Текст книги "Угол падения"

Автор книги: Роман Глушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Дай мне еще минутку, о’кей? – попросил тот.

– Ладно, пойду пока взгляну, что там и как, – понимающе кивнул Мухобойка и вошел в распиловочную, оставив Аглиотти наедине с его мыслями.

Дождавшись, когда Томазо скроется, Доминик положил талисман на ладонь, молча посмотрел на него и произнес:

– Мне не следовало жениться на твоей матери, Серджи. Надо было отпустить Долорес сразу, как только я избавил ее от того ублюдочного пуэрториканского сутенера. Она была умная женщина и непременно нашла бы для себя со временем благопристойного мужа. А рядом со мной ей и тебе так или иначе была уготована смерть. Это единственная ошибка, за которую я хочу еще раз попросить у вас обоих прощения. Больше мне перед вами каяться не в чем.

И, надев талисман обратно на шею, решительно переступил порог распиловочного цеха…

Тремито понятия не имел, как выглядит убийца, расстрелявший из базуки его семью и чудом не убивший его самого. Лицом к лицу Аглиотти и Корда не встречались, а фотографий врага Доминику никто никогда не показывал. Поэтому надумай Щеголь обмануть его и подсунуть вместо Колабродо кого-либо другого, возможно, этот обман так и остался бы нераскрытым. Но де Карнерри сдержал слово, и Тремито быстро понял, что перед ним именно тот человек, о котором шел вчера разговор под занавес встречи в ресторане «Равенна».

Тито и его приятели, не мудрствуя лукаво, прицепили pentito [2]2
  В сицилийских преступных кланах т. н. отступник – тот, кто нарушает кодекс и идет на сотрудничество с полицией.


[Закрыть] наручниками к крюку крана-балки, перемещающегося посредством электродвигателей под потолком цеха, и натянули трос так, чтобы Колабродо касался пола лишь носками ботинок. Среднего роста, достаточно молодой, упитанный, с растрепанными волосами и оттопыренными ушами, Тулио походил сейчас на очнувшегося после пьянки офисного менеджера, а не на коллегу Аглиотти по кровавому ремеслу. Истинную сущность Корда выдавал только взгляд: лютый, пронзительный и нисколько не напуганный или униженный.

Наличествовала еще одна деталь, которая сразу бросилась в глаза Доминику. Для выведенного на чистую воду pentito Колабродо выглядел чересчур свежо. Больше походило на то, что подручные Щеголя не мурыжили Тулио по подвалам, а выдернули утром прямиком из домашней постели. Все это было весьма странно, но не настолько, чтобы Тремито насторожился. Мало ли чем объяснялось нежелание головорезов де Карнерри отбивать кулаки о предателя. Возможно, Тито получил приказ от босса взвалить эту проблему целиком и полностью на плечи Аглиотти.

Доминик внимательно присмотрелся к Тулио, затем постарался вспомнить того проклятого гранатометчика, но сравнительный анализ оказался безрезультатным. В прошлый раз Тремито видел Колабродо всего несколько секунд и сегодня не мог даже уверено сказать, какого роста был подосланный покойным отцом Щеголя киллер, не говоря об остальном. Болтающийся на крюке Корда знал об Аглиотти куда больше, потому что, в отличие от него, Тулио знакомили с его несостоявшейся жертвой куда подробнее.

– Наконец-то пожаловали! – провозгласил Колабродо при виде Тремито и Мухобойки. Голос Тулио дрожал, но звучал дерзко. Как посредник и предупреждал, доставленный им pentito был крепок духом и не собирался молить о пощаде. – Что-то ты, Тремито, не шибко торопился. Уже час тут болтаюсь, руки-ноги отсохли… Эй, есть у кого закурить?

Мухобойка вопросительно взглянул на босса. Доминик кивнул: дескать, черт с ним, угости ублюдка. Томазо подошел к Корда, сунул ему в рот сигарету и великодушно дал прикурить от своей зажигалки.

– А может, ты, обезьяна, еще ширинку мне расстегнешь и на прощанье отсосешь, а? – сделав затяжку, заявил Колабродо Мухобойке вместо благодарности. – Ну, или хотя бы просто за cazzo подергаешь? Трудно тебе, что ли? Да ладно, не напрягайся, я пошутил.

