Текст книги "Герцогиня и «конюх»"
Автор книги: Роман Антропов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
VIII. Накануне бала
Немало была удивлена митавская знать, когда получила приглашение из герцогского замка на бал.
Полускандальная история неудавшегося претендентства Морица и его сватовства была еще слишком жива в памяти курляндской аристократии и служила поистине притчей во языцех. Да и не сезон еще был для балов.
Однако никто не отказался от приглашения.
Митавские модистки заработали вовсю. Супруги и дочери высших должностных лиц и почтенных обер-ратов старались друг перед другом в выдумке роскошных и богатых туалетов.
Пришлось и Анне Иоанновне позаботиться об этом. Ее гардероб, не отличавшийся изяществом вкуса, был к тому же невелик. Причиной являлась скудость средств, получаемых герцогиней Курляндской. В своих «слезных» письмах в Москву и Петербург она нередко жаловалась, что ей «большую конфузию приходится претерпевать пред придворными и митавскими дамами, понеже нет у нее достаточной толики и в нарядах и бриллиантах». Таким образом, показания некоторых лиц в истории, что двор ее светлости блистал неслыханной роскошью, удивлявшей даже иностранцев, едва ли справедливы.
Анна Иоанновна долго совещалась со своей придворной поставщицей.
– Я рекомендовала бы вам, ваша светлость, платье из белого бархата, отделанное горностаем, – предложила та.
Анна Иоанновна, любившая яркие цвета, не соглашалась. Может быть, она и того боялась, что белый цвет будет невыгодно оттенять желтоватую блеклость ее лица.
После долгих колебаний остановились наконец на малиновом бархатном платье с горностаем.
Перебирая свой ларец с драгоценностями, Анна Иоанновна злобно-досадливо, печально вздыхала:
– Не много ж украшений у меня!.. Поди, у дочери этого презренного раба Меншикова куда больше будет… Хорошо награждают они все племянницу императора!..
Убранство зал Кетлеровского замка происходило под непосредственным наблюдением Бирона.
Надо сознаться, что у этого «конюха», сына низшего придворного служителя, были вкус и большой полет фантазии.
Гирлянды живых цветов искусно переплетали мрачные люстры и высокие стенные зеркала и причудливо спускались над троном вдовствующей герцогини.
Во время спешного приготовления к балу в замок несколько раз приезжал Бестужев.
Печать всех пережитых и переживаемых неприятностей лежала на умном лице резидента и обер-гофмаршала.
– Все суетитесь, любезный Эрнст Иванович? – обратился он с чуть заметной усмешкой к Бирону.
– Что же поделаешь, Петр Михайлович? Надо потешить ее высочество… Она так грустит.
– После неудачного сватовства? Но отчего же вы, милый мой, так плохо утешаете ее высочество, что она впадает в тоску? Ведь вы находитесь при ней безотлучно.
Должно быть, эта фраза не особенно понравилась Бирону, потому что он гневно набросился на слуг, убиравших зал.
– Не так, не так, черт вас побери! Я вам показывал, проклятые олухи!
Бестужев пошел к герцогине, улыбаясь про себя.
«И этот старший лакей обуреваем столь честолюбивыми планами, мечтами! Что это: заведомо немецкое нахальство или действительно в истории России возможны такие поразительные чудеса?»
Анна Иоанновна так и рванулась к своему «старому другу».
– Петр Михайлович, как я рада тебя видеть! – искренне вырвалось у нее.
– Спасибо, ваше высочество, что думаете обо мне, – тепло ответил Бестужев. – За мои редкие посещения простите великодушно. Сами знаете, какое теперь положение дел.
Анна Иоанновна внимательно посмотрела на Бестужева.
– Как изменился ты в это время, мой милый Петр Михайлович! Поседел еще больше, согнулся…
– Проклятая политика не красит нас, дипломатов, – усмехнулся Бестужев и круто переменил разговор: – Даете бал, ваше высочество?
– Да, Петр Михайлович… Уговорил меня Эрнст… Большой он хлопотун! – оживилась Анна Иоанновна.
– О, да! Он очень энергичный человек, – как-то загадочно проронил обер-гофмаршал.
– И знаешь, Петр Михайлович, он готовит мне какой-то сюрприз! Ты ничего не слыхал об этом?..
