, я ни о чём не жалею. Что сделано, то сделано.

– Вот это по-нашему! – Сашка одобрительно кивнул.

– … я ведь не сказала ей, где мы. Её уже не переделаешь. Она просто такой человек. И как ты верно заметил – она моя мать. Я люблю её такой, какая она есть. В ней много всего этого… – Оля покрутила пальцем у лба. – Я просто привыкла к тому. – Она повернулась к Сашке. – Астафьев, а ты кончай улыбаться и дай сигарету. И есть тут у вас чего-нибудь выпить?

– Сей момент, сударыня, – Сашка дал ей прикурить и умчался в комнату.

Мы остались одни. Я смотрел на Олю. На её длинные рыжие волосы. Грустные и прекрасные глаза. Милый подбородок. Она элегантно курила, медленно выпуская струйки сизого дымка. Я не смог удержаться и обнял её.

– Не сейчас, Андрей. Не сейчас. – Она тихонько отодвинулась от меня.

– Извини. Понимаю… – вроде бы мой голос не дрогнул. – Пойду, взгляну как там Ира.

Она кивнула, и я пошёл. Ира спала. Я заглянул к Саше, тот достал со шкафа пыльный поднос и протирал его занавеской.

– Слушай, ты своим-то кому-нибудь звонил? – Я свернул голову появившейся на столике бутылке водки и встал рядом.

– Звонил, но никто не отвечает. И, знаешь… меня это не колышит. Пока, наверно… – Он пожал плечами, и я не задавал больше вопросов.Мы быстро прибрали грязную посуду. Саша сервировал рюмками нашу трапезную, и Олю позвали в комнату.– Извини, но кроме водки у нас ничего больше нет, – мой друг взял бутылку в руки и выжидающе посмотрел на Ольгу.

– Ох ты, батюшки! Что ж вы не позаботились? Я то ждала бордо 1937 года, – она улыбнулась нашим вытянутым лицам. – Давай лей уже. Джентльмены.

Мы хлопнули по рюмке, потом ещё по одной. Я наблюдал за тем, как на Олиных щеках появился румянец, и глаза заблестели. У самого себя я не ощущал даже и намека на хмель в голове. Мой мозг напряжённо работал. Мысли бешено скакали с одного на другое. Сейчас мне казалось, что все окружающие мелочи имели чрезвычайное значение. И вместе с тем, я не мог сосредоточиться ни на чём конкретном. В то время как мой друг вёл с Ольгой непринужденный разговор, я возвращался снова и снова к событиям уходящего дня. В голове то и дело всплывал облик разъярённой мамаши, жадно хватающей обезображенным ртом воздух, для очередного вопля. Эта сучка ещё попреследует меня в моих снах. Сосед, тянущий узловатые руки к ширинке на моих штанах. Какой-то бред! Я тряхнул головой, и ребята, на миг умолкнув, изумлённо посмотрели на меня.

– С тобой всё в порядке, Филин? – Саша спросил, не вынимая окурка изо рта. Когда он выпивал, то бесконечно курил свои вонючие сигареты, поджигая их друг от друга.

– Да всё в порядке. Задумался о всяком. Окурили вы меня, так что туман в голове.

– Пора, Филин, и самому начать. Как уживаться будем? Ты ж долго не выдержишь, а я бросить не смогу. Чего себя последних удовольствий лишать? Правда, Оль? Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрёт! – Сашка подмигнул Ольге.

Неожиданно я поймал себя на мысли, что внимание, которое мой друг оказывает Ольге, начало меня раздражать. Я отдавал себе отчет, что Сашка никогда не позволит себе перейти известную грань. Но Оля была такая красивая…

– Ну, чем займемся? – она нечаянно коснулась Сашиного плеча, и я вздрогнул.

– На концерт Магомаева пойдем, – мой друг веселился.

– Давайте телевизор посмотрим что ли, – предложил я.

– Точно. Сидим тут и не ведаем, что за окном творится. А там произошёл поворотный момент. Мёртвым была дарована вторая жизнь! И сейчас мы увидим, как снаружи оживают разложившиеся трупы и выползают на улицы. Они идут за живыми, медленно подволакивая ногу, и скрипят гниющими зубами.

– Сашка перешёл на зловещий шёпот и наклонился к Ольге. – В их разложившихся мозгах осталась одна лишь цель – где испить свежей здоровой крови. Они, наверное, уже совсем близко и скоро заскребут по двери…

– Дурак! – она испуганно отшатнулась от него и прижалась ко мне.

– Кончай, Стаф! Сам же первый обделаешься от страха, – я встал и включил телевизор.

– Ну ладно, ладно… Шутка не прошла, – Сашка поднял руки вверх. – Сдаюсь, зануды.

