Текст книги "Четверть гения"

Автор книги: Роман Подольный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Подольный Р
Четверть гения

Роман Подольный

ЧЕТВЕРТЬ ГЕНИЯ

I. СРАЖЕНИЕ

Носите ли вы очки? Если да, то можете пропустить сейчас десяток-другой строчек. Они для тех, кому не знакома привычная тяжесть на ушах и носу, кому не приходится то и дело вытаскивать носовой платок даже при полном отсутствии насморка. Они для тех, чьи глаза не защищены от пыли надежными стеклами, кто видит радугу лишь изредка, а не после каждого мелкого дождика. Для -тех, кто не знает ощущения беспомощности, посещающего очкарика, потерявшего очки. Да, они-то не поймут, почему, получив сокрушительный удар по правому уху от незнакомого субъекта, Игорь Плонский повернулся к нему спиной, а не лицом. А он отнюдь не был последователем Ганди или Толстого. Просто очки чудом удержались у него не столько на лице, сколько на левом ухе. И их нужно было спасти. Очки были уже в руке, когда голова загудела от чудовищной силы удара по затылку.

По-видимому, нападавший решил, что с боков и сзади у его жертвы непробиваемая, броня, поэтому через мгновение его кулак уже навис над носом Игоря. Но очки к тому времени были застрахованы от неприятностей. А позади неизвестною храбреца находилась метровая ограда палисадничка – Игорь даже запомнил ее узор. – и наглец перевалился спиной через оградку быстрее, чем Плонский успел понять, что в этом повинны его кулаки.

Тут-то и подошли дружинники. Зрелище, открывшееся в свете их фонариков, было достаточно красноречиво. Удары по затылку и рядом не оставили заметных следов на победителе. Что же касается побежденного, то сам Игорь и представить себе не мог, что два кулака, попав в лицо одновременно, в один прием, способны произвести такую метаморфозу. Рассеченный подбородок, разбитая губа, расквашенный нос и подбитая бровь неопровержимо свидетельствовали, что беднягу избивали долго и старательно. Вновь севшие на место очки дали Игорю возможность разглядеть все детали. Один из дружинников присвистнул, выпятив толстые, двумя широкими валиками, губы, другой вздохнул, взявшись руками за обе щеки, третий поднес к носу Плонского кулак: "Ох и дал бы я тебе..."

В ту же секунду он оказался на земле. Игорю совсем не улыбались классические пятнадцать суток, а дело пахло по меньшей мере ими. Единственный же прием, который он помнил из самбо, мог повредить лишь чистоте костюма, но отнюдь не здоровью человека, закрывавшего от Плонского подступы к ближайшему проходному двору.

Но они тоже знали этот двор. А бегун из Игоря никудышный. Примерно через две с половиной минуты он уже знал, что капитуляции не избежать, и искал только ее наиболее безопасную форму – гнавшиеся вошли в азарт. Именно на исходе третьей минуты он и услышал:

– Рви когти, паря. А мы с ними посчитаемся. И между Игорем и его преследователями оказалась кучка парней.

– Да это же сам Тихон Васильевич! Или как там тебя по батюшке? – продолжал издевательски все тот же голос. – Вот мы и встретились...

Игорь Плонский стоял у грязной глухой стены старого двухэтажного дома. Он тяжело дышал, захлебываясь вязким осенним воздухом. Ноги вибрировали, как станина старого фрезерного станка, сердце прыгало, как прыгает мячик с опилками на длинной резинке. Но в глазах посветлело. Может быть, благодаря оказавшемуся сравнительно недалеко фонарю. Он увидел, как блеснуло лезвие ножа в руке. протянутой навстречу парню с красной повязкой. И еще лезвие, и еще. "Спасителей" Игоря оказалось пятеро. Как на подбор здоровенные парни с челюстями гримальдийского человека. Пятеро вооруженных против трех безоружных. Кроме того, у пятерых еще были, видимо, какие-то счеты с дружинниками.

