Текст книги "Фронтир (СИ)"

Автор книги: Роман Корнеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

С ним опять творилось что-то непонятное, а потому пугающее. Когда-то давно, будто в другой жизни, он умел становиться с этой вселенной одним целым. Это было его судьбой и его проклятием. Но он сполна расплатился и с судьбой, которая одарила его этим непрошенным подарком, и тем чужаком, что слишком рано превратил дар в оружие.

Оружие сделало залп и навеки затихло, мёртвое и холодное. Но с тех пор, раз за разом, в Сержанте словно просыпались фантомные боли. Это не было чем-то привычным, чем-то знакомым. Он не начинал чувствовать своим неживым нутром колючую изнанку окружающего пространства, наоборот, он словно проваливался в никуда. И сейчас это началось снова, сперва искрой надежды, потом стоном разочарования.

На этот раз это вязкое затягивающее болото не позволило ему произнести то, что он хотел сказать Кеире.

Сержант продолжал из последних сил держать себя здесь, но зыбучая воронка вокруг него предательски росла, и даже невообразимо родной голос перестал звать… обессилено отпуская себя, Сержант прикрыл глаза от ставшего резким света и вслушался, наконец, ощущая то, что всё чаще его охватывало. Это холодное чувство было жестокой пыткой для неопытного разума Сержанта, когда все твои стремления отступают, растворяются, как туман. Ничего похожего на горячее, яростное море информации, хранимой в недоступных кладовых Вселенной, что вдруг вырывается на свет, сводя с ума. Такое далёкое стало теперь столь безликим… недобрый мир, мир враждебный, люди, противные друг другу, люди добрые, слабые, люди с опущенными руками.

Тёплый мирок вокруг сгинул, осталось лишь чёрное поле зараженных зон. И пристальный взгляд тех двоих.

Поздно. Ощущение пропало. Почему всё стало таким другим, зачем всё так изменилось, зачем такая Вселенная является ему, будто в кошмарах? Что происходит вокруг его мирка? Да и эти двое, беспристрастно следящие, подслушивающие, нащупывающие, нашёптывающие… Почему-то снова пришло в голову, что именно об этом он и думал, когда подходил к тому лагерю беженцев, когда поднимался по тропинке на холм. Размолвка с Кеирой, не признак ли это того самого вмешательства? Что, в конце концов, происходит с ним самим?

Он был в тот раз холоден и расчётлив, выпил ровно столько, чтобы не потерять окончательно связи с реальностью, но чтобы полностью расстроить защитные функции следовых имплантатов. Он знал, зачем туда идёт? Он знал, кто там его поджидает? Сейчас Сержант не мог себе этого даже представить, настолько подобное дико звучало.

Он вздрогнул, окончательно приходя в себя, обнял Кеиру за плечи и осторожно прижал к себе, словно та могла разбиться от любого неосторожного движения. Надвигается что-то страшное. Не пугающее, а именно страшное. До дрожи в ногах, до сведенных судорогой скул, и не спрячешься от этого, не уйдёшь. Это то, что хуже смерти.

– Ой, – вскочила вдруг она, вытирая одной рукой заплаканные глаза и оправляя другой юбку. – Си тхани ауюрте! Я тебе больно не сделала?

– Да что ты, радость моя, я в порядке, вот только полежу, устал очень… И снова есть хочу – просто невмочь, – и улыбнулся, как мог, всегда нужно находить в себе силы тепло улыбнуться. Он знал, как реагирует Кеира на малейшую грусть в его глазах.

Сержант, ты готов слушать, или мне следует позже…

Это ты, а я уже забеспокоился, почему молчишь.

Да, я. Сестра у тебя?

Это ты её сюда?…

Нет, что ты, я только упомянул, что ты уже дома.

Ты всегда знаешь, что ей сказать, да?

Я знаю, ну может, не до конца понял, но знать-то я знаю. Она без тебя тут чуть с ума не сошла. Когда ты ушел, пробормотав, что жалеешь обо всём… Она ничего не могла поделать, только металась, не находя себе места. Теребила меня, чтобы вернул, но я отказался. Я не стал за тобой следовать, думал, тебе нужно побыть одному… Я бы не прав? Ты теперь очень плохо выглядишь.

