Текст книги "Четверть гения"

Автор книги: Роман Подольный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

И – такая победа. Ими и деканат заинтересовался, шум, статья в стенгазете, про работу Филиппенко в "Московском комсомольце" напечатали. А главное – не зря!

Тихон просмотрел их курсовые и поразился. Сам бы так не мог. Сам! Ну, а они? Тем более не смогли бы! У Филиппенко, правда, память отличная. А двое других и ею не блещут.

Нет, что-то здесь не так. Фаддеев снова взялся за папки с курсовыми. Листал. Вчитывался. Видел: чем-то похожи работы. Похожи. Темы разные, а стиль изложения – общий. И на одной машинке все печатались, буква "н" всюду западает. Писал их явно один человек. Один и тот же. Все три курсовые. Уж конечно, этот один не был ни Зайцевым, ни Рудневым, ни Филиппенко. Нашли себе, видно, где-то аспиранта. Хотя нет, где тут аспиранту. Какой-то кандидат, верно, влез. Правда, интересно бы знать, на что ему было отдавать стоящие вещи в чужие руки. Но что искать мотивы, когда факты известны?!

Тихон долго думал потом, как мог он на это решиться. Ведь воспитан же был в презрении к доносу и ябеде в любой форме. Когда подумал – понял, что виноват был мелкий его успех перед тем. Слава ведь, как известно, развращает. А слава мелкая еще и делает мельче. Хорошо еще, что совести осталось хоть столько, чтобы заговорить о трех самозванцах на групповом собрании, где педагогов не было. Тихону поверили сразу. Не одного его, оказывается, смущало стремительное вознесение к институтскому небу недавних троечников. Не один он подозревал в этом что-то неладное. Правда, у него одного хватило духу стать здесь следователем. Зато сколько нашлось прокуроров! Зайцев обиженно моргал, Филиппенко ругался, а Руднев со спокойным любопытством разглядывал лица своих обвинителей. В конце концов Тихон что-то разобрал в потоке несвязных слов, сквозь всхлипывания прорывавшихся из губ Филиппенко. И Тихона сразу бросило в жар и холод. Этот мучительно мор щившийся парень кричал о том, что они – трое – всё делают вместе, что они настоящие друзья, что у каждого в их дружбе и в их работе свое место. А курсовую ведь больше чем одним именем не подпишешь...

"Соратники" Тихона говорили о выговоре и исключении из комсомола, они судили и обличали, потому что не знали того, что знал Тихон. Он ведь тоже один из Трех Согласных, только других, и все, что говорил Филиппенко, Тихон мог повторить о себе и своих друзьях. Другие этого не понимали. Но он-то понял.

После Тихону говорили, что он тоже кричал. Сам он этого не помнил. Помнил только, как винился в тупой мнительности, как говорил о благородном соавторстве, как предлагал, если уж хотят наказать эту троицу, объявить заодно выговор Ильфу и Петрову. Или, еще лучше, Брокгаузу и Ефрону. И смял скандал, который сам же начал. И ушел, чтобы отправиться домой. Но по дороге взял такси и заехал предварительно за Карлом и Леонидом.

В такси Тихон ни словом не ответил на их тревожные расспросы. А у себя дома властно приказал им встать перед ним по стойке "смирно" и объявил: "Мы не одни!" И рассказал все про групповое собрание.

Собственно, все трое и раньше знали, что, наверное, не только им так хорошо работается вместе, что не только они так хорошо подходят друг к другу. В конце концов, работают же вместе два писателя, трое ученых, четверо инженеров... Существуют авторские группы и групповые авторы, авторские коллективы и коллективные авторы. Фаддеев, Фрунцев и Липатов не только чувствовали, но и знали разницу между их союзом и этими содружествами, которые в конце концов были ведь только "содружествами". У них, у Трех Согласных, было не так. У Зайцева, Руднева и Филиппенко – тоже не так.

– А нельзя ли нас троих рассматривать как единую личность? – спросил Тихон и беспомощно добавил: – В каком-то смысле...

