Текст книги "Сверхновая американская фантастика, 1996 № 05-06"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Рэй Дуглас Брэдбери,Айзек Азимов,Тэд Уильямс,Дэвид Брин,Роберт Франклин Янг,Грегори (Альберт) Бенфорд,Ларри Айзенберг,Джанет Азимов,Алексис де Токвиль,Лариса Михайлова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

[О старом научно-фантастическом фильме]

Земля не можетоставить свою орбиту и полететь прямо к Солнцу в результате чего-либо, чего угодно, произошедшего на Земле. Должна быть приложена внешняя сила. Земля может быть разрушена на кусочки, как следствие чего-то случившегося на ней, и некоторые кусочки могут направиться к Солнцу, но тогда эквивалентная масса должна полететь в противоположном направлении, а центр масс всех кусочков продолжит величественно вращаться вокруг Солнца по прежней орбите. Черт возьми, не знать этого (а никто в столице кино с этим фактом явно не знаком) может только человек до-галилеевской эпохи. Все равно, что сказать, будто «Готтдамерунг» написал Моцарт. И бесполезно отнекиваться, мол: «Глупые обыватели, которые будут смотреть картину, не знают этих тонкостей, а если бы и знали, то не обратили бы внимания». В современном мире научная неграмотность – грех, и любой, кто способствует ее распространению – преступник.

К чему тогда преподавать основы физики в школе, если в фильмах делаются вещи, показывающие, что их создатели никогда не слышали даже о сохранении вращательного момента.

[О вандализме и терроризме]

Весь мир горит, разрывается на части и ломается на мелкие кусочки, а всем наплевать. Я дошел до того, что уже почти желаю, чтобы уровень смертности резко возрос, оченьрезко возрос, нанося наибольший урон человечеству и наименьший – животному миру и неживой природе, давая шанс возродиться нашей старой планете. Я становлюсь мизантропом, наблюдая, как отдельные человеческие создания превращаются в чудовищ, думающих только о том, как бы урвать себе кусок побольше при всеобщем развале.

[После одного диспута в 1961 году]

Я всегда был очень нетерпелив по отношению к философии и философам, не продвигаясь в мыслях дальше определенного неприятного стереотипа, который, в основном, заключается в том, что онинаходятся гораздониже ученых. Необходимость философии, факт, что наука основывается на философии и может обсуждать свои результаты только в философских терминах – я сам все время пользуюсь философией в своих работах – все это внезапно оказалось так очевидно и явно, что я смертельно стыжусь того… что пришлось признаться в этом.

[Но мы иногда и спорили в письмах, хотя обычно побеждал он.]

Ты не должна использовать фразу «механицисты XIX-го века» как грязное оскорбление. Механицисты XIX-го века были гораздо ближе к цели, чем их соперники: виталисты, теологи и мистики. Под механицистами я понимаю тех, кто считает, что поведение Вселенной можно описать серией общих утверждений, называемых «законами природы». То есть Вселенная и ее составные части всегда ведут себя согласно законам природы и не могут выйти из повиновения. Это отрицает любую мысль о «свободной воле», или «направляющем высшем разуме», или «боге», если тебе угодно, чтобы я был откровенен. Это также подразумевает, что человек как часть Вселенной также не обладает свободой воли и не может выйти из повиновения законам природы. Короче говоря, Вселенная обладает некоторыми характеристиками, делающими ее подобной машине.

Этот взгляд на вещи эмоционально оскорблял многих людей, которые полны решимости считать себя выше машин, обладать свободой воли, душой и всем остальным. Вот почему у многих философов наступило облегчение в связи с тем, что механицисты XIX-го века, как оказалось, знали не столь много, как они преподносили. (Да это никому и не дано, а самое смешное, что механицисты XIX-го века были гораздо менее невежественны в этом аспекте, чем их оппоненты.)

