Текст книги "Июльский заговор. История неудавшегося покушения на жизнь Гитлера"

Автор книги: Роджер Мэнвелл

Соавторы: Генрих Френкель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Карьера Герделера была впечатляющей и не похожей на другие. Он был выходцем консервативного прусского рода, в котором десятилетиями пестовалось чувство долга перед государством. Его отец был судьей, воспитывали ребенка в духе высокой морали и уважения к интеллектуальным ценностям. Полученное образование определило его будущую деятельность в местной администрации и в области экономики. Он занял пост обер-бургомистра Лейпцига, дающий значительно большую власть, нежели аналогичная должность мэра в британских или американских промышленных городах. Он был прирожденным организатором, способным оратором и писателем, сильной личностью. В политике он придерживался правых либеральных взглядов. Будучи в глубине души сердечным и гуманным человеком, Герделер непоколебимо верил в необходимость соблюдения суровых пуританских моральных принципов. Возможно, поэтому ему недоставало теплоты в отношениях с людьми. По натуре это был истинный автократ, лидер, уверенный в правоте своих взглядов, что позволяло ему легко убеждать слабых или колеблющихся людей принять его точку зрения и последовать за ним.

В дополнение к должности обер-бургомистра Лейпцига Герделер согласился занять пост имперского комиссара по ценам, сначала ненадолго перед приходом к власти Гитлера, а потом еще раз – в 1934–1935 годах – уже при Гитлере, которого он попытался убедить в необходимости проведения некоторых важных реформ в местной администрации. Но его связь с нацистами длилась недолго, и позже, когда Герделер стал активным участником Сопротивления, он старался забыть об этом периоде своей жизни. В 1937 году он оставил пост обер-бургомистра Лейпцига. Произошло это после того, как в ноябре 1936 года, когда он был за границей, нацисты против его ясно высказанной воли сняли памятник Мендельсону, воздвигнутый напротив концертного зала Гевандхаус в Лейпциге, на том основании, что композитор был евреем.

Собственно говоря, тогда и началось неустанное противодействие Герделера нацизму. Выгодное предложение войти в правление компании Круппа не было принято именно по политическим соображениям. Вместо этого Герделер стал финансовым советником в штутгартской компании Роберта Боша, крупного промышленника, придерживавшегося антинацистских взглядов. Это позволило ему много ездить по стране и, таким образом, значительно расширить круг знакомств и полезных связей, которое были ему необходимы, поскольку он стал на ближайшие семь лет центральной фигурой немецкого Сопротивления [8]8
  Среди стран, которые он посещал, были Великобритания и Франция, Италия и Швейцария, Швеция, США и Канада Он читал лекции, консультировал, писал статьи. Как следует из некоторых его высказываний в Великобритании, он считал, что режим вскоре падет, а его связь с Беком, являвшимся в то время начальником Генерального штаба, поддерживала в нем уверенность, что антипатия к Гитлеру в армии растет. В отличие от Герделера Бек, человек, безусловно, умный и смелый, не был способен на быстрые решения. Бека беспокоили постоянно усиливающееся влияние Гитлера па Генеральный штаб и скандальные интриги Гиммлера против министра обороны фельдмаршала Бломберга и главнокомандующего сухопутными войсками барона Вернера фон Фрича. Во время чехословацкого кризиса именно Бек попытался склонить Генштаб выступить против Гитлера. В меморандуме, предназначенном для распространения среди своих коллег, он писал. «Окончательное решение о будущем нации зависит от каждого из нас. История обвинит военных лидеров, если они не станут действовать в соответствии со своими профессиональными и политическими взглядами и совестью. Обязанность солдата подчиняться приказу имеет предел, который совесть и чувство ответственности не могут позволить перейти. И если в такое время он продолжает бездумно выполнять приказы, ему недостает истинного понимания своего долга перед нацией. Чрезвычайные времена требуют чрезвычайных мер». Бек оставил действительную службу в августе 1938 года, за месяц до подписания Мюнхенского соглашения. Герделер в это время находился в Швейцарии. Преемником Бека стал генерал Гальдер, тоже противник Гитлера и один из главных участников движения генералов за отстранение Гитлера от власти, которое окончилось ничем, когда Чемберлен заявил о своем решении посетить Германию и лично провести переговоры с Гитлером.


[Закрыть].

