Текст книги "Телефонист"

Автор книги: Роман Канушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

8. Ванга

Когда в Ватсап пришло сообщение, она стояла ровно на середине моста, разделяющего Нескучный сад и Фрунзенскую набережную, и смотрела, как быстро река расправляется с остатками зимы. Парень рядом нёс какую-то ахинею про регби и про то, что даже представить не мог, что такую утончённую девушку интересует спорт. Она изображала полную заинтересованность, но слушала вполуха и думала совсем о других мужчинах. О том, кого собиралась бросить, – да что там, уже бросила! – о Петрике, с которым напополам снимала квартиру, и о Сухове, который её подвёл. Льдин на поверхности воды почти не осталось, и сейчас её тёмную глубину скрывали весело переливающиеся разноцветные огоньки. Свет московских окон и свет московских фонарей – её любимый город по-прежнему с ней. На самом деле, она думает ещё об одном человеке, который оказался ей не по зубам. Точнее, о монстре. Прекрасно отдавая себе отчёт, что в нежелании перевернуть эту страницу есть что-то очень неправильное. Но мы таковы, какими рождены, и тут уж ничего не поделать.

Парень рядом был неплохо сложён, слишком смазлив, аж сочился тестостероном, слишком молод для неё – ровесник – и, наверное, немножко глуповат. Впрочем, против последнего обстоятельства она никаких возражений не имела. Не детей же с ним крестить…

Её губы наметили улыбку, и парень, приняв это за поощрение, с энтузиазмом продолжил дальше. Опять про спорт. Ох…

«Ты это в американских фильмах насмотрелся про первое свидание или в роликах Ютуба, ухажёр?» – она улыбнулась чуть шире. Парень, расценив это на свой лад, незаметно (как он полагал) взял её за руку.

«Чёртов имидж недотроги, – эта досадливая мысль ничем себя не выдала. – Но и тут уж ничего не поделать».

Она немного подождала и сделала попытку, впрочем, не особо настойчивую, высвободить руку (а как ещё поощрить-то? Чтобы не расхохотаться от всей этой происходящей уморы), он тут же взял её крепче. Его ладонь оказалась приятно тёплой.

«Ты ведь и не догадываешься, дорогуша, сколько всего не мог бы даже представить!»

Пожатие ей понравилось: ладно, пусть пробует дальше. Но она чуть повернула голову и бросила быстрый взгляд на дом, самый последний этаж, точнее – роскошный пентхаус. Не так давно там включили свет. Она прекрасно понимала, что это значит.

«Как они тебя прозвали – Вангой?! Милочка, ты Катя Белова, а они… Вангой, – казалось, он чуть не поперхнулся от смеха. – Насколько же они тебя не знают! Лицемерие и полная непроницаемость… За это ты мне и нравишься».

Вот уж кого это позабавило, для кого вышла умора. «Милочка» было слово мужчины, которого она бросила. Должна бросить. Он применял его крайне редко, даже не скрывая слегка издевательских коннотаций. А «дорогуша» было слово Петрика. И ничего, кроме кокетливого добродушия, за ним не стояло. Было ещё одно словечко: «Глупость». Так звал её Сухов, но только в глаза. Она вздохнула. И призналась себе, что вовсе не деликатность парня, который достиг бастиона «гуляния за ладошку», укрепился там, и если его не подтолкнуть, вряд ли сам двинется дальше, является её подлинной проблемой. Интересно, – и она чуть усмехнулась, – как бы растянулось его лицо, если б прямо сейчас она оборвала его тираду, признавшись, что больше регби и фрирайда её, такую хрупкую, интересует рукопашный бой? По возможности, безо всяких правил! Когда в кровь и в мясо… А ещё больше спортивный секс тоже в кровь и в мясо?!