– Не надо за свисточек хвататься, деточка, – умильно уговаривал вожак пятерки того, кого он назвал Тихоном. – Нельзя будить граждан в ночное время. То ты, понимаешь, мою маму будишь, чтоб меня забрать, то других мам, пап и детишек. Ты не думай, мы тебя еще, может, и пожалеем. А может, конечно, и нет...

Что он хотел сказать еще, так и осталось неизвестно, потому что именно в эту секунду Игорь изо всей силы лягнул его сзади под коленку, трахнул его соседа ребром ладони куда-то между плечом и шеей, изо всех сил боднул головой в спину третьего бандита. А что было делать? Драчун из Игоря никудышный. Но остаться в стороне значило стать союзником бандитов...

Было ли то издревле прославляемое везение новичка (дрался Игорь впервые за последние десять лет) или ему помогло профессиональное знание человеческого тела, но все трое оказались сбитыми с ног. И к счастью, потому что в этих лихорадочных действиях Игорь израсходовал остаток сил и был теперь абсолютно беспомощен. Правда, вожак тут же вскочил на ноги, но на него насел губастый Тихон. Парень, которого Игорь боднул, ударился, падая, головой об угол стены и был без сознания. Другой не мог пошевелить правой рукой даже через полчаса в милицейской машине. С оставшимися двумя справились друзья Тихона.

– Ну битюг! – сказал, оглядывая Игоря, Тихон. – Запас надежности у тебя фантастический.

– Плеч твоих я обнимаю ширь, доблестный дружинный богатырь, – сказал тот из его товарищей, что был повыше. И сунул руку: – Леонид.

– Слава передовикам борьбы с хулиганами! – провозгласил третий и представился: – Карл.

Составление протокола в отделении милиции было одним из самых светлых моментов в жизни Игоря. Лейтенанты и капитаны расспрашивали его и его товарищей о подробностях боя, лейтенант восторженно произнес: "одним махом троих побивахом". Сержанты и старшины прислушивались к разговорам издали, так, во всяком случае, Плонский воспринимал происходящее.

И тут вдруг майор спохватился:

– А зачем это вы за ним гнались? Игорь в отчаянии вскинул глаза на Тихона. Вот сейчас...

– Ну чтобы сообщить, что его противник признал себя зачинщиком драки, невозмутимо ответит тот.

...Почему вожака не обыскали, в отделении спохватились слишком поздно. Едва стоявший возле него милиционер отвернулся, тот выхватил из кармана небольшой перочинный ножичек. Очень простой, с одним лезвием, такие покупают за полтинник мальчишки, у которых не хватает терпения, чтобы накопить более крупные капиталы. Ножичек открылся с легким скрежетом и через секунду уже торчал в плече Игоря.

Когда бандита утащили, выяснилось, что рана неглубока, но сильно кровоточит, отправляться из-за нее в больницу – после того как перевязка уже сделана – не стоит, но полежать надо. До дома было далеко. А Тихон: "Ну, да я же живу здесь, рядом с отделением, вон за тем углом".

Однокомнатная квартира в каменном доме. санузел раздельный, телефона нет. Так охарактеризовало бы это жилище объявление об обмене. Более изощренный в технике обмена гражданин обязательно добавил бы: солнечная сторона. Впрочем, не только объявления, но и средних размеров очерка не хватило бы, чтобы описать эту квартиру. При входе ошарашивал плакат, висевший в коридоре прямо напротив двери: "Что ты сделал сегодня для счастья человека, лодырь?" Рядом красовался график под названием "Развитие любовных увлечений Т. Фаддеева в 1971 году". По вертикали единицами измерения служили часы, посвященные мыслям о любимой ежедневно, по горизонтали откладывалась продолжительность увлечения в сутках.

Графики были в промежутках между полками, под полками и над ними; графики были пришпилены к потолку вперемежку с плакатами. Хозяина квартиры, судя по этим графикам, интересовали фазы луны и статистика преступлений, солнечная активность и зависимость шахматных успехов гроссмейстеров от возраста. Тут были еще графики чтения книг -нравящихся и ненравящихся. Интерес измерялся по двенадцатибалльной системе, скорость – в страницах. А плакаты грохотали: "Дифференциальные уравнения – универсальный язык науки, дифференциальные уравнения передаются в виде графиков; график – все!!!" И другой плакат рядом: "Хемингуэй работал утром, Толстой днем, Бальзак ночью. Пусть у тебя будут утро Хемингуэя, день Толстого и ночь Бальзака". "Тебе нужны деньги? Рядом есть Леонид!"

