Текст книги "Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых"
Автор книги: Роджер Скрутон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
Еще больший интерес для марксистских историков поколения Хобсбаума представляла идея класса. И как мы это увидим на примере Перри Андерсона (см. гл. 7), такие историки особое внимание уделяют периодам общественных потрясений и бунтов в надежде найти доказательства «классовой борьбы», подпитывающей социальную и политическую неразбериху. В связи с этим Маркс проводил различие между классом «в себе» и классом «для себя». В капиталистической системе пролетариат составляют все, кому нечего предложить для обмена, кроме рабочей силы. Объективно говоря, члены пролетариата образуют класс, потому что они разделяют общие экономические интересы, в частности стремление к освобождению от «наемного рабства» и контролю над средствами производства. Буржуазия является классом по той же причине, а именно потому, что ее представителей объединяет заинтересованность в сохранении контроля над средствами производства. Из этого столкновения интересов и возникает «классовая борьба» – соперничество в мире материальных сил, которое сами участники могут полностью не осознавать.
Люди не просто имеют экономические интересы. Бывает так, что они осознают их. И в процессе понимания вырабатывают детальные представления о том, что им причитается, и о справедливости или незаслуженности своего положения. Когда это происходит и когда осознание разделяемых экономических интересов само становится общим, возникает класс «для себя». И в этом, по Марксу, заключается первый шаг на пути к революции.
Все это поэтично и захватывающе. Но верно ли? И если да, то, может быть, перед нами открывается новый способ заниматься историей? Хобсбаум, Томпсон, Хилл, Самуэль и Милибэнд дали утвердительный ответ на оба вопроса. В результате они занялись переписыванием истории английского народа как истории «классовой борьбы». Отсюда постоянное подчеркивание материальных благ и социальных преимуществ растущего среднего класса на фоне обнищания и деградации рабочих. Вот типичная выдержка из книги Хобсбаума о правлении Георга IV. Этот текст следует за продолжительным высмеиванием сельской аристократии с ее охотой, стрельбой и закрытыми частными школами:
В спокойствии и процветании протекали жизни многочисленных паразитов из сельского аристократического общества, верхов и низов: чиновников из деревень и маленьких городов, снабженцев аристократии и джентри, а также представителей традиционных, вялых, коррумпированных и по мере развития промышленной революции все более реакционных профессиональных сообществ. Церковь и английские университеты спали, убаюканные своими доходами, привилегиями и злоупотреблениями, связями с высшей знатью и коррупцией, борьба с которой более последовательно велась в теории, чем на практике. Что же касается юристов и тех, кто поступал на государственную службу, то они были неисправимы… [Hobsbawm, 1969, p. 81].
Несомненно, в этом есть правда. Но она сформулирована на языке классовой борьбы и в терминах, не оставляющих места для защиты этих людей и системы, частью которой они были. Под «паразитами» в равной степени могут пониматься как лавочники и торговцы, так и представители «реакционных» профессий вроде учителей, врачей и деловых посредников, т. е. тех, кто, несмотря на все свои недостатки, способствовал тому, чтобы социальный капитал в течение XIX в. передавался и улучшался. Как и в любой период истории, среди них, вероятно, было немало хороших людей, в том числе выступавших против коррупции. Хобсбаум признает: коррумпированность церкви подвергалась активной критике. Но он принижает значение этого факта, говоря, что осуждение было более последовательным «в теории, чем на практике». Что же касается юристов и государственных служащих, то у них нет даже права быть выслушанными. Даже исключительная социальная мобильность Британии XIX в., позволившая сэру Роберту Пилю, отцу премьер-министра, проделать путь от мелкого землевладельца до титулованного капитана промышленности, ведется тем же самым обличающим языком. Как будто классовая система повинна в том, что могла облагодетельствовать тех, кто сумел при ней пробиться.
Новый рабочий класс описывается иначе. Его традиционный мир и «моральная экономия бедноты», по выражению Э.П. Томпсона, были уничтожены промышленной революцией. Пролетарии стали заложниками новых, все более крупных городов. Им по любому поводу напоминали об их «исключенности из человеческого сообщества». Рабочие были обречены работать за рыночную ставку, определяемую либеральными экономистами как наименьшая цена, по которой труд может обмениваться на деньги. Они спасались от голода благодаря «Закону о бедных», «направленному не столько на помощь несчастным, сколько на обличение социальных провалов, признанных самим обществом» [Hobsbawm, 1969, p. 88].