Ты прав, тьма побери, как же ты был прав. Я был очень сильно… не знаю, как сформулировать.

Я не следовал за тобой, и потому не почувствовал, но у меня было время подумать о твоих словах и о том, что случилось позже. Сержант, ты тоже осознал, наверное, многое изменилось. Я способен понять вас с Кеирой, если очень постараюсь сосредоточиться, но я не понимаю того, что произошло сегодня. Почему, Сержант? Зачем ты так поступил, зачем они так поступили?

Я тоже не понимаю. Я не церебр, я часто ошибаюсь.

Тогда я сам постараюсь всё обдумать. Возможно, тогда и пойму.

Не надо. Ты очень добрый человек, ты не должен. От этого будет только хуже, всем – хуже.

Раз ты так говоришь, я постараюсь пока думать о другом, но мне почему-то постоянно кажется, что я должен кое-что уяснить для себя из всего случившегося. Вокруг тебя что-то растёт, зреет. Гости в опасности, ты тоже.

Скорее всего – простая случайность, пойми.

Я постараюсь.

Когда выдастся время, я зайду к вам – поболтаем, нам слишком многое следует обсудить.

Да, ты прав, особенно, помнишь, мы обсуждали… тот момент из Синей Сутры… А это очень неприятно, когда тебя бьют по ребрам?

Язвительность противоречит Третьей Заповеди Тетсухары. Хотя да, это очень неприятно.

Извини, не смог удержаться.

Ой, доиграешься, шутник.

Доставшийся ей на время едва пригодный к полётам «Лебедь», что невесть сколько простоял на дальних стапелях «Инестрава-шестого», не откликался на зов уже мучительную минуту, отчего начинало казаться, что древний артефакт времён Второй Эпохи буквально сопротивляется любым попыткам привести его в чувство. Шедевр мастеров Тсауни, он некогда считался самым совершенным и быстроходным трансгалом в этой Метагалактике, но времена те, увы, безвозвратно канули в Лету.

Если подумать, этот корабль был старше Первого Барьера, старше самой древней из ныне живущих Ксил, да что там, он был ровесником Первого Вечного, сохранив в собственных банках памяти воспоминания о том, какой Терра была до Века Вне.

Солидный возраст для творения дактилей разумных существ, сравнимый с галактической историей летящих как вида. За столько тысячелетий какой угодно механизм может износиться, какой угодно ку-тронный интеллект может начать страдать от собственной переобученности, которую живое существо сочло бы старением.

«Лебедь» за время своего существования избороздил Галактику вдоль и поперёк, не единожды возвращался в Большое Гнездо, однако инженерный гений его архитекторов оставался столь непревзойдён, что в его способности проделать этот путь снова и снова до сих пор ни один станционный церебр не посмел бы даже усомниться.

Неделю дежурная обслуживающая бригада, задумчиво цокая языками, бродила по его опустевшим каютам, но тесты самообслуживания корабля успешно проходили двойную и тройную перепроверку, повторяя один и тот же результат: «Лебедь» был готов к полёту в той же ровно степени как в тот день, когда на его борту последний раз побывал летящий. О нём на станции ходили разные слухи. Называли Симаха Нуари, Илиа Фейи, другие легендарные имена далёких времён Века Вне и Битвы у Барьера.

Она даже не пыталась гадать на этот счёт, тем более что корабль никогда ей ничего подобного не расскажет. Он и откликался-то ей неохотно, с кряхтением и стонами, оправдывая подобное непотребство собственным возрастом и старческой немощью.

Ерунда.

С тем же успехом она сама могла кряхтеть и жаловаться на жизнь, хоть и была физически молода, как ничто вокруг.

