Текст книги "Американская фантастика. Том 14. Антология научно-фантастических рассказов"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Роберт Энсон Хайнлайн,Гордон Руперт Диксон,Теодор Гамильтон Старджон,Роберт Франклин Янг,Джеймс Ганн,Теодор Л. Томас,Уильям Моррисон,Роберт Крэйн,Кит Рид
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– А вы не знали? Так почему же вы помогли ему?

Вместо ответа Аллин пристально оглядел его и спросил:

– Вы, очевидно, сам Уордмен?

– Да, это я.

– Тогда, полагаю, это ваше, – сказал Аллин и вложил в руку Уордмена окровавленную черную коробку.

Потолок был пуст и бел. Ревелл писал на нем слова, но боль не проходила. Кто-то вошел в комнату и остановился у постели. Ревелл медленно открыл глаза и увидел Уордмена.

– Как вы себя чувствуете, Ревелл?

– Я думал о забвении, – проговорил Ревелл. – О поэме на эту тему.

Он посмотрел на потолок, но тот был пуст.

– Однажды вы просили бумагу и карандаш… Мы решили вам их дать.

Ревелл почувствовал внезапную надежду, затем понял.

– А, – произнес он, – а, вот что.

Уордмен нахмурился.

– В чем дело? Я могу дать вам бумагу и карандаш.

– Если пообещаю не бежать.

– Ну так что же? Вам не уйти; пора уже смириться.

– То есть я не могу выиграть. Но я не проиграю. Это ваша игра, ваши правила, ваше поле. Мне достаточно ничьей.

– Вы все еще думаете, что это игра… Хотите взглянуть, чего вы добились? – Уордмен открыл дверь, дал знак, и в комнату ввели доктора Аллина. – Вы помните этого человека?

– Да, – сказал Ревелл.

– Через час в нем будет черная коробка. Вы довольны? Вы гордитесь, Ревелл?

– Простите, – взглянув на Аллина, промолвил Ревелл.

Аллин улыбнулся и покачал головой.

– Не надо извиняться. Я тешил себя надеждой, что гласный суд поможет нам избавиться от такого зверства. – Его улыбка потухла. – Увы, гласности не было…

– Вы двое слеплены из одного теста, – с презрением сказал Уордмен. – Эмоции толпы – вот о чем вы только и можете думать. Ревелл – в своих так называемых поэмах, а вы – в своей речи на суде.

– О, вы произнесли речь? – Ревелл улыбнулся. – Жаль, что я ее не слышал.

– Речь получилась не блестящая, – сказал Аллин. – У меня не было времени подготовиться. Я не знал, что процесс будет продолжаться всего один день.

– Ну что ж, достаточно, – оборвал Уордмен. – Вы еще наговоритесь за долгие годы.

У дверей Аллин обернулся:

– Пожалуйста, подождите меня. Операция скоро кончится.

– Пойдете со мной? – спросил Ревелл.

– Ну разумеется, – сказал Аллин.

Роберт Крэйн
Пурпурные поля

– Выглядишь ты просто отлично, – сказала Роз, провожая его к двери. – Такой молодой, красивый… Я страшно горжусь тобой.

Он ласково взял ее за подбородок и поцеловал.

– Скотт, – прошептала она и отстранилась, чтобы лучше видеть его лицо. – Желаю, чтобы тебе повезло у мистера Пэйнтера.

– Не беспокойся, – ответил он. – Все уладится как нельзя лучше. – И, уловив в ее глазах тревогу, добавил: – Пэйнтер славный малый. Пользуется огромным влиянием.

Она легонько хлопнула его по плечу.

– Беги же, не то опоздаешь на поезд.

Он улыбнулся. Она по-прежнему называет это поездами.

– Моновагон, – поправил он.

– Поезд, моновагон – какая разница? Это ведь одно и то же, не так ли? – Она чуть-чуть надула губы: ей не по душе были все эти новомодные выдумки. – Возвращайся пораньше, к обеду.

– Постараюсь.

– Желаю удачи! – пылко сказала она. – Желаю удачи, мой родной!