Герделер писал бесчисленные послания Герингу, папе, немецким генералам, своим знакомым внутри страны и за рубежом. Все они имели одну цель – предотвратить движение к войне. В мае 1939 года он получил возможность лично сообщить Уинстону Черчиллю о существовании сильного движения Сопротивления в Германии. Когда война была объявлена, он пытался содействовать мирным переговорам до тех пор, пока противостояние на Западном фронте не достигло такого масштаба, что обсуждение условий перемирия на благоприятных для Германии условиях стало невозможным. Он знал, что фельдмаршал Браухич, главнокомандующий сухопутными войсками, и генерал Гальдер, преемник Бека, были вполне доступны для переговоров о государственном перевороте, который на том этапе был осуществим, и многие члены движения Сопротивления были готовы поддержать действия против Гитлера. Арест Гитлера и привлечение его к суду были предпочтительнее, чем убийство, поскольку последнее сделало бы из фюрера мученика, а не преступника, злодеяния которого обязаны быть публично обнародованы. В период, предшествовавший началу войны на Западе, один за другим разрабатывались и отбрасывались соответствующие планы. Шли бесконечные дебаты о моральных и политических достоинствах и недостатках государственного переворота и убийства Гитлера, о надежности новой армии, в которой было много юных восторженных сторонников фюрера, на которых явно нельзя было положиться, если станет известно, что Гитлер жив и находится в заключении. Многие командиры, занимавшие ключевые посты в армии, выступали против любого акта насилия, внезапных действий против Гитлера. Кроме того, нельзя было сбрасывать со счетов генерала Фридриха Фромма, командовавшего армией резерва. Тем не менее на этом и следующем этапе войны Бек и Герделер сумели привлечь на свою сторону многих старших офицеров.

А переворот постоянно откладывался. В начале 1940 года Герделер продолжил попытки привлечь на свою сторону миротворцев Швеции и Швейцарии. Англичане ожидали от немецкого Сопротивления немедленных действий. Уже было ясно, что Лондон не предпримет никаких, пока переворот, о котором шло так много разговоров, не произойдет. Тем не менее он так и не стал реальностью [9]9
  Среди агентов Сопротивления, проживавших в Швейцарии, был профессор из Цюриха Зигмунд-Шульц, дом которого стал своеобразным перевалочным пунктом для людей и сообщений. По словам Риттера, друга и биографа Герделера, Шульц однажды был даже приглашен Чемберленом в Лондон для консультаций. Помогал Сопротивлению и Йозеф Вирт, бывший канцлер Германии, живший в ссылке. В феврале 1940 года два представителя министерства иностранных дел Великобритании привезли Вирту документ, составленный на английском языке, в котором было дано заверение, что любые временные беспорядки, ставшие результатом переворота, не будут использованы англичанами в ущерб Германии. Также там было сказано, что британцы готовы работать с «новым немецким правительством, которое будет пользоваться доверием», и что, естественно, следует проконсультироваться с французским правительством, если требуются дополнительные гарантии. Помимо этого, в нем запрашивалась примерная дата переворота, а также предлагалось использование ложных маневров, если это поможет Сопротивлению и будет находиться «в пределах возможного». Условия могли считаться действующими до 20 апреля. Приводился текст речи, которую предстояло произнести Чемберлену 24 февраля. Состоявшаяся речь определенно включала ряд заявлений, адресованных оппозиции. «Мы не желаем уничтожения какой-либо нации. <…> Только сами немцы могут сделать следующий шаг, доказывающий нам, что они раз и навсегда отказались от доктрины, которая <…>. Если Германия готова предоставить убедительные доказательства своей доброй воли, ей не придется испытывать недостаток доброй воли других народов».


[Закрыть].

Вместе с тем было очевидно, что Гитлер готовит вторжение на Запад. Об этом следовали многочисленные предупреждения, а в январе 1940 года произошел известный инцидент: штабной офицер с планами вторжения совершил посадку в Бельгии. Короче говоря, намерения Гитлера были совершенно очевидны. А движение Сопротивления Германии продолжало предпочитать разговоры действиям. Доведенный до отчаяния всеобщим бездействием Остер, начиная с ноября, тайно предупреждал страны, в которые готовилось вторжение, о грядущих событиях, даже указывая даты ожидаемого начала враждебных действий. С точки зрения немцев, такие действия уже можно было считать государственной изменой. Этим занимался человек, движимый ненавистью к Гитлеру и моральным отвращением к преступной агрессии против дружественных соседних стран. Тем не менее отсутствие каких-либо признаков обещанного государственного переворота привело к появлению у англичан подозрения, что агенты Гитлера проводят в жизнь некий хитроумный план, а в Германии на самом деле нет никакого движения Сопротивления [10]10
  Инцидент в Beнло, в котором сотрудники Гиммлера выступили в роли агентов немецкого Сопротивления и обманом завлекли двух британских агентов через голландскую границу (одним из них был капитан Пейн Бест), был спланирован специально, чтобы подорвать доверие британцев к немецкой оппозиции.


