Текст книги "Песни с темной стороны"

Автор книги: Роман Дих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Бесовская любовь

Он нашёл ЭТО жарким летом, когда вышел на берег и, стоя у кромки прибоя, бездумно наблюдал за морем, печальным и жалким. Некогда оно было чистым и величавым, а теперь напоминало огромную загаженную лужу. Оно с разным другим морским мусором – глупыми слизистыми медузами, ведущими между собой бесконечный, одним им понятный разговор, какими-то гниющими обломками, яркими пустыми наклейками, перьями чаек и прочих морских птиц, вынесло к ногам пищащий жалобно комок.

Он поднял его. То был странный зверёк с коричневой шкуркой и едва заметными рожками на голове, непрестанно кричащий. Крик напоминал плач молодой женщины, и у зверька была перебита лапка. Он взял существо на руки, оно доверчиво прильнуло к его груди и заплакало ещё громче. И вдруг обратилось к нему на языке людей, и он поразился: оказалось, что его находка не только понимает человеческую речь, но и сама хорошо владеет ею. Жалость иногда посещала его душу, огрубевшую и безразличную уже ко многому, поэтому он завернул зверька в куртку и унёс в свой дом, одиноко стоящий на вершине горы вблизи города.

Там он сразу же принялся за лечение существа, страшно отощавшего и не могущего даже принимать пищу. Как мог, он старался поддержать жизнь в теле этого существа. Он лечил его, используя те немногие знания, что когда-то достались ему от родителей, и почти уже исцелил больную лапку зверька.

Скоро зверушка стала совсем ручной, и они вели долгие беседы: она рассказывала о мире, из которого её вынесли волны мутного моря к его ногам. Оказывается, тот мир был совсем рядом, рукой подать, и его населяли существа, отличающиеся от нас, не только подобные этому зверьку, но и похожие внешне на людей, но совсем другие внутри; она взахлёб описывала какой чудесный и красивый их мир, и, походя, возмущалась отвратительностью и безобразием мира людей. Он недоумевал, что же это за мир, откуда пришла его собеседница, пока, наконец, не понял, что речь идёт о Мире бесов. «Ладно» – подумал он. Огрубевшая душа оттаивала постепенно. «Может, бесы всё же не так злобны и коварны, как говорят о них люди, и мир, в котором они живут, действительно прекрасен?»

Бесовская зверушка постепенно поправлялась, она рассказывала ему всё больше и больше о своём замечательном мире, и он чаще и чаще вспоминал поговорку: «Не так страшен чёрт…»

Днём она бывала у него, чаще всего спала в коробке из-под печенья, ночью убегала к себе, в свой мир, ведь известно, что если в Мире людей ночь, то в Мире бесов день.

Дважды она приносила ему оттуда богатые подарки, и хотя он отнекивался, чуть ли не силой вручала их, беспрерывно лепеча, что это награда за его труды и доброту.

И он всё больше верил в слова бесовки о мире, откуда она приходит и куда исчезает, и в то, что отродье бесов бывает честным и искренним, и о своих друзьях-бесах рассказывала она ему и всё уверяла, какие они хорошие и добрые. Дошло даже до того, что она почти уговорила его, одинокого, переселиться в Мир бесов. Но для этого ему, правда, необходимо было посетить вначале находящийся неподалёку бедный город, который был отмечен печатью бесов, и в котором, оказывается, был прямой проход в Мир бесов. Там бесовка должна была встретить его в образе земной женщины и подарить ласки, о которых не мог мечтать никто из смертных. Она даже несколько раз показывалась ему в облике красивой женщины, он слышал стук в окно, заглядывал в него, и видел в лучах солнца очаровательную нагую женщину, изнывающую от похоти и бесстыдно ласкающую себя. А потом в дом забегал всё тот же зверёк, воплотиться в женщину полностью в мире людей бесовка не могла.