Ведь я всего-навсего ищу работу, подумал он. Так ли уж трудно найти работу?

Он вошел в гараж, залез в маленький гиромобиль и съехал под уклон, чтобы завелся мотор. Аккумуляторы садились, он хотел их поберечь. С аккумуляторами теперь творится что-то неладное: их хватает всего на месяц – другой. Было время, когда один аккумулятор служил два или три года, но это еще до войны, двадцать лет назад. До Программы.

Он оставил гиромобиль на привокзальной стоянке и вышел на платформу – высокий, порывистый, безупречно сложенный, покрытый бронзовым загаром. Моновагон запаздывал на девять минут, и Скотту стало смешно. Он вспомнил французскую пословицу насчет того, что все меняется, но чем больше перемен, тем больше все остается по-старому; правда, это не совсем верно, – вот, например, Францию последняя война почти стерла с лица земли, да и здесь Программа многое изменила, в том числе Конституцию. А вот железнодорожная компания “Лонг-Айленд”, как упорно величает ее Роз, по-прежнему не соблюдает графиков, хоть и называется теперь корпорацией “Юниверсал Монорелс”.

Когда прибыл маленький моновагон, Скотт прошел в головное купе, чтобы покурить, и задымил сигаретой, как только застегнул предохранительный пояс. Не так давно на линии произошло несколько крушений, и по указу Программы были введены предохранительные пояса. Скотт вспомнил, как молодой диктор телерамы комментировал этот указ: спокойно и доходчиво объяснил, что такое предохранительные ремни, как они защищают тело пассажира от ушибов при внезапных остановках, и так далее, и тому подобное. А затем молодой диктор стал распространяться о том, как плохо жилось до войны, когда всем заправляли старикашки, когда за общественный транспорт отвечали пятидесятилетние и даже шестидесятилетние. Программа все это изменила, гордо заявил молодой диктор. Все моноинженеры моложе тридцати, у всех у них великолепное здоровье и высоченные коэффициенты сообразительности.

Вот потому-то, думал Скотт, и нужны предохранительные пояса.

Роз быстро убрала в доме, приняла ванну и очень старательно оделась. Долго водила щеткой по волосам, пока они не заблестели, потом наложила на щека слой румян и хорошенько втерла их в кожу. Сегодня надо выглядеть как можно лучше, быть молодой и полной жизни. Она не сказала Скотту, куда идет. Не хотела его тревожить. Бедный Скотт, подумала она. Бедняжка мой родной! У него и так забот хватает.

Откинувшийся на спинку кресла Скотт ощущал прилив самонадеянности. Сегодняшний день будет для него счастливым. Нет никого, кто сказал бы дурное слово о Пэйнтере, – такой это чуткий и отзывчивый человек. Пэйнтер работает помощником директора корпорации “Консолидейтед Комьюникейшенз” – ведает там штатами; а ведь на службе у этой корпорации семьдесят тысяч человек. Пэйнтер всегда найдет место для надежного и опытного работника. Пэйнтер все устроит, думал Скотт.

Скотт окинул взглядом открытый моновагон с низенькими стенками, увидел головы и плечи юнцов, едущих на работу, и невольно подивился новому миру, новому поколению. Казалось, все эти молодые люди вылупились из яиц в один и тот же летний день. Все они были мускулисты, у всех на толстых шеях сидели несуразно маленькие головки, у всех одинаково неулыбчивые глаза, одинаково прямые носы, одинаково сжатые чувственные губы. Роз вечно восхищалась этими юнцами – они словно сошли с давнишних рекламных картинок, которые призывали курить только сигареты “Зани” или мыться только Охотничьим Мылом. Но вот теперь они стали типичны для всей страны. Чиновники Программы. Все в чистеньких синих костюмах с черными галстуками и в черных полуботинках; все выдающиеся, фантастически выдающиеся, энергия в них бьет через край. Теперь они правят страной – это власть, на которой зиждется Программа. Скотт вспомнил Тридцать Девятую Поправку к конституции:

“Лица, достигшие тридцати пяти лет, не подлежат принятию на правительственную службу…”

Роз перешла через дорогу – навестить Энн Питерс. Дверь открыла сама Энн, прехорошенькая, точно картинка. Двадцатипятилетняя Энн была замужем за чиновником Программы. Роз весело сказала:

– Здравствуй, милочка Энн. Опять хочу попросить у тебя гиромобиль.

