Текст книги "Дыхание земли"

Автор книги: Роксана Гедеон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Правда, ростом он был высок, гораздо выше графа д'Артуа или Лескюра, – вероятно, шесть футов два дюйма.[9]9
  Около 186 см.


[Закрыть] Я бросила невольный взгляд на его руки: они были такие же смуглые, как и лицо, но нельзя было не отметить некоторого изящества сильных длинных пальцев и аристократической тонкости запястий. Впрочем, эта тонкость, вероятно, основана на стальных мускулах.

Неожиданная мысль посетила меня.

– Как вы нашли меня здесь, у моря, сударь?

– Я был в вашем замке, мадам д'Энен. Какой-то паралитик сказал мне, что вы ушли к морю. Правда, я не предполагал…

Он не договорил, снова внимательно окинув меня взглядом. Меня удивило и то, что он назвал меня именем Эмманюэля, уже полузабытым мною, и то, как он на меня смотрел. Казалось, он изучает каждую черту моего лица. При этом его глаза оставались спокойны и не выражали никакого чувства.

И тогда я не выдержала.

– Почему вы так смотрите на меня?

Он впервые за эту встречу усмехнулся.

– Такова привычка, мадам д'Энен. Привычка джунглей.

Я, ничего не поняв и не надеясь понять, быстро сказала ему «до свидания» и, уложив мешок в тележку с близняшками, с силой толкнула ее вперед. Пора было возвращаться домой, близилось время обеда. А появление этого человека, такое странное и необъяснимое, я быстро забуду за ежедневными заботами.

Он, видимо, понял, что я не расположена заводить знакомство, ибо не преследовал меня. Я шла, толкая тележку, она подскакивала на гальке, приводя Веронику и Изабеллу в восторг. Вероника даже переставала морщиться, когда ее носика достигали запахи, исходившие от мешка.

– Бель! Глупая Бель! – прошептала я с укоризной. – Как ты могла?

Изабелла делала вид, что не слышит.

И тут произошло нечто неожиданное. Из-за огромного серого валуна мне навстречу выскочили два бретонца – встрепанные, краснолицые и, как мне показалось, разъяренные. Оба они так и сыпали бретонской бранью. Я невольно попятилась.

– Вот она! Это она украла! Я видел, эта девка три часа по берегу бродила!

Я постаралась овладеть собой, но мне это плохо удалось. Красть мне приходилось и раньше, но я впервые попалась почти на месте преступления. Это, вероятно, были хозяева взятых мною из сети креветок. Я невольно ухватилась за мешок, полная решимости никому не отдавать добытое таким трудом.

– Сейчас мы отведем тебя в деревню, мерзавка, там тебе зададут трепку! Ну-ка, показывай, что у тебя там!

Сжав зубы, я схватила мешок.

– Ничего я вам не покажу, убирайтесь!

– Эх ты, негодяйка! Хоть бы детей своих постыдилась таскать с собой! Давай мешок, не то живо в зубы заеду!

Позади меня раздались шаги, и рука крестьянина-рыбака, уже готового ударить меня, опустилась. Оба бретонца почтительно стащили с головы шляпы. Я оглянулась – к нам подходил, ведя под уздцы коня, герцог дю Шатлэ. Рыбаки, по-видимому, меня считали обыкновенной нищенкой, тогда как к нему относились, благодаря его костюму, с явным почтением.

Густые черные брови герцога были сдвинуты.

– Что здесь происходит?

– Да вот, ваша милость, поймали воровку! – живо затараторил старший. – Мы люди бедные, ваша милость, на что ж нам жить… если нас станут обворовывать?

– Кого это ты называешь воровкой? Принцессу де ла Тремуйль?

Голос герцога прогремел так угрожающе, что бретонцы опешили… Потом старший сделал попытку заговорить снова.

– Видит Бог, ваша милость, мы не знаем, кто она такая. А то, что она украла, – это уж точно. Надо вот только заглянуть в ее мешок…

Щеки у меня запылали. Рыбак сделал шаг вперед, потянувшись рукой к моему мешку.

Мгновенным жестом герцог выхватил из-за пояса пистолет и, молниеносно взведя курок, наставил дуло на бретонца. Он ничего не говорил, но движения его были столь многозначительны, что рыбаки подались назад. Пистолет был внушительный, тяжелый и держал его герцог так умело, словно его ладонь срослась с рукоятью.