Великое дополнение, которое предстояло сделать, можно выразить словами «понятие вероятности». Газовые законы оказались не столь абсолютными, как казались, стоило их интерпретировать как результат беспорядочного движения частиц. Они потеряли определенность, подернувшись пеленой вероятности. Принцип неопределенности все укутал такой пеленой.

Это не означало, что Вселенная не механизм. Это означало, что мы просто знали о механизмах меньше, чем думали. Вселенная управляется неопределенностью – в любой момент времени нельзя твердо сказать «да» или «нет», но ведь так обстоят дела со всеми механизмами. Можно вычислить математические выражения, в точности описывающие вероятности. Невозможно отделить пушистость от пуха, но возможно описать природу пушистости. Поэтому Вселенная все-таки остается механизмом, а мы лишь немного больше узнали о его работе, вот и все. Так что я – механицист ХХ-го века, причем очень закоренелый, и не допускаю существование какой-либо причины предполагать, что все во Вселенной не может быть убедительно объяснено на материальной основе (считая энергию и материю одинаково материальными).

К примеру, вполне можно изучать симптомы и методы лечения болезней, не зная причин, вызывающих их. На этом пути лежали даже великие достижения. Вакцинирование и хинин появились в тот момент, когда лишь поверхностные знания об оспе и малярии были доступны. Ведь только после выдвижения микробиологической теории медицина перестала быть в этом вопросе просто эмпирическим гаданием. Что же было важнее, мой досточтимый доктор? Вакцинирование или микробиологическое обоснование? А, если бы было возможно, сэкономив на исследованиях в области вакцинирования, открыть микробиологическую теорию на двадцать лет раньше, разве в конце концов не было бы лучше?

Величайшим открытием в биологии стала теория эволюции, которая по сути объяснила порядок и расположение в этой области, но оно не могло бы совершиться, пока концепция возникновения видов не была еще разработана.

К тому же жизнь устроена сложнее одной молекулы ДНК, так же как и вся материя в целом сложнее атома, потому что включает в себя и силы межатомного взаимодействия. Тем не менее, пока не будет понят атом, не будут поняты и межатомные силы. Изучение жизни будет оставаться туманным и мистическим, пока не будет узнано точно, что представляет собой фундаментальная основа жизни. Тогдаможно будет обратиться к порядку и расположению, которые создают все высшие тонкости жизни, и наконец понять их. Если же наскочить прямо сейчас на исследования порядка, чтобы быстрее понять, что мы упорядочиваем, то придем мы к пониманию гораздо медленней.

Или, в качестве другого примера, рассмотрим три этапа великих достижений в химии. Вначале было представлено понятие об элементах; затем – об атоме; и наконец – об отрицательно заряженной субатомной частице. Ни в коем случае мы не можем сказать, что серная кислота – это просто некая смесь элементов (она и не является таковой), или просто определенное сочленение атомов (и это нет), или еще проще – некая масса электронов и протонов (тоже нет). На самом деле, это все вместе взятое плюс организация. С каждым новым знанием о тех объектах, организацию которых мы изучаем, мы узнаем гораздо больше о самом процессе организации.

Итак, традиционалисты биологий могут продолжать свою работу, но все проблемы, которые требуют от них столько усилий, разрешатся, как только ребята, работающие над ДНК, наконец разберутся со своей молекулярной биологией. И все, что делается в помощь исследователям ДНК, делается и на благо традиционной биологии.

[После похожего спора я согласилась с ним, и вот что он ответил мне.]

Спасибо за то, что пытаешься понять мою вовлеченность в битву Разума против Хаоса, даже когда я внезапно бросаюсь на ветряные мельницы. Я же всей душой постараюсь понять твое стремление отдаться битве Сердца против Слепоты и Безразличия мира… если временами мы расходимся в предпочтениях относительно Сердца и Разума, я знаю, мы все равно вернемся к старой битве Добра (Сердца и Разума) против Зла (Безразличия и Невежества).