– В каком? В каком-то – можно. Есть такая наука – коллективная психология. Старая наука, – Карл призвал на помощь познания, полученные на институтских лекциях по психологии, – ею Бехтерев еще занимался.

– Но ведь и просто личности бывают разные. А уж коллективные-то! У нас случай редкой гармонии.

– Погодите, погодите. – Карл обнял голову руками. – Такой ли уж редкой-то? Рассказывал я вам, как в прошлом году играл в турнире по переписке?

...Скандал разразился неожиданно. Поначалу настроение судейской коллегии было даже скорее благостным. Турнир по переписке, за который она отвечала, закончился, а такой турнир слишком долгое дело, чтобы от него не устать. С удовлетворением отметила коллегия большой успех молодого кандидата в мастера (по переписке) Перуанского, набравшего заветную мастерскую норму. Новый мастер был москвичом и пришел на заседание коллегии с тремя друзьями. Итак, все проходило чинно и спокойно, как и полагается проходить очередному мероприятию в Центральном шахматном клубе СССР.

Но вот главный судья попросил у Перуанского паспорт – чтобы сверить с квалификационной карточкой. Мастер подал его.

Судья заглянул в документ и...

– Это ваш паспорт?

– Да

– И фотография похожа. Но тут вы Иванов, и имя и отчество тоже не совпадают.

– Я как раз и пришел сюда, чтобы восстановить истину, – высокопарно начал Иванов-Перуанский, длинный мужчина лет тридцати с непомерно длинной шеей, с непомерно большим кадыком и непомерно вытянутым лицом. – Нас под этим псевдонимом играло четверо. Я Иванов. А вот Скирмунт, – при этих словах встал его сосед, плотный сорокалетний дядя с набриолиненными волосами. – Вот Ранцев. – Быстро поднялся и сразу же сел снова молодой парень с толстыми щеками и заметным брюшком. – Ну и, наконец, наша юность – Перов! – Шестнадцатилетний, от силы, парнишка уже покачивался на тонких ногах, бегая глазами по лицам судей. .

Похоже было, что "коллективный мастер" заранее готовился к этой сцене, может быть, даже репетировал ее. Четверо шахматистов ждали, видно, ахов удивления и кликов восторга. Но их не последовало. Главный судья при каждом слове Иванова все больше опускал и сближал огромные седые свои брови. Когда был представлен последний из компонентов нового мастера, брови уже почти совсем закрыли глаза. Но и сквозь эту мохнатую преграду вырвалась молния испепеляющего взгляда, под которым Иванов пошатнулся даже, быстро теряя остатки своей победной улыбки. И голос судьи прогремел вслед молнии его взгляда:

– По положению турнира участие коллективов в нем не допускалось!

Раскаты этого громового голоса еще гуляли по клубным комнатам, когда заговорил второй судья. Громы и молнии он не метал – зато источал ехидство.

– Я же вас знаю, Ранцев. Вы в этом году в парке Горького еле-еле второй разряд набрали. И вас знаю, Скирмунт. Вы же от силы в третий разряд играете. Мастерских званий захотели?

Так и казалось, что он закончит этот монолог призывом: "К стенке". Но в последний момент оказалось, что резюме этой короткой речи звучит иначе: дисквалифицировать! Запретить играть по переписке!

Судья-громовержец утвердительно кивнул головой:

– Мы будем ходатайствовать о соответствующем решении надлежащих шахматных организаций.

Иванов, Скирмунт. Перов и Ранцев стояли как громом пораженные.

Карлу было их жалко. Как и всем участникам турнира, пришедшим на заключительное собрание. Но ни у него, ни у остальных не было сомнений, что ребята мухлевали, а наказать их надо. Только так ли сурово?

...А теперь, спустя несколько месяцев, он видел всю эту историю другими глазами. Почти глазами брата этих самых Иванова, Перова, Ранцева и Скирмунта. И друзья, слушавшие Карла, чувствовали то же, что и он.

– Что было дальше? – сердито спросил Тихон.

– Что, что! Дисквалифицировали. И ушли они из поля моего зрения.

