Текст книги "Повод для паники"

Автор книги: Роман Глушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Пока фиаскеры решали мою участь, я от избытка праведного гнева разнес топором рекламный пикр и скамейку. В общем, работал на публику – производил психологическую атаку и выплескивал не растраченную до конца агрессивную энергию. Покалеченные фиаскеры взялись отползать от меня, как недодавленные тараканы, а их нерешительные товарищи – вздрагивать и отступать при каждом ударе все дальше и дальше. В финале показательного выступления я проявил и вовсе немыслимую дерзость – демонстративно плюнул в сторону мешкавшей банды, – чего, разумеется сроду бы не сделал в культурном обществе.

– Короче, слушай ты, псих!.. – крикнул тот фиаскер, который получил обухом по спине. – Отдай нам ребят и проваливай отсюда, понял? Понял или нет?

– Да я вообще-то и так не держу ваших героев, – проверяя пальцем остроту топора, пожал плечами я. – Иду мимо, никого не трогаю. И дальше бы не трогал, если бы вы меня не задержали. Так, значит, говорите, можно идти?

– И пошевеливайся! – визгливо тявкнул фиаскер. – В следующий раз поймаем – мало не покажется! Скажи спасибо, что мы сегодня добрые!

– Премного благодарю, – уважил я великодушных хозяев пятого яруса. – Что ж, если все утряслось, значит, счастливо оставаться… – После чего указал на пострадавших фиаскеров: – Им бы желательно побыстрее к хилеру – такие травмы лучше лечить у специалиста. И впредь пусть воздерживаются от глупостей. Это, впрочем, и вас касается.

– Эй, а мы тебя раньше не встречали? – подала голос девица, которая в завершившемся споре больше всех настаивала на непротивлении злу насилием. – Что-то лицо твое мне знакомо.

– Вам показалось, – бросил я, удаляясь. У меня отсутствовало всякое желание задерживаться и отвечать на вопросы, что обязаны были возникнуть, объясни я девице причину ее дежа вю. Инцидент исчерпан, разговоры окончены…

Положив топор на плечо, я двинулся за Кауфманами, скрывшимися где-то поблизости, на четвертом ярусе. Периодически я оглядывался и проверял, чем занимаются у меня за спиной фиаскеры. Враг вроде бы умерил пыл, и на повторное нападение его могла подвигнуть разве что внезапно взыгравшая гордость. Но меня больше волновала не она, а смена вражеской тактики, вполне логичная после всего произошедшего. Противник с треском проиграл лобовую атаку, но мы продолжали дразнить его, находясь на территории, разведанной им вдоль и поперек. Это давало фиаскерам преимущество, пожелай они напасть снова. А они, бесспорно, пожелают, причем сделают это более продуманно, поскольку обжигаться второй раз среди них кретинов явно не отыщется.

Я с тревогой ожидал грядущей ночи – идеальных условий для взятия реванша теми, кто проиграл в честном бою при солнечном свете. Нам требовалось сохранять бдительность в бетонных джунглях и стараться больше не лезть на рожон. Ради этого я был готов даже посадить дядю Наума на поводок, если он не пересмотрит свое легкомысленное поведение.

Взволнованные Кауфманы ожидали меня на выходе из межъярусного перехода, спрятавшись за автосэйлером. Моя короткая стычка с фиаскерами была видна им во всех подробностях, что избавило меня от необходимости рассказывать о ней. Наум Исаакович ощущал себя виноватым и был подавлен. А вот во взгляде Каролины я обнаружил нечто любопытное. Правда, дать своему открытию точное определение я затруднялся. В глазах Каролины было что-то среднее между одобрением и пониманием. «Все в порядке, Гроулер, – как бы намекала Кэрри. – Можешь не оправдываться – на твоем месте я поступила бы так же». Этот доселе невиданный мною взгляд приковывал внимание простой человеческой теплотой, ранее спрятанной под маской показной холодности. Что ни говори, а такая Каролина нравилась мне гораздо больше.