Даже эта станция была на сотни стандартолет старше неё, большинство составлявших основу энергобаланса «Инестрава» нульрангов тоже были заложены за тысячи оборотов до её рождения. Однако как и любые Избранные бренного человечества, Ксил на поверку оказывались заведомо старше собственных носителей, содержа в бездонной пропасти собственных воспоминаний предания столь глубокой старины, что с тем же успехом это могли быть и библейские сказания, и байки троянской войны.

Дурная литература, лежалая проза, не более.

Если бы так.

Тот же Первый вёл отсчёт своей биографической памяти едва ли с середины XX века террианского стандарта, но Ксил помнили себя задолго до того, как стали Ксил, по воле Создателя отделившись от него, но сохранив всё то, что он видел, осязал и слышал при помощи человеческих чувств собственных ранних порождений времён негласного присутствия в форме мифического «фокуса».

Её невольно прошиб озноб.

Ксил не любили возвращаться возвращаться в те скорбные времена.

Создатель не осознавал тогда в полной мере, что творил. И преломлённое через это ошибочное восприятие бренное человеческое бытование представало перед ним в заведомо искажённом, почти бессмысленном виде. Таким они его и помнили. Тупым набором фактов, не укладывавшихся ни в одну возможную логическую последовательность. Планета безумцев, цивилизация сумасшедших, тонущих в океане зла, именуемого ими Матерью.

Погибни они все в горниле нашествий Железной армады, Создатель ничуть бы не огорчился. О том, что не в состоянии осознать, не будешь и сожалеть. К счастью для всех них, Создатель вовремя прозрел, с тех пор так и повелось – Ксил, отпущенные на волю, работали живыми посредниками между людьми и Создателем, а тот уже, в свою очередь, заботился о том, чтобы его посланникам как можно реже приходилось вспоминать о том, что было до них и как они появились на свет.

Ксил тряхнула головой в нелепой попытке избавиться от наваждения. Так или иначе, каждый из них был плодом чудовищной ошибки и, одновременно, счастливой случайности. Живые церебры на службе чужеродного пангалактического разума. Неживого и квазиразумного, если уж так посудить. Искры-переростка времён рассвета первых звёзд. Не нужно думать об той поре, на которую пришлась юность Создателя, как не нужно ворошить в памяти и острые осколки собственных, настоящих ранних воспоминаний.

Подумать так, замедленная реакция «Лебедя» на её запросы вполне оправдана, кто бы на его месте захотел снова бросаться в пучину радиоактивной межгалактической бездны по воле несчастного искалеченного не то человека, не то жалкой на него пародии, реплики некогда живого организма. Как там говорили летящие – «чуженаблюдателя». Давно прошли времена, когда «Лебедь» одним лишь собственным появлением в том или ином Секторе Галактики вершил судьбы отдельных миров и целых цивилизаций. Теперь он мог претендовать едва ли на роль посыльного, личной яхты очередного ничего не значащего винтика в пангалактическом механизме межпланетной политики. Одного из многих и многих.

Да, кому попало даже такую рухлядь доверять не станут, но по-настоящему важные величины Пероснежия давно уже перемещались на новейших персональных трансгалах класса «Сайриус» или даже ещё более новых серий. Дарёные дружественной цивилизацией «Лебеди» старались забыть – этих подарков стыдились и Вечные, и Воины. Да, когда-то давно, сразу после Века Вне, человечество было слабо, почти беспомощно, оно безраздельно нуждалось в любой поддержке и с благодарностью принимала любую помощь от случайных союзников. Но теперь, когда настала пора уже человечеству оказывать посильную помощь соседним звёздным скоплениям, эти былые подарки служили слишком уж навязчивым напоминанием о старых долгах.

А Первый не любил быть в долгу, уж это она быстро уяснила.

Впрочем, Симах Нуари в этом смысле тоже был не безупречен. Соорн-инфарх Сиерика очередным своим смертным воплощением бился, чёрной летящей тенью носясь вдоль направляющих Нового Барьера по границе освобождённого рукава Галактики Дрэгон, будто терновые шипы старых повинностей язвили его в самое темя. Одному лишь старому птаху было ведомо, какие именно долги не дают ему упокоиться, вернувшись, наконец, в своё Большое Гнездо.