– Кое-что слышал…
– Представь, он говорит, что выписал какого-то великого человека… Как, бишь, он называл его? Ах, забыла…
– Великим магистром Джиолотти?
– Вот, вот! Эрнст говорит, что этот самый магистр обладает чудесным даром открывать будущее. Ты веришь в это, Петр Михайлович?
– Поживем – увидим, – уклончиво ответил Бестужев. – А вот скажите, ваше высочество, что это такое происходит с вашей гофмейстериной баронессой фон Клюгенау? Я во второй раз встречаю ее в слезах.
Анна Иоанновна смутилась.
– Однако, Петр Михайлович, я вижу, что ты, несмотря на все твои многочисленные дела, зорко следишь за всем, что происходит в моем замке, – вспыхнула она.
– Это не должно удивлять вас, ваше высочество: я – не только резидент ее величества, но и обер-гофмаршал вашего двора.
– Произошло то, – герцогиня заметно заволновалась, – что эта особа, влюбившись в Бирона, бегает за ним по пятам и дошла до такой дерзости, что позволила себе устраивать мне сцены ревности! Как тебе это понравится?
– А-а!.. – протянул Бестужев, щелкая пальцем по крышке табакерки.
– И я решила выгнать ее вон.
Бестужев, затянувшись табаком, спокойно ответил:
– Конечно, это ваше право, ваше высочество, но я не советовал бы вам пока прибегать к таким резким мерам: в Митаве и без того идет немало толков и пересудов. Баронесса ведь из среды митавских аристократов.
– Ты думаешь, так будет лучше? – задумчиво произнесла герцогиня. – Но она надоела мне!
– Советую вам, ваше высочество, сделать так, как я сказал!
– Ну ладно, Петр Михайлович!
Уезжая, Бестужев опять встретился с Бироном.
– Ну, Эрнст Иванович, завтра уже бал; а где же ваш великий чародей? – спросил он. – Смотрите, вы слишком разожгли любопытство ее высочества.
Бирон самодовольно усмехнулся:
– Где он, спрашиваете вы, Петр Михайлович?
– Да.
– Он у меня.
– Как?! – удивленно воскликнул Бестужев. – У вас? Когда же он прибыл?
– Вчера.
– Но я… я ничего не знал об этом… Стало быть, Джиолотти каким-то чудом объявился в Митаве?
– На то он и чародей, – хладнокровно ответил Бирон.
Бестужев задумался.
– Слушайте, Бирон, могу я сегодня поздней ночью приехать к вам, чтобы повидать ваше «венецейское чудо»? – тихо спросил он.
– Пожалуйста… Сделайте милость, Петр Михайлович!..
– Хорошо. Так ждите меня.
И поздней ночью, накануне бала, состоялось свидание Бестужева с великим магистром.
IX. «Вторая память»
Первая зимняя метель крутила над Митавой, и в старых печах древнего кетлеровского замка уныло завывал холодный ветер.
Бирон представлял Бестужеву Джиолотти. Это был человек высокого роста, с очень красивым лицом, хотя его черты были не совсем правильны и резко очерчены; он обладал движениями гибкими, но порывистыми, «ухваткой тигра», как подумал про себя Бестужев.
– Я знаю вас, ваше превосходительство, – первым начал великий чародей, впиваясь в лицо русского вельможи взором своих поразительных черных глаз, в которых светился огонь необычайной внутренней силы.
Джиолотти говорил по-французски с еле заметным итальянским акцентом; иногда вместо «ж» у него выходило «з».
Бестужева это сообщение не особенно удивило, хотя он никогда в жизни не встречался с этим «великим магистром»: он подумал, что Бирон, конечно, не преминул посвятить Джиолотти во всю подноготную его, Бестужева, жизни. Однако он слегка насмешливо ответил:
– Я что-то не упомню, синьор Джиолотти, чтобы мы где-либо с вами встречались…
Лицо магистра было бесстрастно.
– Я этому пока не удивляюсь, ваше превосходительство. Кажется, если я не ошибаюсь, вы пока не обладаете второй памятью, – спокойно произнес загадочный человек.
– Второй памятью? – удивленно воскликнул резидент.
– Да, именно так… Вы ничего никогда не слыхали о второй памяти, ваше превосходительство?
«Ну, так и есть: он – просто шарлатан, фокусник!» – пронеслось в голове Бестужева.