Между этими бумажными листами и полосами жались друг к другу книжные ряды. Они облегали стены единственной комнаты, подымались к кухонному потолку, заставляли проходить боком через коридор и испуганно наклонять голову при входе в ванную.

Пока Игорь разглядывал квартиру, ее хозяин с удовлетворением изучал ошарашенное лицо гостя. При этом его собственное лицо имело такое выражение, будто он проводит в уме какую-то классификацию. Игорь Плон ский не любил свойственную иным из его знакомых привычку при первой же встрече находить для человека полочку, на которой уже помещаются несколько схожих субъектов. Знал он этих любителей по цвету глаз определять волю, а по форме бровей трудолюбие. Только одну классификацию по внешности и можно сделать: внешнюю. А уж это-то Игорь, антрополог, наверняка умел лучше. Итак, Тихон был явным представителем малой беломорско-балтийской расы, одной из пяти, составляющих вместе большую европеоидную расу. Не очень высокий, светловолосый, светлоглазый, овальное лицо, короткий нос... но какой-то давний лихой наездник – половец, татарин, калмык? – заставил чуть-чуть раздвинуться скулы и чуть-чуть сощуриться глаза. А если приглядеться, то широкие полные губы напомнят о черном рабе – воине, купленном, верно, владыкой среднеазиатской державы в Египте или еще южнее. Любили эти владыки иметь в охране людей, ни на кого вокруг не похожих и полностью от них зависящих.

По идее, от этого раба мог бы Тихон унаследовать буйную вспыльчивость, смягченную, наверное, медленно вскипающей северной кровью... Впрочем, тут Игорь поймал себя на том, что впадает в тот самый грех, за который только что мысленно осуждал Тихона, и, отказавшись от дальнейших физиогномических наблюдений, перевел взгляд на товарищей Тихона по дружине, начавших уже готовить для гостя постель на диване. Ну, Карл – тот принадлежал к балкано-кавказской расе со своим смуглым лицом, великолепно вылепленным большим – если не огромным – носом и кудрявыми волосами, торчавшими во все стороны, как черные протуберанцы. Леонид был тоже и смугл и черноволос, но волосы у него были прямые, а нос поменьше, черты лица тоньше, и ни один антрополог не задумался бы отнести его к великой индо-средиземноморской расе, составляющей большинство населения стран между испанским Тахо и индийским Гангом. Скифы, очевидно, занесли этот антропологический тип в места, которые ныне зовутся Украиной. Вот такие молодцы разгромили когда-то великого персидского царя Дария. И – редкий с точки зрения Игоря случай – Леониду шли пышные усы.

– В шахматы, может быть? – спросил Леонид, когда Плонский уже прилег. Или ты спать хочешь, Игорь?

– В такой день, точнее, в такую ночь – и в шахматы! – воздел Карл руки к небу. – Неужели у тебя ничего не найдется выпить, Тихон?

– Знаешь, где искать, – отмахнулся Тихон, не сводя с Игоря своего по-прежнему оценивающего взгляда.

– Что ты так смотришь? – не выдержал Игорь наконец.

– А? Ты извини. Хочу тебя отблагодарить. За помощь...

– Ну знаешь!

– Погоди, погоди. Благодарность эта особая. Ты кто по профессии?

– Антрополог. Только-только из экспедиции. Плыли на лодке по Енисею, изучали прибрежных жителей. Позавидуешь! – Плонский пытался разговориться, чтобы как-то защитить себя от Тихонова взгляда, но это не помогло.

– Антрополог, значит? А ну, ребята, быстро! И Тихон сделал какой-то неопределенный жест рукой. Но друзья, очевидно, поняли его, потому что один из них вытащил из-под дивана магнитофон "Астра", другой – из-под стола опутанный проводами чемодан, под крышкой которого оказался пульт управления.