Между тем он постепенно стал замечать, что его здоровье уже не то, что прежде. Упадок сил и неудачи в делах стали преследовать его. Он вначале не думал, что причиной этого может быть его находка, зверушка-бесовка ведь была такой милой! Даже когда однажды ночью, в полусне, он явственно увидел мерзкую тварь величиной с добрую собаку, с рубиново-красными глазами и длинным гибким хоботком, впившимся ему в сердце и высасывающим из него кровь, он отнёс это на счёт ночного кошмара. А поутру, вспоминая это видение, даже мысли не мог допустить, что это можно как-то соотнести с его бесовской подругой.

Потом в их отношениях произошли странные изменения: человек и бесовка стали часто вздорить, ругаться, причём она не стеснялась в выражениях. Со стороны, если бы их кто-то видел, это выглядело бы забавно: на человека злобно кричит непонятное рогатое существо. Но ему не было смешно, ему было тяжело от постепенно наступающего прозрения – человеку и бесовскому отродью никогда не жить вместе.

И последней каплей стало завершение одной такой ссоры, когда зверёк-бесовка сорвала со стены портрет его покойной дочери и стала топтаться по нему, изрыгая площадную брань, а потом прыгнула к себе в коробку и уснула как ни в чём не бывало.

А его после увиденного святотатства охватил дикий гнев, он подхватил коробку, где мирно почивала дьявольская зверушка, бегом спустился с горы к морю и вытряхнул содержимое коробки на песок, причём бесовка даже не проснулась.

Он положил бесовку на один из прибрежных валунов, подобрал с песка камень-голыш покрупнее, и одним ударом размозжил голову своей звероподобной подруги, потом, уже совершенно не владея собой, перебил ей и лапу, ту, что когда-то излечил. И с изумлением увидел, как бывший невинный с виду зверёк на глазах превращается в тварь из его кошмара, пившую по ночам кровь из его сердца.

Он кинулся прочь от этого места, и вернулся в свой дом в скорби, ему всё же жаль было свою бывшую подругу. А ночью, когда он собирался уже отходить ко сну, со двора послышался многоголосый крик, и в свете полной луны он увидел множество бесов, возглавляемое нагой безобразной женщиной с разбитой головой. Она буквально прилипла к оконному стеклу, крича что-то несуразное, а пришедшие с нею принялись утешать её и поносить на все лады хозяина дома. Женщина же принялась петь дикие песни о пирогах с ядом, о каких-то офицерах и врачах… Он едва мог уснуть под крики бесов.

Так продолжалось несколько месяцев: днём он чертил на дверях и окнах своего дома оградительные знаки, чтобы хотя бы так препятствовать появлению нечисти, ночью же его дом сотрясался от ударов и криков, и стены звенели от мерзкого пения.

Однажды он спустился со своей горы в город, немного развеяться и передохнуть от бесовской напасти. А когда вернулся, с изумлением обнаружил, что его дома нет: за одну ночь отсутствия бесы разрушили. Покопавшись в руинах, он собрал то немногое, что уцелело после разгрома, и вернулся в город, где вскоре нашёл себе другое жилище.

В первую же ночь на новом месте ему приснился сон: бесы отвергли его бывшую подругу, потому что она после уничтожения его дома перессорилась и со своими соплеменниками. И она скитается по морскому берегу возле того места, где он её когда-то нашёл, не нужная ни бесам, ни людям, рыдает и осыпает его проклятьями, и воздвигает по всему берегу могильные холмы с пустотой внутри. И ему не было теперь жаль бесовку, даже во сне.

.. И словно уходили на миллионы километров

…Мучительно-щемяще-сладостно-неописуемо, когда мы с тобой сплетались в одно, и казалось, всё вокруг нас наполнялось той силой любви, что источали наши тела, а потом долго лежали в изнеможении (слова ни к чему, нет, нет), потом ты одевалась. «Не смотри, не нужно…» – и я покорно отворачивался, хотя хотел посмотреть.