Наваждение мелькнуло и пропало. Убедившись, что я в порядке, Кэрри вручила мне мою сумку и снова вернулась в свое привычное амплуа Снежной королевы, у которой несносная Герда только что увела из-под носа любимого фаворита Кая. На меня Каролина больше не смотрела, что, впрочем, было и к лучшему. Запечатлев в памяти ее теплый взгляд, мне хотелось сохранить в мыслях именно это короткое, уже ускользнувшее мгновение. Я решил считать его наградой за проявленное усердие в своем специфическом ремесле. Наградой скромной, но вполне заслуженной.

– Мне таки жутко неудобно, капитан, что по моей вине вам пришлось… – начал было Кауфман, но я, не дослушав его, махнул рукой:

– Ладно, дядя Наум, что случилось, то случилось. Погибших нет, так что можете успокоиться. Нам повезло, что мы наткнулись на дешевых артистов, а не на ребят посерьезней. Представлением, которым они пыжились меня удивить, я уже двенадцать лет развлекаю публику на стадиуме. Поэтому в законах жанра разбираюсь гораздо лучше. Два месяца – слишком короткий срок, чтобы превратиться из ничтожества в полноценного бойца, хоть Тигром при этом назовись, хоть Убийцей. Кусаться и тявкать – одно, рычать и раздирать глотки – совсем иное. Чтобы уяснить разницу между этими вещами, надо обладать кое-каким опытом. Тигр рычит, когда поймает добычу и не раньше. Плохо то, что, едва войдя в город, мы уже нажили себе врагов, хотя могли без проблем избежать этого. Ну да черт с ними, неужели мы струсим и отступим перед горсткой каких-то придурков? Просто теперь будем почаще озираться и выглядывать из-за углов, прежде чем куда-нибудь свернуть…

– Я вот о чем хотел поговорить, молодой человек, – жестом прервал меня Кауфман. – Помнится, вчера вы предложили отклониться от маршрута и заглянуть в одно незапланированное местечко. Так вот: я не против. Лучше потерять день на поиск средств самозащиты, чем из-за их отсутствия потерять собственные жизни. Эти ваши арсеналы на стадиуме – расскажите-ка о них поподробнее. Если арсенальные замки относятся к войс-блокираторам, думаю, при помощи отвертки, молотка и кусачек вскрою их за пару часов. А потом экипируетесь, как ваша душа пожелает. И вам будет сподручней… хм… разбираться во внештатных ситуациях, и нам с Кэрри спокойней…

Однако как просто, оказывается, заставить гуманиста поменять мировоззрение в антигуманном обществе! Еще одно доказательство, что против природы не попрешь. Ее законы зародились на миллионы лет раньше появления человека, и спорить с этими законами, на мой взгляд, бесполезно. Желание выжить быстро выветривает из головы предубеждение к насилию, а особенно насилию к тому, кто покушается на твою жизнь. Сегодня с подобными предубеждениями расставались даже те, кто еще вчера из принципиальных соображений не обижал даже мух.

Рассказывать о том, как мы провели в диком центре первую ночь, будет скучно, поскольку прошла она на удивление спокойно. Знай я наперед, что так случится, выспался бы безмятежным сном праведника и запасся силами на пару последующих дней. Но плохой сон преследовал меня уже третьи сутки. Я толком не вздремнул даже вечером, когда решил отдохнуть перед долгой ночной вахтой, заставив близорукого Наума Исааковича готовить ужин, а Кэрри – наблюдать за округой до тех пор, пока не зайдет солнце. В кромешном мраке к нам легко могли подкрасться даже неосторожные фиаскеры. Поэтому давать Кауфманам ответственное поручение, требующее чуткого слуха, зоркости и выдержки, я не рискнул. При свете дня – еще куда ни шло; Каролина – девушка дисциплинированная и глаз у нее острый, но ночной город – это уже полигон для более профессиональных бойцов.

