Текст книги "Герцогиня и «конюх»"
Автор книги: Роман Антропов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
XVI. «Страшная» ночь московских затворов
Остерман только что отпустил из своего кабинета какого-то таинственного незнакомца в маске и, откинувшись на спинку кресла, мечтал об отдыхе, хотя бы минут на двадцать, как в кабинет ворвался Бирон.
Он поистине был страшен. Его лицо было бледно как полотно, глаза вытаращены, волосы стояли дыбом.
– А-а, вы этого добивались, Остерман? – бешено завопил он.
Вздремнувший было маститый российский дипломат вскочил в испуге.
– Что такое? Что с вами, Бирон? В своем ли вы уме? – воскликнул он.
– Я-то в своем, а вот вы-то, Остерман, не знаю!.. – продолжал неистовствовать Бирон.
Остерман улыбнулся.
– Теперь я все понимаю… – спокойно произнес он.
– Вы? И понимаете? А откуда вы можете понимать весь ужас того, что произошло? – безбожно коверкая русскую речь, крикнул Бирон.
– Я вам поясню. Вы из дворца?
– Да. Я… я должен был ее видеть… Я боюсь оставлять ее одну так долго без себя. С величайшим усилием я проник во дворец… Оказывается, князья Долгорукие отдали строжайший приказ никого не пускать. Но я сумел заставить все двери распахнуть передо мною. Да кто же я, черт меня возьми? Муж ее или тряпка?
– Муж? Ну, знаете, Бирон, это немного чересчур! – расхохотался Остерман. – Эк вы хватили!..
– Да, да! Я покажу этим варварам, что тот, кто держал в своих объятиях царевну, имеет право быть первым у трона императрицы.
Бирон выпрямился. Что-то бесконечно алчное, хищное засветилось в его глазах.
– Продолжайте лучше, Бирон, свое повествование!.. – осадил его великий дипломат.
– У дверей покоев Анны я увидел князя Алексея Долгорукого. Перед ним стояли бутылки вина, – взволнованно заговорил Бирон. – Он спал как убитый… Чтобы удостовериться в том, спит ли он или притворяется, я схватил его за конец бороды. Он что-то пробормотал и опять захрапел. Тогда я взялся за ручку двери. Та была заперта. Я обошел секретным ходом кругом и проник в спальню. И там я… Черт меня возьми!..
– Ну?.. – привстал Остерман.
– В красной комнате, на софе, сидели Анна и этот проклятый Иван… Он играл ей что-то на гуслях и… держал ее в объятиях левой рукой. Я хотел ворваться и убить Долгорукого на месте, но…
– Испугались?.. О, еще бы!.. Этот Иван ударом кулака кладет медведя, – похлопал Бирона по плечу Остерман. – Все, что вы мне поведали, совсем не интересно. Успокойтесь и помните, что Анна никуда не уйдет из наших рук, а если она теперь «забавляется» – Бог с ней.
– А если эти забавы перейдут в серьезное чувство? – с тревогой спросил Бирон.
– Пустяки! – махнул рукой Остерман. – А трон-то держать будем мы, а не они. Их песенка спета. Послезавтра в России будет царствовать самодержавная императрица. Послезавтра Верховного тайного совета не будет.
* * *
В небольшой комнате, в которой колыхались клубы табачного дыма и чувствовался сильный запах вина, находилось более чем разношерстное общество. Рядом с нарядным залом придворного щеголя сидели в расстегнутых мундирах офицеры; бок о бок с ними сидели рясоносцы, примыкая непосредственно к двум лицам в простых суконных кафтанах; около тех были – фраки и жабо.
Это была та знаменитая «конспиративная квартира», которая спасла России самодержавие.
Ее хозяева – Волынский и Черкасский – были сильно взволнованны. Первым держал речь Волынский.
– Господа! Послезавтра мы должны окончательно решить вопрос: идти ли нам в полон или вырваться на волю… Вы желаете?
И он произнес горячую, страстную речь, в которой мрачными красками нарисовал их тягостное положение.
За ним говорил князь Черкасский. Он еще более подлил масла в огонь: собрание совсем зашумело.