– Шути, шути, уже недолго осталось, – невозмутимо заметил Гольджи, пряча зажигалку в карман и отходя от пленника. Вывести Мухобойку из себя было легко, но только не в присутствии хладнокровного Аглиотти.

Пока Тулио наслаждался милостью врага и курил, стараясь при этом не выронить сигарету изо рта, Доминик неторопливо обошел вокруг подвешенной, словно боксерский мешок, жертвы, лениво увернулся от прицельно выплюнутого в него окурка, а затем, не дожидаясь, пока Корда опять разразится оскорблениями, проговорил:

– Элвис-авеню, дом сорок четыре, квартира шесть. Все правильно, Колабродо? Я ничего не напутал?

Корда, открывший было рот, чтобы выкрикнуть очередную гадость, так и замер с отвисшей челюстью и округлившимися от страха глазами.

– А ну… повтори… что ты сказал! – потребовал он вмиг севшим голосом.

Аглиотти не счел за труд повторить и добавил:

– …Мемфис, правый берег Миссисипи. Говорят, именно туда ты тайком увез свою жену и двух дочек перед тем, как начать переговоры с федералами? Да, porco pentito? Это ж надо, какая изобретательность: уговорить брошенную давным-давно любовницу, чтобы та спрятала у себя твою законную супругу, да еще с детьми! Вот только ты недооценил своего бывшего capo . Хоть я с ним и недолго общался, однако успел заметить: Щеголь гораздо умнее своего отца. Жаль, что ты раньше этого не понял.

В принципе Колабродо мог и не отвечать. Никто его пока пальцем не тронул, а выглядел он теперь так, будто получил хороший удар под дых. Непроверенная информация, какой де Карнерри также снабдил Тремито, получила подтверждение. Все вышесказанное Аглиотти являлось по большей части блефом, но блеф этот угодил в точку. Тулио преобразился буквально на глазах, вмиг растеряв спесь, словно мелочь из разодранного кармана.

– Клянусь тебе, Тремито: я никогда не был pentito ! – с блеском в глазах выкрикнул Корда, а будь у него свободны руки, еще бы, наверное, и в грудь себя стукнул. – Клянусь женой и дочерьми, слышишь?! Де Карнерри тебе солгал! Знаешь почему? Ведь сегодня я – такой же, как ты, кусок вонючего дерьма, который надо держать подальше от семьи, чтобы, не дай бог, не запятнать ее репутацию! А еще лучше раз и навсегда зарыть глубоко в землю, как и подобает поступать с дерьмом! Твой capo оказался более справедлив, чем мой, и позволил тебе жить. А де Карнерри решил сразу же избавиться от меня, как только федералы обложили Колабродо со всех сторон! Лишь из-за этого, Тремито, я увез семью в Мемфис, а вовсе не потому что якобы начал сотрудничать с полицией! Чтобы поверить мне, просто взгляни на мою рожу! Видишь на ней хоть один синяк? Нет! Да будь я и впрямь стукачом ФБР, у меня на роже сейчас живого места не осталось бы! Еще раз повторяю: никогда, черт тебя дери, я не ходил на поклон к федералам! Я попросту испугался, что моя жена и дочери будут казнены вместе со мной, вот и все! И никакого, мать его, ФБР!.. Убей меня, Тремито, поскольку я действительно виноват перед тобой, но умоляю: не трогай моих родных! Просто скажи Щеголю, что не нашел их, что они сбежали за границу, или придумай еще какую-нибудь историю!

– А не кажется тебе, Колабродо, что я – последний человек в мире, к которому ты должен обращаться с такой просьбой? – невозмутимо поинтересовался Аглиотти. – Пораскинь мозгами, для чего де Карнерри поручил разобраться с тобой именно мне, а не своим людям? И за это я очень благодарен твоему capo . Если он и был с кем-то несправедлив, только не со мной. Твоя жена, дочери и бывшая любовница обречены, и уже завтра я отправляюсь в Мемфис. Могу пообещать тебе лишь то, что все они умрут быстрой смертью, как умерла моя жена Долорес и сын Серджио.