– Но мы хотим получить свое! – завопил старший рыбак.

– Вы, без сомнения, кое-что получите, господа, а именно – пулю в лоб, если сейчас же не уберетесь.

Поняв, что с этим человеком все разговоры и объяснения бесполезны, они побрели восвояси. Герцог сунул пистолет за пояс. Я перевела дыхание. И в тот же миг мне стало до ужаса жарко и стыдно. Он был свидетелем моего унижения. Он, герцог, видел меня, принцессу, при таком объяснении, и, разумеется, втайне-то он понял, что я все-таки украла! Ни капли благодарности не чувствовала я к этому человеку, а только стыд и невыносимую злость на него за то, что он все это видел. Я была готова провалиться сквозь землю. Прикусив губу, я отвернулась. Потом сдавленным голосом спросила:

– Ну, зачем вы вмешались? Я ведь не звала вас!

Он холодно ответил:

– Даже если бы мы были незнакомы, то и тогда я не позволил бы в моем присутствии какой-то черни обвинять аристократку. И тем более обыскивать.

Герцог не уточнил, обвинять заслуженно или незаслуженно. Я тяжело вздохнула. Мне уже стало ясно, что расспросов, вполне естественных после такого случая, не будет.

– Вы хорошо держите пистолет, – сказала я, чтобы что-то сказать. – Вы где-то воевали?

– Да, – кратко и сухо ответил од. – Воевал. И долго. – Помолчав, добавил: – Пожалуй, следует проводить вас. Эти бретонцы могут подкараулить вас где-нибудь на дороге.

Он взял у меня тяжеленный мешок, и мы в полном молчании поднимались по тропинке на утес. Герцог вдруг стал еще более неразговорчив, чем я. Бросая мимолетные взгляды на его лицо, я заметила, что он захвачен какими-то тревожными, не слишком приятными мыслями. Он, казалось, боролся с чем-то в душе, хотел сказать, но не говорил, ибо его что-то сдерживало. Но что, собственно, важного он может мне сказать? Разговор об Изабелле был исчерпан, а ничто другое нас не связывало.

Было бы хорошо не видеть этого человека больше никогда. Он помог мне, но, помогая, стал очевидцем пренеприятнейшего эпизода. Ни за что на свете я бы не хотела, чтобы наше знакомство продолжалось, пусть даже этот герцог какой угодно хороший. Каково иметь знакомого, который знает о таком пятне на твоей совести!

– Зачем вы лгали? – внезапно спросил он.

– А что мне было делать? Откровенно признаться им, что мой мешок полон креветок? – спросила я с бесстыдством, порожденным отчаянием.

– Ложь недостойна аристократки. До чего угодно можно опускаться, только не до лжи!

Он сказал это так убежденно и гневно, что кровь прихлынула у меня к голове. Он что, воображает, будто я не знаю, что ложь – это низко? Еще монахини в монастыре объяснили мне это!

– Вы читаете мне проповеди? – проговорила я задыхаясь. – Напоминаю вам, господин дю Шатлэ, что мы ничем с вами не связаны, а делать замечания посторонней женщине – верх неприличия!

Я забрала у него мешок, снова уложила его в тележку. Мне стало все равно, подкараулят ли меня рыбаки, мне просто хотелось поскорее расстаться со своим спутником. Он меня не удерживал.

Я шла по дороге, бранясь и чертыхаясь. Надо же! Ложь недостойна аристократки! Видит Бог, я многое делала, что меня недостойно. Если бы я поступала иначе, то давно бы умерла во всех этих жизненных перипетиях. А я хотела жить. Для себя и своих детей. Потому и лгала! Ложь была моим спасением, защитой. И не от хорошей жизни я дошла до такого! Кроме того, мне даже удалось сохранить кое-какие остатки достоинства. И уж, конечно, не ему поучать меня!

Оказавшись уже на вершине холма и непроизвольно оглянувшись назад, я увидела внизу отряд всадников примерно из шести человек. Среди них был и знакомый мне всадник на вороном жеребце.

Кто были эти люди? Увиденное насторожило меня, но я твердо приказала себе больше никогда не думать об атом человеке.

5

Прошла еще неделя, а граф д'Артуа не подавал признаков жизни. Эмиссар не приезжал, хотя отец Медар и заверял меня, что тот уже в пути. Я, впрочем, уже не злилась и не удивлялась этому: была почти уверена, что граф солгал. Обманул меня. Зачем он это сделал, я не знала, но знала, что это именно так.