– А жаль! У вас нет ощущения, ребята, что мы натолкнулись на штуку, которой стоит заняться? Надо будет найти этого мастера Перуанского...

VI. СЛИЯНИЕ ДУШ

Нетрудно догадаться, что стипендии ответственным работникам НИИМПа не хватало.

Ведь их сверхнаучную работу довольно часто прерывали куда менее важные для будущего нашей планеты вещи, вроде кино, театра, вечеринок и прочего в том же роде. На все это требовались деньги.

Способы ликвидации безденежья были многообразны. То сходят на Москву-Товарную, займутся погрузкой-разгрузкой, то пристроятся посудить какое-нибудь мелкое шахматное первенство. Ну -еще что-нибудь в том же роде.

Бедно, ненадежно, времени порой отнимает слишком много.

Но совсем незадолго до истории с Зайцевым и прочими наткнулись друзья на настоящую золотую жилу.

Для разработки ее пришлось всего-навсего принять на себя роль морских свинок в психологических опытах. Тем более что это было иногда интересно и платили за участие в опытах прилично – полтинник в час. Впрочем, вскоре ученые предложили нашим героям повысить оплату в три, в пять, в десять раз – и это не помогло.

То есть рады им были и поначалу – как же, трое здоровых молодых парней одного возраста, очень удобно для контроля. Чего только на них не выясняли: от быстроты средней реакции на свет, звук и запах и до того, есть ли телепатия и возможно ли предвидение будущего.

– Сидишь в глухой кабинке, смотришь на хронометр и каждые десять секунд нажимаешь, по собственному усмотрению, или красную кнопку, или зеленую. Если красную – значит, ты считаешь, что через секунду в соседней кабинке загорится невидимая тебе лампочка. Если зеленая – значит, считаешь, что не загорится. А потом смотрят – сколько раз ты угадал, – рассказывал друзьям Тихон, первым из них угодивший на подобный эксперимент. Отличился тут же Липатов. После одной серии опытов его чуть не засекретили. За пророка уже держали. Но вскоре, увы, выяснили, что дальше лампочек его предвиденье не идет.

Ну, а Фрунцев, известно, человек невезучий, и у,не-го все получалось как раз наоборот.

Уж была одна серия – почти как у Леонида, только точно навыворот – зеленую кнопку нажимал вместо красной, а красную вместо зеленой... Впрочем, к делу все это не имеет никакого отношения. Итак, в пятницу в три часа дня друзья согласно расписанию явились на очередные испытания.

К тому времени они уже успели привыкнуть к штучкам, которые с ними проделывали, и сутью их принципиально не интересовались. В НИИМПе они были полубогами, в чужих лабораториях – кроликами, и предпочитали не смешивать эти два амплуа.

И когда на этот раз их привели в кабинет, выложенный кафельной плиткой, велели раздеться и стать под душ, ни один из них даже бровью не повел.

Не удивились ребята и тогда, когда обнаружили, что струйки воды попадают только на кого-нибудь одного, зато сам душ... Ну, а точнее, этот душевой рожок вертится, и им можно управлять. Но управление это так устроено, что им должны заниматься одновременно все, кто стоит под душем, иначе никто из них так и не вымоется. Задачей подопытных было так согласовать свои движения, чтобы вымыться им все-таки удалось.

Для этого один из них должен был надавливать на свой рычаг сильно, другой – часто, третий еще как-то. Но как именно – этого никому из них не сказали. Они должны были найти решение сами.

– Не идти ж нам после этого душа в баню, – мрач но заявил (через стенки кабинок) самый ленивый – Карл..

– И здесь вымоемся, не паникуй, – ответил Тихон. И верно. Минут через пять душевой раструб ходил над ними по кругу строго равномерно, разбрызгивая достаточно теплую воду, еще минут через десять самому стеснительному, Тихону, пришлось попросить разрешения надеть плавки – слишком много народу успело за это время набиться в кабинет-душевую, и разглядывали они друзей во все глаза!