[Закрыть].

15 апреля и без того слабая связь англичан с агентами Сопротивления прекратилась со вторжением Гитлера в Данию и Норвегию. Так или иначе, правительство Чемберлена находилось на грани краха. Через месяц – 10 мая – Гитлер вторгся в Голландию и Бельгию, и британским премьером стал Уинстон Черчилль. С того дня агентам заговорщиков пришлось столкнуться с новой жесткой политикой – требованием безоговорочной капитуляции. Добрую волю немецкого движения Сопротивления следовало доказать миру, сбросив Гитлера с высот могущества и популярности, достигнутых им благодаря успеху безжалостной стратегии блицкрига.

Нельзя утверждать, что Уинстон Черчилль ничего не знал о движении Сопротивления в Германии. Он, безусловно, слышал о нем от противника Гитлера Эвальда фон Клейста еще в августе 1938 года, а также в мае 1939 года от Герделера. В обоих случаях он продемонстрировал острую заинтересованность. Кроме того, он имел беседу с Фабианом фон Шлабрендорфом, одним из тех, кто позднее оказался действительно замешанным в покушение на жизнь Гитлера. Они были лично знакомы и в июле 1939 года встречались в Чартвелле. В самом начале Шлабрендорф заявил:

– Я не нацист, а патриот своей страны.

Черчилль усмехнулся и ответил:

– Я тоже.

Он даже передал через Клейста ободряющее послание, которое читали Остер, Бек, Гальдер и многие другие. Копия этого послания, обнаруженная гестапо среди бумаг Клейста, стала одной из причин его казни в 1945 году. Но Черчилль и союзники остались глухими к неопределенным просьбам представителей немецкого Сопротивления о прямой поддержке, потому что открытая агрессия Гитлера уже была развязана. Только уничтожение тирана, выполненное без всякой помощи извне, по мнению нового британского премьера, могло стать доказательством надежности немецких заговорщиков.

Как мы видели, уже в 1940 году Герделер отчаялся подтолкнуть генералов к выработке плана государственного переворота, который впоследствии был бы исполнен. Как говорил Хассель, казалось, что генералы желали, чтобы гитлеровское правительство само приказало им сбросить себя.

Быстрые завоевания 1940–1941 годов все беседы с генералами сделали тщетными, теперь они не знали, чего ждать: то ли наград и званий от Гитлера, то ли увольнения, как некомпетентных военачальников, не сумевших выполнить чисто интуитивных, весьма коварных стратегических замыслов своего хозяина. Хассель, более тонко чувствовавший обстановку, чем Герделер, начал понимать, что его товарищ целиком находится во власти устаревших концепций и поспешных пророчеств о крахе режима. В ноябре 1941 года он заявил, что имел весьма благоприятные контакты с Черчиллем. Хассель был уверен, что это всего лишь фантазии. Он понимал, что Герделер – это сильная воля, но при этом никакой тактики. На долгие месяцы затянулась дискуссия о том, кто станет лидером в теневом кабинете Герделера. А Гитлер продолжал благоденствовать, и споры по поводу целесообразности восстановления монархии в Германии не причиняли ему никаких неудобств.

Следующие три года (1941–1943), ставшие для немецкого Сопротивления годами несбывшихся надежд и неисполненных планов, Герделер занимался написанием бесконечных докладных и пояснительных записок, в которых намечал основные положения конституции и состав нового кабинета, который должен был прийти к власти после устранения Гиглера. Он искал подходы и к другим лидерам недовольных слоев, в первую очередь к тем, кто прежде организовывал трудовые союзы, таким как социалисты Вильгельм Лойшнер, Юлиус Лебер, Теодор Хаубах, Карло Мирендорф и Адольф Рейхвейн. Они тоже хотели бы видеть успех государственного переворота, однако, как и в случае с другими подразделениями движения Сопротивления, им не хватало эффективной координации. За долгие годы нацистского режима многие из их рядов были посажены в тюрьмы, подверглись пыткам или были убиты.