Или побитые фиаскеры и впрямь оставили нас в покое, или мы умудрились хорошо запутать следы, но сколько Каролина, а после нее я ни напрягали зрение, выявить поблизости врагов нам не удалось. Мы специально заняли выгодную позицию – терраса пустого и уже давно разграбленного ресторана на перекрестке улиц. Оттуда пятый ярус просматривался во всех направлениях, а мы, заблокировав выходы на террасу столиками и соорудив из солнцезащитных зонтов палатку, были с улицы практически незаметны. Пока я пытался заснуть, дядя Наум сбегал с отверткой на ресторанную кухню и выломал из печи небольшой термоэлемент, который тут же подсоединил к нашему либериаловому генератору. Получилась крохотная, но вполне работоспособная печь. Так что, когда я, злой и не выспавшийся, заступил на ночное дежурство, меня ожидал горячий ужин и все, что требовалось бдительному стражу для приготовления крепкого кофе. Дядя Наум был отвратительным воякой, но превосходно знал, как поддерживать бодрость духа в своем телохранителе. Я приглядывал за Кауфманами, Кауфманы заботились обо мне – самая настоящая командная порука…

Действительно, держимся вместе с первого дня кризиса, пора бы уже и название для команды придумать. Что-нибудь величественно-грозное наподобие «Молота Тора»… «Спасатели Мира»?.. Величественно, но не грозно. «Топор Кауфмана»?.. Грозно, но не величественно. «Топор Мира»?.. Грозно и величественно, но звучит по-идиотски. «Спасатели Кауфмана»? Ни то ни другое, к тому же двусмысленно. Хотя во втором смысле гораздо ближе к истине: я предчувствовал, что нам с Кэрри еще не раз придется вызволять рассеянного дядю Наума из беды…

Мне все же удалось поспать часок на рассвете, пока Кауфманы хлопотали над завтраком. Бодрости этот скоротечный сон не добавил, а лишь еще больше разморил. На кофе, употребляемый всю ночь, к утру у меня выработался стойкий иммунитет. Чтобы взбодриться, Гроулеру требовалась адреналиновая инъекция, сиречь хорошая нервная встряска.

Наум Исаакович будто догадался об этом. Едва лишь солнце засверкало в полную силу, он порадовал меня известием, что в его бинокль уже наблюдаются верхушки мачт, на которых вокруг стадиума «Сибирь» развевались знамена с гербами команд реал-технофайтеров. Я попросил бинокль, после чего долго выискивал между рядами высоток милые сердцу атрибуты прошлой жизни и по наводке Кауфмана все-таки нашел. Едва у меня перед глазами замаячил ориентир, как вялость моя улетучилась бесследно, а в душе заиграла тяга к дальнейшим путешествиям, которая, по всем признакам, должна была напрочь исчезнуть после вчерашнего инцидента.

Мой второй дом, где я провел почти половину сознательной жизни, – стадиум «Сибирь» – манил меня развевающимися на ветру флагами. Словно старый друг, что приметил вдалеке запропастившегося невесть куда приятеля и теперь радостно подзывает его к себе. Я тоже был рад снова видеть знакомый до боли стадиум и спешил к нему навстречу, веря, что в родных стенах мне с друзьями не угрожает опасность. К тому же очень хотелось повидаться с кем-нибудь из знакомых, которые, я надеялся, непременно должны были попасться нам на стадиуме либо поблизости от него. Слабо верилось, что на огромных пространствах «Сибири» – полигонах, коридорах, студиях – не осталось ни одной живой души, помнившей незабвенного капитана Гроулера.

Наум Исаакович оставил в покое компас, поскольку даже мне – профану в древнем ориентировании – было ясно, куда идти. По мере того как мы приближались к стадиуму, стяги над ним становились все заметнее, постепенно превращаясь из разноцветных пятнышек в хорошо различимые вымпелы. Я уже мог невооруженным глазом определить, какое из знамен принадлежит «Молоту Тора». Огромные полотнища, каждое площадью в две тысячи квадратных метров, волнами развевались на мачтах и синхронно меняли направление по воле ветра. Наши знамена еще ни разу не сложили свои гордые крылья, поникнув от штиля, – бушующий на километровой высоте ветер не утихал никогда.