– Может, отложили бы до другого раза... – умоляюще простонал Карл.

– Отложит он, дожидайся, – фыркнул Леонид. Плонский хотел сказать, что ему сейчас нужнее бы всего поспать, что он недавно из экспедиции, что день был трудный, а про вечер они сами все знают... но к нему уже подвинули маленький журнальный столик и поставили на него три одинаковых прибора, каждый из которых состоял, собственно, из градуированной шкалы полукругом и стрелки. От приборов тянулись провода к чемодану.

Игорю стало интересно.

– Что я должен сделать?

– Нужно, чтобы все стрелки стояли на нуле. Имейте в виду: каждая из них зависит от двух других. Вращая ручку на одном приборе, вы заставляете двигаться все три стрелки. Работайте обеими руками... – заученным голосом произнес Тихон, впервые обратившись к Игорю на "вы". – А черт! У тебя же плечо ранено...

– Да, капитан, промашку ты дал, – засмеялся Карл. – Значит, будет все-таки по-моему: чтобы держать рюмку, одной руки хватит.

– Ладно, только сначала все-таки поработаем с магнитофоном. Тут, Игорь, записано несколько десятков слов. С паузами. Ты должен будешь заполнить паузы первыми пришедшими тебе в голову словами. Ясно? Потом поработаем с другой лентой.

– Может, вы мне сначала объясните, для чего это нужно?

– Ты хочешь быть частью гения?

– Как это – частью? Не лучше ли просто гением?

– Просто! Это от нас не зависит. А вот насчет части – что-то должно бы выйти, – Тихон сложил губы бантиком, – должно бы... Хочешь быть четвертью гения?

И Игорь узнал...

II. ТРОЕ СОГЛАСНЫХ

К экзаменам на аттестат зрелости они пришли заслуженными и уважаемыми людьми. Как же!

Классная стенгазета, редактором которой был Тихон Фаддеев, из года в год появлялась на всех выставках, на какие только могли ее выдвинуть директор и классный руководитель. А авиамодели Тихона отличались даже на областных соревнованиях.

Математический кружок, старостой и украшением которого являлся Леонид Липатов, гремел на весь город, захватывая на иных олимпиадах четвертую часть всех призов.

Карл же, бесспорно, был лучшим пионервожатым города. Ему поручали вопреки всем правилам каждый год новый младший класс – самый трудный, – и он не отказывался от этого привычного поручения, даже дойдя до выпускного класса.

Но для каждого из них торжественные рукопожатия директора школы, почетные грамоты горкома комсомола и даже умиленно – счастливые лица родителей отступали на задний план перед тем, что они называли Союзом Трех Согласных их дружбой.

В жизни настоящая дружба значит для человека очень многое, в школе – почти все. О эта микропланета со своей политической картой, еще более пестрой, чем карта большого мира... Великие державы и их сателлиты, карликовые государства и нейтральные страны... И каждая страна – человек. Школьник. Ребенок. И каждой стране приходится вести сложную и порой мудрую политическую игру, чтобы не слишком часто являться домой с разбитым носом. Ведь значение каждой из этих стран на карте определяется десятками факторов – от успеваемости до ловкости, от остроумия до умения играть в лапту. Но среди всех этих факторов на первом месте – обыкновенная грубая физическая сила.

В школьном микромире подвизались свои Карлы Великие и Цезари Борджиа, свои Евпатии Коловраты и Макиавелли.

Тихон с шестого класса ходил в секцию самбо; Карл в одиннадцать лет стал брать у старшего брата уроки бокса, а к тринадцати был сильнее всех в классе; Леонид научился где-то урывками кое-каким приемам джиу-джитсу. (Все это отдельно, потому что они знали друг друга только вприглядку и здоровались лишь тогда, когда встречались где-нибудь далеко от школы.)

Что же? Они становились сильнее и опаснее, ударов и обид на долю любого из них с каждым годом, даже с каждым месяцем, приходилось меньше. Но зато удары становились как будто больнее, а обиды – обиднее. Или просто кожа делалась тоньше, по мере того как толстели бицепсы...