Военный либерализм Герделера, столь же самовластный, как и сам этот человек, теперь сместился немного влево, чтобы соответствовать своим новым коллегам. Но все же он продолжал считать правильным обсуждение вопроса реставрации монархии. Постоянно разрастающийся круг Герделера в движении Сопротивления проводил время в непрекращающихся спорах и обсуждениях устройства новой Германии. Об этом они мечтали, оставаясь под пятой Гитлера. По словам Гизевиуса, их лихорадочная активность являлась признаком беспомощности. Встречались везде, где было можно, – в частных домах, например, у Клауса Бонхёффера регулярно бывали Хассель, Бек, Лейшнер и даже принц Людвиг-Фердинанд – второй сын кронпринца. Но за ожесточенными дискуссиями чувствовался страх, что союзники потребуют безоговорочной капитуляции правительства Германии, независимо от того, с Гитлером или без, и все планы оставались пустыми словами. Не один Герделер продолжал попытки получить от союзников некое положительное заявление, коего так не хватало лидерам Сопротивления. Немцы хотели ощутить уверенность, что после переворота их, по крайней мере, не будут подозревать в злых умыслах и что почетные переговоры станут возможными.

Преисполненный желания добиться успеха, Бонхёффер отправился в Стокгольм, но результат оказался отрицательным. Герделер надеялся, что на первый план выступит искусство компромисса, коим столь виртуозно владели англичане, но ошибся. В июле 1941 года Британия и Россия пришли к соглашению о том, что не станут подписывать сепаратный мир с Германией. В январе 1943 года Америка тоже пришла к выводу, что капитуляция Германии должна быть безусловной [11]11
  Гизевиус утверждает, что отсутствие согласия между союзниками никогда по-настоящему не мешало подготовке переворота. Даже требование безусловной капитуляции отдельные члены оппозиции, хотя и далеко не все, считали одним из выгодных способов оказания давления на генералов.


[Закрыть]. Поэтому для членов немецкого Сопротивления ничего не изменилось. Как сказал в августе 1943 года Энтони Иден епископу Беллу, «если кто-то в Германии действительно желает возврата к государству, основанному на уважении законов и прав граждан, он должен осознавать: ему никто не поверит, пока им не будут приняты конкретные меры для освобождения от существующего режима».

3

«Молчание британского правительства было сокрушительным ударом для тех, от имени кого выступал пастор», – писал епископ Белл после войны. Имея связи в Женеве, они постепенно поняли, что все участники заговора должны рассчитывать только на себя. Они были оставлены в изоляции, наедине с собой и своей совестью. Также им предстояло самостоятельно разобраться с глубокими противоречиями во взглядах.

Письмо, подписанное «Джеймс», которое епископ Белл увез в Англию, было написано графом Гельмутом Джеймсом фон Мольтке его близкому другу Лайонелу Кёртису в Оксфорд. Мольтке мог бы по праву считаться самой видной фигурой немецкого Сопротивления, однако, несмотря на свое безусловное мужество, никогда ему не изменявшее, он до самого конца упорно отказывался принимать участие в любых актах насилия против Гитлера.

В письме Кёртису он точно описывает свое отношение к обстановке в Германии летом 1942 года:

«Я постараюсь передать тебе это письмо, в котором изложил состояние дел на нашей стороне. Все одновременно и хуже и лучше, чем может представить человек, не живущий в Германии. Наши дела ужасны, потому что тирания, террор, утрата жизненных ценностей достигли такого размаха, что еще совсем недавно я бы попросту не поверил, что такое возможно. <…> Несколько по-настоящему благородных людей, которые пытаются остановить поток, оказались в полной изоляции, поскольку, работая в этих неестественных условиях, не могут доверять своим товарищам. К тому же они находятся в постоянной опасности из-за слепой ненависти угнетенных слоев населения, даже когда им удается спасти кого-то от самого худшего. Тысячи немцев, которые выживут, будут умственно мертвы и непригодны для нормальной работы…