В [колонке писем известного научного журнала] бушует спор между традиционалистами от биологии и молекулярными биологами. Традиционалисты настаивают, что они вовсе не виталисты, а вот молекулярные биологи – на самом деле, просто биохимики по образованию и, фактически, ничего не знают о биологии. Молекулярные же биологи упорно настаивают, что традиционалисты все равно – виталисты, а молекулярная биология – единственный путь к биологической правде.

В первый момент я готов был встать на сторону молекулярных биологов, но все же, размышляя о том, что мне открылось (из наших споров), я нашел аргументы обеих сторон неполными. Без сомнения, верно, что обычный молекулярный биолог – скорее химик, но это дает традиционному биологу прекрасный шанс. Пусть он ознакомится с молекулярной биологией и приспособит ее к своему знанию традиционной биологии. Надо дать этим двум отраслям слиться, так как знание едино, и, хотя могут быть враги среди ученых, не должно быть вражды между науками.

Как пример из истории: когда Пастер (химик) выдвинул бактериальную теорию заболеваний, традиционные доктора вполне могли сказать, что он – микроскопист и ищет ответы только в микроскопическом мире, а о настоящей медицине не имеет и представления. Ну конечно же! Но Роберт Кох взял результаты пастеровских бактериологических работ и применил их к медицине систематическим образом, чем произвел революцию в этом искусстве.

Я был на местном радио сегодня вечером, звонили слушатели и почти все просто расхваливали меня. Один же парень, объяснив, что читает мои произведения на протяжении уже многих лет, настойчиво излагал свои невероятно замысловатые взгляды на летающие тарелки. Оказывается, мы собираемся уничтожить солнце и вызвать разрыв в течении времени, а гуманоиды из летающих тарелок пытаются это предотвратить, причем этот слушатель знает, что я об этом прекрасно осведомлен, но боюсь сообщить общественности. Мне– пришлось избавиться от него, очень корректно, конечно, но, боже мой, если люди думают, что вот к этому приводит чтение моих книг, пусть сожгут их.

[Он пожаловался на цену славы, и я напомнила ему слова Генри Филдинга: «Учи меня не только предвидеть, но и наслаждаться; нет, не предвидеть, а упиваться грядущей славой. Успокой меня торжественным заверением, что, когда настанет час мне сменить эту крошечную гостиную на еще более тесное и хуже обставленное вместилище, меня по-прежнему будут читать с уважением те, кто никогда не знал и не видел меня, и кого мне не суждено узнать». Айзек ответил:]

Надо же, какой родственный ум говорит сквозь века. Все-таки здорово было быть хомо сапиенс, а не тем его искусственным заменителем, который существует сейчас.

[О письме фэна, который хвалит одну из его научных книг.]

Я до абсурдного благодарен, когда кто-то говорит, что моя книга «пробудила забытую радость от постижения нового», потому что именно это я и пытаюсь сделать; в этом я вижу свою миссию; только как в этом признаться, не боясь показаться самовлюбленным, претенциозным поучателем? Мы живем в обществе, в котором непозволительно быть идеалистом; в котором желание делать добро и помогать как-то своему ближнему так беспощадно высмеивается, что те, кто и хотели бы поступать так (по той единственной причине, что это доставляет им удовольствие и придает значение их жизни) вынуждены облекать свои действия в эгоистические мотивы, как я это только что сделал и должен делать постоянно, из-за боязни быть обвиненным в лицемерии или того хуже… О, доктор Джи, было бы намного приятнее давать, чем брать, если бы это были два разных действия; если бы не было так, что только отдав, человек может взять, и только взяв, может отдать Я хочу дарить любовь, радость и знание такими многими способами, на стольких разных уровнях, стольким разным людям, ведь, делая это, я нахожу для себя эти самые любовь, радость и знание О знании, как о самом конкретном из этих трех наслаждений, могу добавить каждая из написанных мною книг становилась учебником в первую очередь для меня самого

ДЕСЯТЬ СВЕТОВЫХ ЛЕТ СПУСТЯ

Роберт Янг
ВЕЛИКАН, ПАСТУШКА
И ДВАДЦАТЬ ОДНА КОРОВА

_{© Robert Young Giant, Coleen and Twenty One Cows}

_{F&SF, 1987}

_{Перевёл Дмитрий Лихачёв}

Перед Гарри Вествудом открылась широкая долина, и он начал спускаться по склону. Он чувствовал себя Джеком из старой сказки про Джека и бобовый стебель. Правда, по бобовому стеблю до неба он не лазал, но плато, которое он только что пересек, того стоило.