Ксил устало потёрла лицо, словно пытаясь избавиться от этой непрошенной мысли. Та встреча с соорн-инфархом до сих пор отдавалась в её создании приступами тяжкой тревоги. Он оказался на её пути в тот раз отнюдь неспроста. Он никогда и нигде не появляется случайно. Как, впрочем, и Первый.

А значит, и тяжкая судьба Альфы была неслучайной.

С подобными мыслями – прямая дорога к психиатру. К сожалению, для Ксил ещё не придумали мозгоправов соответствующей квалификации. Ксил не сходят с ума, за их ментальным здоровьем неустанно следит самая могучая и полновластная разумная машина Больцмана галактических масштабов, что была известна разумным расам в этом уголке Ланиакеи, именуемом Сверхскоплением Девы.

Если бы эта машина хоть немного разбиралась в людях. Создатель мог быть осторожным, тщательным и разборчивым в целых и средствах. В каком-то смысле он был добр и мудр, как всякий истинный Создатель. Но почувствуй он, что вот эта конкретная Ксил более не справляется с ролью исполнителя его воли, Создателю будет куда проще избавиться от неё и найти новую случайную жертву непрошенного внимания и излишней заботы, проще поднять к жизни из скорой неизбежной могилы новую Ксил, чем разбираться со старой.

А потому когда бесконечная минута прошла и «Лебедь» всё-таки соизволил откликнуться, она в нетерпении уже буквально подпрыгивала на месте, изнемогая от чувства собственной ненужности. Инструмент полезен пока действует и пока под рукой. В обратном же случае она рискует быть навеки забытой в дальнем чулане между мыльных тряпок и лежалых бумаг. Такой же неживой, как этот корабль, пока её не касается длань Создателя. С тем лишь исключением, что в отличие от «Лебедя» Ксил вовсе не желала быть забытой.

Все системы прогреты и готовы к старту, когда госпожа того пожелает.

Госпожа. Церебр «Лебедя» всегда отвечал ей подобным старомодным желчным тоном, Линия́ в его исполнении звучал подобно мёртвым языкам древней Терры, слишком богатый излишними эмоциями, слишком ненасыщенный прямой информацией. И плевать.

Получасовая готовность, принять полётную программу.

Отчего у неё эта привычка – придерживать передачу вводных бортовым церебрам до последней минуты? График Ксил всегда оставался настолько плотно выверен и расчётлив, что на поверку был расписан поминутно на десятки лет вперёд, подчиняясь скорее конфигурациям планетных систем и звёздных скоплений, нежели обычным событиям человеческой жизни. Чуженаблюдатель должен наблюдать, хладнокровно и расчётливо описывая свои петли по Галактике, его будущее и прошлое равновесны и незыблемы. Тогда зачем она держит всю цепочку логистических плеч у себя в голове, а не выложит всё с порога услужливому церебру?

Ни разу не случалось такого, чтобы её планы изменились хоть на йоту, подвинулись хоть на микрометр. Даже когда Кандидат вновь и вновь погибал на другом краю Галактики, она не позволяла себе ни секунды ответной слабости. Ксил до конца оставалась Ксил. Исполнителем воли Создателя.

Вот и теперь, когда у неё резко кольнуло слева под грудиной, пробивая навылет все эмоциональные барьеры, она даже не моргнула. Никогда. Никогда она не изменит своему долгу. Что бы ни произошло по ту сторону.

Боль между тем уже отпускала. Кандидат справится. Как справлялся всегда до того. Будут гибнуть люди – близкие и посторонние. Будут гореть миры, живые и мёртвые. Но путь Избранного будет вести его до конца.

Она же снова продолжит свой.

Глава II. Прощание. Часть 2

Небольшое поселение беженцев из зараженных зон, поселение тех, что выжили, приютилось у остатков некогда простиравшихся от самого Западного океана Дольних лесов. Сейчас эти чахлые следы некогда царившего здесь великолепия живой природы представляли собой одинокие группки порыжевших деревьев, разбросанных по нескольким тысячам квадратных километров.