Я прибавил громкость, и все повернулись к экрану.

Мы по-прежнему имели возможность получать оперативные новости планеты, охваченной эпидемией.

В Европе границы меж странами потеряли для всех значение, и началась масштабная миграция уцелевших. В большинстве своем люди подтягивались к южным точкам планеты, уповая на целебные действия солнца и солёной морской воды.

В большинстве случаев государства лишились своих правительств в том виде, в котором те существовали. Пока шло неотъемлемое демократическое избрание новой власти, провокации анархистов достигали сильного разгула и начинались локальные уличные войны.

Где-то происходила «национализация» запасов. Корпорации сменяли титульных владельцев зачастую каждый день за выбытием умиравших акционеров. Некоторые не успевали вступить в наследство, как отбывали в мир иной сами. Но мы не слышали о корпоративных спорах и попрании прав собственников. Большинству из живых, по-моему, было уже всё равно…

Производственный цикл в большинстве жизненно важных областей хозяйства крупных, и только крупных, городов продолжался. Речь не шла о производстве товаров народного потребления, коих наблюдается и без того переизбыток. Исключительно ресурсоснабжающие производства, сельское хозяйство и животноводство. Как нам уже было известно, представители животного мира также стали жертвами эпидемии, сохранив в своем числе «избранных», не подвергнувшихся болезни. Потомство быстро-родящих здоровых животных исследовалось наравне с людьми и не все из них унаследовали иммунитет родителей. Что по-прежнему не позволяло выявить тенденцию здоровой иммунной системы, а вместе с ней и предпосылки для разработки вакцины.

Итак, экономическая система функционировала по всем законам, описанным еще К. Марксом в его «Капитале». В качестве оплаты за произведённый труд новый опыт современного мирового капитала предлагал рабочим и служащим топливо, еду и некие привилегии социальной защищённости. Особенно ценным из которых являлось корпоративное медицинское обслуживание. Как самих работников, так и членов их семей. Обо всём этом мы свободно узнавали из свидетельств самих таких рабочих и их работодателей, транслируемых в информационной передаче на частоте бывшего развлекательного канала.

В этом, в том числе в самом факте раскрытия подобных сведений по российскому массовому телевидению, было много демократичного, что несколько ломало тенденцию наших с Сашей умозаключений. Но не настолько, чтобы мы не начали искать подвоха и в этой свободе слова. Споря под громкоговоритель телевизора, мы не снимали обвинений с родной власти в своей игре, оправдывая словоохотливость ведущих программ и свободу в трансляции опыта других народов, просто неизбежностью попадания всего этого ищущему зрителю через всемирную компьютерную сеть. Которая, к слову, хоть и не прекрасно, но функционировала. Стоило лишь найти живого провайдера и обеспечить связь.

Около часа после начала наших бдений в обществе черного телевизора Sony, неожиданно в программе пошли помехи. Слабый сигнал какое-то время ещё пробивался, но затем вовсе пропал, и экран замерцал синевой. Я потрогал антенну и, убедившись в том, что она в порядке, стал переключать каналы настроенной сетки с одного на другой. На всех известных ранее пятнадцати каналах была пустота, за исключением первого государственного. В пику остальным тот демонстрировал отличный сигнал и, за неимением альтернативы, мы остались на первой кнопке.

Не сказать бы, что помимо телевизионных передач нам не о чем было говорить, либо мы нанялись дотошными судьями каждой минуте эфира. Нет-нет. Попросту на тот день мы ещё не могли отболеть интересом к внезапно нагрянувшей катастрофе. И в каждом входящем байте информации пытались найти веское свидетельство тому, что смертоносный шар, запущенный по сукну нашей «нормальной» жизни, заскочил-таки в лузу и игра окончилась. Болезнь прибрала, кого смогла. А нам досталось, что осталось. И главное жизнь без риска обнаружить у себя гемофилию. Однако, пока мы этого не видели и не слышали. Люди, бывшие здоровыми ещё вчера, продолжали заболевать.

Трансляция «первого» предлагала нам убийственные репортажи об арестах и судах над мародёрами и гражданами, нарушавшими общественный порядок. Введение чрезвычайного положения в стране по новой трактовке военных в полной мере оправдывало немедленную расправу над преступниками. Под коими понимались любые лица, задержанные при нарушении порядка. Порядка, грани которого строились не только из прежних норм конституции, уголовного и административного кодекса, но и новых наспех свёрстанных указов главы государства российского. Причём вступивших в силу немедленно. К слову, грани довольно любопытные. Например, вот из Положения о чрезвычайных мерах в сфере медицинского обслуживания населения, утвержденных распоряжением премьер-министра:

«… 4.3. Оказание медицинской помощи лицом, не имеющим специального оконченного медицинского образования, за исключением членов семьи такого лица, либо оказание им медикаментозной помощи вне стен лечебных учреждений, имеющих разрешение на медицинскую помощь, выданное в установленном порядке, наказываются принудительными работами на срок до 1 года, либо лишением свободы от 3 до 6 месяцев.»