Я и в постели, перед тем как кинуться на тебя со всей страстью, что пробуждало твоё смуглое тело, моя дорогая, вначале набрасывался на тебя мысленно, поедая глазами твою грудь, молодую и упругую (сколько же тебе лет… лет… я не знаю твоего возраста и мне это не нужно, правда?) Гладкие руки, живот… а потом неистовые наши объятия, безумные ласки, распаляющие… похоть? Нет, нечто большее, твоё и моё сознания сплетались в одно ещё во время обоюдных ласк и словно уходили на миллионы километров от этой постели в твоей съёмной квартирке, от города, страны, Земли, за миллионы световых лет мы парили… И уже там сливались своими высшими телами друг с другом. А наши земные оболочки вели себя как положено земным – хищник набрасывался на вожделенную добычу, и добыча нисколько не сопротивлялась, она сама становилась хищником, и поглощала данное ей вместе с владельцем… И, наконец, восторженный вопль двух победивших друг друга существ отзывался в стенах комнаты.

Я тоже одевался, ты запирала скрипучую дверь квартиры (идиллия кончилась – подтверждало хрюканье ключа в замке, и на меня накатывала нелепая злость на простенький металлический механизм, будто злорадствующий), мы спускались на улицу и долго гуляли по вечереющему городу, словно дети, взявшись за руки.

Заходили в какое-нибудь кафе, они часто переполнены в это время, но для нас всегда почему-то находился столик. Ты пила своё белое сухое, а я всё не мог налюбоваться тобой, как пацан семнадцатилетний, с глупой, должно быть улыбкой… Если бы не кем-то когда-то созданные морально-этические нормы, я бы взял тебя прямо тут, на столике, грубо задрав подол твоего чёрного платья, (ты всегда любила чёрное), словно изголодавшийся солдат в захваченной деревне берёт поселянку. И твой крик, если бы ты кричала от неожиданности и стыда, что ЭТО происходит прилюдно, только подстёгивал бы меня…

Сказка заканчивалась, когда мы доставали свои телефоны, чтобы вызвать такси. Ты никогда не позволяла мне заказать для тебя машину, и я никогда не знал, куда ты едешь – к себе ли, нет. И, странное дело, не ревновал тебя ни капли.

Я же прозаически направлялся домой, к жене, Люсе драгоценнейшей – как я периодически заверял её, и сыну тринадцатилетнему. Я открывал дверь своим ключом, Люська обычно сидела перед телевизором, или же слушала музыку – стоны сладкоголосых певичек-шлюх и безголосых полупокеров под однообразный ритм. Она поднимала на меня глаза: «Ну что ты долго так, опять на работе?..» – задавала традиционный вопрос и получив аналогичный ответ, сообщала, что ужин на кухне. Словно рыба в аквариуме, мелькала мысль, пока я шёл на кухню. Есть обычно не хотелось, и, поковырявшись для вида в еде, я потихоньку сваливал её в пластиковый пакет и отправлял в мусорное ведро, чтобы не было лишних подозрений.

Нет, я был, полагаю, добросовестным мужем и отцом. Деньги в дом, и супруге уделял внимание, меня и на неё хватало, на традиционную супружескую «палку перед сном». Просто, когда исполнял супружеский долг, я крепко зажмуривался и представлял Тебя, в то время как входил в жену, и в мозгу загорался маленький огонёк, тёмный огонёк нашей с Тобой страсти, а жена в это время охала. Полные женщины, как моя Люся, быстрее достигают оргазма, и огонёк угасал. Люся вскоре засыпала, прихрапывая, и я следом за нею.

Дитё наше чаще всего у себя в комнате резалось в одну из бесчисленных своих игр, или просто лазило в долбаном Интернете. Меня меньше всего интересовало, где там чадушко шарахается. Нет, периодически я конечно, как добропорядочный семьянин, устраивал сыну разносы, чаще для порядка: «я в твои годы!..», «Бля, нынешнему поколению ничего не надо…» – так я по-отечески наставлял изредка, чаще всего за провинности, чаще всего по выходным. И прыщавое худое чадо в жёлтой майке с дебилоидным каким-то рисунком и камуфляжных штанах, из которых сын в последние дни не вылезал, покорно опускало длинноволосую башку, краснея и блудливо взглядывая на меня и в сторону, мол «Пизди, пизди, папаша, всё равно, по-моему, будет!».