Сорок три дня оставалось до последнего срока выплаты налога. Еще сорок три дня у нас есть крыша над головой. Что будет потом? Я гнала от себя эти тяжелые мысли. Временами глубокая апатия овладевала мною. Следует жить так, как живется. Плыть по течению. Авось что-то случится и поможет мне… Я сознавала ущербность подобного взгляда на жизнь, но жить как-то иначе было мне не по силам.

В отчаянии я написала письмо брату Антонио на Мартинику, не пожалев потратить на это семьдесят пять ливров. Я откровенно просила о помощи. Если письмо дойдет за три недели, и Антонио сразу же выедет во Францию, есть еще надежда на спасение. При условии, конечно, что у него дела по-прежнему идут хорошо и есть деньги. Но приходилось опасаться, что письмо потеряется. Мартиника уже два года была оккупирована англичанами, фактически отторгнута от Франции. Доходят ли туда французские письма – этого я не знала.

Где взять девятнадцать тысяч ливров? Эта мысль, как гвоздь, засела в моей голове и не давала покоя ни днем, ни ночью.

Между тем, как-то вечером, когда я, распластав свежую рыбу на столе, натирала ее солью, Селестэн указал мне на то, что было нам так же остро необходимо.

– Скоро надобно будет сеять озимые, мадам Сюзанна, если вы желаете, чтобы к весне что-то уродилось. Мне-то поле вспахать ничего не стоит, но ведь у нас лошади теперь нету!

Я похолодела. А ведь он прав! Действительно, Стрелы теперь нет. Если мы могли обойтись без нее, вручную таская хворост и воду, то поле вспахать без лошади нельзя. Разве если самим впрячься в плуг.

– Какой завтра день, Селестэн?

– Воскресенье, мадам Сюзанна.

– Отлично… Значит, завтра в Лориане ярмарка.

Надо было потратить последние триста ливров, но купить лошадь. Зимовать-то мы перезимуем. Но голодной весны не пережить.

И снова меня, как иглой, кольнула мысль о налоге. Я опустила голову. Видит Бог, я не знала, что делать.

6

Я с трудом пробиралась сквозь пеструю, шумящую толпу людей. Вольная ярмарка в Лориане всегда привлекала уйму народа из самых отдаленных уголков провинции, а уж осенью и подавно. Осенью здесь устраивалась выставка хлеба, испеченного из зерна нового урожая.

В лотках, на прилавках – всюду лежали душистые, свежие буханки, караваи, булки, бриоши, пироги; расцветка у них была самая разнообразная – от ярко-желтого, как желток, цвета до зеленого и голубого. Запах они издавали невообразимый. Особенно аппетитно поблескивала хрустящая, золотистая корочка.

Сегодня здесь определялся лучший пекарь Лориана.

Шарманщик бродил по ярмарке, наигрывая тоскливую-тоскливую немецкую песенку «Из края в край вперед иду…», а из винных лавок, двери которых сегодня были раскрыты настежь, неслась совсем иная, разухабистая песня:

 
Рано утром, поднявшись с постели,
я в соседний лесок ухожу.
Там пастушка уснула под елью,
Я красотку тихонько бужу.
Вопрошаю: «Что с вами, малютка?
Или вас пастушок испугал?» —
«Испугал? Что за глупая шутка?
Замолчите, обманщик, нахал!»
 

Музыка сегодня звучала везде. Со скрипом вертелись ярмарочные карусели, и их стремительное кружение тоже сопровождала визгливая мелодия скрипки.

Ярмарка была богатая и веселая – судя по ней, никак нельзя было сказать, что Бретань – это провинция, раздираемая междоусобицами. Что ж, подумала я невесело, кому-то в жизни везет несмотря на все политические неурядицы, а на кого-то обрушиваются всевозможные несчастья, которые значительно усугубляет нищета.

Я протиснулась в тот ряд, где продавали лошадей. Кони здесь были на любой вкус – от чистопородных горячих жеребцов и кобыл до неуклюжих, мощных тяжеловозов. Меня интересовали именно последние, причем я не искала чего-то исключительного. Меня вполне удовлетворила бы не очень молодая и не очень упитанная, но здоровая лошадь. Конечно, по невысокой цене. Впрочем, я не боялась, что меня обманут: уж в чем-чем, а в лошадях я разбиралась превосходно.