– Figlio di bastardo !!! – брызжа слюной, завопил Корда и начал рваться в разные стороны, едва не выворачивая себе плечевые суставы. – Сучий выродок!!! Тварь!!! Будь уверен, скоро ты подохнешь той же смертью, что и я! Щеголь привяжет тебя к этому крюку, как только ты вернешься из Мемфиса! Колабродо всю жизнь служил семье де Карнерри, и вот где я теперь! А чем ты лучше меня, Тремито?! Такой же корм для червей, который сгниет со мной в одной могиле! Массимо специально поручил тебе эту работу, чтобы лишний раз не подставлять своих парней, а потом избавиться от тебя, как от грязных рваных перчаток! Ты – тупица, ослепленный жаждой мести! Если тебе не жаль себя, так хотя бы не втравливай в это гиблое дело приятелей!

Тулио кивнул на топтавшегося у стены Мухобойку.

– Мне не о чем говорить с тобой, Колабродо… – В отличие от pentito , его палач являл собой само спокойствие. – Я сказал тебе все, что ты должен узнать, прежде чем умрешь. Все эти годы я позволял тебе жить, потому что такова была воля наших сapi . Ты тоже прекрасно знал об этом. Но теперь времена изменились, а ты не подготовился к переменам. В гибели моей семьи виноват только я, поскольку мне не удалось защитить от тебя тех, кто был мне дорог. Твои жена и дочки погибнут исключительно по твоей вине. На сей раз ты оказался не в состоянии оградить своих родных от опасности. Никакой слепой мести. История повторилась, только и всего. Прощай. Встретимся в Аду.

Корда продолжал кричать; увещевал Тремито забыть о поездке в Мемфис и бежать без оглядки, пока у него есть шанс скрыться от Щеголя; снова умолял смилостивиться над маленькими беззащитными девочками, старшая из которых лишь в этом году должна пойти в школу… Аглиотти не слушал впавшего в отчаяние Колабродо. Скинув пиджак, Доминик облачился поверх брюк и рубахи в безразмерный, замызганный рабочий комбинезон, оставленный в углу кем-то из докеров. Рядом со спецодеждой отыскалась защитная полумаска, что использовалась обслуживающими пилораму пильщиками. Без лишних раздумий Тремито нацепил полумаску на лицо, а завершил переодевание парой взятых из автораздатчика брезентовых рукавиц-верхонок.

Пока босс подготавливался, Томазо снял со стеллажа небольшую ручную электропилу и проверил ее работоспособность на извлеченной из штабеля доске. После этого показательного теста pentito сразу прекратил бесполезные мольбы и крики, поник головой и, ослабив руки, безвольно повис на крюке. Лишь губы Колабродо продолжали шевелиться, но что он шептал, было уже не разобрать. Вряд ли жертва молилась, скорее всего, она адресовала своим палачам последние проклятья. Или же прощалась и просила прощения у родных, коим в скором времени также была уготована жестокая смерть.

Доминик взял у Гольджи электропилу, довел ее обороты до максимума, подошел к Тулио и занес бешено лязгающую по шине зубчатую цепь над его правым плечом. Тем самым плечом, на котором когда-то лежала базука, что убила Долорес и маленького Серджио…

Аглиотти и Корда больше не сказали друг другу ни слова, если, конечно, не считать словами безумные вопли терзаемой жертвы. Ранее Тремито доводилось устраивать подобные казни, а затем отсылать расчлененные тела либо родственникам жертв, либо тем, на кого они при жизни работали. Сегодняшняя казнь не относилась к dimostrativi assassini, и останки Колабродо должны были под покровом ночи отправиться на дно Мичигана. Мухобойка загодя подготовил для этого все необходимое. А пока Доминик орудовал пилой, его приятель сходил с тачкой к мусорной куче и привез оттуда опилок, чтобы рассыпать их по полу, дабы они впитали кровавые пятна и облегчили последующее уничтожение улик.