«Я порочная, – подумала она, – во всех отношениях». Но эта самоедская мысль больше не оставляла привычного болезненного приятного послевкусия. Только парень здесь ни при чём. Как и свет в окошке пентхауса на Фрунзенской набережной. Воможно, мужчина, которого должна бросить, и прав: она порочна, но прежде всего потому, что никак не может угомониться по поводу этого долбаного Телефониста, который, как в партии на многих досках, всех переиграл. Кровавые шахматы. В мясо! Сымитировал весь психопатический набор серийного убийцы прямо по хрестоматии (холодная, рассудочная имитация – он вовсе не болен, точнее, его болезнь уникальна), выдал им Тропарёвского и исчез. Растворился в тени. В темноте, в которой они не смогли разглядеть. «Обаяние тёмного интеллекта, – так назвал это хитроумный писака Форель. – Особо воздействует на женщин с активным, но по социальным причинам часто самоподавляемым либидо». Тупой примитивный литературный штамп! Возбудит разве что неуча-обывателя. Он пройдоха, этот Форель. Но… удивительно, как подобные попсовые банальности порой чётко и безжалостно вскрывают наши подлинные желания и влечения. Не этим ли (подлинным, хоть и не глубоко, из темноты нижней части живота) она занята, держась за ручку со смазливым тестостероновым спортсменом? У жизни такой вкус и такой запах. И мы устраиваемся в ней, как можем.

«Но Сухов – всё равно предатель, – почему-то подумала Ванга. – Мог бы и побороться за меня». Она рассеянно посмотрела по сторонам, вдруг улыбнулась нежней и несколько подалась к парню, с которым была знакома не более четырёх часов. От неожиданности тот оборвал сам себя на полуслове, крепко сжал её руку, притянул к себе, приобнимая, и попытался поцеловать. Но во всём этом сквозила какая-то неуклюжая неумелость, и после секундного колебания она отвела губы.

Петрик, с которым Ванга делила съёмное жильё ещё со времён последнего курса юридического (а до этого было три года изучения экономики в Вышке), был галантным, как все поляки, чистоплотным, держал себя в прекрасной форме, хоть и умел готовить, и был геем. И так уж вышло, что стал для неё самой верной «подругой». Он никогда не лез на её территорию, все свои любовные свидания организовывал на стороне, был весёлым, умным и комфортным, а вчера ещё выяснилось, что умел слушать.

А мужчина, которого она должна бросить, был женатиком. Да что там – счастливым семьянином, отцом двоих детей. Только Ванга знала о нём то, о чём, наверное, даже не догадывалась его чудесная, похожая на кукольную модель жёнушка. Или ей было всё равно.

«Мы похожи, одинаковы, ты такая же, как и я, поэтому никуда ты от меня не уйдёшь! – сказал он Ванге. – Как уйдёшь от самого себя?»

То было правдой. Долгое время. Или частичной правдой. Пока внутри Ванги что-то не надломилось.

Они стали любовниками в первую же встречу. Точнее, она отдалась ему. Ещё точнее, они стали тайными любовниками, встречающимися только в постели. Как раз того самого пентхауса на Фрунзенской набережной, где только что включили свет. По крайней мере, две трети времени их романа дела обстояли именно так.

Но теперь точно что-то внутри Ванги надломилось. Иначе бы вряд ли состоялся этот слишком уж задушевный вчерашний разговор с Петриком. Хотя, конечно, виной тому и то, что они напились вдвоём, здорово накидались, и попали в унисон настроения друг друга.

– Я ведь спрашивал, сколько тебе осталось обязательной практики? – напомнил Петрик. – Ты ответила, ещё месяц. А прошло уже больше, чем полгода.

– Угу.

– Ждёшь не дождёшься свалить от них? – его глаза мягко блестели. Петрик совсем не умел хитрить.

– Почему? Мне даже нравится.

– Девушки вроде тебя надолго с ментами и прокурорскими не задерживаются. Будет какая-нибудь частная контора, адвокатское бюро…Ты же не мусорня.

– Так, не темни, к чему клонишь?

– Интересуюсь планами своей дорогуши.

– Ну… я пока не думала уходить. Дело одно очень интересное… но меня попёрли.

– Телефонист? Помню. Но, дорогуша, все шахматные партии рано или поздно заканчиваются. Не превращай это в свою личную дуэль.

– Думаешь, у меня ущемлённое самолюбие? – усмехнулась. – Инстинкт охотницы? Как с мужиками, когда ускользают?

Петрик рассмеялся, он помнил этот их разговор. Налил им ещё вина. Ванга кивнула:

– Или у меня завышенная самооценка?

– У тебя золотые мозги. Признай за ним право на такие же. И просто отступись. Твой Сухов, может, тебе услугу оказал.