– Да, можете идти одеваться, опыт окончен, – срывающимся голосом разрешил молодой парень, который их сюда привел. Разрешил – и принялся что-то бешено строчить в большом блокноте.

– Ты мне дашь их на часок, Владимир Львович? – мягко спросил у него здоровенный мужчина лет пятидесяти.

– Конечно, конечно, Феликс Юльевич, – ответил Володя (какой уж там Львович в его максимум двадцать три).

И Феликс Юльевич утащил друзей к себе, причем по дороге им пришлось миновать трех или четырех вахтеров. В конце концов они оказались в большой комнате, посредине которой находилось нечто бесформенное, больше всего напоминающее сильно помятый обеденный стол, причем из столешницы – у самых краев – торчали рычаги.

Хозяин комнаты один из этих рычагов задвинул внутрь "стола", другие, наоборот, вытянул посильнее, потом "определил" каждого из "гостей" к одному из рычагов.

– Ваша задача – жать на эти милые ручки, пока вон на том экранчике в углу беленькая полоска, что сейчас сбоку, не перейдет в центр. Режим работы найдете сами. Можете сначала посоветоваться, подумать.

– Лучше сразу приступим, – объявил Тихон, – вы ведь не хотите, чтобы за полтинник в час мы еще и думали...

На перемещение белой полоски в середину экрана у тройки ушло минут десять-двенадцать. Друзья успели за это время устать и почувствовать себя разочарованными своей медлительностью. Но профессор был явно другого мнения.

А кабинет его постепенно заполнялся все новыми и новыми людьми в лабораторных халатах. Правда, процесс этот шел медленнее, чем в душевой, видимо, этим они были обязаны охране...

...Из кабинета в кабинет, от одного ученого к другому – на них смотрели, их слушали, их в буквальном смысле ощупывали во время трех подряд, все более детальных медицинских осмотров.

В этот день Трое Согласных вышли из института только поздней ночью, усталые, а главное, ошарашенные. Что же это было? Чем это могло обернуться? Их посадили в институтскую машину и развезли по домам.

А утром – не было еще и семи – у двери Тихона позвонили.

– Машина ждет, – мрачно сказал человек, в котором Фаддеев узнал одного из самых громогласных посетителей душевой и кабинета.

А в институтской проходной Тихон увидел Карла и Леонида.

– Наконец-то! Мы, ей-же-ей, не спали всю ночь, – встретил их хозяин кабинета, где стоял "стол" с рычагами.

И все началось с самого начала.

...На следующий день всех троих увезли далеко за Москву и там продолжили испытания на десятках новых странных устройств.

Были среди них и такие, с которыми каждый "встречался" наедине; с другими они работали по двое и по трое. Зажигались и гасли лампочки, звучали гудки и свистки, по циферблатам бегали стрелки, а по экранам – полоски, ходили под руками пружины, рычаги и колесики.

В понедельник их не отпустили в Москву: "с вашим начальством все улажено или будет улажено", – коротко сообщил друзьям один из их "работодателей", самый высокий по росту и, возможно, по званию.

– Прекрасно! – сказал Тихон, – Но у меня есть один вопрос.

– Вот насчет вопросов, – сморщился высокий, – не знаю. Лучше бы вы их пока не задавали.

– Этот я задам. И попрошу ответить. Судя по реакции – вашей и всех остальных, мы показываем блестящие результаты втроем. Вдвоем и по одному нет. Втроем мы согласовываем движения быстро. А когда нас объединяют по двое довольно медленно. И каждый из нас в одиночку тоже не очень блещет. Так это или нам только кажется?

– Длинный вопрос! – усмехнулся психолог. – И ответ тоже должен быть длинным. Прочту-ка я вам небольшую лекцию, вы этого стоите.

...Вся история человечества свидетельствует, что, зная жениха и невесту, никак нельзя предсказать, насколько удачным окажется брак и насколько счастливой семья. Но только в двадцатом веке под этот сугубо эмпирический факт удалось подвести хоть какую-нибудь теоретическую базу. Понимаете, оказалось, что о поведении коллектива из двух, трех, четырех и так далее человек нельзя судить по поведению каждого из них в отдельности. Нельзя – и все!