На пути к стадиуму Наум Исаакович доказал, что уроки вчерашнего дня отложились в его голове основательно. Причем даже основательнее, чем хотелось бы. Теперь дядя Наум отрывался от группы крайне редко, однако все равно продолжал двигаться впереди, видимо, не хотел выглядеть усталым стариком, плетясь следом за нами. Его обязанности проводника в это утро свелись к минимуму – с появлением на горизонте стадиума я начал узнавать прилегающие к нему территории. Поэтому энергичный Кауфман без колебаний взял на себя роль дозорного. Приближаясь к очередному повороту, он жестом придерживал нас, так же знаками призывал к тишине, а затем подкрадывался к углу и осторожно выглядывал из-за него. Не обнаружив ничего подозрительного, дядя Наум звал нас к себе и давал «добро» на дальнейший путь. Все это делалось Кауфманом так артистично, что я с трудом сдерживал улыбку. Но деликатно помалкивал: пусть лучше он ведет себя так, чем пялится на компас и прет напролом.

Первое время я радовался, глядя на Наума Исааковича, адаптировавшегося к современным городским реалиям. Радовался, пока не убедился, что его адаптация принимает параноидальный характер.

Проявлялось это обычно так:

– Капитан, вы тоже видите засаду за тем кредитным терминалом? – зловещим шепотом спрашивал меня Кауфман, указывая на настороживший его объект. – Я засек возле него какое-то подозрительное копошение.

– Да это же просто бродячая собака, дядя Наум, – приглядевшись, успокаивал я его. – Наверное, кто-то набросал там объедков, вот она и роется в них.

– Вы уверены? – недоверчиво хмурился Кауфман. – Сроду не встречал таких крупных собак, сами посудите, с чего им жиреть-то сегодня? Ну-ка присмотритесь внимательнее, молодой человек!

– Бросьте, Наум Исаакович! – раздраженно отмахивался я. – Даже будь это фиаскеры, сколько человек спрячется за терминалом? От силы два. Ручаюсь: поодиночке эти двуногие псы нападать точно не отважатся.

– Те, с которыми вы вчера имели беседу, может, и не отважатся. Однако не забывайте, что вокруг еще шастает полным-полно всякого сброда…

И так происходило почти на каждом углу. Кауфман пререкался, покуда хватало моего терпения. Когда же оно иссякало, я вытаскивал топор и, выходя из-за укрытия, показывал упрямцу всю безосновательность его подозрений.

– …И все-таки уверен, что негодяи здесь были! – ворчал дядя Наум, проходя мимо рассекреченной им «вражеской западни». – Наверняка испугались и скрылись. Быстро бегают, мерзавцы…

К счастью, медлительные и непуганые мерзавцы ошивались в то утро далеко от нашего маршрута. Три или четыре раза мы наблюдали с высоты пятого яруса малочисленные банды фиаскеров, промышлявших ниже, а однажды даже стали свидетелями потасовки между бандами.

– Стая собак, не поделившая кость! – глядя на них, фыркнула Каролина, презрительно скривив губки, и была абсолютно права.

В роли кости выступал почти пустой раздатчик глюкомази, валявшийся там же. Смотреть на мутузящих друг друга чем попало фиаскеров было противно до отвращения. Несколько вооруженных били одного безоружного, упавшие запинывались ногами и добивались палками. Фиаскеры блажили, брызгали слюной и сквернословили такими словами, от которых сгорели бы со стыда даже лишенные эмоций виртоличности. Растрепанные подруги фиаскеров, уже с трудом подпадающие под определение «прекрасный пол», таскали соперниц за волосы, визжали и расцарапывали им лица. Гвалт стоял такой, что его наверняка слышали даже на нулевом ярусе. Новые хозяева города проходили закалку в горниле уличных баталий, и вряд ли молот наших гуманных законов сумел бы перековать обратно то, что должно было в итоге выйти из этого горнила…