Но... в школе было пять седьмых и только три восьмых класса. И когда седьмые "Г" и "Д" прекратили свое существование, в восьмом "В" встретились Тихон Фаддеев, Карл Фрунцев и Леонид Липатов.

Много позже они пытались вспомнить, с чего началась их дружба. Но ни Тихону с его педантичностью, ни Карлу, умеющему различать мельчайшие оттенки чувств. ни даже Леониду с его математической привычкой к тонкому анализу – это не удалось. Скорее всего потому, что не было конкретных обстоятельств, способных сохраниться в памяти.

Их потянуло друг к другу, как кусочки легкой коры в блюдце с водой, которые собираются вместе под невидимыми ударами "броуновских" молекул жидкости.

И они собрались вместе. И скоро даже школьным богатырям пришлось считаться с силой этой уверенной в себе тройки.

И что бы каждый из них с тех пор ни делал – двое других были в этом участниками.

Тихону изо всей математики нравилась только геометрия, а Карл не мог сказать о себе и этого, но они ходили в кружок к Леониду и вскоре могли ему помогать, когда надо было кому-нибудь что-нибудь объяснить. Леониду слишком многое казалось простым.

Карл рисовал, а Леонид писал стихи для Тихоновой стенгазеты, вместе они мучились над резиновыми моторчиками для Тихоновых авиамоделей, и все втроем являлись на пионерские сборы к очередным подопечным пионервожатого Карла.

В восьмой "В" пришли трое угрюмых мальчишек. Трое всегда готовых огрызнуться подростков, вечно ждущих от учителя – насмешки, от одноклассника тычка исподтишка. Школу кончили трое серьезных юношей, три человека, которые знали не только чужое призвание, но и призвание свое.

Карл пошел в медицинский, чтобы стать психиатром. Леонида давно звали на мехмат. Тихону сам бог велел идти в авиационный – и пути всех трех разошлись. Карл и Леонид еще встречались, хотя и не каждую неделю, а Тихона вовсе отнесло куда-то в сторону.

Что же, теперь все они тверже стояли на ногах, и им не нужно было прижиматься спина к спине, чтобы не упасть. И в тех кружках, в которых они теперь занимались, всем троим просто нечего было делать.

А тут еще появились девушки... И друзей относило друг от друга потоком времени. Относило все дальше и дальше. Год, другой, третий. Еще немного, и каждый из них превратился бы для остальных просто в некий символ детства.

Но настал день, когда Тихон открыл дверь на резкий звонок и не удивился, узнав Леонида. И Леонид не удивился, когда через минуту в квартиру Тихона ввалился Карл.

Они расставили шахматы и разлили но стаканам альб-де-масэ, они обменялись последними анекдотами и занятными историями из жизни общих и раздельных знакомых, они традиционно пошутили по поводу Тихоновой веры в приметы, шахматной горячки Карла и стихов. которые по-прежнему пытался писать Леонид.

А потом Тихон сказал:

– Ну, кто первый будет жаловаться?

– Я.

– Что с тобой, Карл?

– А знаешь, в чем два главных достоинства кожных болезней? От них не умирают и от них не выздоравливают. Ими я, наверное, и буду заниматься...

– Но ты же хотел стать психиатром?

– Многих, ребята, нынче тянет душу человеческую пощупать. Значит, это требуется заслужить. А у меня с успеваемостью не ахти что. Середняк. Нет дара божьего! И вообще, куда ни пойдешь – шах и мат... И вот жена ушла. Два месяца только пожили – разлюбила. Сказала, что больше меня не понимает, что я слишком много говорю, что уследить за ходом моей мысли невозможно – и вообще, тем более... Этого "тем более" я видел, братцы. Что же, когда на ввод кибернетической системы подают слишком много информации, система не может ее переработать и отказывается действовать. Так это выглядит с точки зрения кибернетики. Что такое любовь, ребята? И что такое талант?