Бывает, что группа из четырех людей не справляется с задачей, которую другая такая же группа выполнила без особого труда. Причем группа-"удачница" может состоять из людей, которые – каждый в отдельности – уступают любому из членов группы-"неудачницы". Так, разумеется, бывает далеко не всегда, но бывает. Сумма людей – это не сумма цифр. При переходе от одного человека к нескольким психология как будто вторгается в совершенно новую область. Когда соединяют водород и кислород, получается вода. Группу людей надо рассматривать как некую сложную личность, как самостоятельный организм (который ведь всегда больше, чем сумма рук, ног, желудков и прочего).

Такой организм может работать хорошо или плохо. И это зависит не только от его состава, но прежде всего от того, насколько удачно оказались подобраны составные части, насколько хорошо они соединены друг с другом. В космос будут летать (да и уже летают) группами. Все аппараты, с которыми вы возились, средства для проверки, насколько хорошо люди такой группы могут сработаться.

И, скажу вам честно, такой удачной группы, как ваша, я не видел за все годы, что здесь тружусь. Вы – сравнительно – гении! Виноват, ваша тройка вместе – гений среди групп...

– Нам нужно срочно поговорить между собой, – сказал Тихон.

– То есть как? – Лектор был неприятно удивлен. – Мы должны начать новую серию экспериментов...

– Подопытным кроликам изредка требуется отдых, – хмуро ответил Леонид. Карл только кивнул. Психолог развел руками и заторопился к выходу.

За ним медленно, оглядываясь и тихо перебрасываясь-короткими фразами, потянулись прочие наблюдатели.

Когда огромный кабинет опустел, Тихон знаком заставил друзей подойти поближе.

Потом опустил левую руку на плечо Карла, правую на плечо Леонида.

– Ребятки! Этот лобастый профессор сам не понимает, что он сейчас сказал. Я до сих пор думал, что мы гении. И молчал из скромности. Вы и сами в глубине души так думаете. Ведь с Аллой удалось. И тезисы, значит, годятся. Но профессор-то прав! Я не гений, ты не гений, он, она, они. не гении. Гений мы. Трое Согласных, НИИМП – гений. А значит, из нескольких бездарностей можно сделать одного гения. Доходит? Только правильно подобрать эти бездарности. Это ж мои институтские Руднев, Зайцев да Филиппенко... Это же мастер. Перуанский... Примеры – вокруг нас! Их много.

– Так ли уж много? – скептически заметил Карл.

– Да вокруг же, вокруг! – Тихон был необыкновенно счастлив. – Помнишь, мы как-то слышали о школе, из одного выпуска которой половина за пятнадцать лет стала кандидатами и докторами наук? Причем разных наук, значит дело не в одном каком-то гениальном преподавателе. Просто из нескольких заурядных учителей получился один гениальный коллективный педагог.

– Это как у фантастов, – возбужденно засмеялся Леонид, – на Земле требуются два пола для воспроизводства жизни. А на других планетах, по Лему, где четыре пола, где пять, а где и целые сотни. А чтобы родить великую мысль, нужны тоже дополняющие друг друга люди, только дополняющие по интеллектуальности. А?!

– Ну, а гении-одиночки? – хмыкнул Карл. – Всякие там Бальзаки и Менделеевы?

– Подумаешь! – вмешался Леонид. – Сколько их, этих гениев, набралось за тысячи лет? Случайность это, отклонение от нормы?..

– Хуже – гермафродитизм духа! Теперь у нас на ближайшее время одна задача: найти, каких именно людей и по скольку надо соединять. Нужен принцип подбора. Хватит нам быть предметом исследований, – Тихон говорил совершенно категорически, уверенный, что возражений не будет. – Делом надо заняться. Пусть эти профессора заплатят нам сверхурочные – и могут считать себя свободными.

– Торопишься, Тихон, – Карл говорил не менее уверенно, – нам нужно сначала изучить всю эту аппаратуру. Худо-бедно уйдет неделя – даже с учетом нашей коллективной гениальности.