Здесь всё называлось не своими именами. И беженцы не были беженцами, они ниоткуда не бежали. И Гости-со-звёзд не были их гостями. Как и леса уже не были лесами, сожжённые вырвавшейся на свободу серой наносмертью там, где их не сгубили подоспевшие вскоре химические и радиоактивные осадки. Но жителей этих посёлков, наскоро собранных из походных модулей, продолжали привычно называть беженцами, гостей Гостями, а леса – лесами.

Красивейшие некогда зелёные холмы предгорий теперь были укутаны в металлический саван. Редкие участки не заражённой земли благодаря своевременной рекультивации всё-таки могли прокормить немногочисленное население. Землю берегли скорее по привычке, людей на планете спустя столько десятилетий каждодневого тусклого вымирания оставалось так мало, что хватило бы одних продуктов дальних океанических ферм, которые почти не пострадали. Но даже для серолицых безэмоциональных беженцев в этих парниках виделось что-то символическое. Не намёк на светлое будущее, скорее знак, напоминание, что сами они ещё, по какой-то непонятной прихоти судьбы, живы.

Потому что вокруг было куда больше напоминаний совсем иного рода.

От пограничного поселка на северо-восток шла некогда ровная, широкая десятиполосная трасса для наземного транспорта, и, проводив неё внимательным взглядом, каждый мог сообразить, куда она вела, не погрешив против правды ни на йоту.

То был путь прямиком в ад. Ни единого следа не было оставлено на растрескавшейся за годы поверхности. Здесь никто и никогда не ездил и не ходил уже очень давно. Спустя сотню километров она обрывалась на краю гигантского зеркально-полированного круга, что раскинулся на месте бывшей многомиллионной столицы огромного государства, самое название которого теперь некому и вспомнить. Десятки лет останки его прежних жителей лежали, вплавленные в чёрное стекло горнилом ядерного пламени.

Этого места боялись, как чумы, не нашлось смельчаков, набравшихся достаточно храбрости, чтобы заглянуть в громадный стеклянный глаз, мертвенно сияющий в темноте. И во все стороны от проклятого места тянулись щупальца абсолютно голой земли, это потоки дождевой воды уносили частицы прокаженной материи дальше и дальше, в глубь континента, и ничто не могло сдержать этот тихий натиск.

Здесь воняло смертью. Смертью добровольно принятой, и потому ещё более ужасной.

Однако именно это место влекло бродягу к себе, как волшебное. Выплывал он всегда точно над эпицентром. Здесь веяло тем немногим из некогда ушедшего, что он был способен понять. И за эти крохи стоило пытаться зацепиться.

Однако сейчас было не время вслушиваться в журчание струй энергии, широким потоком лившейся из гигантской стеклянной могилы. Следовало вернуться домой, в посёлок, туда, где обреталось уже столько лет его неподвижное тело, там будет ждать Сержант, а его теплая душа и быстрые мысли были гораздо важнее могучего, но мертвого стеклянного диска. Бродяга как можно точнее постарался припомнить, когда он впервые увидел Сержанта. Тринадцать лет, два месяца и двенадцать дней назад. Да он тогда и бродягой-то не был.

Беспамятное, будто новорожденное существо делало первые шаги, не понимая своей цели и не помня своего пути.

Былой лес, который он видел, как наяву, казался ему местом волшебных снов, где ему станет покойно.

Первое, что он отчётливо помнил – плащ Сержанта. Мокрая насквозь от бесконечного дождя фигура быстро нагнала смутно белевшего среди мёртвых стволов чужака. Чужак казался рыцарем из сказок, добрым, знающим, он должен был помочь, подсказать. Но добежать ему не удалось, лишь мелькнуло вокруг незнакомца нечто, похожее на сияние, как на него обрушилась тяжесть. Остались только распахнутые в ужасе глаза Гостя-со-звёзд.