– С чего это? – фыркнула она. И улыбнулась. Для Петрика это не осталось незамеченным, и он лишь печально вздохнул.

– Иногда мне жаль, что я гей, – сказал Петрик.

– Иногда мне тоже, – рассмеялась она. – Насколько было бы проще.

– Не хочу, чтобы тебя звали Вангой.

– Чёй-то?

– Именно из-за Телефониста. Имя ведь тоже обладает властью.

– По-моему, кто-то напился.

– По-моему, кто-то просто любит Катю Белову.

– Взаимно, – она подняла бокал и почти полностью его опустошила. – Попытаюсь тебя догнать.

– Алкоголичка, – сказал Петрик. – А как там дружок твоей вагины?

Она сделала последний глоток, начала хмелеть. Пододвинула к нему бокал. «Дружок моей вагины» – так когда-то она охарактеризовала Петрику свои отношения с мужчиной, которого должна бросить.

– Ну что ж, дорогуша, – понимающе кивнул тогда Петрик. – Порой это не так и плохо. Да о таком можно только мечтать! А он… хороший ей дружок?

– О да – лучший.

Сейчас Петрик налил ей ещё вина.

– Всё непросто, – сказала она. – Я его бросила четыре месяца назад. С тех пор мы стали трахаться ещё больше.

– Знакомое сладкое чувство.

– Думаешь, я социопат?

Петрик чокнулся с ней бокалом, звук вышел певучим:

– Думаю, что… в телесных утехах нет ничего плохого.

– Как ты элегантно выразился.

– К тому, что если кто-то понимает твоё тело и то, что ему нужно… Как это по-русски? Дорогого стоит.

– В том-то и дело, что я уже и сама не знаю.

– Моя любимая дорогуша выросла? И просто отражение в зеркале больше не устраивает? Симбиоз из овер… Я правильно сказал это по-русски?

– Прикалываешься? Твой русский… Похоже… что-то точно из овер.

– Слушай, тогда надо просто отступиться. Как с Телефонистом. Иначе это никогда не кончится.

– Знаю, – сказала она. – Но в обоих случаях нужна альтернатива.

– Ошибаешься, – отрезал Петрик. – Сначала освободись, а потом всё будет… сам всего этого наелся. На те же грабли наступать. А так да – мы все социопаты. Социопаты и извращенцы. И это прекрасно.

Она хмыкнула. Петрик тут же ткнул пальцем в потолок.

– А вот наша альтернатива. – В квартире на верхнем этаже шла постоянная склока. Петрик как-то раз попытался вмешаться, и муж, здоровенный бугай, чуть его не избил. Пришлось вмешаться «хрупкой» Ванге. С тех пор муж и жена при встрече с ними постоянно отводили глаза.

– Сам же знаешь про «только тешатся», – заметила Ванга.

– Фигня всё это, – отмахнулся Петрик. – По-моему, вот это вот и есть настоящее извращение.

– Поэтому я живу с тобой, мой социопатик, а не… Чуть не добавила: «а не со своим мужиком», прекрасно понимая, насколько это неправда. Почти вплотную приблизившись к рубежу тридцатилетия (вот, день рождения, потом ещё один, и всё), Ванга ни разу ещё не жила со «своим мужиком». Не нашлось такого, с кем не пугала бы перспектива совместного ведения хозяйства и все эти грязные носки по углам. Возможно, она бы и хотела, просто такого человека не было. Пока не было, а она не знала, где искать. Единственно, знала наверняка, что если не завяжет с мужчиной, которого должна бросить, его и не будет. Слишком многое он ей давал. И слишком многое забирал. Хотя в её случае это одно и то же.

Иногда она думала, что он тоже был социопатом, только совсем другого рода. Когда она его впервые увидела вживую, то подумала: «Действительно, фотки не врут, невероятно красивый человек». И так как пришла брать у него интервью, включила аналитическую машинку в своей голове, и следующая мысль была такой: «Харизматик, но очень закрытый».

Потом: «Окружающим по ошибке представляется, что он мил и приветлив…»; «несомненное обаяние мизантропа»; «власть напрямую его не интересует, пройденный этап…», «настолько презирает коллектив как сумму людей, что просто решил стать одним из самых богатых из них…», «забавный выходит портретик».