– Эх, ребята! – Леонид восторженно закатил глаза. – Значит, по миру бродят кусочки талантов, обломки гениев, осколки великих людей. Бродят, тоскуя друг по другу... И мы сможем их соединить: из четырех оболтусов – одного трудягу, из двух дураков – одного умного. Из трех разгильдяев, – он обвел друзей глазами, – одного гения.

VII. БОЛЬШОЙ ПАСЬЯНС

... – Скажите, пожалуйста, товарищ Фрунцев, вы действительно хотите получить высшее образование? – вежливо спросил заместитель декана.

... – Леонид, я хочу вас предупредить: если это будет продолжаться, я не смогу в следующем году добиться для вас места в аспирантуре, – сказал заведующий кафедрой.

... – Если у тебя, Тихон, не найдется для меня времени и сегодня, то у меня для тебя его не будет в течение ближайших сорока лет, – сказала Люся.

Даже Алла была заброшена. Ведь теперь у НИИМПа, кроме великих целей и великих принципов, появилась совершенно конкретная Большая Идея.

– Фу, черт! Кажется, теперь я знаю о себе все. – Карл отшвырнул в сторону разграфленный лист бумаги и потянулся к следующему. – И о вас тоже. Знаю, как вы относитесь к родителям, теории относительности, водным лыжам, межпланетным путешествиям, соседям, брюнеткам, крысам, автомобилям, общественному питанию, детям до двух, пяти, десяти и шестнадцати лет. То же самое – и многое другое я еще знаю наконец-то про себя самого. А толку?

– Да, – устало протянул Тихон. – Эта шведская анкета на восемьсот вопросов может в гроб загнать.

– Ха! А чем лучше был американский тест на пятьсот заданий? – вставил свое словечко Леонид.

– Ну, мы узнали, что коэффициент интеллектуальных способностей у нас повыше среднего, – так стоило ли только ради этого возиться? Черт возьми, нам же нужно узнать, как способности одного из нас дополняют способности двух других. Всего-то навсего...

И все трое свели свои взгляды на совсем недавно вывешенном плакате: "Познай самого себя", за подписью "Сократ (по-видимому, коллективный гений, организованный человеком по имени Платон, который, повидимому, тоже был групповым гением)".

Потом, опять же все сразу, поглядели на стопки таблиц с бесконечными показателями их собственных и чужих: терпения, научной смелости, выдержки, легкомыслия, тонкости ассоциаций, быстроты соображения...

А выводов сделать не удавалось. Ничего конкретного не следовало из того обстоятельства, что Леонид был терпеливее своих друзей, Карл – наиболее скептичен из трех, а Тихон – самым настойчивым.

– Ты так ничего и не извлек из последней беседы с тройкой Руднева, Карл?

– Нет. Все то же. Но чего мне стоило их поймать! Бегают они от нас, ребята.

– Еще бы! Я бы и сам сейчас от себя бегал, будь это возможно. Чего стоит один вопрос о том, сколько раз в году данный субъект стрижет ногти на ногах...

– Может быть, четверка и тройка – это слишком много для исследования? Самый простой случай коллективного таланта – двойка, пара. Этот же случай ведь чаще всего и встречается у литераторов...

– А толку? – спросил Леонид. – Частота – это еще не простота. Да, кстати, я вчера побывал у братьев Кораблевых. Простейший случай, говоришь? Тесты, как вы знаете, ничего не сказали нам о различиях между братьями. Ну, а конкретное наблюдение?.. Вот оно. "Егор сидел за пишущей машинкой. Антон лежал на диване, время от времени почесывал себе переносицу и диктовал брату. Так полчаса. Потом Антон закричал с дивана: "Фу, устал. Меняемся?" И теперь за машинкой был уже Антон, а лежал на диване и диктовал Егор. Коллективное творчество продолжалось..." Вот и все. Братья одинаково относятся к людям и по-разному к кошкам. И еще: Антон не играет в шахматы.

– То есть как? Не играет?! – вскинулся Карл.