Сержант проверял разметку зараженной области под прикрытием портативного бета-супрессивного ингибитора мощностью в полсотни киловатт. Вокруг оператора неизбежно возникает короткоживущая проникающая радиация, что за минуту спадает до относительно безопасного фона, но до тех пор…

Сержанту удалось отыскать у пострадавшего, который на вторые сутки окончательно пал в токсическую кому, лишь одного близкого – юную девушку, назвавшуюся сестрой, хотя судя по биометрии пациент был старше минимум на пару десятков лет. Разыскать её помог маяк, который вживляли каждому беженцу, что не был в состоянии отвечать за свои действия и нуждался в присмотре.

Девушка называла пострадавшего братом скорее для простоты и по привычке, подобно многим жителям Альфы, не удаляясь в лишние подробности и не пытаясь что-то для себя объяснить. Её родные погибли в дни Прощания, только мама, которая встретила те времена подростком, прожила куда дольше. Кем был её отец, девушка не знала, она помнила только бесконечную тоску в глазах матери, которая, едва подняв её на ноги, однажды тоже уснула и не проснулась. Девочке тогда было двенадцать. И сколько она себя помнила, рядом с ней был названный брат, почти не встававший, толком не разговаривавший, старше её, обуза, к какой можно привыкнуть, особенно если ты – почти такая же сомнамбула, как и все остальные вокруг. Только однажды брат встал и пошёл, так что она даже не заметила. А спустя пару дней её отыскал Сержант.

Он твердил, что всё будет хорошо, а она неожиданно горько плакала и проклинала себя за беспечность, что-то встревожено пищал обруч белого металла на голове внепланетника. Тёплые руки придерживали его беспомощную голову, вливая в него жизнь. С этого момента и началась новая жизнь бродяги.

Брата удалось спасти, однако вскоре он окончательно стал собой, таким, каким он себя только и мог теперь припомнить. С тех пор он любил Сержанта, как отца, которого он не знал, как учителя, которого у него не было, любил его грустные глаза, его веселую улыбку, доброе сердце. Если все чужаки такие, то они, верно, спустились с небес.

Смешная шутка, откуда им ещё спуститься.

Прошло время, и некогда беспамятное существо окончательно превратилось в бродягу: неподвижное тело, полуприкрытые веки и бессильные руки на подлокотниках кресла.

Бродяга… несмотря ни на что, в этом теле с тех пор воцарился разум, и разум этот с неожиданной силой устремился вырваться из бренного тела и воспарить, влиться всем естеством в окружающее полуживое пространство.

Годы шли, девушка стала взрослой женщиной, удивительно преобразившись, обретя в отражении глаз Сержанта толику собственного, уже почти живого блеска. А её названный брат на вид оставался всё тем же молодым мужчиной не старше тридцати, каким казался когда-то. Теперь они действительно выглядели как брат и сестра, и только эти трое на всей планете могли догадываться, что его история не так проста, какой могла бы показаться. Он явно пережил дни Прощания уже взрослым, и с тех пор над ним словно стали не властны годы. Как он появился в этом доме, почему однажды встал и пошёл, а потом снова упал и уже не поднялся?

Бродяга сам задавался всеми этими вопросами, но не знал на них ответа. Впрочем, они его и не настолько беспокоили, больше всего он боялся уйти снова, уйти так далеко, откуда не вернуться.

Я не уйду туда.

Слишком до́роги ему сестра и Сержант, слишком близка эта истерзанная земля. Ещё столько нужно пережить, столько познать.

А сейчас особенно. Меня беспокоят те трое.

Все они были как-то связаны с Сержантом, буквально кружили подле него, словно хищники вокруг жертвы, не желая ему зла, но и вряд ли любя. Так он видел. Все – внепланетники: Учитель, Боец и Никто. Три имени, почти неотделимых от него, и три больших проблемы. Спросить у Сержанта? Нет, узнать самому.

Планета умирала, не в силах справиться с наваждением чёрного дыхания зловонных ран, что нанесли ей люди. Даже те несколько сотен видов живых существ, что сумели приспособиться к радиации, остались выбитыми из прежних экологических ниш.