Питерсы жили припеваючи. На жалованье Программы они позволяли себе держать два гиромобиля, и им хоть сейчас разрешили бы двоих, даже троих детей.

Энн широко раскрыла глаза.

– В клинику?

– Да, – с улыбкой подтвердила Роз.

– Ты ведь туда второй раз, – сказала Энн. Она в ужасе посмотрела на старшую приятельницу.

– Не бойся, милочка. Все будет очень хорошо.

– Господи, – пробормотала Энн. – Господи!

– Не будь такой глупышкой.

– Схожу за ключами, – сказала Энн. Вернулась она смертельно бледная, словно ее только что рвало.

– Спасибо, – поблагодарила Роз. – Ты ужасно добрая.

Энн залилась слезами.

Строят тот еще мир, думал Скотт, подходя к зданию “Консолидейтед Комыоникейшенз”. Программа. Молодые люди вытеснили старикашек и принялись за всеобщую реорганизацию в свете собственных представлений. Безжалостные, неумолимые, неутомимые молодые люди, чей взор устремлен к звездам.

В необъятном холле Скотту улыбнулась красивая молоденькая блондинка, дежурная по приему:

– Чем могу служить?

Скотт радостно сказал:

– Здравствуйте. Я записан на прием к помощнику директора по кадрам, мистеру Пэйнтеру.

С точеным лицом девушки произошло что-то странное: оно окаменело. Миндалевидные голубые глаза стали холодными и неприветливыми. Девушка ответила:

– Очень жаль, но мистер Пэйнтер здесь больше не работает.

– Нет! – воскликнул Скотт. – Не может быть!

Она отвернулась.

Скотт быстро проговорил:

– Я записан на девять тридцать. Мне кажется, новый помощник директора примет меня.

– Подождите, пожалуйста. – Она вышла с безучастным видом и почти мгновенно вернулась. – Можете подняться. Лифтом на шестьдесят восьмой этаж, по коридору направо. – Девушка отошла, словно ее раздражало присутствие Скотта.

В приемной помощника по штатам уже было человек пять – шесть. Скотт не мог заставить себя взглянуть на них. Блондинка, восседающая в отгороженном углу, томно произнесла:

– Да?

– Мне назначен прием на девять тридцать.

– Разрешите ваше свидетельство о годности Программе.

Скотт вручил ей маленький пластмассовый прямоугольник.

Она бросила беглый взгляд и сказала:

– Присядьте, пожалуйста.

Он сел спиной к остальным. И так он уже знал о них слишком многое. Все они – его двойники, люди лет под сорок; наверное, все они пришли к Пэйнтеру, полные надежд, и всем им теперь одинаково страшно.

Регистраторша в клинике – прелесть, подумала Роз, тоненькая фигурка, белокурые жесткие волосы, огромные голубые глаза. Одно у нее плохо, она, как видно, разучилась улыбаться. Отчего это современные девушки такие серьезные? Что с ними стряслось?

Роз весело сказала:

– Добрый день, сестра.

– Добрый день.

– Знаете, мне назначен прием у того симпатичного молодого доктора.

– Разрешите ваше брачное свидетельство, – ответила сестра.

Роз протянула ей документ.

– Доктор сейчас освободится, миссис Дьюар, – сказала сестра. – Присядьте, пожалуйста.

Роз быстро проговорила:

– Скажите, сестра, вы не знаете…

– Очень жаль, но у нас не принято отвечать на вопросы, касающиеся обследования.

Роз со вздохом села.