– Сканируете меня, да, Катя Белова? – внезапно прервав беседу, спросил он и весело усмехнулся. – Имейте в виду, многое может оказаться ошибкой.

Он застал её врасплох: казаться умствующей идиоткой тоже не хотелось.

– Пустяки, – с улыбкой успокоил он. – Первые впечатления чаще всего недостоверны. Врут учебники по психологии… Между набором поведенческих штампов и экзистенцией целая пропасть, верно ведь?

Она не сконфузилась, но улыбнулась. Сказала:

– Забавно.

Взгляд его серых глаз был насмешливым и одновременно успокаивал. «Умеет засранец пользоваться своим магнетизмом», – подумала она. И спросила:

– А что не врёт?

– А вот это ты мне сама скажи, Катя Белова, – его голос, когда он говорил тише, был от природы хриплым, никаких акустических манипуляций с ней бы не прошло; и вот этот вот внезапный переход на «ты» оказался не вульгарным, а сократил расстояние между ними. Почти до интимного. В следующую секунду Ванга поняла, что уже сегодня они станут любовниками.

К интервью с Игорем Рутбергом она подготовилась обстоятельно, прошерстив всё, что по нему было в сети. Он занимал кресло зампредседателя правления крупнейшей госкорпорации, в народе о таких говорят «олигарх». Им он и был, вероятно. То, что Екатерина Белова именовала «своей обязательной практикой», началось в Управлении по экономическим преступлениям (хотя мечтой, как и у всех, был пресловутый «убойный отдел»), и к нему на интервью она пришла в рамках дела о коррупции, заведённого на его предшественника. Это было именно «интервью» с любезного позволения хозяина кабинета. И хоть в интернете по нему можно было найти всё, в том числе и немногочисленные фото (и лишь одна относительно крупным планом), он умудрился оставаться не медийным, серым кардиналом, и по телевизору показывали его шефа.

«Какой красавчик, – удивилась девушка, разглядывая ту единственную фотку. – Да ему по Каннской лестнице разгуливать, а не среди рях-чиновников».

Встреча вживую лишь подтвердила это мнение, хотя, вероятно, многие женщины с ней бы не согласились. Его красота не была столь очевидной и эффектной, но уже в тот момент она попалась на удочку. Вероятно, это был её тип мужчины. Её обещание романтического приключения… Возможно, от него пахло сексом. Или что-то ещё. Или всё сразу.

«Но ведь он не еврей, – почему-то подумала Катя Белова, далёкая от любого шовинизма. – И вряд ли немец. Наверное, какие-то северные или скандинавские корни. А может, и немец».

С того интервью прошло уже больше полутора лет, и вот вчера она напилась с Петриком, лелея при себе твёрдое решение всё это прекратить. Она не знала, почему, что именно её перестало устраивать, от чего должна освободиться, но что-то явно было не так. Только и этому решению уже четыре месяца. И вот она стоит на мосту с симпатичным парнем, слушает какую-то лабуду, прекрасно понимая, что всё, что ей надо, она сможет получить сейчас там, в пентхаусе на Фрунзенской набережной. Зря они всё-таки вчера после вина перешли на водку.

– А ты была в него влюблена? – Спросил Петрик. – Ну… крылья за спиной, и все дела.

– Не знаю. Вряд ли… ну, может, только самое первое время.

– Он знает все твои тайны, да? – Петрик состроил кислую мину. – Перестал тебя разгадывать?

– Да не в этом дело, – возразила Ванга. – Скучно-то не стало. Но… сама не понимаю.

– А подарки?

– О да. Более чем щедрые. Устала ему уже говорить, что я не содержанка.

– Противоречие между производительными силами и производственными отношениями, – важно заявил Петрик. Они «накидывались» всё больше. – Почти по Марксу. Или Фрейду.

– Чего-чего?

– Противоречие между его членом и эмоциональным экспириенсом, которого ищут все девочки.

– Умеешь ты всё так элегантно формулировать, – рассмеялась Ванга.

– Вино кончилось, – расстроился Петрик. – В холодильнике есть водка. Польская. И вискарик.

– А-а, всё равно…

– Когда сказала ему, что уходишь, сама-то искренней была?

– Угу. Прощаться заявилась. Типа, последнее свидание.

– Трах со слезинкой… Офигенно ведь, да?!