Но вместе с тем наши дела лучше, чем ты можешь себе представить, причем во многих отношениях. Самое главное – это начавшееся духовное пробуждение, соединившееся с готовностью, наблюдаемой в обеих христианских конфессиях – протестантской и католической. <…> Мы стараемся начать строительство на этом фундаменте, и я надеюсь, что по прошествии нескольких месяцев мир вокруг нас получит более весомое доказательство этого стремления. Многие сотни наших людей умрут, не дожив до светлого будущего, но сегодня они готовы к этому. Причем это относится и к молодому поколению. Сейчас пусть немногочисленная, но самая активная часть населения начинает понимать не только то, что ее повели не в ту сторону и что нас ждут тяжелые времена… Люди постепенно осознают, что их деяния греховны, и каждый несет личную ответственность за все происходящие жестокости как христианин. <…> Ты знаешь, что с первых дней я был против нацизма. Но риск, которому мы подвергаемся, и готовность к самопожертвованию, которая необходима нам уже сейчас и понадобится завтра, требует большего, чем правильных этических принципов, особенно когда мы знаем, что успех нашей борьбы будет, возможно, означать наш полный крах как национального образования. Но мы готовы к этому.

Другое ценное качество, которое мы медленно, но верно приобретаем, заключается в следующем: большие опасности, с которыми мы сталкиваемся при освобождении от нацизма, заставляют нас мысленно представлять послевоенное устройство Европы. Мы можем надеяться подтолкнуть наш народ к свержению режима ужаса и террора, только если сумеем показать, что их ждет впереди, за страшным и безрадостным ближайшим будущим. И эта картина грядущего должна быть такой, чтобы лишенные иллюзий люди захотели к ней стремиться, работать ради нее, чтобы они снова обрели веру в жизнь. <…> Должен сказать, что даже под тем чудовищным гнетом, под которым мы вынуждены работать, нам удалось достичь некоторых успехов, которые когда-нибудь станут очевидны. Вряд ли ты можешь себе представить, что значит работать группой, когда нельзя ни пользоваться телефоном, ни отправить по почте письмо, когда ты не можешь назвать имя своего ближайшего друга другим товарищам из опасения, что одного из них могут схватить и он под пытками назовет известные ему имена».

В июне 1942 года Гельмут фон Мольтке был молодым человеком тридцати пяти лет от роду. Его мать Дороти Роуз-Джеймс – англичанка африканского происхождения – до замужества приехала погостить в поместье семейства Мольтке в Крейсау, в Силезии. В возрасте восемнадцати лет она впервые увидела отца Гельмута и через неделю обручилась с ним. Родители были ревностными христианами, последователями учения «христианская наука», имели либеральные политические взгляды и очень любили своих восьмерых детей. Граф, однако, оказался человеком не слишком практичным, а потому в 1930 году двадцатитрехлетнему Гельмуту, изучавшему в это время право, пришлось взять на себя управление отцовским поместьем, которым завладели кредиторы. К 1935 году он ликвидировал семейные долги, а пока занимался поместьем, очень полюбил жизнь в деревне и стал просвещенным землевладельцем, почти социалистом. В 1931 году он женился на Фрейе Дейхман, с которой вместе учился. Благодаря матери он полюбил Англию и впитал дух английского либерализма. Крестными отцами обоих его сыновей, один из которых родился в 1937 году, а другой уже во время войны, стали англичане.

Мольтке обладал впечатляющей внешностью и интеллектом. Он был худощав, силен и очень высок – его рост был лишь немногим менее двух метров. Он очень редко употреблял спиртные напитки и никогда не курил. Простые домашние радости и жизнь в сельской местности привлекали его куда больше, чем лицемерный Берлин. Благодаря острому уму он отлично видел окружавшие его ненужные условности и ханжеское притворство, однако его фанатичная целеустремленность и всегдашняя сосредоточенность неизменно смягчались легким чувством юмора. Когда началась война на Востоке, он придумал воображаемого русского управляющего поместьем Крейсау, необычные взгляды которого иногда пересказывал, чтобы позабавить семейство.