Новый помощник по штатам был типичным чиновником Программы – смуглый, с фигурой футболиста, с маленькой красивой головкой на неимоверно мощной шее. Его огромный письменный стол был совершенно пуст, если не считать свидетельства о годности Скотта – оно лежало как раз в центре белоснежного листа промокашки. Кабинет был просторен, гигиеничен, удобен: механизм, созданный для того, чтобы в нем работали.

Новый помощник вежливо спросил:

– Есть у вас копии для сводки, сэр?

– Я выслал мистеру Пэйнтеру восемнадцать копий, как полагается.

– Мистер Пэйнтер здесь больше не работает.

Какого черта, что там случилось с Пэйнтером? – мысленно рассвирепел Скотт. На лбу у него проступила испарина.

Молодой человек вышел из кабинета и вернулся с розовой папкой в руках. Он сел и углубился в чтение бумаг, подшитых в папку; при этом лицо его оставалось непроницаемым. Наконец он бесстрастно произнес:

– Понятно. Так чем я могу быть вам полезен, сэр?

Разве это не ясно любому дураку? – злобно подумал Скотт. Вслух он сказал:

– Я ищу работы. Как видите, я специалист по микротранзисторам…

– У нас уже укомплектована научно-исследовательская группа по микротранзисторам, – прервал его помощник по штатам. – Там нет вакансий.

– По сигмоклистронам… – начал было Скотт.

– Сигмоклистроны сняты с производства.

Помощник по кадрам в упор посмотрел на Скотта. Несколько мгновений оба молчали.

– У меня хороший послужной список, – заговорил Скотт. – Не может быть, чтобы я нигде не пригодился.

Голос молодого чиновника зазвучал сухо и официально:

– Скажите, вам приходилось иметь дело со спектром Голсмена?

– Нет, – ответил Скотт. Он даже не знал, что такое спектр Голсмена. Программа не очень-то поощряла публикацию научных работ в печати.

– Есть у вас допуск к П-электронике?

– Нет, – ответил Скотт. – Я был на год – другой старше, чем нужно, чтобы принять участие в создании П-электроники…

Молодой человек не дослушал.

– Судя по вашему свидетельству, вам сорок один год.

– Да, – подтвердил Скотт и осекся. – Да.

– Очень жаль, но мы связаны возрастным лимитом. – Взгляд помощника по штатам помрачнел, стал враждебным, будто помощник отстаивал жизненно важное дело. Новый мир, мир Программы, мир, где старикашки не нужны. Но сюда примешивалось кое-что еще: гнев, озлобленность, охватывающие всех чиновников Программы, когда они видят людей старшего поколения. “Старикашки едва не погубили весь мир, – поучала Программа. – На них лежит ответственность за все войны в истории человечества, они преграждали путь прогрессу. Мы никогда не допустим, чтобы старикашки вновь пришли к власти”.

Скотт сказал:

– Я думал, мой послужной список…

– У вас прекрасный послужной список, сэр. Просто в настоящее время у нас нет вакансий для специалистов вашего профиля.

– Вот что, – гневно сказал Скотт. Он отвернул лацкан пиджака и показал маленький золотой значок с изображением поднятой руки. – Сто первый ракетный полк. Слыхали о Сто первом ракетном?

Это был последний козырь. Во время третьей мировой войны Сто первый ракетный полк спас Нью-Йорк. В его честь в Центральном Парке воздвигли обелиск высотою в сто один фут.

– Конечно, мистер Дьюар, – подхватил молодой человек. – Сто первому ракетному полку мы обязаны решительно всем.

– В таком случае…

Молодой человек улыбнулся.

– Страна не забыла вас, сэр. Вам совершенно не о чем тревожиться, право же. Не сомневайтесь, о вас позаботится Программа.

В виски Скотту ударила кровь. Он взял с незапятнанной белой промокашки свидетельство о годности и поспешно вышел.

Какой красивый доктор! – думала Роз. До чего обаятелен, и внешность у него романтическая. Они с сестрой были бы чудесной парочкой… если бы только хоть изредка улыбались. Улыбались и смеялись.

– А, это вы, миссис Дьюар. Обследование закончено. – Он порылся в стопке бумажек.