И вдруг в разгаре их споров появилась фигура Остермана.
– Остерман!!! – пронеслось по собранию заговорщиков.
– Да, это – я, господа! – послышался его металлический голос.
Все умолкли. Все собирались слушать, что скажет этот знаменитый «оракул».
– В вашем собрании, – произнес он, – я, господа, вижу представителей всех сословий Российской империи. Я рад этому, так как каждому из вас я должен вручить, по повелению ее величества, ее послание.
– Как? Сама пишет? – послышались голоса заговорщиков.
– Сама подписала. Позвольте мне прочитать вам их все.
И Остерман начал с воззвания к войску.
Гвардейские офицеры, слегка пошатываясь от чрезмерного возлияния богу Бахусу, встали и торжественно отдали честь.
– Да здравствует наша самодержица! – заорали они хриплыми, сиплыми голосами.
– Господа, не кричите: за нами следят, – засуетился князь Черкасский.
– Кто следит?! Да мы их, таких-сяких, в куски изрубим!!!
Остерман вручил офицеру воззвание, подписанное Анной Иоанновной, испросил торжественным голосом:
– Итак, вы клянетесь, что это станет достоянием вашего полка?
– Клянусь!
– Вы прочтете его тем, кого поведете завтра во дворец?
– Прочту. У нас все решено, ваше высокопревосходительство, – ответил офицер.
– А знаете ли вы, кто находится теперь в казармах? – пристально смотря в глаза офицеру, спросил Остерман.
– Нет, не знаю.
– Там Миних.[53]53
Миних Бурхардт Крястоф (Христофор Антонович) (1683–1767) – граф, генерал-фельдмаршал. На русской службе с 1721 г. При Анне Иоанновне был президентом Военной коллегии. Играл активную роль во внутренней и внешней политике России. После ноябрьского переворота 1741 г. был арестован и сослан в Сибирь.
[Закрыть]
И, лишь только Остерман произнес имя великого полководца, восторженный гул голосов прокатился по комнате.
– Он? Сам?..
– Да. Имейте в виду, господа, что мы играем в крупную игру и что нам надо выиграть сражение! – внушительно произнес Остерман и обратился к попу: – Вы, батюшка, священник. Прошу, глядите на меня не как на лютеранина-еретика, а как на сына единой христианской веры. Довольны ли вы тем, что творится ныне на Руси православной? Разве бояре-князья Долгорукие и иные православные не колеблют в царях духа благопристойной религиозности? Кто, как не князь Иван Долгорукий, приводил в опочивальню юного императора в канун великих праздников блудниц и потешниц? – Голос Остермана все усиливался. Этот «старик» вдруг сразу помолодел на много-много лет. – Они нас зовут «басурманами», эти пьяные, дикие князья. Вы, господа, не обессудьте, что я сказал это, – обратился великий дипломат к князю Черкасскому и титулованному офицеру Масальскому. – Вы на них не похожи; вы – доблестные люди… Нет, я о них говорю, об этих палачах. Видит Бог, я хотел воспитать императора Петра в духе и правде христианских начал и правил, я – немец!.. Правда?
Рясоносцы молчаливо кивнули головой.
– Правда! Правда!
Остерман не мог удержаться от доброй понюшки табака, а затем продолжал:
– А коли правда – не угодно ли вам вот эту бумажку с подписью государыни? – И он отдал второе воззвание.
Общее недоумение читалось на всех лицах… Что это говорит и делает великий «оракул»?
Орлиным взором обвел собрание Остерман и произнес:
– Слушайте, господа, меня внимательно. В России должна быть неограниченная монархия. Когда власть царицы не будет ничем и никем связана, ограничена, тогда всем будет лучше… Нельзя допускать к трону одних избранных. Они захватят власть. Все то, что предлагают Голицыны и Долгорукие, все эти пункты, кои в Митаве сгоряча подписала Анна Иоанновна, и то, что она должна будет подписать торжественно завтра, в день провозглашения ее императрицей, является гибелью для страны. Нам надо упразднить Верховный тайный совет. Это – первое.