Мольтке со временем отошел от «христианской науки», но сохранил преданность христианским принципам. Он был другом и католиков, и христиан, и иудеев. Пока мог, он практиковал в Берлине в качестве международного адвоката, специализировавшегося на помощи евреям и другим народам, преследуемым нацистами. Многим он помог уехать из Германии. Чтобы сохранить связи с Англией после прихода нацистов к власти, он подготовил свое принятие в адвокатское сословие в Англии и подружился с Лайонелом Кёртисом, который знал семью его матери в Южной Африке. Поэтому до 1939 года Мольтке часто бывал в Англии и прекрасно говорил по-английски. После начала войны он был прикомандирован к Верховному командованию вооруженных сил Германии в качестве советника по вопросам права и экономики. Здесь он познакомился с графом Петером Йорк фон Вартенбургом, еще одним молодым землевладельцем-идеалистом, который поначалу разделял убеждение Мольтке о том, что намного важнее подготовиться к духовному и физическому возрождению Германии после ее неминуемого поражения, чем участвовать в заговорах с целью ускорения падения Гитлера. Любые акции, направленные лично против Гитлера, они считали прерогативой военных или эсэсовцев. В общем, Мольтке стал, по словам Гизевиуса, «адвокатом бездействия».

Со временем Мольтке и Петер Йорк собрали вокруг себя группу единомышленников. Каждую неделю они проводили тайные встречи в Крейсау, причем одна из них произошла именно в тот день, когда Бонхёффер встречался с Беллом в Швеции. Более частые и менее организованные встречи проходили в небольшом городском доме Петера Йорка в предместье Берлина Лихтерфельде. Йорк никогда не забывал, что его прадед фельдмаршал Йорк фон Вартенбург был тем человеком, который в 1812 году начал войну за независимость против Наполеона, не подчинившись его власти и договорившись с русскими.

Группа была названа «группой Крейсау», ее признанным лидером стал Мольтке, а Йорк – его ближайшим помощником. Постепенно она расширялась, и в 1943 году туда входило уже больше двадцати человек, включая представителей католической и протестантской церквей и объявленной вне закона социал-демократической партии, академических и правовых кругов. Среди членов группы был Адам фон Тротт, служивший в министерстве иностранных дел, в задачу которого входило поддерживать, сколько возможно, внешние связи группы.

1943 год для «группы Крейсау» стал периодом продолжительных и напряженных споров, которые довольно часто становились слишком горячими и переходили в открытую перебранку. Главной целью встреч была разработка новой христианской конституции Германии, в которой правосудие и всеобщее благоденствие заменило бы не только тиранию Гитлера, но и автократический дух традиционного прусского монархического правительства. К августу 1943 года основные принципы конституции были определены и содержали такие положения, как: «Исходный пункт заключается в предопределенном созерцании человеческим существом божественного порядка, который дает ему его внутреннее и внешнее существование».

То, что они создали, было хартией свобод, приправленной христианским мистицизмом.

При всем желании этот кружок идеалистов и интеллектуалов не мог продвинуться далеко, не контактируя с другими, более опытными, активными и влиятельными членами Сопротивления. Они знали, что в Сопротивлении есть немало людей, главной целью которых было убийство Гитлера и создание промежуточного правительства для управления страной.

Такая пробная встреча прошла в доме Петера Йорка 22 января 1943 года, за восемь дней до десятой годовщины прихода Гитлера к власти и за девять дней до разгрома под Сталинградом. «Группу Крейсау» и ее сторонников представляли Мольтке и Йорк, Тротт, Ойген Герштенмайер и Фриц фон дер Шуленбург, от других организаций присутствовали Бек, Хассель и Герделер [12]12
  Доктор Ойген Герштенмайер, молодой протестантский пастор, представлявший в Берлине вюртембургского епископа, должен был участвовать в покушении 20 июля и присутствовать в этот день на Бендлерштрассе. Ему предстояло стать одним из крайне немногочисленных уцелевших главных участников заговора, а после войны – президентом бундестага в Бонне. Граф фон Шуленбург, казненный в августе 1944 года, юрист по образованию, после вступления в нацистскую партию стал в 1937 году заместителем президента полиции Берлина, а в 1939 году – заместителем гаулейтера Силезии. Он стал противником нацизма и во время войны служил в армии, используя свое влияние и связи, чтобы помочь Сопротивлению.


[Закрыть].

Первым и самым очевидным различием между людьми этих двух групп был возраст. Беку было шестьдесят два года, а Герделер и Хассель вплотную подошли к шестидесятилетнему рубежу. Наиболее близким по духу «группе Крейсау» был, вероятно, Хассель. Как и Мольтке, он много поездил по свету и мечтал присоединить Германию к некой федерации, куда бы вошли и другие страны Западной Европы. Как и Тротт, он занимал необременительную официальную должность, позволявшую ему сравнительно свободно перемещаться. Все знали, что Хассель человек совестливый, смелый и обладающий множеством других достоинств, хотя слишком джентльмен и дипломат, чтобы делать нечто большее, чем служить посредником или координатором для других, более активных членов Сопротивления.