Тремито называли садистом, но сам он таковым себя не считал, поскольку никогда не испытывал удовольствия от своей работы. Если перед палачом семьи Сальвини не стояла конкретная задача предать жертву мучительной смерти, он обычно убивал ее одним точным ударом. «Профессиональная этика» – так не без иронии оправдывал Аглиотти свою карательную политику.

Казнь Колабродо являлась чем-то средним между этими двумя крайностями. Упиваться страданиями заклятого врага Доминик мог бы долго, поймай он Тулио сразу после гибели Долорес и Серджио. Но теперь чудом выжившего при взрыве отца и мужа обуревала лишь тупая злоба, не перешедшая в ярость даже при виде преподнесенного ему на блюдечке Корда. Однако и дарить ему легкую смерть Аглиотти по вполне понятным причинам не собирался…

Электропила кромсала тело Колабродо всего пару минут – куда меньше, чем до этого жертва наслаждалась последней в жизни сигаретой. Две минуты, по прошествии которых Доминик не ощутил ни победного настроения, ни облегчения. Это было не возмездие и не восстановление справедливости, а всего лишь обычная резня. Далеко не первая в кровавом послужном списке Тремито и, по всем предпосылкам, еще не последняя…

– Мемфис… Далековато, черт побери, – проворчал Томазо, угрюмо взирая на изуродованные останки Тулио Корда. – Эй, Дом, почему ты меня не предупредил, что планы меняются? Я уже сказал ребятам, что мы едем в Миннеаполис.

– Именно туда мы и едем, – отозвался Аглиотти, снимая заляпанную кровью маску и кидая ее в большой пластиковый пакет, куда только что отправились испачканные рукавицы. – Наши прежние планы остаются в силе.

– А как же родственнички этого?.. – Гольджи указал носком ботинка на лежащее перед ним расчлененное тело. – Или мы займемся ими позже?

– О чем ты, Томми? Какие родственники? – Доминик непонимающе уставился на Мухобойку. – Неужели ты всерьез поверил тому, что я говорил Колабродо?

– Ну да, – буркнул громила. – Ведь так и должно быть, раз ты намерен воздать этому вонючему ублюдку той же монетой.

– Я и воздал, – сказал Тремито усталым надтреснутым голосом. – Ты разве не понял этого?

В ответ Мухобойка изобразил жест, который следовало толковать, как «ни хрена я, босс, не понял, но если ты не в духе, Томми может и заткнуться».

– Корда подох, будучи уверенным, что его жена и дети обречены, как и он, – пояснил Аглиотти, заматывая перепачканную электропилу в грязный комбинезон и тоже упаковывая их в мешок с уликами. – Большего мне и не требовалось. Скажи, какую пользу нам принесет казнь семьи Тулио вдобавок к вполне очевидным неприятностям?

– Не нам, а тебе, – поправил его Гольджи. – Неужели тебе не станет легче от того, что ты отплатил за Долорес и Серджио согласно нашим традициям?

– Я чту традиции, – резко ответил Доминик. – Но в данной ситуации только мне решать, соблюдены они или нет. И я говорю: соблюдены. Отец Щеголя – старый дон Джузеппе, вынесший мне смертный приговор, – давно в могиле. Убийца моих жены и сына отныне там же. Массимо в присутствии донов Сальвини и Барберино отменил мой вердикт, и я не имею права мстить Щеголю. А дочери Корда абсолютно не виновны в том, что Тремито позволил врагам добраться до своей семьи… – И, помолчав, мрачно улыбнулся, после чего закончил: – Как видишь, Томми, с кем мне и осталось свести счеты, так это только с собой…

Глава 4

Если вас интересует вопрос, спят ли когда-нибудь призраки, могу честно и открыто заявить: да, спят, но очень редко. Хотя в любом случае, мы – призраки – делаем это чаще, чем среднестатистический житель современной высокоразвитой цивилизации, что давно победила тягу человечества ко сну – как было доказано, главному тормозу научно-технического и прочих видов прогресса. Вот я, например, как характерный представитель нового поколения призраков – тех, что обречены безвылазно томиться в Менталиберте, – сплю примерно одну ночь в три недели. Это невыгодно отличает меня от обычного либерианца, напрочь лишенного подобного атавизма, зато позволяет пусть ненадолго, но отключиться от М-эфира. Чего я при всем желании не могу себе позволить в режиме ментального бодрствования.