– Вы видите, – обратился Черкасский к «конспирантам», – великий птенец Петра Первого, знаменитый Остерман, сам член Верховного тайного совета, заявляет вам, что это мрачное учреждение надо уничтожить. Или и теперь вы станете сомневаться в том, что мы ведем безумную, опасную игру, которая может окончиться неудачей? Да разве, если бы это была неверная ставка, господин Остерман примкнул бы к нам?
Почти до утра шло тайное заседание заговорщиков во главе с будущим канцлером Остерманом.
XVII. Сон Анны Иоанновны
После ухода «смелого» Ивана Долгорукого, долго не могла прийти в себя Анна Иоанновна – а был уже час поздний, предутренний… Ужас овладел ею.
– Как могла я до того дойти? – охала она. – Что ж теперь будет? В полон попала я к князьям Долгоруким. Ежели строгость приму – они мне сейчас же о гуслях вспомнят. А Эрнст мой? Ну, как он узнает?.. – Несколько раз, чтобы успокоить себя, она подкреплялась стаканчиками вина, и с каждым новым приемом отравы у нее становилось легче на душе. – А что я сделала такого?.. Эка важность, подумаешь! Да разве я не царица? Что хочу, то и буду делать… – подбодряла она себя.
Красавец Иван Долгорукий неотступно стоял перед ее глазами. Она точно еще чувствовала его прерывистое дыхание, силу его медвежьих объятий.
С большим трудом ей удалось заснуть… Сначала сон был тревожный, часто прерывающийся. Анна Иоанновна вскакивала на постели и кричала диким, испуганным голосом: «Ой, ой!.. Пусти!» Но постепенно она успокоилась, и вскоре сон перешел в глубокий.
И страшное, диковинное стало сниться ей.[54]54
Это был вещий сон: впоследствии все, за исключением личного присутствия Анны Иоанновны, сбылось наяву.
[Закрыть]
Мрачная комната со сводчатым потолком – не то вроде огромного склепа, не то погреба – озарена багрово-красным светом. Этот страшный свет вырывается из пасти огромной печи, стоящей в углу. Целая масса каких-то странных, непонятных предметов заполняет почти все пространство унылого подземелья. Анну вводят и говорят ей:
– Ваше величество, садитесь на этот стул. Сейчас вы увидите, как мы будем расправляться с врагами.
– Чьими врагами? – спрашивает она, стараясь рассмотреть лица тех, кто привел ее сюда.
– С моими! – слышится ей знакомый голос.
– Ах, это ты, Эрнст? – узнав Бирона, задает она вопрос.
– Да, это я. Ты, для которой я достал трон, изменила мне. За это ты обречена на страшную пытку: на твоих глазах первым будет замучен Иван Долгорукий.
Жутко, страшно царице. С тоской всматривается она в диковинные предметы, которыми заставлена комната.
– Что это, Эрнст? – робко спрашивает она, указывая на какое-то сооружение, похожее на качели.
– Это – дыба, – отвечает с отвратительной усмешкой ее фаворит.
– А это?
– Это – железные гвозди, которые вбивают под ногти пытаемым. Два гвоздя будут вбиты и Ивану.
– А что вот это такое? – показывает Анна Иоанновна на кресло.
– Это – для особо важных преступников: кресло раскаливают добела и потом на него сажают пытаемого…
Около печки сидит на корточках палач… Он подбрасывает поленья дров в печь, откуда летят искры.
Все больший и больший ужас овладевает Анной Иоанновной. Она пытается бежать, но ее грубо схватывает за руку Бирон.
– Куда?! – хрипло спрашивает он. – Бежать задумала? Нет, посмотри до конца!..
– Пусти меня, пусти, Эрнст! Мне страшно!.. – молит она. – Смотри, какие-то страшные руки хотят схватить меня.
Но Бирон молчит.
– Введите его! – кидает он затем приказ заплечному мастеру.
И вводят человека, полуобнаженного. Он молод, красив, но дрожит мелкой-мелкой дрожью.
– За что вы схватили меня? Я – Иван Долгорукий, а вы кто? – исступленно кричит он.
– А мы – палачи!