Как бы то ни было, Хассель провел активные консультации с Мольтке, Троттом и их другом Фрицем Шуленбургом и понял разницу между точками зрения этих молодых людей и Герделера. Он осознал, что появились «новые и весьма значительные трудности… Герделер совершенно не приемлет идеи этих молодых людей». Сам Хассель не рассматривал членов «группы Крейсау», которых называл «радикальными левыми, возглавляемыми хитрецом Гельмутом Мольтке с его англосаксонскими и пацифистскими наклонностями», реальными политическими фигурами, однако был доволен, что молодежь обладает достаточной уверенностью, чтобы обсудить с ним неясности. Он назвал их переговоры «чрезвычайно удовлетворительным обменом идеями», чувствуя, что стоит между молодежью и Герделером, так же как между военными и гражданскими противниками нацизма, которых всячески пытался сблизить и ликвидировать растущие противоречия между ними. Эти противоречия он вполне обоснованно считал несвоевременными и пустыми. Его постепенно стало раздражать твердолобое упрямство Герделера. «В разных слоях появились серьезные сомнения, касающиеся Герделера, во всяком случае как политического лидера». К этому времени Хассель стал считать лидерство Герделера рискованным. В своем политическом окружении Бек считался признанным лидером, но, как утверждал Хассель, он постепенно становился слишком снисходительным. В общем, Хассель, имевший немалый дипломатический опыт, очень беспокоился из-за столкновения личностей. По его мнению, число пригодных для дела людей было слишком мало, чтобы позволить себе споры из-за пустяков. Ему казалось, что проблема членства в теневом кабинете мало-помалу выдвигается на первый план и многим представляется более важной, чем устранение Гитлера.

Поучаствовать в исторической встрече в доме Петера Йорка был приглашен Бек, но Герделер сделал попытку завладеть всеобщим вниманием и возглавить беседу. Бек, по словам Хасселя, был «слаб и сдержан», зато Герделер показался ему «реакционером». Хассель отметил резкий контраст, особенно в идеях, касающихся социальной политики, между молодежью и Герделером.

Из десяти человек, присутствовавших на той встрече, только один Ойген Герштенмайер пережил события следующего года. Герштенмайер вспоминает, что, пока Тротт говорил о необходимости европейской федерации, а Йорк об административных реформах в Германии, все шло хорошо. Герштенмайер тоже внес свою лепту, упомянув о необходимости сотрудничества между церковью и профессиональными союзами. Но вскоре Мольтке и Герделер сцепились не на жизнь, а на смерть.

Встреча, продолжавшаяся несколько часов, завершилась своего рода соглашением – снова и снова повторенным призывом к скорейшему перевороту. Бек, который слушал внимательно, но в дискуссии не участвовал, подвел итог, заявив, что для начала должен выяснить, какими должны быть силы.

Эти силы появились со стороны, откуда никто из присутствовавших на встрече их не ждал. Речь шла о молодых военных с русского фронта.

4

1943 год стал годом, когда военная удача стала изменять Гитлеру. Все началось с разгрома под Сталинградом, за которым последовала потеря Северной Африки, крах Муссолини и оккупация союзниками Италии, отступление на Восточном фронте, усилившиеся бомбежки Германии. Это также был год, когда единственные люди, обладавшие ресурсами для осуществления переворота, военные, дали миру группу молодых и целеустремленных офицеров, которые не боялись риска, неизбежного при покушении на жизнь Гитлера.

Одним из этих людей был барон Хенинг фон Тресков, который в 1943 году в возрасте сорока двух лет являлся начальником штаба группы армий «Центр» на русском фронте. Штаб находился в Смоленске. Тресков, как и многие видные фигуры германского Сопротивления, обладал силой характера, сформировавшегося в результате сочетания христианского воспитания и глубоко укоренившихся семейных традиций. Он происходил из семьи потомственных прусских военных и, если не считать нескольких лет, которые он посвятил биржевой и банковской деятельности, постоянно служил в штабе армии, первоначально под началом Бека, ненависть которого к нацизму очень скоро стал разделять. После успешной службы в Польше и во Франции он был представлен к званию генерал-майора и назначен офицером в штаб фельдмаршала фон Бока в России. Оказавшись там, он с помощью нескольких других офицеров превратил штаб в мозговой центр заговора против Гитлера. Первоначальный план арестовать Гитлера во время его визита в группу армий провалился из-за отсутствия реальной поддержки со стороны сначала фельдмаршала, а потом и его преемника фон Клюге, сменившего фон Бока в декабре 1941 года.