«… 6.2.1. Хранение, перевозка и распространение фармацевтической продукции в количествах, превышающих норму личного потребления, наказываются лишением свободы сроком от 1 до 3 лет.»

«… 14. Медицинское учреждение, зафиксировавшее смерть пациента, вправе отказать родственникам умершего как в проведении освидетельствования причин смерти, так и в выдаче тела».

И так далее.

Указом о введении чрезвычайного положения ужесточены меры ответственности граждан, уличённых в преступлениях против личности, против общественного порядка, против основ государственного строя. Причём существенно ужесточены.

Из репортажа, транслируемого в настоящее время, мы с отвращением взирали на то, как со стороны стражей порядка подверглись избиению пятеро подростков, пойманных в универмаге «Московский». Там же, в зале обувного магазина, над ними был совершён суд. Председательствовал сухопарый майор авиации, который в течение минуты зачитал приговор и на руки преступников надели наручники. По решению майора они были приговорены к году исправительных работ в местах лишения свободы. Где нынче эти места и какова дальнейшая судьба парней, нам предлагалось домыслить самим.

На дорогах проводили проверки автомобилей. Патруль вправе был остановить любую машину на собственное усмотрение. Показали сюжет о задержании мужчины на иномарке, ехавшего вместе со своей дочерью, за то, что прибор выявил наличие в его организме алкоголя. Во-первых, проверке были подвергнуты документы управляющего лица на автомобиль. Во-вторых, был произведён его досмотр. Семья отделалась «проникновенной» беседой с командиром группы охраны порядка и была отправлена восвояси. Автомобиль был арестован.

Лишь позже, как мы все потом догадались, перешли к главному. Мы наблюдали, как были задержаны и жестоко избиты члены «преступной группы, посягнувшей на безопасность общественного строя». Эти люди были «разоблачены» на месте их заседания в спортивном зале одной из московских школ. Небритый мужчина в штатском поведал нам о том, что на таких сходках преступники планировали военный переворот в стране с целью установления собственного правления, своевольно низложив де-факто и де-юре нынешнее. Методы, которыми планировала действовать грандиозная преступная группировка, зрителю не представили.

Мы смотрели на неудачливых молодых людей вместе с их замотанным бинтами предводителем, которых, подгоняя прикладами автоматов, загоняли в кузов КРАЗа. Всего «заговорщиков» было человек двадцать. По словам командира солдат, их ожидало судебное разбирательство, результатом которого неизбежно явится «суровое наказание». Дальнейшие события остались за кадром.

Ложащиеся на стол один за другим выводы, как результат индукции, сдобренной соусом жизненного опыта, обнажали полную зависимость быта моих соотечественников от решений диктатуры узкого круга людей, обладающих бесконтрольной властью в государстве. Механизмы противовеса ей исчезли по мановению шипованного жезла, этой же властью раскрученного над головами. Того, кто не пригнулся под ним жезл сбивал наземь принудительно. Политическая жизнь в прошлом. Основы государственного строя сильно упростились, оставив в своем наборе лишь власть исполнительную, принявшую в свои объятия и законодательную и судебную. Ну а также, до пущей комплектности, и так называемую четвёртую – информационную.

Но вот ведь оказия. Не вполне адекватные решения правительства породили вполне адекватную защитную реакцию вольнодумствующих граждан. Наверняка не тех, кто ещё от родных и близких слышал личные свидетельства об Архипелаге ГУЛАГе; тем нынешняя ситуация понятна и, можно сказать, вполне ожидаема. А больше наших сверстников. Свободно выражаться нам привычно, как дышать. Оттого, кажется, что это естественно и навсегда. И, как следствие, в противовес сомнительной политике власти стали возникать политические группы, протестующие против установившегося порядка. Не обошлось и без появления умелых ораторов, стремящихся использовать начавшееся недовольство в своих целях.

Очевидно, что с таким свободомыслием мириться власти попросту не резон. Посему и дорогостоящее время эфира использовалось по назначению. Дойдя до определённой степени возмущения, и вечернее электроснабжение можно было бы объяснить необходимостью манипулирования (к чему я, собственно, не склонялся). Но пожалуйте, так или иначе: назидательный материал был прост и доступен для восприятия.

– Пугают, – Саша схватил бутылку – На психику давят.

– Странный у них порядок какой-то… Все, Шура, теперь парой не погуляешь, – я похлопал друга по плечу. – Протест припишут, не иначе. За пивасиком строго по одному.