В действительности это было время обществ взаимопомощи и жилищно-строительных обществ, которые давали трудящимся возможность стать собственниками жилья и членами нового среднего класса. На средства меценатов из среднего класса учреждались институты механиков. Они позволяли тем, кто работал полный день, получать образование. Это было время библиотек для рабочих, шахтерских оркестров. Законы о фабриках последовательно искореняли худшие злоупотребления, созданные процессом развития промышленности. Но все эти достижения отвергались Хобсбаумом, для которого они являлись не добрыми делами, а просто способами продления эксплуатации.
Таким образом, Хобсбауму удается описать процесс – заведомо небезболезненный – приспособления наших социальных и политических институтов к промышленной революции с позиций «классовой борьбы». Пусть даже в каждый момент этого противостояния принимались меры, чтобы не допустить революционного взрыва со стороны рабочих. Те факты, которые противоречат марксистской истории, Хобсбаум, очевидно, пытается обойти. Например, Маркс сделал известное открытие, предсказав падение заработной платы при капитализме. Рабочие вынуждены будут соглашаться на все менее выгодные условия, чтобы оставаться в «наемном рабстве» при полном отсутствии других предложений. Исследования опровергли это предсказание и показали, что уровень заработной платы и жизни, за некоторыми исключениями, неуклонно рос на протяжении всей промышленной революции [Lindert, Williamson, 1983, p. 1–25]. Вместо того чтобы принять это и, соответственно, внести коррективы в свою историческую теорию, Хобсбаум полностью вынес данную проблему за скобки, дабы не нарушить целостности своих убеждений:
О том, усилилась [их материальная бедность] или нет, среди историков велись горячие дебаты. Но сам факт, что этот вопрос может быть поставлен, наводит на печальные размышления. Когда всем очевидно, что условия не ухудшались, как, например, в 1950-е годы, не возникает и споров об этом [Hobsbawm, 1969, p. 91].
Иначе говоря, историку достаточно рассматривать просто то, о чем спорили: нет необходимости продвинуться хоть на шаг к истине.
Факты предстают куда более увлекательными и врезаются в память, когда образуют драму. И если истории отведена важная роль в политике, то это должна быть драма современной жизни. Но утверждать, что результат будет отличаться новизной, научностью и теоретической обоснованностью, тогда как старые повествования о национальных достижениях и институциональных реформах такими качествами похвастаться не могут, вне всяких сомнений, несправедливо. Марксистская история подразумевает переписывание истории, когда во главу угла ставится класс. Ее непременные атрибуты – демонизация высшего класса и романтизация низшего.
Перекраивание истории Хобсбаумом по марксистскому лекалу «классовой борьбы» включает развенчание тех источников лояльности, которые связывают простых людей не с классом (как того требует марксистская доктрина), а с нацией и ее традициями. Класс – привлекательная идея для левых историков, поскольку она указывает на то, что нас разъединяет. Рассматривая общество в классовых терминах, мы программируем себя на поиски антагонизма в основе всех институтов, посредством которых люди пытались такие противоречия сгладить. Нация, закон, вера, традиция, суверенитет – понятия, которые, напротив, нас объединяют. В этих терминах мы пытаемся сформулировать фундаментальную совместность, смягчающую социальное соперничество, будь оно связано с классом, статусом или экономической ролью. Поэтому жизненно важно левым проектом, в который Хобсбаум внес свой особый вклад, было показать, что такие вещи в каком-то смысле иллюзорны и за ними не стоит никакого долговечного или фундаментального элемента социального порядка. Если говорить в терминах марксизма, то концепт класса относится к науке, а понятие нации – к идеологии. Идея нации и национальных традиций является частью маски, надетой на весь социальный мир для удовлетворения буржуазной потребности видеть его в ложном свете.
Так, в книге «Нации и национализм после 1780 года» Хобсбаум стремится показать, что нации не возникают естественным образом, как полагали прежде. Это человеческое изобретение, придуманное, чтобы фабриковать показную лояльность той или иной господствующей политической системе. В сборнике «Изобретение традиции» под редакцией Хобсбаума и Теренса Рейнджера [Hobsbawm et al., 1992] целый ряд авторов доказывают, что многие социальные традиции, обряды и знаки этнической принадлежности представляют собой недавние изобретения, побуждающие людей воображать незапамятное прошлое, куда восходят их корни, и придающие нашей включенности в сообщество обманчивую форму постоянства. Две эти книги входят во все разрастающуюся библиотеку исследований, посвященных «изобретению прошлого», включающую такие классические работы, как «Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма» Бенедикта Андерсона и «Нации и национализм» Эрнеста Геллнера.