В Храме Созерцателя можно завалиться спать где угодно. Старые хозяева церкви Великомученика Пантолеона, утратившей после их ухода последние остатки святости, появлялись здесь исключительно для свершения религиозных служб и обрядов. Нечто вроде вахтового метода: подключился на несколько часов к Менталиберту, оттрубил мессу, дождался смены и отключился. В прежней своей ипостаси храм функционировал круглосуточно, словно электростанция. Что, впрочем, не спасло его от быстрого фиаско, вызванного упрямым нежеланием многогрешных либерианцев посещать церковь.

Надо отдать должное святым отцам, они в поте лица старались завлечь к себе паству и, чтобы оградить себя даже от безобидных мирских соблазнов, не стали оборудовать в храме комнату для отдыха. В церкви вообще не было лишних помещений. Она представляла собой один-единственный зал с непрозрачными мозаичными окнами и массивными деревянными воротами, запирающимися на крепкий пудовый засов. Собственно говоря, только из-за них я и купил у церковников их выставленную на продажу ментальную собственность. Впервые закрыв за собой храмовые ворота, я наконец-то понял, как мне обрести в суетливом Менталиберте долгожданное уединение. А то, что при этом придется спать прямо на полу (нарушать здешнее гармоничное убранство покупкой кровати я счел чистой воды святотатством), являлось всего лишь мелким и вполне терпимым неудобством.

Что давал мне сон в М-эфирном пространстве и почему он вообще нисходил на меня, в то время как миллионы прочих либерианцев могли круглосуточно без устали бодрствовать и радоваться жизни? Во-первых, я уставал и нуждался в периодическом отдыхе, поскольку являлся не М-дублем – ментальной оболочкой пользователя М-эфира, – а был самой настоящей, полноценной личностью. И во-вторых, если обычный либерианец имел возможность выбора, какими качествами наделить свое второе «я», а какие оставить за бортом, то Созерцателю приходилось довольствоваться тем, что он имел. Почти как в реальном мире. Я не контролировал процесс своего рождения и появился в Менталиберте с тем набором качеств, какие не утратил после переселения из моего предыдущего мира в этот. А там, чего греха таить, я любил поспать, поскольку хроническая бессонница тогда еще не вошла в моду.

Ну а в-третьих, мне еще снились сны. Что само по себе было удивительным явлением в Менталиберте, который, по сути, являлся массовой галлюцинацией, передаваемой креаторами пользователям посредством внешних ментальных волн. В моем прежнем М-эфирном мире Терра Нубладо, где мне приходилось спать гораздо чаще, я никогда не видел снов. Здесь же они посещали меня при каждом моем погружении в глубокое забытье. Обычно это были грезы о светлых моментах моего прошлого, но изредка накатывали видения, порожденные неприятными воспоминаниями. А вот абстрактные или пророческие сны почему-то не приходили. Может быть, потому, что с годами я попросту разучился мечтать и фантазировать…

Сегодня мой сон выдался беспокойным. Мне снилось, что я нахожусь на песчаном берегу широкой реки и веду бой с шайкой оголтелых речных пиратов. В руке у меня – двуствольный штуцер устрашающего калибра, с которым я на диво ловко управляюсь. Пираты палят по мне из ружей и револьверов, но я не только легко уклоняюсь от пуль, но и очень метко отстреливаюсь, укладывая негодяев одного за другим.

Ба-ба-ба-ба-ба-бах!..

До моих ушей долетает частый ритмичный грохот. Э, нет, Морфей, врешь: не было у тех пиратов пулемета! Я точно помню, а иначе вряд ли бы мне посчастливилось выйти победителем из той заварухи. Ружья, револьверы, легкие мортиры – этого добра имелось предостаточно, но только не пулеметы…

Ба-ба-ба-ба-ба-бах!..

Впервые за время обитания в Менталиберте события в моем сне начали развиваться по собственному сценарию, а не повторяли те, что когда-то происходили со мной наяву. С чего бы это вдруг? А впрочем…

Ба-ба-ба-ба-ба-бах!..