– Ну да, – согласилась она. – Только и это всё в прошлом. В голове-то я его бросила, а…

– Хочешь найти себе нормального человека, растить с ним детей и даже быть ему верной? – Петрик смотрел на неё прямо. – Думаешь, в нашем с тобой случае такое возможно?

– Не знаю, – призналась она. – Но очень бы хотелось попробовать.

– Потому что трах ничего не решает, да? – грустно произнёс Петрик. Ванга бросила на него пристальный взгляд: похоже, и у тебя не всё в порядке?

– Да, – кивнула она. – И нет.

– И да, и нет, понимаю, – он вздохнул. – Видишь, только друг перед другом и можем быть открытыми. Такая херня.

– Такая херня, – согласилась Ванга. И только сейчас заметила, что влага в глазах Петрика угрожающе заблестела.

«Да ты, похоже, поссорился со своим Рудольфиком, – подумала она. – А меня тут успокаиваешь».

– Эй, сокамерничек, – позвала она. – Как дела у моего любимого педика?

– Всё нормально, – Петрик махнул рукой. – Всё через жопу.

– Фу… Петрик.

– Сдурела?! Не в физиологическом смысле. К сожалению, – он то ли усмехнулся, то ли всхлипнул.

– Прости… – Ванга кивнула. – Вот у меня всё нормально – через жопу.

– Завтрак у Тиффани…

– Что?

– Обожаю твой обречённо-прекрасный взгляд.

Она улыбнулась, позвала:

– Ну-ка иди ко мне, романтическое чудовище, обниму… Чего ты там говорил про запасы в холодильнике?

И они решили напиться. Перешли на водку «Бельведер». И это было ошибкой. Спустя час они ржали как сумасшедшие. Спустя ещё один она плакала на плече Петрика. Тот тоже: Рудольфик – свинья, обманывает его, нашёл себе ещё кого-то… Последний раз подобная умора с Катей Беловой происходила в старших классах школы.

А ночью ей приснился кошмар. Хотя Петрик и уверял, что после «Бельведера» спать будут как убитые. Во сне она пришла в пентхаус на Фрунзенской, но оказалось, что внутри – это дом, в котором она росла. Внутри темно, лишь какие-то странные огоньки у стен, похожие на прикрытые ладонями свечи. И ещё почему-то там эти картинки с репродукцией Мунка, которую она подарила Сухову. «Крик». Но пока здесь тихо, лишь даже не слышимый, а, скорее, угадываемый, как это бывает во сне, трескуче-скрипящий звук. Заезженная пластинка. Она знает, что это за звук. Игорь Рутберг давно ждёт её. Он стоит голый в этой полутьме. И сильный. Бросает её на кровать Вангиного детства. Трах ведь ничего не решает. И он уже внутри неё. Ей хорошо и нежно… но оказывается, что это Сухов. Они занимаются любовью с Суховым, предавшим её. И здесь, в пентхаусе на Фрунзенской, или в забытой полутьме дома, где она росла, есть кто-то ещё. И звук, знакомый ей скрипящий звук всё громче…

– Верно, – говорит Сухов голосом Игоря Рутберга. – Верно, он здесь. Назови его!

Голос становится механическим:

– Ну, имя?! Назови!

Эта картина Мунка… Она вдруг различает, что теперь на ней перекошенное ужасом лицо Петрика. Он умоляет её молчать. Потому что, выговорив имя, она призовёт сюда смерть. Скрипящий звук становится не менее знакомой механической музыкой. Она всё это слышала не раз. Через телефонную трубку. Когда он звонил. Монстр здесь. Не Сухов, не Игорь Рутберг – она занимается любовью с монстром.

– Ну, имя? Трах ведь ничего не решает. Назови!

Она начинает задыхаться. Монстр всех переиграл. И ждал её в темноте, как она и хотела. Но она лучше задохнётся, чем признает это и выговорит имя.

– Назови! – звучит оглушительно.

Из тьмы, нависшей над ней проступает металлическое лицо ее теперешнего любовника. Она задыхается, она сейчас умрёт.

– Имя!