– Твоя очередь исповедоваться, Леонид, – кивнул Тихон. – А на вопросы мы будем отвечать потом.

– Отец у меня умер, ребята. Умер. .Что же это такое – смерть? Знает это кто-нибудь? Завидую тебе, Карл, хоть ты и жалуешься, а все равно завидую. Никто тебя не заставит заниматься, чем не захочешь. А спасать людям тело и душу – будешь. Но я, будь врачом, думал бы над бессмертием. И еще завидую тебе, Карл: ты решаешь, выбираешь, пусть под давлением, кем быть, что делать. А за меня другие решили. Задачки хорошо решал -значит, математик. Легка мне математика. А достаточно ли этого – не знаю. Заниматься-то ею мне интересно учиться интересно и работать интересно. А жить ею – скучно. Если б вы знали, до чего скучно! Хочу делать что-то, чего не могу – через не могу! Какой смысл лезть в гору, если твердо знаешь, что все равно залезешь? И Вика у меня есть Карл видел, женюсь я, верно, а скучно, пресно мне сейчас живется...

– Да, невесело вам, ребятки. Но я буду жаловаться длиннее, – Тихон налил до краев стакан и залпом осушил его. – Я, ребята, попал в сказку. Добро бы – в страшную. А то в сказку, где на каждом шагу выясняется, что одно – плохо, да не очень, а другое – хорошо, да не очень. Я считал, вы же знаете, что рожден изобретателем. Помните, как летали мои авиамодели! И я был прав, что верил в себя. Потому что уже на первом курсе я сделал настоящее изобретение. Какое? Увы, неважно. Продемонстрировал его в НСО, на семинаре, на студенческой конференции. Профессора венчали меня лаврами, деканат – премией.

Хорошо? Да не очень!

Потому что Государственный комитет по делам изобретений и открытий уведомил гражданина Фаддеева Т. М. о том, что за год до него соответствующую заявку сделал гражданин Охапкин 3. С. Плохо? Да не очень!

Потому что в ближайший, год я подал еще восемь заявок. Похвастаюсь: ловко было все придумано. Стиль у меня уже был свой – изящно, четко, не ахти как важно – зато красиво и тонко.

Хорошо? Да не очень!

Потому что теперь я получил из бдительного комитета уже не одну, а восемь бумажек с синими углами. Говорят, ребята, посмертные портреты изобретателей печатают не в черной, а в синей рамке. Синий цвет – он же цвет отказа у этих комитетчиков. И никуда от него не денешься. Согласно статистике сейчас две пятых всех изобретений делаются одновременно и независимо друг от друга двумя или больше людьми. А мне, сами видите, еще и не везло!..

"Слишком вы по мелочам бьете, коллега, – сказал мне один профессор и подмигнул. – Знаете поговорку: "Замахивайся на большое, по малому только руку отобьешь"?"

Как улыбнулся, ребята! После такой улыбки в позапрошлом веке вызывали на дуэль. Эта улыбка – одна заменяла разоблачительный монолог на полчаса. Она утверждала, что я в лучшем случае выскочка, а в худшем – плагиатор. И предусматривала еще возможность десятка промежуточных определений... Но я сотру эту улыбку! Я еще замахнусь на большое. Только – не один. С вами!

Тихон передохнул, разлил по бокалам остатки вина, затем заговорил снова и говорил долго.

– Значит, мы с вами спрашиваем друг у друга, что есть любовь? Что есть счастье? Что есть смерть? Что есть талант? И где его взять? Мировые проблемы! Вечные вопросы! Мы тут до ужаса не оригинальны, об этом раньше или позже спрашивает каждый. Спрашивает себя, потому что знает – другие ему на эти вопросы ответить не могут. Спрашивает себя, зная, что и сам на них не ответит. А почему бы кому-нибудь, наконец, не ответить? В том и беда, что эти проблемы не решают. Кто ими занимается? Где лаборатория бессмертия. институт семейной жизни, исследовательский центр любви? Так давайте, что ли, займемся, а? Мне, слышали, сам профессор велел... Замахивайся, говорит, на большое, а?!