– Нет, не слыхал. – Он едва удержался от улыбки.
– Да, это не всем доступно. В коротких словах я вам поясню, что это такое. Второй памятью мы, жрецы тайных наук, называем дар человека прозревать то, кем он, человек, был до его теперешнего состояния.
Бестужев, ровно ничего не понявший из этого пояснения, захлопал глазами.
– Позвольте, любезный синьор Джиолотти! – воскликнул он. – Вы сказали, что можно прозреть, кем был человек до его настоящего состояния?
– Да.
– То есть как это? Простите, я этого понять не могу, – развел руками Бестужев.
Бирон принес и поставил на стол вино в золоченом кувшине.
– Я продолжаю, – торжественным тоном начал снова великий магистр. – Я говорю, что всякий человек, обладающий второй памятью, не только может, но должен знать все свои предшествующие перевоплощения, все те круги жизни, которые он перешел.
– Это… это из области чернокнижия? – захотел не ударить лицом в грязь перед приезжим фигляром Бестужев.
– Вы ошибаетесь, ваше превосходительство. Это – не чернокнижие, а книга Великой Мудрости, познанию которой посвятил свое служение наш орден «Фиолетового креста», великим магистром которого я имею честь быть, – спокойно возразил Джиолотти.
Этот уверенный, властный голос заставил «смириться» Бестужева.
– Прошу извинения, что я, русский дипломат, нахожусь не в курсе дел вашего «тайно-чудесного» ордена, любезный синьор Джиолотти, – сказал он. – Но я должен заметить, что все, что вы изволили сказать, является для меня до такой степени странным, неожиданным… Вы вот, например, заявили, что знаете, знакомы со мной… Но ведь это же – явное… недоразумение… Как иначе прикажете взглянуть на это?
Бирон подал Петру Михайловичу стакан вина. Бестужев осушил его.
Выпил и великий магистр.
– Хотите знать, ваше превосходительство, где мы встречались с вами?
– Жду с нетерпением.
– В римском цирке, на арене. Я тогда был гладиатором, а вы – строгим censor morum,[22]22
Блюститель нравов (лат.).
[Закрыть] – убежденно воскликнул Джиолотти. – И я кричал Нерону: «Ave, Caesar, morituri te salutant!»[23]23
Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя! (лат.).
[Закрыть] И вы вместе с другими бешено аплодировали мне, а, когда меня добивали, вы первые сделали «pollice verso»,[24]24
…вы первые сделали «pollice verso»… (с повернутым пальцем) (лат.). – Рукой с большим пальцем, обращенным вниз, зрители римского цирка выражали свое требование добить поверженного гладиатора.
[Закрыть] то есть «добей его!». И меня убили. Это была седьмая ступень моего перевоплощения.
Стакан, который держал в руках Бестужев, выскользнул, упал на пол и со звоном разбился.
Резидент откинулся на спинку кресла и широко раскрытыми глазами глядел на «венецейского чародея».
– Что это? Шутка?.. – слетело с его побелевших губ.
– Я не имею привычки шутить, ваше превосходительство! – резко ответил Джиолотти.
– В таком случае вы…
И резкое слово готово уже было слететь с уст «европейского» царедворца тогдашней темной, полуварварской России.
Бирон по-русски умоляюще прошептал Бестужеву:
– Ради Бога, Петр Михайлович, не оскорбляйте его! Вы сами не подозреваете, какая огромная сила находится в этом человеке…
Бестужев опомнился, овладел собою и обратился к итальянцу.
– Все, что вы говорите, право, забавляет меня, – усмехнулся он.
– Случалось ли вам когда-нибудь, ваше превосходительство, – зазвеневшим и вдохновенным голосом начал Джиолотти, – при взгляде на какую-нибудь неизвестную вам местность или на неведомое дотоле лицо содрогнуться всем вашим существом от чувства какой-то таинственности, непонятной тоски? В эту секунду вам с поразительной ясностью представляется, что где-то, когда-то вы уже видели и эту местность, и это лицо. Где и когда – вы не можете вспомнить, но убеждены в этом. Бывали с вами подобные явления?
– Да, – ответил Бестужев.
– А задумывались ли вы когда-нибудь над вопросом, что же это такое?
– Нет.