– Сколько? – лаконично спросила я, присмотрев подходящий экземпляр.

Лошадь продавал человек, очень похожий на цыгана и конокрада, поэтому я рассчитывала, что он не запросит слишком дорого. Я проверила у лошади зубы и осталась удовлетворена увиденным.

– Двести восемьдесят, – проговорил продавец тихо.

У меня было всего триста двадцать пять ливров – весь мой капитал. Я поставила себе задачу снизить цену до двухсот двадцати.

– Двести, – сказала я. – Двести золотом.

– Двести семьдесят, – ответил он.

Мы принялись торговаться. Честно говоря, я и сама не знала, откуда во мне взялось это умение. Возможно, сейчас, в тяжелые для меня дни, во мне стали проявляться качества, о которых я раньше и не подозревала.

Продавец дошел до цифры двести пятьдесят и дальше не уступал хоть ты умри. Заметив, что соглашаться я не намерена, он стал терять ко мне интерес.

– Даю триста ливров, если ты доставишь лошадь этой даме прямо домой, – громко произнес чей-то голос.

Я вздрогнула, оборачиваясь. В ярмарочном шуме и сутолоке я и не заметила неожиданного появления герцога. Да, это снова был герцог дю Шатлэ, с которым я рассталась неделю назад и которого надеялась никогда не увидеть. Сдвинув брови, я молчала. Цыган, услышав такое предложение, с радостью согласился. Правда, он слегка ухмыльнулся, услышав, что герцог звал меня «эта дама».

Да, на даму я вряд ли была похожа. На мне была ярко-голубая бумазейная юбка, алая кофточка из ситца, белый чепчик – я носила это, чтобы меня принимали за крестьянку и, не дай Бог, не брали с меня больше денег, чем обычно. И я невольно устыдилась своего вида. Хорошо еще, что я надела лучшие свои башмаки, стоптанные, но кожаные, а не деревянные.

Впрочем, какая дура, если стыжусь! Снова почему-то разозлившись, я отступила на шаг и молча наблюдала, как герцог небрежно отсчитал цыгану деньги. Когда операция была закончена, я резко повернулась и зашагала прочь, пробираясь через толпу.

Он не отстал от меня и поддержал под локоть. С его помощью протискиваться к улице стало легче, но ведь я вовсе не хотела подобного соседства.

– Что такое? Разве вам не нравится ваша лошадь?

Я ответила не оборачиваясь:

– Это ваша лошадь, а не моя.

– Я купил ее для вас.

– И напрасно сделали, господин дю Шатлэ. Я не просила вас об этом и не приму ее.

У витрины лавки какого-то ростовщика мы остановились. Я освободила свой локоть, внимательно взглянула на герцога. Он был, как и тогда, весь в черном.

– Вы следите за мной? – спросила я прямо.

– Нет.

– Тогда как вы нашли меня здесь?

– Очень просто, мадам д'Энен: приехал к вам и узнал, что вы отправились на ярмарку.

– А зачем, позвольте узнать, вы ко мне приехали? Разве я звала вас? Разве у нас есть какие-то общие дела? Мы едва знакомы, а вы считаете себя вправе ездить ко мне?

– Мадам д'Энен, – сказал он, как мне показалось, очень холодно, – немного любезности даже в том положении, в каком оказались вы, никогда не помешает. Тем более что я не езжу к дамам просто так. У меня к вам важное дело.

– Не желаю иметь с вами никаких дел. Мне противны мужчины, все до одного! Все они лгуны и обманщики.

– Уверяю вас, – сказал он, – это не так, вы ошибаетесь.

– Нисколько не ошибаюсь. Чем меньше я общаюсь с мужчинами, тем меньше меня надувают, тем меньше я разочаровываюсь. Поверьте, я это уже сто раз проверила. Поэтому, – сказала я в заключение, – что бы вы мне ни предложили, я скажу вам «нет». Лучше и не начинайте.

– Позвольте, я все-таки начну, – настойчиво произнес он. – Возможно, мне и понятны причины, почему вы так ожесточены, но…

– Понятны? Что вы хотите этим сказать?

– Не перебивайте меня, – сказал он, теряя терпение. – Дело действительно важное, вы не представляете даже, какое.