Да, так оно и есть: это вовсе не пираты раздобыли невесть где чужеродное для их мира, автоматическое оружие, а кто-то упорно ломится в двери моего храма. Сказать по правде, событие тоже по-своему уникальное. И не припоминаю, когда в последний раз мое отдохновение было кем-то прервано. Обычно визиты редких посетителей совпадали с моим трехнедельным бодрствованием, и эти несколько часов сна всегда протекали спокойно.

Я рывком принял сидячее положение и протер глаза. Изрядно позабытое ощущение: быть разбуженным таким вот бесцеремонным образом… Не спеша встав с пола и подобрав расстеленный на нем плащ, я накинул его на плечи и побрел ко входу. Чем замечателен Бульвар, так это тем, что на нем нет ни грязи, ни пыли. Абсолютно. В других приближенных к реальности квадратах все это присутствует, а здесь – идеальная санитарная зона.

Громкий стук продолжался. Я бы ничуть не расстроился, устань посетитель долбиться без толку в храмовые ворота и уйди восвояси; просто зевнул бы да вернулся досыпать положенное. Но нет, либерианец, которому я вдруг понадобился, был настойчив, как трезвонивший будильник – вещица, какую я не видел уже ни много ни мало – более полувека. То есть с момента, как раз и навсегда обосновался в М-эфирном пространстве.

Я отодвинул засов и приоткрыл скрипучую створку ворот. О, этот милый сердцу скрип несмазанных металлических петель! Я нарочно сделал ворота храма такими, хотя изначально они не издавали ни звука. С какой же ностальгической теплотой звучал этот скрип! Ну прямо чистая музыка, честное слово. Переливы моего храмового органа и те не бередили душу так, как трескучие мелодии, проигрываемые воротами.

– А, это ты, – произнес я после того, как увидел, кто ищет со мной встречи в этот ночной час. – Давно не виделись. Ну заходи.

Викки-Кастаньета, прекрасная и смертельно опасная сеньорита Наварро… Мой единственный постоянный прихожанин и одна из немногих, кто в курсе, что Созерцатель – не только оператор альтернативной поисковой системы Менталиберта, но и хозяин маленькой церкви. А я, в свою очередь, посвящен в страшную тайну Виктории, поскольку эта черноволосая девушка-баск вот уже пару лет неизвестно за какие заслуги считает меня своим исповедником.

– Почему так долго не открывал? Созерцал что-нибудь интересное? – спросила Викки, переступив порог храма и дожидаясь, пока я закрою за ней ворота. Я обратил внимание, что ее глаза поблескивают. По-моему, она была пьяна – определить это по запаху в Менталиберте не удавалось, ибо местное пойло не только не вызывало перегар, но еще и обладало весьма приятными вкусовыми качествами. Про отсутствие в этом мире похмельного синдрома, полагаю, можно и не заикаться.

– Нет, просто прилег вздремнуть, – сознался я. – Видел сон, а ты меня разбудила.

– «Прилег…» чего? – опешила Викки. – Я тебя правильно поняла: ты что, спал?

– Разве я не говорил тебе, что регулярно занимаюсь этим? – спросил я.

– Если бы говорил, я бы точно запомнила. – Девушка покачала головой. – Вот теперь я действительно вижу, какой ты, оказывается, древний и закостенелый тип, Созерцатель!

– Хочешь меня уязвить? Бесполезно, – отмахнулся я. – Наоборот, сочту за комплимент, ведь чем древнее привидение, тем оно легендарнее… А ты никак с праздника. Что отмечали?

– Брось прикидываться, как будто не знаешь! – всплеснула руками Наварро. – Ведь ты следишь за мной с того самого дня, как мы впервые встретились, разве не так? Ну же, признайся, что я права! Давай, говори: «Виктория, свет моих очей, ты целиком и полностью права»!

Точно, пьяна. Впрочем, это можно было определить еще по стуку – раньше Викки никогда не колотила в мои ворота с такой настырностью. И тем паче не вынуждала меня в чем-либо ей признаваться… Давненько я не общался с пьяными девушками, что верно, то верно. Хотя, конечно, не так давно, как видел последний в своей жизни будильник.