– Так вот, видите ли, ваше превосходительство, это и есть так называемая вторая память. Она открывает перед нами картины наших перевоплощений, наших прежних жизней. Инстинктивной второй памятью в слабой степени обладают почти все люди, но управлять этою второй памятью – удел исключительных натур, обладающих колоссальной силой.
Тревожное чувство охватило Бестужева. Тоска и страх перед этим диковинным человеком овладели им.
– Вы, как я слышал от господина Бирона, состоите великим магистром ордена «Фиолетового креста»? – спросил резидент.
– Да.
– Что это за орден? Какие цели он преследует? – стал допытываться Бестужев.
– Я вам уже говорил: изучение тайных, оккультных наук, благодаря которым мы можем сделаться совершенными, познать тайну «великого сущего» и лицом к лицу приблизиться к тому, что мы называем «Безначальным и Бесконечным».
– И вы, синьор Джиолотти, можете показать нам, простым смертным, картины прошлого?
– Безусловно. И не только прошлого, но и будущего! – пылко воскликнул великий магистр.
– Я понимаю, что по некоторым следам, которое прошлое накладывает на человека, его, это прошлое, еще возможно отчасти угадать, – задумчиво продолжал Бестужев. – Но будущее? Кто может прозреть его? Разве то, что должно совершиться, уже накладывает свою печать на нас?
Джиолотти встал и выпрямился во весь рост.
И перед ним Бестужев вдруг почувствовал себя крайне слабым, бессильным.
– Да, ваше превосходительство, – ответил итальянец. – Эта печать существует. И называется она «signum», знаком.
И еще долго шла беседа русского вельможи с таинственным чародеем Индии и Венеции.
Остаток ночи Бестужев, возвратившись к себе, провел в каком-то тревожном полузабытьи. Его душил кошмар, тяжелый, безобразный… Несколько раз он, обливаясь холодным потом, вскакивал на постели и дико кричал…
X. Бал герцогини. Чудеса великого магистра
Старый Кетлеровский замок заполнялся массой прибывающих гостей. Вся знать, родовитая и служебная курляндская аристократия, спешила на бал к своей «незадачливой» герцогине.
Такого пышного, роскошного праздника еще никогда не устраивала Анна Иоанновна. Море огней, гирлянды цветов, звуки музыки.
– Однако наша светлость раскутилась! – насмешливо прошептал маршал на ухо курляндскому канцлеру. – С чего это она?
– Мм… да… – удивился тот. – Это какая-то новая игра.
– А посмотрите на Бирона, как он горд и величественен. Этот «конюх» весьма снисходительно кивнул нам, нам – главным чинам Курляндии! Экий нахал! Проучить бы его надо.
Кейзерлинг стал нервно и озлобленно поправлять ленту на своем мундире.
А Бирон, камергер двора ее светлости, смотрел действительно и важно и надменно. «Случайный выскочка», но умник большой руки, он ни на секунду не терял веры «в свою великую, счастливую звезду».[25]25
«Анна – моя звезда» – «секретное» выражение Эрнста Бирона.
[Закрыть]
Бестужев, обязанный на столь официальном приеме нести свою обер-гофмаршальскую службу, находился в покоях ее высочества-светлости.
– Петр Михайлович, поди-ка сюда! – приоткрыла дверь своего «бодоара» Анна Иоанновна, зовя своего старого, верного друга.
Она была еще в пудермантеле, но уже причесанная.[26]26
Она была еще в пудермантеле, но уже причесанная. – Пудермантель – накидка, которую надевали, когда пудрились.
[Закрыть] Около нее суетились младшие фрейлины. Одна держала малиновую бархатную «робу», другая – цветы, третья – веер и драгоценности.
«Экая бестактность! – с досадой подумал Бестужев. – Полураздетая, приглашает меня, мужчину, к себе, и при всех».
– Съезжаются? – спросила герцогиня.
– Да, ваше высочество, – сухо, официально ответил обер-гофмаршал. – Вам бы надо поторопиться с туалетом.
– А ну их! Подождут! – улыбнулась Анна Иоанновна. – Ты вот лучше посмотри, что мне прислала императрица!
Герцогиня говорила радостно-возбужденным голосом.
– Вам? Прислали? Что? – удивленно спросил Бестужев.
– А вот полюбуйся, Петр Михайлович! – И с этими словами Анна Иоанновна подала Бестужеву огромный футляр. – Бери, бери. Раскрой и посмотри!