– Вот как? – прошептала Роз.

Он подал ей красную карточку.

– Смотрите не потеряйте.

На карточке стоял типографский штамп: Программа, обследование способности к материнству. Пониже были выведены имя и фамилия Роз, дата, а в самом низу – размашистым почерком одно слово: Отрицательная.

– Нет, – простонала Роз. – Нет, умоляю вас…

– Обследование окончательное, – непреклонно ответил доктор.

– Но ведь у меня уже есть двое детей, доктор. Они на Юноне, изумительные, умные, на редкость удачные дети. Прошу вас, выслушайте меня. Я уже родила двоих, я еще молода…

– Тридцать семь лет, – напомнил ей доктор. Он делал над собой усилие, чтобы оставаться в рамках вежливости. – Вы исполнили свой долг, миссис Дьюар. Страна благодарна вам. И ни о чем не надо беспокоиться: о вас позаботится Программа.

Он перехватил ее взгляд – взгляд загнанного зверя – и отвернулся с профессиональной безапелляционностью:

– Сестра! Дайте миссис Дьюар успокоительного.

– Нет, – твердила Роз. – Нет. Нет.

Не отступлюсь, – думал Скотт. – Моя возьмет, я еще покажу этим молокососам, что меня не так легко одолеть.

Только нельзя терять время, – думал он. – Они-то времени не теряют.

Выйдя из “Консолидейтед Комьюникейшенз”, он подозвал тримобиль. Сказал водителю: “Вспомогательная Служба Программы. Да поживее”. Тот ответил: “Есть, сэр”, странно улыбнулся и странно вздохнул. Они покатили солнечными улицами, миновали несколько кварталов, и лишь тогда водитель спросил:

– Работу ищете?

Скотт подавил ярость.

– Ну да.

– Мне и самому через неделю на покой, – сказал шеф. – На днях срезали потолок для шоферов. Тридцать четыре. А мне тридцать шесть.

– Скверно, – отозвался Скотт.

– Говорят, власти позаботятся, – продолжал водитель. – Не дадут помереть с голоду, как бывало в старое время.

– Ну конечно, конечно, – буркнул Скотт.

Доехав до Вспомогательной Службы, он проворно вбежал в отдел найма государственных служащих – и тотчас же пал духом. Огромную комнату перегораживал барьер из нержавеющей стали, и в каждом конце его дежурили молодые охранники. За барьером стояли письменные столы дежурных по приему. Перед барьером – четыре ряда скамей, сплошь занятых людьми. В очереди было человек семьдесят – восемьдесят, не меньше.

Один из охранников вразвалочку подошел к Скотту, записал его фамилию и адрес.

– Ладно, – сказал охранник. – Присаживайтесь… Вас вызовут.

Скотт примостился на краешке последней скамьи. Немного погодя он успокоился и стал смиренно разглядывать дежурных и посетителей – молодых людей и своих ровесников. Он заметил, что деятели Программы необычайно вежливы. Они внимательно выслушивают, задают учтивые вопросы, заглядывают в личные дела и в справочники, часто хватаются за видеофон. Но никогда не улыбаются. Холодное выражение их красивых лиц неизменно. Словно гарнизон крепости: вооруженные, обученные, самоуверенные.

Не уйду в отставку, – подумал Скотт. – Богом клянусь, не уйду.

Вдруг он узнал одного из тех, кто уже побывал на приеме, – высокого, плотного человека, начинающего лысеть. Он встал и окликнул знакомого:

– Клем!

– Эй, там, – буркнул охранник. – Потише!

Скотт продолжал стоять. Знакомый улыбнулся ему, закивал и ткнул рукой в сторону выхода. Скотт пожертвовал местом на скамье и направился к двери.

В коридоре Клем сказал:

– И ты тут, Скотт. Здравствуй.

– Здравствуй, Клем.

– Зря теряешь время, дружище.

– Да, – согласился Скотт. – Я и сам так думаю.