Вот такая банальная жизнь, как у многих мужчин. И с тобой мы познакомились, как водится, тоже банально: я охранник в фирме, куда ты устраивалась на работу, но так и не устроилась. Впрочем, теперь это неважно. Когда ты вошла, я равнодушно окликнул тебя: «Девушка, вы к кому?» – и окаменел от твоего взгляда, и всё моё мужицкое, полузвериное всколыхнулось тогда во мне. И мы с тобой стали говорить так, словно знали друг друга с рождения, легко и непринуждённо, правда, говорил больше я. Ты мне ещё тогда показалась немного замкнутой. Ты дала мне свой номер, я про себя ещё хмыкнул: мол или сверхдоступная, не подцепить бы чего на ней, или динАмит. Последнее мне казалось наиболее вероятным, поэтому я небрежно алёкнул в трубку вечером, по дороге с работы, предложив встретиться где-нибудь. Но, услышав твоё тихое: «Я никуда не хочу идти… Приезжай лучше ко мне», словно дар речи потерял, промычал: «А что, можно?» – и в ответ услышал, как ты называешь свой адрес…

Тогда в постель мы попали… Попали совершенно неожиданно: только что сидели, разговаривали, причём ты у себя дома казалась такой же молчаливой, и вдруг я бросаюсь, обнимаю тебя и наши губы уже в поцелуе а ты не противишься и я с лихорадочной поспешностью начинаю раздевать тебя, а ты помогаешь мне с полуулыбкой и влажно поблёскивающими глазами, и я покрываю всё твоё тело поцелуями и жадно, жадно оглаживаю… И эти встречи длятся уже несколько месяцев и ты всегда малоразговорчива, и я люблю в тебе всё – и твою страсть и твою молчаливость… Всё!.

«Всё…» – эта фраза не пришла мне в голову, когда я тем летним утром, прохаживаясь по охраняемому мною офису и позёвывая в кулак, услышал писк SMS-сообщения в телефоне. Мои жена и сын, покатили в Анапу, у меня же отпуск только осенью. Я, автоматически добывая мобильник из сумочки на поясе, предвкушал, какой месяц любви будет у нас с тобой, как я переселюсь на это время к тебе, как…

«Прости, вынуждена уехать» – бесстрастный телефон отобразил на экране твоё сообщение. Я аж глаза протёр, через мгновение уже набирал твой номер, сбрасывал и снова набирал. «Телефон абонента выключен или…» – бесстрастно вещал автоматический голос, и на меня накатывалось отчаяние с каждым словом бесстрастной машины, и дикая бессознательная злоба, которую я всё же обуздал до той поры, пока не вбежал в туалет и не разбил свой «самсунг» о кафельную стену. Уборщица-киргизка, как раз драившая унитазы, испуганно взглянула на меня, узкие щёлки её глаз расширились как у этих… из мультиков аниме, обожаемых моим сыном.

Я кое-как дотерпел до конца работы; помню, что ловил на себе недоуменные взгляды офисных работников, но мне было плевать: перед глазами всё плыло. С работы я сразу же отправился к тебе домой, долго звонил в дверь, помнится, негромко бормотал «открой», и всё повторял твоё имя. Потом в отчаянии принялся попросту колотить носком ботинка в твою дверь. Наверное, что-то кричал – из соседней квартиры высунулось нечто бесполое и провизжало, что я грабитель и про милицию. Дверь той квартиры захлопнулась, скре-жетнули многочисленные замки-запоры. Я опомнился и зашагал вниз по лестнице.