Главные ворота стадиума находились ярусом выше. Я уведомил об этом Кауфманов, и, когда до «Сибири» оставалось порядка часа ходьбы, мы выбрали самый безопасный переход и поднялись еще на сотню метров ближе к небесам. Я сомневался, разумно ли входить на стадиум с площади Победителей, через парадный вход. Однако останься мы на прежнем ярусе или спустись ниже, то, вероятнее всего, наткнулись бы лишь на запертые служебные двери, а терять драгоценное время на взлом дюжины замков было нерационально. Напомню, что в календаре реал-технофайтинга на начало кризиса значилось межсезонье, поэтому и было проблематично отыскать на стадиуме открытые выходы.

Главные ворота тоже перекрывались в межсезонье. Только ворот как таковых там не имелось, а стояли турникеты с мембранами ограничительных силовых полей. Я вполне логично рассудил, что если защитные купола в нашем поселке не функционируют, то мембраны на турникетах также, по идее, должны были отключиться – системы-то одинаковые. Кауфман назвал мое предположение здравым и безоговорочно его поддержал.

Чтобы обежать площадь Победителей по периметру, спортсмен вроде меня затратил бы минут сорок. В центре площади возвышалась полукилометровая монументальная стела с выгравированными на ней именами великих реалеров прошлого, среди коих присутствовало и имя моего учителя Ганнибала. Вместе площадь и стела походили на донельзя увеличенную копию кауфмановского компаса, где роль стрелки выполняла тень, отбрасываемая обелиском. В течение дня стрелка-тень с запада на восток медленно проползала по северному сектору площади Победителей и в полдень указывала строго на север. Не познакомься я с Наумом Исааковичем и его антикварными приборами, вряд ли бы когда-нибудь при взгляде на площадь Победителей меня посетило подобное сравнение.

С чем сравнить стадиум «Сибирь» в Жестоком Новом Мире, я пока затруднялся ответить. Но точно не с местом вселенского праздника, ощущение которого всегда наполняло меня при пересечении площади, на пути к главным воротам. Обычно игроки и технический персонал пользовались служебными входами, но изредка реалерам приходилось рисоваться на публике, расхаживая по площади, позировать для шоу-трансляторов и ставить автографы своими персон-маркерами на инфоресиверах болельщиков. Мы с удовольствием участвовали в подобных рекламных акциях, проводимых по инициативе арбитра Хатори Санада. Общение с болельщиками всегда считалось нужной и почетной обязанностью. Правда, для того чтобы выйти к рукоплещущей толпе, требовалось выполнить одно условие: надо было стать чемпионом турнира. Площадь Победителей и предназначалась для победителей, как ушедших на покой, так и тех, кто еще топтал изрытые полигоны стальными ботинками своих «форсбоди». Мне довелось побывать в шкуре триумфатора восемь раз, однако только в семи из них меня выпускали к поклонникам, как говаривали среди нашего брата – «на ощип лаврового венка». Золотые Венки, заработанные нами в восьмой победе, как и положено, пылились на почетном стенде команды, вот только капитану Гроулеру не довелось надевать свою награду на публике. Думаю, нет смысла напоминать почему…

Впрочем, подойдя ближе к стадиуму, я нашел-таки для него подходящее сравнение.

Однажды мы с Сабриной мотались на прогулку в Рим и видели там под кварцевым куполом древний архитектурный памятник Колизей – прообраз всех современных стадиумов. Мертвые и неприглядные развалины, пережившие тысячелетия, выглядели в тени римских высоток словно жалкая кучка камней, ожидающих, когда клинер-модуль сметет их в мусорный контейнер. Давным-давно Колизей впечатлял мир своими размерами, однако сегодня обшарпанные стены древнего стадиума не дотягивали даже до первого яруса многоярусного гигаполиса. В наши дни Колизей влачил жалкое существование и не рассыпался в прах лишь потому, что потомки его строителей решили оставить эти руины в качестве памятного сувенира. Мне было жаль угрюмый Колизей, внутри которого когда-то кипели отнюдь не спортивные баталии гладиаторов. Мне почему-то казалось, что познавшему мировую славу стадиуму просто не хочется жить в окружении заурядных каменных гигантов новой эры. Престарелый триумфатор устал от такой унылой жизни и мечтал упокоиться навек. Но не находилось для него в нашем мире избавителя, способного сжалиться над ветераном и вынести тому справедливый приговор, развернув кулак большим пальцем вниз: казнить, ибо сколько можно мучить дряхлого старца помилованием…