– Присядь, – попросил я прихожанку, указав ей на ближайшую скамью у стены и усаживаясь сам.

– Не сяду, пока не ответишь на мой вопрос! – уперев руки в боки, воспротивилась Викки. Дай ей сейчас в руки скалку, была бы вылитая разгневанная супруга, допытывающая мужа, где он, подонок, шлялся всю ночь.

– Хорошо, будь по-твоему. – Спорить с упрямой баскской красавицей было столь же бесполезно, как и плыть вверх по Ниагарскому водопаду. – Виктория, свет моих очей, должен признаться, что иногда я присматриваю за тобой. Но не тогда, когда ты переодеваешься или принимаешь душ, клянусь. Можешь быть спокойна: Созерцатель – не извращенец.

– Да ладно, чего там, разве это извращение? Если и было разок, я не в обиде, – расплылась в улыбке Кастаньета, вмиг подобрев и послушно усаживаясь рядом. – Я из нашего бара иду, из «Старого маразматика». Кликами вот разжилась и решила счетчик немного назад отмотать, друзей угостить. У нас так полагается: раз разбогател, значит, не скупись. Я ж теперь в «Дэс клабе» – персона номер два после Демиурга. Хочешь, мнемоампулу подарю о своей последней прогулке? Это ведь я за счет нее так разбогатела. Демиург сам не ожидал, что клип о налете на картель макаронников станет в Менталиберте настолько популярен, вот и загоняет теперь мои мнемоампулы по тройной цене.

– Видел я твою прогулку, – признался я. – Причем вживую, а не в записи. Уж прости, не мог удержаться от соблазна и пропустить такое зрелище. Никак не наиграетесь со своим Демиургом? Неужели ты и твои друзья согласились на танатоскопию только ради того, чтобы трепать в М-эфире нервы серьезным деловым людям?

– Только не надо морализировать, дедушка, – фыркнула Викки. – Подумаешь, добавили огонька в скучную вечеринку. Что тут такого? Как наиграемся, займемся чем-нибудь общественно полезным. Например, станем старушек через Бульвар переводить, ха!.. Давай-ка лучше выпьем. Я тут принесла тебе немного.

Она вытащила из внутреннего кармана жакета плоский початый флакончик с виски, открутила на нем пробку и сделала пару глотков прямо из горлышка. После чего протянула бутылочку мне.

– Ты ведь знаешь, что я не пьянею, – напомнил я. Это была сущая правда, а благодарить за такую физиологическую особенность моего ментального организма следовало креатора последнего мира, в котором мне довелось жить до Менталиберта.

– Тем более глупо отказываться, – пожала плечами Виктория. – Пей и ничего не бойся. А то мне неловко одной, из горла, да еще в церкви… Извини – в Храме Созерцателя.

Я обреченно вздохнул, взял бутылочку и на секунду приложился к ней. Напиток имел вкус свежего персика и совершенно не обжигал горло, хотя на этикетке крупными буквами было выведено «Джек Дэниэлс». Разумеется, с припиской «М-вариант, радикально измененный вкус».

– Молодец, – похвалила меня Кастаньета, забрав бутылку и поставив ее рядом с собой на скамью. – Кажется, мы с тобой впервые за два года вместе выпиваем.

– Угу, – кивнул я, прислушиваясь к собственным ощущениям. Чем черт не шутит, а вдруг проклятье вечной трезвости исчезло и в моей жизни стало одной радостью больше? – Только тост произнести почему-то забыли.

Я ненадолго прикрыл глаза и совершил мысленный экскурс по Бульвару до бара «Старый маразматик». Не знаю, зачем я выбрал именно этот маршрут. Возможно, спонтанно, подобно тому как задумавшийся на улице человек провожает глазами летящую птицу. Однако, когда взгляд Созерцателя достиг нужной точки, ему открылось кое-что любопытное.