Купил в, кстати, подвернувшемся салончике сотовой связи новый мобильник и «симку», тотчас набрал номер, выученный мною наизусть. «Телефон абонента…»

«Бля-я-ядь… Так быстро. Махом всё. За что же ты-ы-ы-ы…» – это я скулил, как побитый щенок уже дома, совершенно один. Назавтра был выходной, и ещё утром я предвкушал, что мы с тобой будем делать в этот выходной, кроме секса… В голове шумело, и отнюдь не от выпитого мною коньяка. Стены комнаты словно смыкались вокруг меня, и в каждой тени мне мерещилась ты, и я продолжал скулить-выть, благо никто меня не видел.

Я прошёл в ванную, чтобы сполоснуться. Ты на мгновение явилась мне в зеркале, и вновь из зеркала смотрело на меня моё покрасневшее лицо. Я с силой ударил кулаком в собственное отражение, осколки радостно брызнули в стороны.

«Это… да херня… нет, не херня… как это могло произойти… ладно… а мои в отъезде…» – такое лютое отчаяние и тоска накатили новой волной… Выход кажется, был где-то рядом, а именно…

Я для храбрости накатил ещё стакан коньяка, прошёл на кухню, потом вернулся, было в комнату – вспомнил, что самоубийцы перед смертью обычно оставляют какие-то записки; начал было писать на вырванном листке что-то вроде: «Сынок, прости меня за…», ай, муть это всё, на хрен кому на самом деле нужны эти сопли!..

Вернувшись на кухню, врубил все четыре конфорки газовой плиты, прилёг тут же, на диванчике кухонном. Мне не было страшно нисколько, и чувства вины я теперь ни перед кем не испытывал…Только вот слабость испытываю… затошнило и я, повернувшись на бок, сблевал на коврик, выливая коньяк, тоску, так быстро закончившуюся любовь, мысли о семье… «Сынок, прости-и-и…». И имя моей любимой… Любимой… ЛЮБИМОЙ… Твоё имя на моих губах вме-сте с желчью и желудочным соком… Я теряю сознание и слышу твои лёгкие шаги, и твои прохладная ладонь на моей щеке, и губы к губам, как ещё совсем недавно… Где-то ломают дверь…

* * *

Спустя неделю.

Девушка в чёрном вышла из здания аэровокзала под накрапывающий дождь. Всей поклажи – небольшая сумка через плечо. Таксист-дагестанец услужливо распахнул дверь переднего сидения, прищёлкнул языком, не удержавшись. Но девушка села на заднее. Он всю дорогу пытался завязать знакомство, безудержно треща, пока пассажирка не попросила дать ей поговорить по телефону. Обескураженный сын гор примолк. Мобильный номер не отзывался, девушка набрала домашний, она по нему ни разу не звонила. Трубку снял не любимый, а женщина. Девушку это ничуть не удивило.

– Можно Виктора?

– А кто его спрашивает? – в голосе женщины явственное подозрение.

– Это с работы, из отдела кадров, солгала девушка.

– А-а-а… С работы, значит, – чувствовалось, что на том конце провода женщина приосанилась аж, готовясь к битве. – Так вот, прошмандовка с работы, в больнице твой Виктор, в больнице кобель, травиться он урод, вздумал, а мы из-за него с сыном и не отдохнули, соседи хоть запах почуяли дверь взломали да ебаришку твоего вытащили, чтоб он сдох с тобой вместе!!! А ты, значит…

Девушка нажала на мобильном кнопку «Отбой», посидела полминуты.

– Можно закурю? – спросила у водителя. Тот кивнул и, придерживая одной рукой баранку, протянул в сторону пассажирки прикуриватель.

Девушка закурила, глядя на проносящиеся мимо однотонные ряды многоэтажек.

Аппетит

Светлана Георгиевна раздражённо накладывала вторую тарелку, так с ней всегда, когда нервничает, аппетит пробуждается зверский, хоть рот зашивай! Просто сильно устала, на работе напряжённая обстановка сегодня была. Сначала подчинённые получили от неё разгон, затем её саму выдернули на «ковёр» к вышестоящему начальству… Вернулась, и подчинённые затаились по своим углам. И правильно затаились… Вера Михайловна потом таблетками отпаивалась, а Зоя, скотина, вообще валокордином.