Бестужев повиновался.
Сноп разноцветных радужных огней, которыми горели и переливались бриллианты роскошного колье, ударил в глаза царедворцу.
– Я только сейчас получила это с курьером от ее величества. Читай, что она пишет.
Бестужев про себя прочел содержание августейшего послания:
«Понеже умно Вами было поступлено и велениям моим Вы не противились по Морицову делу, – жалую Вам сию безделицу, блеск и играние камней коей да отвлекут ваши мысли на иной путь».
Бестужев прочел и усмехнулся про себя.
Анна Иоанновна была почти уже одета.
– Ну а этот-то господин-сюрприз прибыл? – бросила она Бестужеву.
Тот, догадавшись, что речь идет о Джиолотти, ответил:
– Я не видал. Это уже дело Эрнста Ивановича.
Все приглашенные уже съехались. В большом зале и прилегающих к нему гостиных стоял тихий гул голосов, точно жужжание пчелиного роя. Та скука, которая всегда наблюдалась на балах Анны Иоанновны, начинала царить и теперь. Многие удивлялись, что ее светлость не показывается так долго, и положительно не знали, что делать. Правда, некоторые упитанные обер-раты ухитрились уже пробраться в открытую буфетную и там вознести малое жертвоприношение богу Бахусу. Наскоро опоражнивая бокалы с вином, а то и просто с напитком Гамбринуса – «напитком богов и людей»,[27]27
Пиво.
[Закрыть] – они уже с жаром начали было вести разговоры об излюбленном предмете – политике.
Митавские прелестницы, все эти упитанные, дородные обер-ратши, приготовлялись к своему любимому занятию – сплетничеству.
Но вот послышались звуки труб и литавр.
Это было до такой степени неожиданно, что все вздрогнули и невольно обратили изумленные взоры друг на друга.
– Это что же обозначает? – послышались тихие возгласы.
– Ого! С каких это пор у этой Анны завелся такой церемониал?
Митавцы могли удивляться: действительно, до сих пор приемы Анны Иоанновны отличались большой простотой.
Бестужев постучал тростью по паркету зала и торжественно возгласил:
– Ее высочество, ее светлость изволят следовать!
Гробовая тишина воцарилась в зале. Взоры всех присутствующих устремились на двери, из которых выходила царственная митавская «затворница».
Анна Иоанновна была и величественна, и почти красива в этот вечер. В своей роскошной «робе», искусно нарумяненная и насурмленная, сверкая бриллиантами, она выступала как-то особенно горделиво. И даже во взгляде ее маловыразительных глаз светилось что-то бесконечно властное, уверенное. И невольно перед этой величественной женщиной склонились головы митавской знати.
– Я рада, господа, видеть вас всех на моем скромном бале… – начала Анна по-немецки своим особенным голосом. – После неприятных дней странного и нежелательного волнения, которое охватило Митаву, нам надо немного развлечься… Я буду счастлива, если вы все будете чувствовать себя сегодня весело и непринужденно…
Тихий гул одобрения собравшихся гостей был ответом на приветствие ее светлости.
Стоявший во главе группы блестящих курляндских гостей канцлер Кейзерлинг выступил вперед и, низко – по-придворному – склонившись перед герцогиней, произнес:
– Имея честь приветствовать вас, ваша светлость, я позволяю себе от имени всех собравшихся принести вам нашу почтительнейшую благодарность за…
«Пошли немецкие нескончаемые периоды!» – усмехнулся в душе Бестужев.
А Кейзерлинг между тем продолжал:
– …за ту высокую честь, которую вы оказываете нам вашим милостивым приглашением и почетом.
Голова несчастной Измайловской царевны откинулась еще горделивее. В этих простых, лживо-пустых словах курляндского магната Анна Иоанновна почувствовала признак раболепия, и это сознание наполнило ее тщеславную душу трепетом восторга.
«Ага! Преклоняетесь? То-то вот… А то нос все задирали, меня в грош не ставили!» – молнией пронеслось в ее голове.
По данному сигналу грянула музыка.
Анна Иоанновна величественно «изволила следовать вперед» посреди растянувшихся и кланявшихся гостей и подошла к герцогскому трону.