– Вот так и не играет, – хладнокровно подтвердил Леонид.

– Это не может быть!

– То есть?

– Хватит вам спорить, – одернул их Тихон. – Лучше поговорим о том, кто точно умеет и любит играть, – мастере Перуанском. Поработаем еще с ним. Только нужно найти какой-то другой подход...

Эта маленькая комната в шахматном клубе "Спартак" была как раз подходящей величины для того, чтобы семеро мужчин заполнили ее почти без остатка, расставив подальше друг от друга шахматные столики. Фигуры построились друг против друга, но играть между собой встретившиеся здесь сегодня не собирались – во всяком случае, просто играть.

– Вы нам звонили, не отпирайтесь. Зачем? – спросил самый юный, Перов.

– Мы хотим забрать у вас все вечера на неделю вперед. В интересах, поверьте, науки и ваших собственных, – начал Тихон.

– Боюсь, что вы не учли интересов моих девушек, – повел плечами самый толстый из "Перуанского", Ранцев.

– Девушкам тоже будет лучше. Они отдохнут, – бросил Карл.

– Никак, никак не могу, – заторопился худой, унылый, уже старый (по-нашему) – тридцатилетний, верно, Иванов.

Перов, высоко вздернув узкую черную бровь, выразил готовность служить науке верой и правдой. Скирмунт погладил себя по прилизанным волосам и информировал Трех Согласных, что сначала он должен выяснить, в чем дело и какая именно наука имеется; в виду.

И тогда начал говорить Леонид... Говорить? Нет, это было что-то высшее. Все в его речи оказалось именно там, где надо: и слова о том, что Перуанский войдет в историю, и утверждение, что они будут жалеть, если откажутся, и указания на мизерность недельного срока и намеки на возможность стать героем науки без риска попасть в ее мученики, и упоминание о том, что сами они, экспериментаторы, только кажутся молодыми. И правдивое перечисление их грамот и призов "по науке", и нагло-лживое зачисление Тихона (выглядел старше всех) в доктора наук, а Карла и Леонида в кандидаты. Красивая была эта речь...

Когда она кончилась, все четыре ипостаси мастера Перуанского чувствовали себя побежденными. Началась, правда, мелкая торговля на тему о том, в какое время лучше начинать опыты и когда удобнее их заканчивать, но это уже были детали. Теперь вступала в силу заранее намеченная НИИМПом программа.

– Карл дает сеанс одновременной игры на четырех досках, – объявил Тихон, мы с Липатовым наблюдаем.

– Незачем, – смущенно возразил Иванов, – все мы наверняка проиграем.

– Вы договорились нас слушаться!

– Хорошо.

Да, играли они неважно. Все были где-то между третьим и вторым разрядом. Но играли явно по-разному. Кажется, что-то здесь можно было нащупать.

– Достаточно! – прервал игру Тихон. – Переходим к следующей стадии опыта. Перов и Ранцев играют консультационную партию против Фрунцева. Иванов и Скирмунт – против Липатова. Поставим часы. Контроль – полтора часа на тридцать шесть ходов.

Уже пора было расходиться по домам, когда закончились эти партии. Карлу с трудом удалось сделать ничью. Леонид выиграл, но после долгой и упорной борьбы, притом благодаря грубому зевку противников.

Снова и снова встречались НИИМП и мастер Перуанский. Трое Согласных соединяли его составные части вместе по двое, по трое, по четверо, смотрели, чем игра одной половинки отличается от игры другой половины, трех четвертей, целого мастера...

И тут перед исследователями забрезжила надежда, недавно почти потерянная. От перегруппировки компонентов мастера Перуанского менялась не просто шахматная сила. Менялась и манера игры, другой характер приобретали ошибки и удачи.

Когда в очередную дробь мастера входил Ранцев, ее противник неизменно попадал в трудное положение по дебюту. А играть в этом случае эндшпиль не имело смысла даже при самом небольшом перевесе у "дроби". Так блестяще Ранцев знал шахматную теорию. И он получил условное прозвище "Теоретик".