Вернулась домой, у самого крыльца ногу подвернула, проковыляла на свой пятый этаж, что твоя Серая Шейка… Что за жизнь, и отпуск не скоро, в июле, а ещё только март. Проковыляла в комнату сына – Никита не вернулся ещё с улицы. Да они что, с ума её решили свести?! Всё перевёрнуто, в дневник глянула – просьба зайти! Ну, появится сынок… Светлана Георгиевна педагог со стажем, должность начальническую занимает год, повысили из завучей, чем втайне и гордится; но Никиту сегодня ждёт ремень. Своего она лупит периодически, это чужих нельзя… Вот говнюк! Но пока ладно…

Держа в одной руке тарелку, другой взяла телефон, набрала заветный номер, и через пару гудков в трубке послышался знакомый хрипловатый баритон:

– Здравствуй, милая!

И от этого голоса сладко-сладко защемило в груди, и горячая волна нахлынула… Они снюхались на сайте знакомств, переписывались с неделю, и неизвестно как, приворожил её этот парень что ли, но только начал он ей сниться ночами, она влюбилась в эти три фотографии на сайте, и в его письма-послания, и они обменялись телефонами, и голос этот с первого мгновения её пронизал до пят…

И ближе к Восьмому марта Светлана Георгиевна, женщина решительная, отправила сына к бывшему супругу на сутки, и звонит парню с сайта:

– Приезжай!

И он приехал, и вблизи оказался ещё привлекательнее, чем на фото, и посидели они, разговорились и потом… Не подумайте плохо, она дама строгих правил, и репутация обязывает, и вообще, в первую встречу, как известно, нельзя… Но как-то незаметно оказались в её одинокой спальне, с красным навесным потолком, и там такое началось… И она изголодалась, и он… И после одного из порывов страсти она прошептала: «Хочу тебя скушать, всего, без остатка!»…

Когда он входил в неё, она мучительно вспоминала… детство, мордовская деревушка, где она родилась и выросла… Тогда ей лет двенадцать было, и её дружку Гришке столько же примерно… Они тогда наигрались в «доктора», и она, возбуждённая уже (первая детская сексуальность, знаете ли!) пристрастно расспрашивала Гришку, порют ли его… Тот отвечал утвердительно, и показывал даже следы, и её, девочку, это вновь возбудило… А потом она вцепилась вдруг зубами в его шею, мимолётно вдохнув запах мальчишеского пота и крови, и Гриша отскочил от неё в ужасе, а она тогда впервые замурлыкала: «Скушать, я хочу тебя скушать!..», и Гришка, в конце концов, убежал, ужаснувшись должно быть ею…. Снова нахлынули воспоминания детства, и она отмахнулась от них, вбирая в себя всё, что любимый давал.

Через часа два поднялись – и к столу, силы подкрепить, потом покурили, и он глянул в её отчаянные серые глаза своими бездонными чёрными – и снова… Вечером она включила телевизор, большой телевизор напротив кровати, и они стали смотреть «Красотку», но он быстро уснул, и всю ночь стонал почему-то…

А утром просыпаются, скоро сын должен вернуться от папы… А потом он вызвал такси, и на прощание крепко-крепко они целовались, не могли оторваться друг от друга. Он уехал, а ей печально было, что уехал, и радостно от приятного времяпрепровождения и общения с ним. Подошла к зеркалу и себя не узнала, и эта полнота уже не так раздражает, а она женщина крупная, чтоб не сказать, толстая, и лицо расцвело, и глаза искрятся.