По свидетельству Фабиана фон Шлабрендорфа, также офицера штаба и друга фон Трескова, который придерживался антинацистских взглядов еще со студенческой скамьи, Тресков был «справедливым, умелым и трудолюбивым» человеком. Он обладал «благородным характером, остротой восприятия и способностью к интенсивной работе. Также он обладал несомненной способностью воодушевлять тех, кто его окружал». «Он отдавал всего себя целиком нашей борьбе», – утверждал Шлабрендорф.

Часто задают вопрос: почему какой-нибудь храбрец, вхожий к Гитлеру, не достал пистолет и не пристрелил диктатора? Тогда бесконечные дискуссии «группы Крейсау», приходы и уходы Бека, Герделера и Хасселя, тайные совещания военных заговорщиков, входящих в теневой штаб, обрели бы смысл. Все они наблюдали Гитлера на расстоянии, окруженным недосягаемыми для них людьми, и им казалось, что к нему невозможно просто подойти и убить. Только сложная и тайная система приготовлений сможет проникнуть через созданную фюрером систему личной безопасности. Причем от этих приготовлений приходилось постоянно отказываться или корректировать их, чтобы согласовать с вечной неопределенностью перемещений Гитлера и частым изменением его планов. Кроме того, ни один человек не допускался к Гитлеру с оружием. Заговорщики неоднократно пытались заручиться поддержкой приближенных Гитлера, но всякий раз обнаруживали, что их доводы оказываются менее весомыми, чем человеческий страх, практическая целесообразность, слабость характера, инертность, но прежде всего впитанный с молоком матери запрет нарушить присягу на верность фюреру, которую в армии приносили все. Было легко увидеть, как клятва верности перетягивала на чаше весов куда более весомые моральные принципы, которые требовали немедленного устранения Гитлера во имя Бога, человечества и поруганной чести Германии.

В то же самое время люди, подобные Трескову, понимали, что индивидуальный террор, несогласованное покушение на жизнь Гитлера может оказаться более опасным, чем отсутствие покушения вообще. Тресков работал не в изоляции. Он поддерживал постоянную связь с Беком, Остером и другими членами движения Сопротивления в Берлине. С Герделером он впервые встретился осенью 1942 года в Смоленске. Снабженный фальшивыми документами, обеспеченными Остером, Герделер по приглашению Трескова предпринял опаснейший восьмидневный вояж в Россию, имевший целью добавить свое достаточно весомое слово к давлению, оказываемому на Клюге. По свидетельству Шлабрендорфа, Тресков был глубоко впечатлен Герделером, который приложил все силы к тому, чтобы убедить Клюге арестовать Гитлера при его следующем визите в Смоленск.

Герделер, так и не утративший оптимизма, вернувшись в Берлин, искренне верил, что сумел привлечь Клюге на сторону заговорщиков. Тем не менее фельдмаршал предпочел подобострастие перед Гитлером и в свой шестидесятый день рождения с благодарностью принял от него чек на четверть миллиона марок – унизительное и не облагаемое налогами свидетельство его хорошего поведения. Как утверждает Шлабрендорф, Тресков боролся за душу Клюге. «Он снова и снова думал, что убедил Клюге в необходимости активных действий, только для того, чтобы на следующий день убедиться, что старый фельдмаршал снова колеблется. Со временем Клюге поддался его влиянию. Но только еговлиянию». Когда Тресков узнал о подарке ко дню рождения, он сумел воспользоваться этим для укрепления своего влияния на Клюге. Он утверждал, что мир только тогда поймет, почему фельдмаршал принял подарок, если будет уверен, что это было сделано, чтобы избежать увольнения, чтобы Клюге мог сохранить положение, в котором со временем сможет сбросить своего непрошеного благодетеля. Клюге был искренне признателен за столь удобное объяснение, а Тресков использовал его как моральный шантаж.