Монстр забрал всех, кто ей дорог. Даже Сухова. Игоря, Петрика… и даже маленькую Ксюшу, она – последняя. Монстр кладёт руки на своё живое отливающее металлом лицо и начинает раскрывать его, как две половинки, и сейчас, в этой тьме за ними проступит его подлинный облик. И это будет последнее, что она увидит. Она зажмуривается, больше не в состоянии сделать вздоха, – это конец. И тогда тусклые огоньки в стенах ярко вспыхивают, и механическая музыка, которая давно уже гремит, как свихнувшийся церковный орган, становится криком.

Она проснулась ровно за минуту до того, как её вырвало. Отравление и кошмар покидали её. Выпила воды. Вырвало ещё раз. Умылась. Легла спать и крепко заснула. И больше не видела никаких снов.

Утром проснулась совершенно свежая. Никаких набухших век, воспалённых глаз, никакого похмелья. Даже не верится. Но одна мысль была странной. Она чистила зубы и смотрела на себя в зеркало. И вдруг, даже не прополоскав до конца пасту «Локалют», выговорила:

– Форель… Пришла нам пора поговорить.

Из-под моста, разделяющего Нескучный сад и Фрунзенскую набережную, только что начал медленно выплывать ледокол-ресторан «Рэдиссон». Зимой они с Игорем ужинали в таком. Тот словно уловил, почувствовал в ней перемену, и они стали иногда бывать в общественных местах. Дорогие рестораны, но… Дорого для обычных людей. Никто из его окружения там никогда бы не оказался. Просто не по рангу. Никто бы их не застукал и уж точно не признал бы в Игоре известного человека; сняв свои консервативные (видимо, специально подобранные), стоящие целое состояние костюмы, нацепив шапочку и демократичную одежду, он стал похожим на какого-то хипстера. И даже помолодел.

Ванга не раз ловила себя на подобном восприятии: чинуши, которые не совсем ряхи, переодевшись в джинсы, становятся моложе и как бы «больше людьми». Однажды на одном мероприятии, где она была с Суховым, Ванга умудрилась не сразу признать столичного мэра. Иногда имиджевые картинки работают сильнее, чем представляется. Особенно когда несоответствия им не так велики. Полное несоответствие – игра в шпионов. Частичное – сбивает с толку. Так же и с Игорем. Даже если бы кто-то, пристально интересующийся его карьерой, и обнаружил их в модных московских заведениях, то, в лучшем случае, сказал бы: «О, чувак, немного похожий на Игоря Рутберга».

– Ты мой Гарун-аль-Рашид, – окинув его взглядом в тот первый раз сказала Ванга.

– Ага?! Ммм… Тогда ты – мой гарем.

Её даже забавляло, а может, и возбуждало, как они вынуждены «прятаться».

– Порочная его часть, – она чуть склонилась к нему. Вокруг было много незнакомых людей.

– Других не держим, – он опять заговорил тихо. Ванга подумала, что, может, им и не обязательно бывать в общественных местах.

– Как там маленький Гарунчик? – она провела по его бедру, на миг сместив и задержав ладонь внутри. Жест вышел почти непристойным, но почти. – Не соскучился по своей портовой шлюшке?

– Как ещё! – заверил Игорь. – Но ему на пользу.

Вероятно, с Петриком Ванга была не до конца искренней. Влюблённость, не влюблённость, но некоторое время она была очень сильно увлечена своим постельным романом. А на людях всё менялось. Не то, что им говорить было не о чем, но словно вне контекста происходящего в пентхаусе на Фрунзенской интересующих тем было всё меньше. И дольше года Вангу это вполне устраивало.

– Я вас любил. Любовь ещё… – вдруг услышала она. Звуки внешнего мира вернулись. Бог мой, это происходит на самом деле? Тестостероновый спортсмен решил прочитать ей Пушкина из школьной программы?

…Любовь ещё (возможно,

Что просто боль) сверлит мои мозги.

Всё разлетелось к чёрту на куски.

Я застрелиться пробовал, но сложно

С оружием. И далее виски:

В который вдарить? Портила не дрожь, но Задумчивость. Чёрт! Всё не по-людски!..

Ах, вот оно что – Бродский. Ещё хуже! Хоть бы монотонно, хотя бы какая-то шутка, ан нет, с выражением… Ну уж нет – это явный перебор. С уморой.