Где биосфера не была поглощена серым приливом всепожирающих наномашин, биоценозы всё равно обессилено разламывались на жалкие подобия тех сложнейших систем межвидового взаимодействия, что существовали на этих землях раньше.

Где раньше буйствовала река жизни, в лесах, степях, пойменных лугах, теперь догнивали останки погибших животных. Чёрные коряги и трухлявые пни сочились не ароматом леса, запахом лугов, а аммиачно-йодистым смрадом скорой смерти. Даже страшные рассказы про гигантских болотных мутантов не добавляли очков загнанной в угол жизни, слабые, больные множеством неизвестных науке болезней, те из них, что смогли приспособиться, уходили подальше в оставшиеся еще кое-где живые леса, стремясь хотя бы спокойно закончить свою жизнь, не способные более к продолжению рода.

Вокруг осталось слишком мало пригодных для более-менее сносной жизни мест, да и те тут же начинали приспосабливать для выживания человека. Работа Гостей по очистке близлежащих территорий давала ту отдушину, в которой нуждалось всё на планете. Сержант каждый раз с удовольствием смотрел на зеленые вевки им лично посаженного деревца, что росло у самого его дома. Уже через метров пятьдесят виднелись сквозь полумрак скорченные мёртвые сучья столетнего дуба, и их сухой треск на ветру напоминал, что столько еще необходимо сделать. От таких мыслей было неуютно. Ветер уныло завыл за окном, смотреть расхотелось.

Выходя из дома, он по привычке выключил свет и потянулся к сенсору запора, но тут же вспомнил о забытом на полке в прихожей ингибиторе. Вечно возвращаться…

– Ты ещё долго?

– Иду. Иду.

Сержант потратил несколько лишних секунд на поиски нужного сенсора. Открывалась дверь нехотя, словно желая его разозлить. Когда мерцание силового полога истаяло, Сержант уже клял во все корки хваленую галактическую технику.

Схватив диадему, он сунул её в карман, и, уже буквально выбегая, хлопнул по панели запора. Проклятие. Спуститься с небольшого пригорка, на котором стоял дом, было делом нескольких секунд, однако и это время почему-то показалось вечностью.

– Кеира, милая, – и прижал её к груди с такой силой, что она охнула. Сержант поспешно сделал шаг назад и тряхнул головой. – Извини, словно чего-то боюсь каждый раз. Я сам не понимаю, что со мной творится.

Кеира развела руками, вопросительно глядя из-под капюшона.

– Ты – и боишься?

– Да, случается такое. Ты себе представить не можешь… – Сержант взял её за руку и широко зашагал в сторону поселка, так что Кеире поневоле пришлось припустить почти бегом. Гость, мужчина, которого она столько лет любила, продолжал идти, глядя прямо перед собой, и говорил, говорил… Она знала, что Сержант порой очень нуждается в слушателе, и продолжала внимательно впитывать его слова, которые часто становились вовсе непонятными, но в них всегда слышалась неподдельная горечь. А значит, и любовь.

– …это словно тебя вынули из тёплого мирка и окунули в ледяную прорубь. Паранойя, чистой воды паранойя, но за моим плечом будто всегда стоит кто-то, постоянно чей-то взгляд, но не чуждый, а какой-то родной, что ли, этот взгляд советует, сочувствует. Иногда он холодный, но чаще строгий. Я чувствую, словно подступает что-то… такое почти неживое, и если в тот момент нет рядом тебя или бродяги, если нет чьей-то руки, если я не могу ощутить чью-нибудь ладонь, становится жутко. Не знаю, как это назвать, но всё началось несколько месяцев назад, а особенно усилилось после той истории, когда я убежал от тебя и ввязался… Откуда во мне эта неуверенность? Я смотрю вдаль и вижу нечто туманное, оно завораживает, тянет куда-то вглубь. Разве можно так жить? Я, наверное, совсем умом двинулся, раз не могу от тебя теперь даже на шаг отойти, – лицо Сержанта поднялось, и его взгляд устремился к небу. Сквозь хриплое дыхание прорывался шепот.