«Палачи?! Господи, где же я?» – с тоской думает Анна Иоанновна.
– Где ты? Знай, Анна, что ты в комнате пыток, тайных сыскных дел канцелярии, – шепчет, наклоняясь к ней, Бирон.
– Кто же учредил эту канцелярию?
– Я! – гордо отвечает Бирон. – Начинайте допрос с пристрастием!
И Ивана Долгорукого начинают допрашивать.
– Хотел ли ты простудить государя?
– Нет, не хотел. Сами посудите: какая мне от того могла польза быть, когда он меня другом своим ближним считал? – отвечает Долгорукий.
– А зачем же ты спаивал его?
– Сам он пить хотел…
– А девиц непотребных, заморских блудниц доставлял ты ему?
– Нет, не доставлял, – трясет головой Иван Долгорукий.
– Врешь, негодяй! – слышится ответ. – Ну-ка, ребята, взденьте его на дыбу!..
И князя Ивана вздымают. Слышится легкий хруст костей, и князь кричит:
– Ой-ой! Снимите, снимите, палачи! Тяжко мне, больно!..
– Сознаешься?.. – захлебываются от удовольствия палачи, в особенности Бирон.
– Сознаюсь!.. – еле слышно шепчет Долгорукий.
– Доставлял царю?
– Доставлял…
– А сестру свою, проклятую девку Екатеринку, хотел окрутить с царем?..
– Я тут ни при чем. Сжальтесь! Люди вы или звери?.. – рвется из рук палачей добрый молодец.
А один из палачей уже вбивает ему под ноготь блестящий гвоздь.
– Говори! Сознавайся! – гремит голос Бирона.
– Хот… хотели…
– Завещание подделали?
– Подделали, – извиваясь от боли, кричит Иван Долгорукий.
Анне Иоанновне душно… Она чувствует, что еще минута – и ее сердце разорвется на куски.
– Пустите его! Пустите! Что вы с ним делаете? – в ужасе кричит она и пытается броситься к Долгорукому на помощь, но не может: ноги словно приросли к тому стулу, на котором она сидит; она только замечает, что Бирон с раскаленной палкой подходит к ней и, грозя ей этой палкой, кричит:
– За него заступаешься? За того, кто тебя с трона хотел удалить? Разве ты не понимаешь, глупая женщина, что если бы их план удался, то ты и я – мы сгнили бы в Митаве?.. Жгите его!.. А только я один вопрос ему задать хочу. – И Бирон вплотную подходит к замученному Долгорукому и спрашивает: – Сладко тебе, князь Иван?
– Сладко…
– А почему тебе сладко?
– А потому, что в харю твою плюнуть могу! – исступленно кричит Долгорукий и плюет прямо в лицо «лошаднику».
Этот плевок – какая-то кровавая пена…
Отшатывается Бирон…
Анна Иоанновна громко вскрикнула и проснулась. Она хотела вскочить с кровати, но не могла… Какая-то непреодолимая сила тянула ее возбужденную вином голову к подушке. И она снова забылась сном, тем больным, кошмарным сном, который часто мучил ее и довел до серьезных припадков, которые тогдашние врачи не умели определить, на которые теперешняя медицина определяет приступами histeria magna.[55]55
Одна из форм тяжкого нервного заболевания.
[Закрыть]
Большая площадь битком набита народом. Целое море голов. На высоком помосте в ожидании своей жертвы разгуливают палачи. Они в красных рубахах, с ременным кнутом за поясом и в своих страшных колпаках.
– Везут! Везут!.. – проносится рев толпы.
Она, эта толпа, уже соскучилась в ожидании вида крови.
– Царица едет! Царица! – еще громче прокатывается громкий крик народа.
И вот Анна Иоанновна в парадной карете подъезжает к лобному месту. Рядом с ней Бирон.
– Пощади их! – умоляюще обращается она к Бирону.
– Ни за что! Они должны умереть. Первым будет четвертован князь Иван Долгорукий! – отвратительно смеется «конюх». – Смотри, Анна, вот он уже на помосте.