В ту секунду, когда звуки труб и литавр на секунду стихли, к ее высочеству и светлости подошел Бирон и громко произнес:
– Ваша светлость! Благородный синьор Джиолотти, великий магистр Ордена «Фиолетового креста», прибыл и ожидает высокой чести улицезреть вас, ваша светлость…
Все в удивлении переглянулись. Кто это такой Джиолотти? Откуда он появился? Митава еще не знавала такого гостя. Какой «магистр», да еще «великий»? Какой орден «Фиолетового креста»?
Жгучее любопытство засветилось в глазах нарядной, блестящей толпы.
– Попросите его, господин камергер! Мы будем рады видеть столь почтенного иностранца, – ответила Анна Иоанновна и обратилась к гостям: – Мне говорили, что синьор Джиолотти – великий алхимик, чародей и ученый. Быть может, он развлечет всех нас, показав нам свои чудеса.
А великий чародей уже появился в зале и легкой, крадущейся походкой большого тигра направлялся к герцогине. Одет он был чрезвычайно оригинально. Черные туфли с огромными бриллиантами на пряжках; белые шелковые чулки; короткие штаны черного бархата, «пуфом»; такого же бархата узкий камзол с большим белым отложным воротником из венецианских кружев; поверх камзола был накинут шелковый плащ-мантия великолепного фиолетового цвета. На голове синьора Джиолотти была надета остроконечная шапка-колпак тоже фиолетового цвета и такой формы, какую носили астрологи и чародеи глубокой древности. Но что особенно бросалось в глаза – это роскошная золотая цепь, испещренная какими-то таинственными иероглифами; на ней висел крест необыкновенной формы. Этот крест горел необычайным блеском и был, по-видимому, бриллиантовый, но – странное дело – эти бриллианты переливались не радужными огоньками, а светились одним ровным фиолетовым блеском. И чуден, и загадочен был этот свет…
Большие черные глаза великого магистра горели тоже необычайным блеском.
И при появлении этого диковинного человека как-то сразу, невольно притихла, замерла разодетая толпа, наполнявшая залы Кетлеровского замка.
Джиолотти подошел к Анне Иоанновне и, опустившись на одно колено, произнес своим музыкальным, странно вибрирующим голосом:
– Приветствую прекрасную царевну и герцогиню далекой сказочной страны.
При виде Джиолотти Анна Иоанновна совсем растерялась.
Все это время она готовилась к встрече с иноземным чародеем. Мысленно она рисовала себе его образ, но как все это оказалось непохожим на действительность! Ей, воспитанной на сказках «измайловских мамушек», чародей, колдун всегда представлялся в виде старого, дряхлого старика с большой косматой и седой бородой… А тут вдруг перед ней был высокий, сильный, красивый мужчина с пронзительными глазами, которые так и жгли душу.
Анна Иоанновна чувствовала, что ей надо прийти в себя, ответить что-либо подходящее на приветствие заморского гостя, – но не могла. Как завороженная, она не могла отвести взгляда от горящего взора кудесника.
Все замерли. Все ожидали слов ее светлости.
Бестужев, стоявший около Анны Иоанновны, с тревогой глядел на свою повелительницу.
– Ваше высочество, да говорите же!.. – еле слышным шепотом бросил он ей.
Анна Иоанновна словно очнулась после минутного тяжкого наваждения.
– Я… – начала она вздрагивающим голосом. – Я рада видеть вас, господин Джиолотти, при моем дворе.
И она протянула руку, которую Джиолотти почтительно поцеловал.
– J'ai eu deja I'honneur voir Votre Altesse a Moscou pendant le Couronnement de sa Majeste I'imperatice,[28]28
Я имел уже честь видеть ваше высочество в Москве на коронации ее величества императрицы (фр.).
[Закрыть] – произнес Джиолотти.
– Ax, вот как?.. Да, да, я слышала об этом, – воскликнула Анна.
Все присутствующие, обуреваемые любопытством, столпились вокруг герцогини, Джиолотти и Бестужева.
Бирон стоял с надменной улыбкой в стороне.
О музыке, танцах было забыто. Этот таинственный человек приковал к себе всеобщее внимание.
– А вы… вы для чего приехали к нам, в Россию? – начала беседу Анна Иоанновна.
– Меня всегда манила ваша великая страна, ваше высочество, и я, знакомый со всеми странами мира, захотел посмотреть на Россию, – ответил Джиолотти.