– Нет, Кеира, то, что происходит между нами, это не симпатия, не привязанность и тем более любовь, что что-то другое. Я когда-то очень давно любил одну девушку… И тогда всё было иначе. Да, желание достать с неба звезду, да, восхищение, но не так же, чтобы бояться просто отпустить твои пальцы… Последнее время мне хочется спрятать тебя за спиной, а что окажется на моём пути, снести прочь! Это хаос, безумие. Ты мне постоянно кажешься такой, как бы выразить… беззащитной, я не понимаю. Всё словно в кошмаре – точно весь мир ополчился, но не против меня, а против дорогих мне людей. Кеира, скажи мне правду, пожалуйста, мне это нужно. Я правда не понимаю ваш мир до сих пор, даже спустя столько лет?

Сбивчивый поток слов прервался. Сержант замер на месте, осторожно отстранил её от себя, с неожиданной тоской всмотрелся в дорогое лицо. Однако глаза не обманули, они светилось ответным пониманием.

– Ты ищешь всё время одно – собственное отражение, а видишь только меня. Ты так похож на мой народ, на то, что от него осталось… Мы тоже ищем себя на этих руинах, хотя и не подозреваем об этом. Ты любишь меня, милый, но и боишься этого. Пойми, для тебя любовь – это борьба. Но я не хочу борьбы, не могу я так. Я другая, а ты раньше жил среди подобных себе, добрых, умных, сильных людей. Со звёздами в глазах и солнечным ветром в могучих ладонях. Не все такие, мы тут – точно не такие, так что не думай больше о долгах, просто будь собой, тем, кого я люблю.

Сержант много думал об их отношениях. Она словно не чувствовала в нём вины за тот выбор, что сделал некогда её народ. Загадка дней Прощания её не касалась, а потому она его не изображала в собственных мыслях проклятым космическим кукловодом, и ей не за что было его прощать. Но он-то помнил, потому что был здесь с Джоном и Юлей, когда всё случилось. Сильные руки… Альфа оказалась в этих сильных руках давным-давно. И лишь только прознав об этом, она тут же предпочла покончить с собой.

– Ох, Кеира, не такие уж мы и сильные, и не такие умные, и уж точно – не такие добрые, – Сержант улыбнулся и, по привычке, снова нахмурился. – Но всё равно спасибо. Прости, что я тебе всякую чушь плету. Но мне давно уже не было так страшно. Сильные люди, да, там много очень сильных людей, а тут… Ты знаешь, твой народ словно начинает нащупывать свой собственный новый путь, но что-то мне подсказывает, что путь этот принесёт вам много бед, а у нас же не осталось морального права вас на этом пути… неважно. Тот случай… эти беженцы не просто полезли в драку, они действительно хотели моей смерти и унижения. Не знаю даже, чего больше. И вот теперь все эти мысли, они лезут и лезут в голову. Наверное, это старость.

– Охвэйни лао, – чуть грустно засмеялась Кеира, – какая старость? Да мои родичи выглядят старше тебя, рарша ех, пусть Сэми в нашем роду единственный дееспособный мужчина, ему едва за сорок, а он уж совсем седой.

– Молодость, старость… Кеира, мне почти сто наших лет, ваших – даже немного больше, там живут очень долго. А здесь даже я начинаю чувствовать подступающую старость… чувствовать, что я втрое старше тебя.

– Ты устал от нашего мира? – шепнула она, попытавшись вырваться, но он не пустил.

– Нет, я бывал на безумно тяжёлых мирах, мирах вечного мрака, вечных снегов и вечного пекла, я силён как великан среди карликов, этому миру не сломить меня своим тленом, я тебя сутки могу нести на руках и не устану. Здесь другое. Позавчера в соседнем поселке умер парень, совсем молодой, отказала печень, и он умер, отравленный теми самыми лекарствами, что спасали ему жизнь до этого. Так не бывает, я готов был выть от злости. Почему! – орал я на его семью. Как вы могли, ведь я был в двух шагах, я мог помочь! А они молчали и лишь отводили глаза. От этого постареешь.