Захолонуло сердце Анны Иоанновны. И все увидели, как палачи разложили на кобылке князя Ивана Долгорукого, как привязали его ремнями, как топором рубили ему ноги и руки…
XVIII. «Услуги» княжны Екатерины Долгорукой
Чуть свет проснулась Анна Иоанновна.
Как радовалась она пробуждению от мучительного кошмара!
Лишь только она успела одеться, как в ее опочивальню вошел князь Алексей Долгорукий.
– Хорошо ли изволили почивать, ваше величество? – спросил он, поглядывая на нее с какой-то особенной, колдовской улыбкой.
Анна Иоанновна вспыхнула, отвернулась и тихо промолвила:
– Спасибо, хорошо! Только сон один нехороший видела.
– Сохрани и помилуй, ваше величество! Какой же сон? – воскликнул князь Алексей.
– Не буду тебе говорить, князь Алексей. Тебя и твоих касается он, – замялась Анна Иоанновна.
Побледнел Долгорукий.
– Про меня? Про моих? А что же такое во сне видели? – опасливо прошептал он. – Кого из нас, Долгоруких, вы видели?
– Ивана, – прошептала Анна Иоанновна.
– А-а! Ну, что ж, это не беда, государыня… А вот я понапомнить дерзаю вам, что день сегодняшний – великий день.
– А что? Какой день? – отрываясь от дум, спросила она.
– Сегодня вы, ваше величество, должны будете официально подписать ту грамоту, сегодня вы будете объявлены всенародно императрицей российской, – произнес Алексей Долгорукий.
Вздрогнула Анна Иоанновна. В эту историческую минуту в ней происходила страшная борьба: кому отдаться. С одной стороны – немцы: Остерман, ее Бирон, Миних, Левенвольд и вся их сильная немецкая партия; с другой – эти Голицыны, Долгорукие, Ягужинский и прочие. Кто более твердо будет держать ее трон? Те или другие? Как русская женщина, она тяготела, безусловно, к своим.
Но Бирон? Разве не он старался для нее? Разве не он откопал в дальней Венеции таинственного мага, который предрек ей судьбу?
– Ах, да, я и забыла. Сегодня ведь! – возбужденно ответила Анна Иоанновна.
– Там, в приемном зале, ожидает вас Остерман! – сообщил Долгорукий. – Дозволите ему войти?..
Анна Иоанновна провела рукой по лбу. Она еще не совсем пришла в себя после угарной ночи. Наконец она ответила:
– Он, князь Алексей, входит ко мне без доклада. Впустите!
Через несколько секунд в комнате «императрицы» появилась фигура великого дипломата.
– Ваше величество! – почтительно склонился великий немец к руке еще не коронованной государыни. – Вы кажетесь подавленной…
– Я плохо спала, – понуро ответила Анна Иоанновна.
– Ай-ай-ай! – покачал головой Остерман, бросая на Долгорукого странный взгляд. – Что же это вы, любезный князь Алексей, плохо помогаете нашей повелительнице?
– А вы помогите лучше! – усмехнулся Алексей Долгорукий.
– А вот сейчас, одним словом. Не верите, князь Алексей? – И Остерман, подойдя к Анне Иоанновне, громко произнес, пристально глядя ей в глаза: – Радуйтесь, государыня, сегодня.
Анна Иоанновна долго глядела в глаза Остерману.
– Вы говорите, что сегодня? – произнесла она побелевшими губами.
– Да! – твердо произнес Остерман. – Позвольте же вам, государыня, как я и обещал, преподать последний урок политической мудрости относительно конституционного образа правления, который вам угодно ввести в уклад жизни Российской империи. Но… а-ппчхи. – Остерман, вынув табакерку, понюхав, снова чихнул и продолжал: – Но вам надо сначала сделать диспозицию сегодняшнего дня. Правда, князь Алексей?
– Правда, наш великий оракул!.. – ответил Долгорукий.