Разумеется, стадиум реал-технофайтеров походил на Колизей не размерами – на каждом из двадцати полигонов «Сибири» при необходимости разместилось бы с полдюжины колизеев. Сходство у них сегодня было в другом: атмосфера заброшенности, окружавшая эти некогда многолюдные сооружения. Расцвеченные лайтерами и голопроекторами, обставленные рекламными пикрами – не говоря уже о флагах, сувенирных автосэйлерах, терминалах тотализатора и прочее – стены «Сибири» в сезон турниров ласкали глаз и наполняли сердце радостью. Поразительно, как утрата лоска и карнавальной мишуры способна видоизменить, казалось бы, знакомые до мелочей вещи! Сооруженный для массовых развлечений, в современной действительности стадиум выглядел чужеродно. Да и само понятие «массовые развлечения» сегодня свелось практически к единственному… Да-да, именно тому грязному мордобою, который мы наблюдали час с лишним назад. Другие развлечения, способные привлечь к себе массы, в Жестоком Новом Мире отсутствовали.

На пустынной площади Победителей мы встретили лишь нескольких горожан, да и те были всего-навсего случайными прохожими. Все они передвигались по площади чуть ли не бегом, явно боясь задерживаться на открытом пространстве. Глядя на них, мы тоже ускорили шаг. Для изрядно подуставшего за день дяди Наума наращивание темпа вылилось в тяжкое испытание. Уже через минуту он оставил свой дозорный пост и зашагал рядом с нами, а еще через полторы начал помаленьку сдавать и эту позицию. К чести пожилого человека, он не стонал и не жаловался, лишь натужно пыхтел да громко шаркал отяжелевшими ногами по булыжникам, стараясь поспевать за молодежью. Мне было жаль Наума Исааковича, однако сбавлять темп я не посмел – чем дольше мы задерживались на площади, тем больше внимания к себе приковывали.

Мы уже поравнялись с обелиском, когда позади нас раздался пронзительный свист, которому моментально ответил такой же. Свист словно иглами пронзил тишину, обволакивающую площадь Победителей, и заставил меня вздрогнуть. В этом резком звуке была заключена паническая, прямо-таки животная энергетика, воспринятая мной на инстинктивном уровне. И хоть у меня на загривке не росла шерсть, что-то похожее на ее шевеление я ощутил. Как, очевидно, и мои спутники, принявшиеся испуганно озираться.

Прежде чем обернуться и выявить источник будоражащего кровь свиста, я заметил, что редкие горожане на площади в панике разбегаются по сторонам. Сограждане отвергали лишь два пути к бегству – тот, откуда двигались мы, и противоположный – непосредственно стадиум «Сибирь». Насчет первого все было ясно: жуткий свист шел оттуда. А вот почему перепуганные люди игнорировали ворота стадиума – при том, что от многих паникеров они находились почти в двух шагах, – я затруднялся сказать. Но в ту тревожную минуту мы не придали значения этому факту.

Не останавливаясь, я бросил беглый взгляд через плечо, готовясь увидеть самое худшее, и уже через секунду выяснил, что худшее в моем представлении – это еще куда ни шло. Кто бы мог подумать, что ворчун и мизантроп Гроулер такой оптимист: в то время как он надеялся лишь на обычную, вполне прогнозируемую опасность, ему предстояло узреть подлинную катастрофу…

Тому, кто считает, будто он прошел огонь, воду и медные трубы, было бы нелишне опробовать еще одно экстремальное развлечение – раздразнить и натравить на себя разъяренную банду отморозков человек в пятьдесят-шестьдесят. Уверен: даже тертый жизнью экстремал по достоинству оценил бы это развлечение, в сравнении с которым огонь показался бы ему расслабляющей сауной, вода – парным молоком, а рев медных труб – переливами божественной флейты. Впрочем, я бы не стал рассчитывать на то, что рискнувший пройти подобное испытание доброволец – точнее, безумец – выживет и поделится впечатлениями. Существовало гораздо больше шансов остаться в живых, прыгнув в Ниагарский водопад, чем при знакомстве с сотней беспощадных кулаков.