Тихон сам не знал, говорит ли он серьезно. В первое мгновение он, пожалуй, хотел дать только повод для одного из тех глубокофилософских разговоров, в которых отдыхаешь душой от конкретных житейских бед. Поболтают, отвлекутся, забудутся. Но выбранная для затравки этого разговора мысль уже на пути к своему словесному воплощению обрастала аргументами, становилась грузнее и серьезней. Зато самого Тихона понесло, и он чувствовал, что ему уже не остановиться; идеи. факты и образы сталкивались в голове, и он едва успевал выложить их недоверчивым друзьям.

– Так я предлагаю, – учредим на общественных началах НИИ мировых проблем. НИИМП! Звучит?

– Вот предвиденье бы мы еще охватили, – подал голос Леонид, – подсказали б людям, кем им быть надо...

– Кафедру гениальности не забыть, – с надеждой сказал Карл. – Пора, наконец, выяснить, почему я не гений, а заодно исправить это обстоятельство.

– Я не шучу. Все уже знают, что наука в последнее время раздробилась до невозможности. Физики не понимают химиков, да и друг друга тоже. Оптик и атомник говорят на разных языках. Ну, а перевод здесь невозможен даже в принципе! Каждый может узнать только общие выводы науки – и принять их на веру. Ну, плюс познать одну какую-нибудь свою собственную частность. Вот и все. Наука – сеть из мелких ячеек, ученые – рыбаки, но странные рыбаки. Каждый из них знает свою ячейку, а не весь невод!

– Но ведь и нельзя сейчас знать все. Времена Леонардо...

– Ну, прошли, прошли, черт их возьми, знаю. Давно прошли. Но ведь та сеть, о которой я говорю, состоит из дырок, как все сети на свете. И сколько ячеек занято? Сколько между ними свободных? Кто на это ответит? Ну, а может быть, свободные-то ячейки как раз важнее занятых? Может быть, в одной из них решение проблемы рака, в другой – витамин гениальности, в третьей... И может быть, это как раз самые простые решения! Ведь не всегда простое открывают раньше, чем сложное. Слышали про первый электродвигатель? Фарадеевский-то? Годился он только для эффектной демонстрации – висит проволочка и вертится неизвестно почему. Самое страшное, что и вправду – на сто лет – неизвестно почему. Фарадей не знал, и ученики его тоже не знали. Понадобился Эйнштейн, чтобы можно было понять, почему работает униполярный фарадеевский двигатель. Прошло полтора века, а первый из электродвигателей так и остался и самым сложным по принципу. Случайность? Но тот же принцип независимо от Фарадея открыли почти тогда же еще двое ученых. Сначала нашли то, что природа спрятала дальше. Почему? Природа объективна, а познаем мы ее по законам человеческого мышления. Ну, как правило, эти законы работают на нас. Но бывают, знаете, и исключения. Сейчас для этих исключений в науке создалось такое благодатное поле, что их не может не быть. Наше дело – заткнуть дырки в сети.

– Чье это – наше? – фыркнул Леонид.

– Мое. Твое. Ну, давайте их искать, те решения, что лежат ближе. Искать не под фонарем науки, а там, где еще посветить не удосужились,

– Хочешь сделать из нас алхимиков? Смешно! – возмутился Карл. – Что ты прикажешь нам искать: эликсир жизни? Любовный напиток? Магический кристалл?

И на каждый вопрос Тихон ожесточенно кивал головой:

– Да! Да! Да! Ну, за что ты так накинулся на алхимиков? Привыкли мы над ними издеваться! А они искали нереальный эликсир жизни, зато сделали лекарствами железо, ртуть, мышьяк, серу! Парацельс, слышали, вылечивал же холеру и сифилис и бог знает что еще! А как? Никто не знает. Посчитайте-ка, сколько всего жило алхимиков за те шесть или семь столетий. что они были в фаворе! Особенно если выкинуть из списка совсем уж явных шарлатанов. Несколько сот – всего-то! – настоящих ученых проделали совершенно невероятную по объему работу. И почти все, что осталось в самой науке, а не в ее истории, они делали попутно и походя. Главную долю своей бурной и короткой жизни алхимики отдавали поискам абсолюта, изготовлению золота и выращиванию гомункулусов. Они замахивались на большое! Лекарство, понимаете, – так уж от всех болезней сразу. Власть – так уж над всеми духами ада и стихийными силами. Любовь – так уж вызванная по их свободной воле. Ну, не добились своего, зато сколько нашли по дороге. Конечно, сейчас открывают куда больше. Но ученых-то миллионы, на них не надышатся правительства, за день сейчас на науку тратится больше денег, чем за все "алхимические" столетия. И в результате – поди узнай, не изобретаешь ли ты велосипед. Я говорил уже – придумал бог знает сколько чего и все оказалось старым. Ну, а излечим ли рак легких, можно ли жить триста лет – про это все знают одинаково: и профаны и специалисты...

Тихон пустил петуха – голос сорвался, подергал себя за лацкан пиджака и сказал совсем тихо:

– Ребята, ну, не хочу я играть по маленькой, давайте сыграем крупно.

– Жертва ферзя ради мата? Что ты предлагаешь? – Карл судорожно поддернул на коленях брюки.

– То и предлагаю – создаем свой общественный НИИМП – НИИ мировых проблем. Ну, наметим сейчас эти самые мировые проблемы – и будем над ними думать, работать. Мы же: математик, медик, инженер, словно нарочно. Сейчас вовсю кричат о границах между науками. Да, там особенно много никем не закрытых дырок в сети. Ну, а нам-то нужны не отдельные дырки. Вся сеть! Я кончил. Все. Решайте.

Несколько секунд все молчали. Леонид смотрел на пол и грыз ногти. Карл выстукивал дробь каблуком. Потом встал. На стену легла мефистофельская тень его профиля. Губы его дрожали, рот искривился. Он подавил на секунду вырвавшийся всхлип, кадык, обычно почти незаметный на его горле, резко выдвинулся вперед, натягивая кожу. Потом Карл заговорил:

– Ты слышал когда-нибудь, Тихон, что такое -сверхценная идея?

– Не-ет.

– Так вот – она у тебя возникла, и это одно из самых печальных событий, которые могут приключиться с человеком. Это еще не сумасшествие, но может оказаться прелюдией к нему: идея, которая захватывает человека и забирает его у жизни.

Я не буду выдумывать доводов специально для тебя, лучше прочту статью, которую вчера, словно нарочно, нашел в одном журнале. Он у меня с собой. Так... – Карл лихорадочно перебросил несколько страниц. – Ну, слушай.

"Звучит оно как будто очень похвально, даже сверхпоощрительно: не просто идея, и даже не просто ценная идея, но сверхценная. Но изобретал этот термин наверняка гражданин злой, да еще с ироническим складом характера.

Запала человеку в голову мысль, скажем, некая научная идея. Ну, запала и запала. Это бы еще ничего, многие даже привыкли к такому. Идея закрепляется. осмысляется обдумывается в деталях... Тоже неплохо. Даже хорошо. Человек проникается страстной верой в нее, это еще отнюдь не страшно. Но иногда весь этот нормальный и естественный процесс начинает бурно развиваться... в неестественном направлении. Идея становится крайне неуживчивой, разгоняет все доводы разума, клонящиеся к ее неправоте, и воздвигает в конце концов вокруг себя непроницаемый барьер. Идея начинает определять все остальные мысли, все поведение своего владельца... а точнее – своей собственности. И получает отнюдь не почетный титул "сверхценная". Впрочем, надо сразу оговориться. Бывают случаи, когда этот эпитет оказывается отнюдь не издевательским. Случается, что такая идея завладевает подлинным гением. А гении – это их отличительная особенность – обычно позволяют пускать в себя корни именно идеям гениальным.

Типичный пример сверхценной идей, оказавшейся верной (сверхценной – потому что она вытеснила из жизни своего автора бесчисленное множество необходимых для полноты этой жизни вещей, включая искусство), – идея Чарлза Дарвина о происхождении видов путем естественного отбора.