– Кто будет одевать вас к парадному выходу, ваше величество? – обратился Остерман к Анне Иоанновне. – Я советовал бы вам попросить князя Алексея Долгорукого пригласить для сей оказии его дочь Екатерину. За то счастье, что она будет присутствовать при вашем туалете и помогать вам облачаться в мантию императрицы, вы, ваше величество, не откажете в милости пожаловать ее в ваши обер-гофмейстерины. Правду я говорю, князь Алексей? – насмешливо обратился Остерман к Долгорукому.
Анну Иоанновну словно осенило. Она все поняла. Поняла она то, что сила, стало быть, на стороне Остермана, раз он так уверенно говорит за нее; поняла, что надо слушать его, не противоречить ему; поняла, что надо мстить этой «подлой Катерине», которая хотела вырвать у нее трон.
Долгорукий побледнел.
– Она больна, ваше величество… навряд ли она сможет подняться с кровати, – пробормотал он, бросая недоумевающие взгляды на Остермана, своего «единомышленника».
– Я желаю этого!.. – топнула ногой Анна Иоанновна. – Она, твоя, князь Алексей, Екатерина, должна присутствовать при позорном акте, когда вы будете лишать меня самодержавия.
«Дура! Ах, дура! Она, того гляди, проболтается!» – подумал великий «оракул» и тотчас произнес:
– Ваше величество, я должен заметить вам, что вы выразились резко: ограничение прав монарха – вовсе не позорный акт. Сейчас я убежу вас в этом… Все это время вы разделяли со мной тот взгляд, что пора дать империи большую самостоятельную волю… А-п-пчхи! – Остерман подошел к Алексею Долгорукому и еле слышно бросил ему: – Ступайте скорей за Екатериной!
– А вы зачем надумали доставить ей это унижение? А? Ловушка немецкая? – прохрипел Долгорукий.
– Что вы, что вы, князь Алексей? Для политики это надо. Пусть все видят, до чего любовь Долгоруких к царице простирается: бывшую невесту царя, а потом и кандидатку на престол в услужающие к ее величеству поставили.
Долгорукий не мог понять: правду говорит «лукавый немец» или он просто издевается над ним?
– Что же ты, князь Алексей, не слыхал, что ли, моего приказания? – нетерпеливо воскликнула Анна Иоанновна.
– Сейчас, ваше величество, я отправляюсь за ней, – дрожащим от бешенства голосом произнес Долгорукий.
«Что это с ней? Откуда взялся вдруг этот властный тон, эта горделивая осанка?» – недоумевал он, выходя из покоев государыни.
* * *
– Вставай, Ваня! – тормошил Алексей Долгорукий красавца Ивана, отдыхавшего после бессонной ночи.
– А… мм… – промычал тот в богатырском сне.
– Вставай, говорю!
С трудом очухался князь Иван.
– Что надо? – недовольно спросил он.
Алексей Долгорукий принялся рассказывать только что происшедшую сцену в покоях Анны Иоанновны, прибытие Остермана и диковинный приказ о том, чтобы Екатерина одевала ее к парадному выходу. По мере того как говорил Алексей Долгорукий, все большее и большее изумление появлялось на лице князя Ивана. Сон с него сразу слетел.
– Да ну?
– Вот тебе и «ну»! Не чаял я, что после вчерашнего дня так дело пойдет!.. – развел руками Алексей Долгорукий. – Что же, разве ты не повеселил ее?
Иван усмехнулся.
– Разве меня не знаешь? – вопросом ответил он.
– Так чего же она фордыбачиться начала?
– А это – штуки проклятого немца.
– Пожалуй, – тревожно вырвалось у Алексея Долгорукого. – Ну, мы поборемся еще! – гордо выпрямился он. – Она в наших руках, не вывернется! Да и Остерману не резон ссориться с нами. Нет, пустяки все это, зря труса мы празднуем!.. Мало ли что глупой бабе на ум взбредет?! Ты иди к сестре, вези ее, а мне здесь прохлаждаться некогда: нельзя без себя дворец да и ее оставлять…
Князь Иван почесал затылок и произнес:
– Ой, заартачится Екатеринушка, не поедет! Разве сам не знаешь ее характера дикого?
– А ты уговори, урезонь, Ванюша!
– А если не поможет? – спросил Иван.