– Я-то хотел еще попытать счастья в Общественном Водопроводе, – сказал Клем, – но теперь придумал кое-что получше. Пойдем выпьем.

– Отчего бы и нет? – ответил Скотт. Ждать здесь было бессмысленно.

Они вышли на солнечный свет, и тримобиль подвез их к какому-то дому в районе Семидесятой стрит. На третьем этаже, в уютно обставленной комнате, человек десять тихо сидели над рюмками.

– Мое прибежище, – пояснил Клем. – Здесь я забываю о Программе.

Из-за стойки маленького бара однорукий бармен улыбнулся сначала Клему, потом Скотту. Клем сказал:

– Джо, познакомься со Скоттом Дьюаром.

– Здравствуй, Скотт. – Джо с улыбкой стиснул его руку.

– Джо служил на “Наутилусе-12”, – продолжал Клем. – Помнишь, старый добрый “Наутилус-12”, Скотт?

– Еще бы, – ответил Скотт. – Заслуженная посудина. Вся изрешеченная осколками.

Джо гордо посмеивался.

Клем отвернул лацкан на пиджаке Скотта, и блеснул золотой значок с изображением поднятой руки – символ мощи и вызова на бой.

– Сто первый! – оживился Джо.

– Этот малый командовал нашим отделением, – сказал ему Клем. – Двадцать лет назад. Джо покачал головой в восхищении.

– Ну и дела! Мы вам обязаны решительно всем. – Так по традиции приветствовали оставшихся в живых воинов Сто первого ракетного – спасителей Нью-Йорка.

– Расскажи это своей Программе, – мрачно пошутил Клем. – Но прежде всего, Джо, приготовь два мартини. Они нам необходимы как никогда.

В ожидании коктейля Клем спросил:

– У тебя есть что-нибудь новое, Скотт?

– Нет.

– У меня тоже ничего хорошего. Ты, кажется, собирался на прием в “Консолидейтед Комьюникейшенз”?

– Точно, – ответил Скотт. – Сегодня утром меня должен был принять Пэйнтер, но он там уже не работает. Я говорил с его преемником. Ничего не вышло.

– До меня дошли слухи о Пэйнтере, – мягко сказал Клем. – Это очень любопытно.

– Что именно?

– Пэйнтер был хороший человек. Помогал людям. Для нашей возрастной группы делал все, что мог. Ему самому было тридцать пять.

– И что же?

– Отправили его на отдых, – докончил Клем. – Сейчас тридцатипятилетних уже не считают надежными. Судя по всем признакам, надо ждать нового возрастного лимита.

– Боже правый! – вскричал Скотт. – Чем же это кончится? Не могут же младенцы править миром. У них нет опыта.

– Потребность в рабочей силе все уменьшается, – пояснил Клем. – Автоматов и вычислительных машин становится все больше, а людей все меньше.

– Значит, будет все больше и больше крушений на монорельсовых дорогах, – загремел Скотт, – все больше и больше ракет будет взрываться при старте, все больше и больше жизней…

– Спокойно, – предостерег его Клем.

Джо осторожно пододвинул им мартини через стойку.

– По крайней мере, – улыбнулся Клем, – о нас-то Программа позаботится. Заслуженные ветераны, и так далее, и тому подобное. Нам совершенно не о чем тревожиться. – Он поднял бокал. – Предлагаю тост, командир, за Пурпурные Поля.

Дрожащим голосом Скотт повторил:

– За Пурпурные Поля.

– Вот ключи, милочка, – сказала Роз своей приятельнице Энн Питере. – Большое тебе спасибо за гиромобиль.

– Как… как сошло?

– Как сошло что, Энн?

– Ну, в… в клинике.

– Ах, там все было очаровательно, милочка, совершенно очаровательно. Такая приятная молодежь. Милее не бывает. Право же, они так внима…

Она была не в силах продолжать, хотя ей очень не хотелось пугать приятельницу. С годами Энн не становится моложе, и в свое время с нею случится то же самое; но пока незачем ей об этом знать, как незачем сообщать кое-какие факты ребенку. Роа повернулась и нетвердой походкой перешла улицу, направляясь к своему дому.