В этой литературе полагается за непреложный факт, что, когда люди осознают свое прошлое и претендуют на него как на коллективное достояние, они думают не так, как историки, опирающиеся на факты, и специалисты по социальной статистике. Они мыслят, как пророки, поэты и мифотворцы, перенося на своих предков переживаемое ими сейчас чувство идентичности, чтобы претендовать на прошлое как на свое. И что с того? Точно такой же процесс можно наблюдать в историографических трудах Хобсбаума, Томпсона и Самуэля, в которых на прошлое проецируется не осознание национальной идентичности, а опыт классовой принадлежности, переживаемый в настоящем. В нападках новых левых на нацию и национальную идентичность проявляется их неспособность всерьез относиться к собственному интеллектуальному наследию. Маркс проводил различие между классом «в себе» и классом «для себя» именно потому, что верил, будто классовая структура современных обществ существовала задолго до того, как люди осознали это. Хобсбаум в своем описании промышленной революции демонстрирует способ, с помощью которого современное «классовое сознание» прочитывается в предшествующих ему условиях, чтобы создать таким образом чувство принадлежности к давней традиции «борьбы», связывающей современного профессора с поколениями рабочих, уже умерших и чтимых их нынешними соратниками, и возвеличить свои собственные труды.
Точно так же мы должны отличать нацию «в себе» от нации «для себя». Конечно же, последняя – недавнее изобретение. Она выражает форму сознания, которая вырабатывается в течение долгого времени в ответ на чрезвычайные обстоятельства. Впрочем, это ни в коей мере не делает преданность нации больше похожей на вымысел, нежели классовую солидарность, импонирующую авторам вроде Хобсбаума. В пьесах Шекспира мы наблюдаем раннюю форму национального самосознания. Его расцвет пришелся на время войн с Наполеоном, а затем оно сплотило британцев в борьбе с нацистской Германией[17]17
Хотя, конечно же, во времена Шекспира в центре национального самосознания была Англия; «британская» идентичность тогда еще не сформировалась (см.: [Colley, 1992]).
[Закрыть]. Перед лицом набиравшего силу Третьего рейха эта нация «для себя» оказалась гораздо более эффективной, чем международная солидарность пролетариата, обернувшаяся просто мечтой интеллектуалов.
Легко отметать традиции как выдумку, когда это делается на таких примерах, которые обсуждают авторы сборника под редакцией Хобсбаума и Рейнджера. Шотландские танцы и килты, процессия в честь лорда-мэра и Фестиваль девяти уроков и рождественских гимнов, униформа и обычаи полков графств – все это, конечно, продукты воображения. Но воображение дает нам и символы глубокой и долговечной реальности. К тому же эти конкретные примеры традиции «для себя» малозначимы, если сопоставить их с традицией «в себе», которую консерваторы хотят усилить и сохранить.
Рассмотрим пример, который, если понять его правильно, оставляет марксистскую теорию истории в руинах: общее право англоязычных народов. Оно не только существует уже в течение тысячи лет и содержит прецеденты из XII в., которые имеют силу в судах XXI в. Общее право развивается в соответствии с собственной внутренней логикой, сохраняя преемственность в разгар перемен и сплачивая английское общество во всех национальных и международных чрезвычайных ситуациях. Оно показало себя двигателем истории и первопричиной экономических изменений и ни в коей мере не может быть отнесено к эпифеноменальной «надстройке», которая, по мнению марксистов, не обладает самостоятельной причинной силой. Выдающиеся работы Кока, Дайси и Мейтленда не оставляют в этом сомнений. Конечно, вы не найдете упоминаний о них в левой литературе, ведь они не оставляют камня на камне от здания, построенного Марксом [Coke, 1628–1644; Dicey, 1889; Maitland, 1919].
Общее право – это только один пример прочной традиции, которая живет в себе независимо от того, существует ли она для себя. Среди других примеров: католическая месса; диатоническая тональность в музыке; симфонический и духовой оркестры; движение Па-де-Баск в бальных танцах; костюм двойка и галстук[18]18
См.: [Hollander, 1994; Холландер, 2018].
[Закрыть]; парламентские должности; корона; нож и вилка; беарнский соус; приветствия, такие как «Грюс гот!» и «Сабах ан-нур!»; молитва перед едой, манеры; кодекс чести в мирное и военное время. Какие-то из этих традиций тривиальны. Другие имеют фундаментальное значение для сообщества, в котором возникли. И все традиции динамичны, трансформируются со временем под влиянием изменяющихся обстоятельств жизни людей, которые их придерживаются. Таким образом, традиции объединяют членов сообщества перед лицом внутренней и внешней угрозы. Изучите эти явления. Обратите внимание на то, сколь многие из них отсутствуют или принижаются в работах левых историков. И вы начнете задаваться вопросом: действительно ли марксизм внес существенный вклад в наше понимание исторического развития?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