– Силком тащи, волоком!.. Не навлекать же нам на свои головы беды из-за ее глупостей?.. Иди, иди, а я поеду. Неспокойно что-то сердце у меня.
– К какому часу торжество-то назначено?
– К двум. Время есть, а все же поторопиться надо.
Князь Алексей уехал, а Иван отправился к сестре.
Ему пришлось разбудить ее, и, когда он сказал ей, в чем дело, Екатерина впала в такое бешенство, что, забыв о присутствии взрослого брата, вскочила с кровати в одной рубашке.
– Что?! – затопала она о ковер своими хорошенькими маленькими ножками. – Я должна ехать одевать ее? Я?! Да ты рехнулся, что ли?
– И не думал. Это ее желание, – ответил Иван сестре. – Не забывай, Катя, что с сего дня она станет уже официально императрицей.
– Императрицей! Скажи, пожалуйста! Не она, а я… понимаешь – я должна была быть императрицей! – произнесла княжна, горделиво откидывая назад свою красивую головку.
Иван Долгорукий невольно рассмеялся, глядя на свою сестренку, стоявшую перед ним в одной рубашке и мечтавшую о короне.
Екатерина, заметив улыбку брата, окончательно вспылила.
– Эх вы, «сильные», «могучие»!.. Прозевали вы трон для меня! – с горечью произнесла она. – Ведь я невестой же царской была.
Это взорвало князя Ивана.
– Да что ты дурой притворяешься? – крикнул он. – Сама ведь знаешь о подложном завещании. Что же поделаешь, если дело не выгорело? Зато теперь все едино вся власть будет в наших руках. С Голицыными мы поладим. Вот, кстати, один из них, Василий, все на тебя зенки пялит. Выйдешь за него – той же царицей будешь. Ну, собирайся скорее! Добром не поедешь, силой повезу.
– Меня? – сверкнула глазами княжна Екатерина.
– Тебя. Чего ты на самом деле ломаешься? Мало, что ли, у нас и так хлопот и забот, а тут из-за твоих капризов неприятности получать!..
– Не хочу я, не могу унижение такое принять, чтобы подавать туфли да платье!..
– Да ты, дура, то сообрази: ведь сегодня для Анны день не торжества, но унижения, ведь сегодня ей покажут, какая на Руси будет царская власть. Ха-ха-ха!.. Короче воробьиного носа, поняла ты? – цинично расхохотался Иван. – Так ты зачем же хочешь лишать себя удовольствия унижением ее насладиться? Смотри, дескать, вся Россия знает, что ежели бы меня царицей выбрали, так я без всякого ограничения государством правила бы; а выбрали тебя – на, получай, как нищая, милостыню – игрушечную корону, корону без власти.
Помимо ожидания, эти слова Ивана произвели такое сильное впечатление на Екатерину, что она даже с радостью стала поспешно одеваться и поехала с братом во дворец.
* * *
– Что же это вы, милая, заставляете себя так долго ждать? – резко обратилась Анна Иоанновна к вошедшей в ее покои княжне Екатерине Долгорукой и впилась воспаленным взором в ее прелестное лицо.
«Говорят, что она уже изведала любовь. Да что-то непохоже: ишь, как свежа», – с завистью подумала Анна Иоанновна.
Смертельно побледнела Долгорукая от такого «ласкового» приветствия.
– Так как я до сих пор горничной еще не была, то не привыкла торопиться, – надменно ответила она.
Анна Иоанновна вскочила со стула, подошла к Долгорукой и, близко наклонившись к лицу красавицы княжны, прошипела:
– Ах, вот как вы умеете, милая, разговаривать?
Екатерина Долгорукая гордо выпрямилась. Резкий ответ уже готов был сорваться с ее уст, но страшным усилием воли она овладела собою и побелевшими от бешенства и волнения губами прошептала:
– Разве я сказала что-нибудь дерзкое или оскорбительное?
– Оскорбительное?! – воскликнула Анна Иоанновна, сжимая кулаки. – Да разве ты или иной кто можете оскорбить императрицу всея Руси?
Еле заметная, иронически-злобная улыбка пробежала по губам красавицы Долгорукой. Она вспомнила все, что слышала от брата.