Энн все смотрела ей вслед – смотрела даже после того, как Роз захлопнула за собой дверь.

Скотт успел на обратный моновагон в 5.30, но на этот раз он был пьян и не стал застегивать предохранительный пояс. Какой-то юнец – деятель Программы – вежливо подсказал ему: “Ваш пояс, сэр”, а Скотт повторил: “Мой пояс”, и юнец отпрянул, словно ужаленный скорпионом.

Но, как ни странно, будущее рисовалось Скотту в розовом свете. Завтра, думал он, завтра возьмусь за дело по-настоящему. Он стал прикидывать, надо зайти: в Общественный Водопровод, Электро-Вычислители, Ай-Эм-Эк, Грейторекс, быть может, даже в Монорелс. И есть десяток других вариантов. Конечно, думал он. Что-нибудь да найду. При такой биографии, как моя, что-нибудь непременно отыщется. Найду! В нем бил ключом новый источник мужества и оптимизма.

Когда он пришел домой, Роз смотрела телераму; она приветствовала мужа веселым голосом, как обычно:

– Милый! Здравствуй, милый! Здравствуй, мой родной!

Он склонился над нею, поцеловал, а она втянула носом воздух и сказала:

– Гм-м… Где ты был, дружок?

– Я встретил Клема.

– Клем славный. Что же ты не пригласил его к обеду, глупыш? – Она заглянула ему в глаза. – Как провел день, Скотт?

– Хвастать нечем, – ответил он. – Но завтра… ты знаешь, у меня предчувствие, что завтра все переменится. – Он сел рядом с нею и обнял ее за плечи. Хмель еще не прошел, и Скотт все больше воодушевлялся. – У меня сотня идей. Завтра расскажу…

Она потерлась щекой о его ладонь.

– Я в этом уверена, милый. Просто убеждена.

Он хотел было поцеловать ее еще раз, но тут экраны телерамы погасли, и трижды громко прозвучал гудок – сигнал местного вещания.

– Выключи, – грубовато сказал Скотт.

– Нет! – испугалась Роз. – Скотт! Ты ведь знаешь, за это штрафуют! – Она удержала его за руку.

Экраны снова осветились, и появился деятель Программы. Он был очень красив и разговаривал мягким, бархатистым голосом.

– Добрый вечер, – произнес он. – На мою долю выпала честь передать особое сообщение Пятого отделения Программы на имя мистера и миссис Скотт Дьюар. Вы меня слышите?

– Да, – прошептала Роз.

– За особые заслуги, – без запинки продолжал молодой человек, – вы сегодня были избраны на Пурпурные Поля…

– Вот как… – прошептала Роз. – Вот как.

Скотт стиснул ее пальцы.

Голос продолжал, тепло, ласково:

– Прекрасная местность… вечное лето… все удобства. Крайне желательно, чтобы ваша жизнь вступила в эту завидную новую фазу без промедления. Транспорт будет вам подан сегодня в двадцать три тридцать, и каждый из вас должен взять с собой смену белья. Власти позаботятся о вашем имуществе, и, разумеется, мы распорядимся им со всей возможной заботой. Будете ли вы готовы в указанный срок, мистер и миссис Дьюар?

– Да, – ответил Скотт.

– Прекрасно. Разрешите вас поздравить. Счастливого, счастливого пути!

Скотт выключил телераму.

– Что ж, пора обедать, – сказала Роз. – Поможешь мне накрыть на стол, милый?

Скотт пошел на кухню вместе с Роз, и она сказала:

– Знаешь, милый, у нас еще осталась бутылка старого бургундского из Калифорнии. Сейчас откупорим или возьмем с собой?

– Давай сейчас, – ответил Скотт.

Роз радостно защебетала:

– Как интересно! Разве это не увлекательно? Избраны на Пурпурные Поля!.. А где они, Пурпурные Поля, милый?

Он тяжело посмотрел на нее, она заколебалась, а потом подбежала к мужу и обняла его крепко-крепко.