Его голос звучал бесстрастно-спокойно, а взор его удивительных глаз впивался в окружавшие его лица.
– Я полагаю, что после вашей прекрасной страны у нас вам кажется очень непригоже: холод, унылые места, снег, – продолжала Анна Иоанновна.
– После знойной Индии и жаркой Италии, ваша светлость, приятно видеть и снег. К тому же ведь в нашей власти в любую минуту заменить снег роскошными цветами.
Последние слова Джиолотти удивили всех. Особенно была поражена ими Анна Иоанновна.
– Как же это можно снег заменить цветами? – живо спросила она.
– Очень просто. Вы интересуетесь этим, ваше высочество? Если вам угодно, я могу показать вам это воочию.
Толпа придворных гостей придвинулась еще ближе к герцогине и к великому чародею. Любопытство было так сильно, что заставило многих придворных забыть об этикете.
– Как? И мы все увидим это волшебное превращение? – воскликнула герцогиня.
– Да! – ответил великий магистр. – Потрудитесь приказать принести сюда какой-нибудь таз, наполненный снегом, ну, например, такой, в котором замораживают шампанское.
Бестужев сделал знак глазами Бирону. Тот, в свою очередь, тихо отдал какое-то приказание придворному лакею.
Бестужев тихо проговорил Анне Иоанновне:
– Садитесь, ваше высочество, на трон. Неудобно вести всю эту сцену стоя. – Он помог герцогине подняться на ступени герцогского трона и, когда она села, обратился с любезной придворной улыбкой к митавским дамам по-немецки: – Я предложил бы уважаемым госпожам сесть. Так будет удобнее видеть им и всем остальным то, чем желает удивить всех достопочтенный синьор Джиолотти.
Дамы расселись, образовав одну общую живописную группу, мужчины, все упитанные обер-раты, во главе с канцлером и маршалом, остались стоять. Вся середина зала, таким образом, оказалась свободной.
Анна Иоанновна, взволнованная, с горящими глазами, сидела на троне и с каким-то жутким, затаенным страхом поглядывала на заморского кудесника.
А тот стоял бесстрастный, гордый, спокойный, как диковинное изваяние.
Бестужев, иронически относившийся ко всему «сему действу», насмешливо улыбался.
– Pereat lux![29]29
Да потухнет свет! (лат.)
[Закрыть] – вдруг прозвучал властный голос великого магистра.
Он простер правую руку вперед – и зал, и все гостиные погрузились в глубокий мрак.
У всех невольно вырвался подавленный крик изумления, к которому примешивался страх.
Но эта тьма продолжалась всего несколько секунд.
Вдруг, неизвестно откуда, появился таинственно-трепетный, голубовато-фиолетовый снег. Сначала он был очень слабым, но, мало-помалу, усиливаясь, залил собою тронный герцогский зал, накладывая на лица всех присутствующих странные блики.
Это был особенный свет, не схожий с тем, который получается от «потешного»[30]30
Бенгальский.
[Закрыть] огня.
Стало почти ярко-светло.
Анна Иоанновна, приложив руку к сильно бьющемуся сердцу, приподнялась с кресла.
– Ах! Что же это такое? – тихо слетело с ее губ.
Этот самый вопрос хотели, но боялись задать и все присутствующие, прикованные взорами к синьору Джиолотти.
Появился придворный лакей. Он нес большой металлический таз, наполненный снегом.
– Поставьте его сюда! – приказал Бирон, показывая на место как раз против трона герцогини.
Гробовое молчание воцарилось в зале.
Джиолотти подошел совсем близко к ее светлости и спросил:
– Что вы видите здесь, ваше высочество?
– Здесь? Здесь – снег, – ответила Анна Иоанновна.
Тогда Джиолотти обратился и к гостям августейшей герцогини:
– И вы все видите только снег?..
– Да… да… ну, конечно!.. Да, – в удивление посыпались робкие ответы.
Тогда великий чародей Джиолотти простер руки над тазом со снегом и произнес:
– Смотрите, вы все, смотрите, ваше высочество, сюда!.. Не спускайте глаз!
И взоры всех устремились на невинный предмет.
Снег стал таять точно под влиянием сильнейшей жары. Вместо снега появилась вода, а на ней, на этой воде, – маленькие-маленькие зернышки светло-желтого цвета.