«Погоди, скоро ты узнаешь, какая ты будешь императрица всея Руси!» – пронеслось в ее голове.
Остерман, оставшийся безмолвным зрителем этой тяжелой сцены, почтительно обратился к Анне Иоанновне:
– Разрешите мне удалиться, ваше величество; вам пора приступать к туалету. Съезд уже начался.
– Да, да, мой милый Остерман, вы правы! Пора, пора! – возбужденно воскликнула Анна Иоанновна.
Остерман склонился к руке повелительницы и, целуя руку, проговорил:
– Ах, я и забыл доложить вашему величеству, что до вашего выхода в парадный зал у вас домогаются получить аудиенцию обер-камергер Бирон и прибывший из Митавы синьор Джиолотти.
Радость, но вместе с тем и какое-то большое смущение вспыхнули в глазах Анны Иоанновны.
– Хорошо… Я их приму, – произнесла она.
Остерман вышел. Начался «великий» туалет императрицы.
На малиновой бархатной подушке сверкала, переливаясь разноцветными огнями, алмазная императорская корона. Тут же сверкали звезды; они должны были украсить грудь императрицы.
Каким взглядом, полным тоски и печали, смотрела на эти вожделенные предметы Екатерина Долгорукая! Ведь все это, все эти символы безумно-могучей власти могли принадлежать ей. А теперь? Теперь она была унижена, оскорблена.
– Вы заснули, милая? – послышался сердитый окрик Анны Иоанновны. – Наденьте мне на ногу туфлю! – и она протянула свою толстую ногу красавице Екатерине Долгорукой.
– Я не могу наклоняться… у меня голова кружится…
Анна Иоанновна побагровела от бешенства и прохрипела:
– Если ты, тварь, не наденешь мне туфли на ноги, так я тебя в Сибирь сошлю!
И Долгорукая надела…
Туалет окончился. Анна Иоанновна стояла во всем великолепии и величии парадного царского одеяния. Ее лицо, искусно подкрашенное, казалось красивее обыкновенного, благодаря также необычайному блеску, каким сверкали ее глаза.
– Теперь, княжна Екатерина Долгорукая, вы свободны и можете идти в тронный зал. Я желаю, чтобы вы присутствовали при сегодняшней торжественной церемонии, – пренебрежительно обратилась она к Долгорукой.
Та, бледная, вышла из покоев императрицы.
– Ступайте и вы все! – приказала Анна Иоанновна остальным фрейлинам.
В эту минуту, «по своему праву», без доклада вошел Алексей Долгорукий. Злобно, хитро, исподлобья оглядел он величественно-пышную фигуру ненавистной Анны Иоанновны и спросил, низко кланяясь:
– Вы готовы, ваше величество?
– Как видишь, князь Алексей. А у вас все готово? – И Анна Иоанновна впилась каким-то особенным, загадочным взором в лицо того, кто вкупе с Голицыными подкопался под самодержавие ее трона.
И невольно смутился Алексей Долгорукий.
– Да, ваше величество, все готово. В тронном зале собрались все. И митрополит уже приехал, – ответил он.
– А, и он? И ему хочется поглядеть, как русская царица и императрица будет подписывать отречение от своих исконных державных прав?
– Ваше величество!
– Ничего, ничего, князь Алексей, я ведь шучу!.. – криво усмехнулась Анна Иоанновна. – Будь покоен: я никогда не забуду твоих услуг. Сейчас я выйду. Но прежде я хотела бы повидать тех двух лиц, кои испрашивают у меня аудиенции. Один из них – Бирон. Он был мне предан и верно служил мне, когда я была жалкой загнанной герцогиней Курляндской. Пусть он, как обер-камергер, поведет меня и к ступеням трона. Другой – синьор Джиолотти. Он спас меня от болезни. Ему тоже первое место. Так вот ты и впусти их, князь Алексей.
– Кого же пригласить первым, ваше величество? – спросил Долгорукий, заметно вздрогнув и побледнев.
– Синьора Джиолотти, – приказала Анна Иоанновна.