Завидев высыпавшую на площадь толпу озверелых фиаскеров, я не стал заниматься подсчетами наших шансов на выживание. И без подсчетов было ясно, что шансы мизерны. Голова моя обратилась в гудящую наковальню, а ноги сделались ватными. Однако я пересилил слабость и перешел на бег.

– Быстро отсюда! – рявкнул я, подтолкнув побледневшую Каролину в спину, а ее отца ухватил под локоть и поволок за собой. – Живо к стадиуму и не оглядываться!..

Приказав Кауфманам смотреть только вперед, сам я не имел права оставлять врага без наблюдения. Судя по всему, за нами гналась не простая банда, а целое бандформирование, объединившее в себя две или три группировки фиаскеров. Мне чудились в толпе разъяренные лица вчерашних знакомых, не забывших собственное унижение. Волоча еле переставлявшего ноги Наума Исааковича, я трижды проклял себя за свое неуместное великодушие, которое воспрепятствовало мне разобраться с обидчиками более жестко – переломать им ноги, к примеру, – и тем самым, возможно, устранить угрозу на будущее. На что рассчитывал? На ответное благородство? Все благородство фиаскеров ограничилось тем, что, собирая силы для возмездия, они разрешили пожить нам лишние сутки.

Будь со мной одна Каролина, мы бы легко унесли ноги от не слишком шустрых врагов, в прошлом любителей праздного образа жизни, но присутствие Наума Исааковича существенно сдерживало темп нашего бегства. Увидев, что мы с дядей Наумом не поспеваем за ней, Кэрри перекинула сумку на плечо и подхватила отца под второй локоть. Продвижение пошло быстрее, однако не так резво, чтобы оторваться от бегущих налегке преследователей. Повисший у нас на руках Кауфман всячески пытался облегчить наши усилия, но лишь бестолково сучил ногами в воздухе. Выражение его лица следовало читать как «простите, молодые люди, глупого старика за то, что втянул вас во все это». Я серьезно боялся, как бы у бедного дяди Наума не отказало сердце; впрочем, смерть от сердечного приступа являлась бы в нашей плачевной ситуации не худшим выходом. Для хрупкой девушки Каролина держалась хорошо, хотя и было заметно, что она готова вот-вот закричать от страха. Да что греха таить, я и сам был недалек от этого.

Наверное, впервые в жизни я переживал такую беспомощность. Теряя порой на аренах товарищей и оставаясь в одиночку против десятка соперников, я всегда продолжал верить в собственные силы. Грамотная тактика и мощное оружие в руках вселяли в меня уверенность. Сегодня, будучи практически безоружным, я не мог уповать даже на тактику. Голое, открытое пространство и толпа мчавшихся за нами ублюдков лишали меня любой возможности к тактическим импровизациям. Идеальный вариант – добежать до стадиума; необязательно до полигонов, где я чувствовал бы себя как дома, – хотя бы до главных ворот. Заняв стратегическую позицию в узком проходе между турникетами, можно было на какое-то время сдержать врага, пока Кауфманы спрячутся в лабиринте полигонов.

А что потом?

Я вперед не загадывал. Все зависело от того, насколько устрашит фиаскеров кровавая баня, которую я планировал учинить при помощи топора. В этот раз мерзавцам предстояло отведать не обуха, а кромсающего плоть лезвия. Другой вопрос, остановит ли безумную толпу вид крови или, наоборот, распалит еще больше.