Тут надо заметить, что одна из причин её появления на том сайте – недавний визит к больницу. У неё куча болячек: щитовидка, давление, и по женской части… И вот по женской-то ей доктор и посоветовал от себя, больше этого… плотского. В общем, мужские гормоны, мол, необходимы в естественном виде. А где взять? Она как-то свыклась с одиночеством, да и сын уже большой. Не тащить же первого встречного в постель!

И так они встречались по выходным, он приезжал к ней, а чаще – она к нему, в холостяцкую берлогу, где её всегда ждало на столе блюдо креветок, а в морозилке – пара бутылок шампанского. Она обожала то и другое до ужаса. Любовник же к алкоголю равнодушен был, пил сок.

На работе коллеги поражались переменам, с ней произошедшим – её грозный характер изменился в лучшую сторону, и понимали, что у неё кто-то появился, и реже называли Цербером за глаза. Она показывала его фото подругам, и те восторгались им, а кума сказала: «Света, я знаю твой характер, не обижай его, ты одна, и он. Может, что и получится».

Первые дни после того праздника они даже лелеяли планы о женитьбе. Ну и что, что недавно знакомы? Обоим уже, увы, не по семнадцать лет. Она даже хотела зачать от него ребёнка, мечтала родить такую же красивую чернявенькую девочку.

А потом страсти слегка поутихли, и она стала обращать внимание на более обыденные вещи: что зазноба её – простой работяга, хоть и умный, и начитанный, к тому же в данное время стеснён в средствах, и ясно, он этим недоволен. Конечно, он вовсе не просил у неё денег, да и не взял бы, наверное. Ну да ладно, поживём – увидим. В конце концов, он мужчина…

* * *

– Здравствуй, милая!

– Приве-е-ет! – Светлана Георгиевна вся засияла, и неприятности сразу отошли на второй план.

– Как ты там, солнышко?

И она сразу начала жаловаться любимому, и он просил её не расстраиваться и не наказывать сына. Жалостливый он и добрый.

– Ну, когда увидимся?

– В субботу приеду, – она говорит, доедая вторую тарелку картошки со свининой.

– Правда?..

И так далее…

На душе легко-легко, и Никитка шмыгнул в двери, как нашкодивший кот, и облегчённо вздохнул, когда мама его лишь поругала для порядка.

И вот суббота, и она едет по знакомому адресу, и что-то щемит в душе. Ну, ничего… Он её встречает на пороге, и сразу тащит к дивану, и они долго лежат, лаская друг друга и разговаривая вполголоса, а потом в объятия… И она снова произносит эту фразу: «Хочу тебя скушать, всего, без остатка, хочу, чтобы ты был у меня в животике…» – и хлопает себя по этому «животику».

А потом она пила шампанское и ела креветки, а он смотрел на неё, подперев рукой подбородок, и всё было хорошо, пока вновь разговор не перешёл на такую прозаическую тему, как деньги. И он занервничал, закурил, мол, с отпуском снова ничего не выйдет… И как-то незаметно они начали вздорить.

– Я же говорю, – Светлана Георгиевна уставилась на него, – мужчина всегда должен сам всего добиваться!

– Но если у меня период сейчас такой…

– Тем более, ОБЯЗАН. Пусть я жёсткая, но я такая.

– Ты не жёсткая, ты меня просто не понимаешь! – он закурил очередную сигарету и с горечью добавил: – И, судя по твоим словам, я тебе уже надоел, и тебе нужен пузатый жлоб при деньгах, а не взбалмошный тип вроде меня.

И в ней вспыхнула ярость за эти слова, подогретая её любимым напитком, а когда она в ТАКОЙ ярости, к ней лучше не подходить, и она просто шарахнула его бутылкой из-под шампанского по голове. И когда он сполз с табуретки и распластался на кухне, ярость удвоилась при виде разбитой башки этого смазливого, не приспособленного к жизни… И ещё ей захотелось есть («Я хочу тебя скушать!»)… И она схватила нож, лежащий тут же, на столе…

И когда кусок его бедра шлёпнулся на сковородку, он застонал, приходя в себя, и она опомнилась…

В квартире воняло горелым мясом.