– Вы правы, – отрезала я. – Я теряюсь в догадках, что нас может связывать.

– Я хочу поговорить с вами не здесь, а в вашем замке.

Он упрямо называл те развалины замком. Я горько усмехнулась. Его настойчивость после моих холодных слов была более чем странной. И даже отважной. Не каждый мужчина способен на это. Другой бы давно меня оставил в покое.

– Вы пойдете со мной в Сент-Элуа пешком? – спросила я.

– Нет. У меня есть лошадь.

Это была та самая вороная лошадь, которую я видела у моря. Теперь я разглядела ее лучше. В лошадях я разбиралась и сразу даже с некоторой завистью оценила все ее достоинства. Она была даже лучше, чем когда-то Стрела. Черная до жгучести, норовистая, стройная, вся – огонь и нетерпение… Приятно быть богатым и иметь таких лошадей. В этой лошади явно текла английская кровь.

– Ага, – сказала я вслух, – вы, очевидно, намереваетесь ехать верхом, а я пойду пешком, верно?

– Я намереваюсь взять вас в седло.

– Вот что, – сказала я, невольно вспоминая случай с Анри де Крессэ, – с вами в одном седле я не поеду, об этом не может быть и речи.

Я полагала, что сказав это, разом избавлюсь от него, но все мои надежды были разбиты вдребезги. Он как ни в чем не бывало ответил:

– Отлично. Честно говоря, так я и думал. В таком случае наймем коляску.

«Надо же, – подумала я, не в силах скрыть досаду, – какой навязчивый! Стоит один раз сказать ему “да”, и от него уже не отвяжешься!» Я даже приблизительно не представляла себе, что заставляет его так настаивать. Я вела себя с ним как нельзя более нелюбезно, почти неприязненно, а он словно пропускал все это мимо ушей и ничего не замечал.

В этот миг я обратила внимание на его часы, которые он достал, чтобы посмотреть время. Краешком глаза я пристально рассматривала их. Миниатюру на эмали – шедевр кисти Птито – предохраняла двойная крышка, на которой сиял бриллиантовый вензель. Эмаль представляла светловолосую, юную, полную прелести Марию Антуанетту.

– Какая великолепная вещь! – не выдержав, заметила и. – Это, вероятно, подарок. Откуда она у вас?

Он ответил сухо и холодно:

– В 1771 году королева, которая тогда была еще дофиной, подарила эти часы моей матери. От матери они перешли ко мне.

По сухости его тона я заключила, что дело, которое он имеет ко мне, должно быть, явно не личного толка. Герцог дю Шатлэ, наверное, исполняет чью-то просьбу. Но чью?

Мне захотелось предупредить его.

– Господин дю Шатлэ, – сказала я, – знаю, что вы уже были у меня в доме, но все-таки хочу сообщить вам: это очень бедное, почти убогое место. Вам может там не понравиться. Вы непременно хотите рассказать мне все именно там?

– Да.

Это и был весь его ответ.

Какой-то человек подогнал к порогу лавки ростовщика добротную открытую коляску на высоких колесах, запряженную парой лошадей.

– Господин Александр! – обратился он к герцогу. – Ей Богу, ума не приложу, почему вы господина Поля Алэна не остановите! Ведь опасное это дело, да еще и без вас!

– Не вмешивайся в то, что тебя не касается, – отрезал герцог, помогая мне сесть в коляску.

Слова кучера меня насторожили. Кто он такой, этот господин Александр, чем он занимается? А кто такой Поль Алэн? И что у них за опасное дело? С какими темными людьми я связываюсь! А этот герцог – он преследует меня с настойчивостью рока!

Уткнувшись взглядом в руки, сложенные на коленях, я мрачно молчала, не задавая никаких вопросов. В какой-то миг у меня возникло опасение, повезут ли меня именно в Сент-Элуа, а не куда-нибудь еще. Но, выехав из Лориана, кучер повернул на верную дорогу, и опасения мои улеглись.

Мы катили по лесу, но ни один из нас не произносил ни слова. Чуть отвернувшись, я наблюдала за тем, что проносилось мимо меня. Кленовый лес пылал огненным цветом. Осень затопила его сверху донизу алой краской, опавшие листья красным ковром покрывали землю. Потом клены сменились березами, и сквозь ядовито-желтую листву молодой березовой рощицы блеснула поверхность воды. Зеркальная гладь озера сверкала под лучами полуденного солнца. Сентябрь был теплый, почти жаркий, как август.