Из одного из этих зернышек стал поразительно быстро расти ствол и покрываться ветвями, на которых появились темно-зеленые листья.
Ужас овладел и Анной Иоанновной, и ее гостями.
– Ах!.. – пронеслось по залу.
А взор великого чародея не отрывался от сказочно быстро растущего ствола. Его руки все так же были распростерты над тазом, и все так же властно-уверенно звучал его голос, произнося какое-то магическое заклинание на латинском языке:
– Nasce o, arbor magnae misteriae, nasce! Est in corpore tuo Signum et vis vitae aeternae… Egomet, Magistr Maximus, potentiae summae volo.[31]31
Расти, о дерево великой тайны, расти! В твоем «теле» находится знак и сила вечной жизни… Я, я сам (egmet), великий магистр, обладающий величайшей властью, желаю этого… (лат.).
[Закрыть]
Все выше, выше становилось это заколдованное дерево.
– Боже! Что за дьявольщина?! – испуганно отшатнулся Кейзерлинг. – Это – волшебное дерево!
– Fiat lux! Да будет свет! – властно произнес Джиолотти.
Таинственный фиолетовый свет куда-то исчез, уступив место красно-желтому свету свечей люстр и канделябров.
Перед всеми стояло высокое дерево, на котором висели великолепные мандарины.
Джиолотти, сорвав один, почтительно поднялся по ступеням трона и протянул герцогине «магический плод».
– Лучшей наградой мне, далекому чужеземцу, могла бы явиться милость, если бы вы, ваше высочество, соблаговолили принять от меня этот душистый плод, столь быстро выросший на снегах вашей отчизны! – Итальянец почтительно склонился перед Анной Ианновной, которая совсем «сомлела».
Это первое чудо таинственного магистра привело всех в состояние какого-то столбняка.
Бирон подал знак – и грянула музыка. Но звуки того упоительного вальса, который всегда столь зажигательно действовал на сентиментально-чувственных митавок, не произвели теперь ни малейшего эффекта. Так сильно было впечатление, произведенное на всех синьором Джиолотти.
Однако бал все же начался.
Джиолотти стал беседовать с Бестужевым, на которого чудо великого магистра произвело как раз обратное впечатление: более чем когда-нибудь Петр Михайлович был убежден, что имеет дело просто с ловким фокусником, а вовсе не с ученым.
Бирон, воспользовавшись тем, что начались танцы, подошел к герцогине и тихо спросил ее:
– Ну что? Видели?
– Да!.. – так же тихо ответила она.
– Остались довольны?
– Я поражена, Эрнст…
– Убедились в могуществе того человека, которого я вызвал из далекой Венеции?
– О, да!.. Но я боюсь его, Эрнст Иванович, он вселяет мне какой-то ужас…
И в шепоте Анны Иоанновны действительно звучал страх.
– А между тем, Анна, вам надо не бояться его, а благословлять, потому что он сулит вам такое счастье, о котором вы даже и мечтать не могли, – произнес Бирон.
– Что же: он будет гадать мне сегодня при всех?
– Да. Он вообще покажет всем еще немало чудес.
Бестужев, разговаривая с чародеем, не спускал взора с Анны Иоанновны и Бирона.
«Что этот «конюх» нашептывал ей? Я убежден, что разговор идет о том «чуде», которое вот стоит передо мной, – о Джиолотти. Но неужели он при всех ляпнет такую штуку, о которой говорил мне Бирон? – тревожно проносилось в голове обер-гофмаршала. – Ведь если он громогласно заявит, что Анну ждет императорская корона, это немедленно станет известно в Петербурге. А там на меня и так косятся».
Джиолотти как бы сразу прозрел, какие тревожные мысли обуревали обер-гофмаршала.
– Что вы так угрюмы, ваше превосходительство? – тихо спросил он Бестужева.
Тот, пожав плечами, ответил:
– Ведь для вас, такого могущественного чародея, нет тайн. Если это справедливо – угадайте причину моего тревожного состояния духа.
Пристально-пристально поглядел в глаза царедворцу великий магистр и еще тише сказал ему:
– Вы боитесь одного бестактного чуда с моей стороны. Но, во-первых, если вам не угодно, чтобы оно совершилось, его и не будет, а во-вторых – оно будет сделано так тонко, что, кроме ее светлости, вас, господина Бирона и меня, об этом никто не будет знать.