Без Перова даже трем четвертям Перуанского явно было очень трудно определить общую цель, к которой следовало стремиться в данной позиции. Кроме того, он был еще "службой безопасности" – замечал самую возможность мало-мальски грубых ошибок.

Скирмунт явно задавал тон, когда разрабатывался стратегический план пути к этой цели.

Иванов лучше всех умел наносить такгические удары, быстрее находил способы использовать небольшое временное преимущество.

Перов стал в терминологии НИИМПа Инициатором, Скирмунт – Стратегом, Иванов – Тактиком.

В общем, та же классификация годилась и для коллективных гениев из других областей – науки ли, искусства ли.

...Ох, до чего же они устали!

Тихон, способный не спать неделями, время от времени осторожно позевывал; Карл, принципиальный противник всех снотворных и возбуждающих, украдкой от друзей глотнул таблетку кофеина; Леонид, болезненно поморщившись, потер колено и лег на тахту, на живот, подперев голову руками. Никому из них и в голову не пришло, что завтра воскресенье и есть возможность выспаться как следует первый раз за последний месяц, а утро вечера мудренее, и, значит, стоило бы отложить этот разговор.

Нет! Опыты с мастером Перуанским были закончены. Нужно было подвести итоги. Ждать с этим?! И они только позволили себе подремать четверть часа в такси, по дороге от клуба к Тихону. А сейчас зевки, таблетки, позы – все это было данью усталости, – данью, сверх которой эта самая усталость ничего не могла с них получить.

– Мы нашли четыре основные части таланта, – торжественно начал Тихон.

– Э, нет! – быстро перебил его Карл. – Основных ли – мы не знаем, таланта ли вообще – мы не знаем.

– Чисто теоретически, – глуховато проговорил Леонид, – из нашего анализа игры мастера Перуанского следует, что может еще существовать Страж – борец с зевками (тут по совместительству Перов). Есть место и для Расчетчика – тонко и далеко умеющего считать последствия отдельного хода.

– Тогда уж возможен и Координатор – он должен сводить воедино мнения остальных.

– Ну вот, Тихон, сам же говоришь! А только что рассуждал о четырех основных частях...

– И что? – Леонид резким движением поднялся с тахты, потянулся, встряхнулся, словно разбрызгивая остатки вязкой дремы, напрасно пытавшейся его одолеть: – И что? Будем, значит, искать еще основные части, дополнительные части, вспомогательные части! Мы ведь играем! Играем! Теорию нам не создать. А вот гипотезу – удалось. Так поработаем с ней.

– Ну ладно, ладно. Я и сам так думаю. Только не надо забывать...

– Не будем забывать! – Тихон встал. – Сейчас я поставлю чай. И продолжим... Значит, мы признаем и объявляем основными компонентами коллективного таланта: Инициатора, Стратега, Тактика и Теоретика. Мы признаем и объявляем, что это относится не только к шахматному таланту, но годится и для талантов литературных, музыкальных, научных и т.п. Мы признаем и объявляем, что для участия в коллективном таланте каждый из его сочленов должен представлять собой достаточно четко выраженный тип Инициатора, Тактика, Стратега или Теоретика. Все!

– Дело за малым, – Карл потер лоб, поморщился, бросил в рот – уже не скрываясь – еще одну таблетку кофеина и продолжил: – Всего-то и надо, что определить, кто представляет собой такой-то тип достаточно ясно, а кто нет. Мы с вами без конца возились с тестами – можем мы хотя бы для себя решить, кто из нас кто?

– Так ведь нас всего трое! Кого-то одного не хватает (Тихон).

– Или кто-то совместитель (Леонид).

– Что же, – Карл засмеялся. – Очень похоже, что Тихон сразу Инициатор и Стратег, Леонид – Теоретик, я – Тактик, он же Страж, поскольку чаще всех сомневаюсь.

– Может быть, – сказал Леонид. – Но вероятней, что мы подлажены друг к другу по какому-то другому принципу – кто сказал, что найденный нами путь единственный? Но мы нашли его. Его и будем исследовать.