Медленнее, чем хотелось бы, но все-таки мы приближались к лестнице перед главными воротами. Лестница – явно архитектурное излишество, что было сооружено при стадиуме исключительно ради экзотики. Никаких эскалаторов – для ленивых они были построены чуть дальше – только каменные ступени. Знаменитые сто ступеней, неизменно попадающие в репортажи о «центре мировой агрессии» – вотчине жестоких реалеров, стадиуме «Сибирь». Преодоление крутой лестницы считалось среди болельщиков своеобразным ритуалом, который обязан был пройти каждый фанат реал-технофайтинга. Ритуал восхождения демонстрировал прошедшим его то, что они, в отличие от большинства современников, пребывают в хорошей физической форме, и давал право гордиться этим. Весьма полезная традиция, поскольку за годы ее существования она заставила не одну тысячу болельщиков задуматься о крепости своего тела и дальнейшем физическом самосовершенствовании.

В пяти шагах за нашими спинами загремели по камням обломки труб и прочий хлам, используемый фиаскерами в качестве оружия. Оглядываться назад значило отвлекаться и терять скорость, однако и без этого я определил: враг продолжает настигать нас и уже подобрался достаточно близко. Теперь все решали секунды – или мы, измученные и выдохшиеся, мобилизуем последние силы и успеем взбежать по лестнице к спасительным турникетам, или фиаскеры выйдут на дистанцию для точного броска и пробьют наши многострадальные головы еще до того, как поймают нас.

Все же стимул фиаскеров явился недостаточно сильным, поскольку он не подстегнул их выложиться в погоне на все сто. Для них погоня была лишь азартной игрой, в то время как для нас бегство стало вопросом жизни и смерти. Поэтому-то мы и сумели прибавить ходу вопреки тому, что легкие наши от частого дыхания едва не выворачивались наизнанку, а перед глазами пульсировали разноцветные круги. Даже дядя Наум при виде спасительных стен пересилил изнеможение и принялся еще усерднее перебирать ногами.

Мы все-таки достигли лестницы и не остались лежать на площади с раскроенными черепами. Благодарить за это следовало объединившее нас жгучее желание выжить. Но даже его оказалось мало, чтобы преодолеть сотню ступеней стадиумной лестницы. Мы осилили лишь половину, когда Кэрри споткнулась и растянулась на камнях, чуть не расквасив нос. Пытаясь поддержать дочь, Наум Исаакович рванулся, локоть его выскользнул из моей руки, и Кауфман упал вслед за Каролиной. Морщась от боли, девушка тут же попыталась вскочить, но от переутомления голова у нее пошла кругом, и Кэрри снова плюхнулась на ступени. Дядя Наум и вовсе лежал ни жив ни мертв, сипло и часто втягивал воздух, отчего казалось, будто он не дышит им, а глотает, как воду. Чтобы заставить Кауфманов подняться, требовалось сейчас нечто большее, чем наступающая на пятки банда головорезов. Я сам с трудом держался на ногах, поэтому даже не помышлял о том, чтобы волочить обессиленных товарищей к турникетам. Еще десяток ступеней – вот и все расстояние, на которое хватило бы моих возможностей. Конечно, было обидно отдавать наши жизни так дешево, ну да в любом случае два-три раза топором я ударю.

Ух и не поздоровится же кому-то сейчас!..

Оскалив клыки и бешено зарычав от отчаяния, я занес топор и развернулся к врагу, недоумевая, почему он вдруг прекратил швырять в нас трубы и палки. Неужели фиаскеры решили рискнуть и сыграть между собой в русскую рулетку, выбрав мой топор в качестве орудия фортуны? Маловероятно: русская рулетка – игра не для таких, как они. Даже полностью замазав глаза глюкомазью, они не отважились бы отдать свои жизни в угоду слепому случаю. Кто нападет первым, обречен – весь мой вид давал понять это; фиаскеры, которые присутствовали на вчерашнем «разговоре по душам», сегодня не бежали в первых рядах, определенно. Поэтому перед вражеской атакой я ожидал сначала усиленную «артподготовку», после которой справиться с нами было бы на порядок проще.