– Что-то рановато ты друзей бросила, – заметил я, пронаблюдав, как шумная компания одноклубников Наварро дружно усаживается в многоместный омнибус с рекламой квадрата Гавайи на боку. – Они вон через минуту будут загорать, пить дайкири и в океане плескаться. И охота было убегать от них в разгар вечеринки, чтобы ехать через весь Бульвар, в мрачную обитель самого скучного либерианца в М-эфире?

Кастаньета промолчала. Это было настолько на нее не похоже, что я тут же открыл глаза, вернув таким образом свое сознание обратно в Храм, и посмотрел на притихшую прихожанку. Виктория сидела, прислонившись к стене, и задумчиво крутила в пальцах бутылочную пробку. Я знал, что девушка прекрасно расслышала вопрос, и не стал его повторять, как и торопить Викки с ответом. Странная пауза, как и само появление Кастаньеты этой ночью в Храме Созерцателя.

– Давно хотела тебя кое о чем спросить, – наконец заговорила она. Голос ее утратил былую иронию и стал серьезным. – Но только теперь решилась на это. Причем не здесь, а почему-то в «Старом маразматике», прямо на вечеринке. Вдруг ни с того ни с сего втемяшилось в голову: иди и спроси! Вот и пришла… Кто ты, Созерцатель? Ведь ты не статист, играющий роль интерфейса продвинутой поисковой системы. И не обычный либерианец, который прыгает из квадрата в квадрат, надеясь за свою короткую жизнь успеть обойти весь Менталиберт. Ты практически безвылазно сидишь в своем Храме, однако знаешь обо всем, что творится в М-эфире. И ты не принадлежишь к администрации, иначе уже давно сдал бы меня и моих друзей квадрокопам. Так кто ты есть на самом деле? Только, пожалуйста, не говори, что призрак, тень давно покинувшего Менталиберт пользователя – я два года слышу от тебя эту ерунду и никогда в нее не верила.

Теперь настал мой черед впадать в замешательство и брать время на обдумывание ответа. Виктория была замечательной девушкой и моим другом. Но при всем при этом наши отношения являлись не настолько близкими, чтобы я мог позволить себе быть с ней абсолютно откровенным…

Я прознал о появлении в Менталиберте «Дэс клаба» гораздо раньше, чем Виктория узнала обо мне. Вряд ли кто-то еще, кроме меня, заметил легкое возмущение М-эфирного поля, когда первый из членов этого клуба – Демиург, – прошел процедуру танатоскопии (ее истинное название я выяснил гораздо позже, от Наварро) и поселился в Менталиберте. За Демиургом последовали другие, коих на сегодняшний день насчитывалось ровно два десятка.

Я ощущал появление в М-эфире каждого нового «мертвеца», поскольку все они являлись со мной одного поля ягодами. С той лишь разницей, что я был старше их первенца-Демиурга на сорок два года, а Менталиберта – на пятнадцать лет. В действительности это я должен носить первый порядковый номер в этой компании, но ни Кастаньета, ни ее одноклубники понятия не имели, что впервые танатоскопия была проведена в далеком две тысячи восьмом году. Просто тот темный гений, что превратил меня в заложника М-эфира и через четыре десятилетия поставил данную процедуру на поток, никогда не рассказывал обо мне своим нынешним пациентам.

Впрочем, кое-что им было все-таки известно. А что именно, я выведал от Виктории только сейчас, хотя прежде считал, что хорошо изучил «Дэс клаб» и его неугомонных членов.

– Думаю, я знаю, кто ты такой, – проговорила Кастаньета, не дожидаясь, пока я отвечу. Взятая мной пауза затянулась почти на минуту. Я элементарно не ожидал такого поворота нашей беседы и потому был поставлен в тупик. – Ты – тот самый Черный Русский, имя которого постоянно отображено на наших лок-радарах. Демиург уверяет, что тебя не существует и что ты – всего лишь шальной ментальный импульс, прорвавшийся в М-эфир во время танатоскопии председателя «Дэс клаба» и до сих пор блуждающий в Менталиберте под случайно сгенерированным именем. Что-то типа непредсказуемой и неустранимой помехи, произошедшей по вине плохо настроенного сентенсора, но предотвращенной на последующих процедурах. Импульс навечно отпечатался в ментальном поле и с тех пор стабильно улавливается нашими лок-радарами.