Ванга бросила взгляд на окна пентхауса. И на миг вспомнила, как Сухов тоже однажды пытался читать ей Бродского. Они пили пиво вдвоём и играли на бильярде. Предавались абсолютно мальчуковому развлечению. И болтали не только о работе. Дружки. Неплохо пообщались. И хотя всё закончилось дракой с располневшими мотоциклистами (а может, именно поэтому), от того вечера осталось какое-то очень светлое впечатление. Весёлая вышла тогда вечеринка: Сухов и хрупкая Ванга успели отметелить двоих докопавшихся до них мужиков и сбежать прежде, чем остальная компания очухалась. В дверях Сухов отключил ещё одного, пытавшегося преградить им путь: вероятно, кто-то уже вызвал наряд полиции, а встреча с коллегами и разбор полётов за потасовку им точно были не нужны. Но байкеры появились позже. А тут Сухов, явно переоценив хвалёную сопротивляемость своего организма к «ершу», видимо, решил произвести на Вангу впечатление. И прямо за бильярдным столом, дирижируя сам себе кием (и кстати, попадая в ритм стиху) начал читать ей Бродского. Она посмотрела на него с удивлением. Однако у Сухова хватило иронии тут же перейти на «дю-дю-дю»… Так же попадая в размер стиха. А монотонно, пародируя манеру автора, он читал с самого начала:

– Дю-дю-дю, дю-дю-дю, дю-дю

Дю-дю-дю, дю-дю-дю, дю-дю-дю

Дю-дю-дю-дю, дю-дю-дю-дю…

Ванга качнула головой, знала это стихотворение. И добавила своё «дю-дю-дю». В ритм и в размер.

Дю-дю-дю, дю-дю-дю, дю-дю

И они заржали.

Ванга нахмурилась. «Мы могли бы поехать ко мне, – только что предложил её спортивный кавалер. – Я живу один. У меня, правда, бардак».

– Помочь убрать тебе бардак? – Ванга улыбнулась. И чуть отстранилась от него.

– Ну… Я не это имел в виду…

«Нет, парень, сегодня явно не твой день», – она снова улыбнулась. И сказала:

– В следующий раз.

Сказала мягко – парень ведь и вправду ни при чём.

– Жаль, – произнёс он удручённо. И затараторил, словно навёрстывая упущенное. – Тебе не говорили, ты такая сексуальная…

– Спасибо, – поблагодарила Ванга, вздохнула. – Спасибо за прекрасный вечер, мне пора.

– Но…

Она быстро приблизилась к нему, поцеловала в щёку, повернулась и пошла по мосту.

– Я позвоню, окей? – бросил он вслед. Голос расстроенный. – Или спишемся? Как?

– Конечно, – отозвалась Ванга. Ускорить сейчас шаг – совсем стало бы похоже на бегство. Она шла в сторону Фрунзенской набережной. В сталинский дом, где уже в новые времена, в эпоху всеобщего увлечения лофтом, на крыше обустроили роскошные, баснословно дорогие пентхаусы.

Этот роман в постели, конечно, пора заканчивать. Но сейчас она шла туда. Ей стало спокойно и даже немножко весело.

«Какая же я порочная», – подумала она.

Поднимаясь в лифте, она вспомнила про сообщения в Ватсап. В числе прочих два новых было от Сухова. Ванга открыла их.

«Нам надо срочно поговорить. Не по телефону. Ответь, как только сможешь», – гласило первое.

«Я еду к своему мужику, а ему, видите ли, срочно», – но мысль была абсолютно беззлобной.

Лифт остановился. Ванга не торопилась выходить. Было ещё одно сообщение, не хватало только при Игоре переписываться. Сейчас Ванга выйдет и направится в пентхаус. Но было ещё одно сообщение, и на него стоило ответить.

«Глупость, прости меня, если сможешь. Конечно, я был не прав. А ещё я был ослом, бараном и этим, не помню как, таким домашним животным с бородой… ☺»

Ванга отвела взгляд от телефона. «Глупость» – он никогда такого прежде не писал. Звал – да, но… Ванга прекрасно понимала, что если Сухов нашёл в себе силы для извинений, то даже если он искренне раскаивается, что-то случилось. Но это написанное слово «Глупость»… В зеркале лифта увидела своё лицо и увидела, что улыбается.

Нажала пальцем на письмо Сухова про домашнее животное с бородой, чтобы ответить. Набрала «Козлом» и отправила сообщение.