Не прошло и сорока минут, как из-за холма вынырнула почерневшая башня Сент-Элуа. Это был мой дом. Жалкий, полуразрушенный, опаленный пожаром… Внутри было даже хуже, чем снаружи. Но я предупредила герцога.

Когда мы приехали, в доме была лишь Аврора, возившаяся со своими любимицами – близняшками.

– Аврора, выйди, пожалуйста, – сказала я.

– Но, мама…

– Выйди, прошу тебя!

Надув губы, она вышла, оставив близняшек. Их ушей пока можно было не принимать во внимание. Я заметила, что мой гость не знает, куда сесть, и не без иронии смахнув с табурета какие-то крошки, предложила его герцогу:

– Садитесь, прошу вас! Больше здесь сесть некуда. Если вам угодно пить, могу предложить вам кружку отличного крестьянского сидра.

– Почему эта девочка называет вас матерью? – вместо ответа спросил он.

– Потому что она мне как дочь.

– Ну а если выразиться яснее? Кто она? Вы не можете быть ее матерью, она слишком большая для вас.

– Она моя воспитанница.

Я поймала себя на мысли, что, в сущности, не знаю, как объяснить, кто такая Аврора. По происхождению она была простая бретонка. Но она столько лет была со мной, что я уже не хотела верить в это. И вдруг, не знаю почему, я сказала такое, что сама себе удивилась.

– Аврора – это дочь моего покойного мужа, Эмманюэля. Внебрачная дочь.

Брови герцога поползли вверх.

– Дочь? Эмманюэля? Я знал его.

Ну, подумала я, раз он знал его, то может сказать, что Эмманюэль не был способен на связь с другой женщиной. Никто никогда и не слыхивал о таком. И я с совершенно безразличным, даже немного вызывающим видом произнесла:

– У Эмманюэля была связь с графиней де л'Аллие, еще до брака со мной. Графиня уехала в эмиграцию, а Аврора осталась тут. И попала ко мне. Так что, по правде говоря, она настоящая д'Энен де Сен-Клер, хотя и не имеет особенного права на это имя. Впрочем, – добавила я, усмехаясь, – не знаю, зачем я вам это рассказываю.

Наступила тишина. Герцог дю Шатлэ не отказался от предложенного мною сидра. Взгляд его равнодушно скользнул по балкам на потолке, к которому были прицеплены целые десятки ниток с сушащимися на них ягодами, грибами и кореньями, по голым каменным стенам, а потом снова возвратился ко мне.

– Знаете, сударыня, я бывал у вашего замка, но впервые оказался внутри. Должен вам сказать, ваши дела еще хуже, чем я предполагал.

– Если вы приехали за тем, чтобы сказать мне только эту любезность, господин дю Шатлэ, я считаю разговор законченным.

– Нет.

Лицо его стало еще задумчивее, он, казалось, собирался с мыслями. Потом, внимательно разглядывая кольцо на руке, заговорил.

– Мадам де ла Тремуйль, я не для того приехал сюда, чтобы увидеть вашу нищету. Все это мне было известно и раньше, потому что… Впрочем, не важно, почему.

Его синие глаза потемнели.

– То, что я сейчас скажу, покажется вам очень неожиданным, и я даже предвижу первую вашу реакцию. Надеюсь, мне удастся преодолеть ее.

– Вы приехали предлагать что-то скверное?

Он улыбнулся.

– Нет, насчет этого не волнуйтесь: я приехал предлагать вам нечто самое святое, что только есть на свете.

И снова замолчал. Его взгляд окинул меня с ног до головы, задержался на груди, талии, бедрах, подоле юбки, потом быстро вернулся к глазам. Он заглянул в них так пытливо и требовательно, словно пытался проникнуть мне в душу. Я не выдержала.

– Что же вы предлагаете? Что?

Улыбка исчезла с его лица. Равнодушно и спокойно он произнес:

– Брак.

Это слово будто упало с его губ. Я пораженно уставилась на него. Честно говоря, иногда у меня возникало чувство, что герцог не лишен и личных видов на меня. Но о браке я и не думала.

– Я хочу, чтобы вы стали моей женой.

Помолчав, он добавил, прежде чем я успела что-то сообразить, – добавил с непреклонной уверенностью в каждом слове:

– Вы не сможете мне отказать.