– Выбирайтесь туда побыстрее, Вествуд, – заявил ему Симмонс, глава отделения земельной компании «Новые Нидерланды» [9]9
  Нидерланды – в XVI–XVII вв. были одной из крупнейших колониальных держав


[Закрыть]на Божьем Благословении. – Тупоголовые туземцы, вызвавшие к жизни этого исполинского ублюдка, вообразили, что их прямая обязанность – разделаться с ним самостоятельно, а нашей компании не нужно, чтобы на ее совести была смерть кого бы то ни было из бимба. Пролетел я тут над его замком, так он перепугался и носа не высовывал, но вряд ли он так же напугается, когда ему будет угрожать всего лишь кучка идиотов-бимба, потрясающих копьями.

– Мне кажется, – буркнул Гарри Вествуд, – что, после того как вы наворовали столько земли и согнали с насиженных мест столько туземцев, ваша коллективная совесть может потягаться чувствительностью разве что с наковальней.

– Вечно вы, беовульфы, до чертиков бескомпромиссны!

– Вот что: не суйтесь больше к его замку и чтобы никому больше не приходило в голову полетать над ним, ясно? – оборвал его Гарри Вествуд. – С этого момента он – мой.

Он вышел засветло и встретил зарю уже в пути. Было раннее утро. Переход по «бобовому стеблю» был закончен, но предстояло пройти еще много миль. К востоку от той долины, к которой он вышел, простиралась другая, где жили бимба, и которую земельная компания назвала Ксанаду [10]10
  Ксанаду – «райская долина».


[Закрыть]и собиралась, как только удастся избавиться от туземцев, разделить на части и продать по баснословным ценам любому землянину, кто был бы по горло сыт родной планетой и при этом имел бы достаточно денег. А к востоку от Ксанаду лежала долина Фифайфофама, которая тоже принадлежала компании и которую та тоже намеревалась продать по частям, как только Гарри Вествуду удастся избавиться от великана. А дальше тянулись холмы и горы.

По словам Симмонса, бимба называли великана «Фифайфофам», потому что это было единственное, что они от него слышали, когда он выходил из своего замка, чтобы прогнать их. Случайное совпадение? Ну да, что же еще, заключил Гарри Вествуд. Можно многое подгонять под универсальные архетипы Юнга, но нельзя же распространять их на всю Вселенную.

Долина была узкой; он пересекал ее большими легкими шагами. Он был беовульфом уже много лет; это занятие наложило жесткий отпечаток на его худощавое лицо. Он был высок и сухощав, на нем была куртка из шотландки с расстегнутым воротником, серые брюки и черные ботинки. Он начал подъем по противоположному склону долины. Его верный фолц-хедир висел у него за спиной; тяжесть рюкзака не угнетала его – он ее просто не чувствовал. К поясу были пристегнуты фляга и запасные обоймы для карабина. Виски, выпитое прошлым вечером, уже нисколько не туманило его сознание.

Он всегда полагался только на свои ноги, принимая за образец охотничью тактику древних ирокезов.

Взобравшись по склону, он пересек перевал, на котором торчали одинокие деревья, и окинул Ксанаду взглядом.

По сравнению с этой долиной та, которую он только что перемахнул, казалась крошечной; здесь он с трудом мог разглядеть противоположный склон. Долина была покрыта огромным зеленым ковром, испещренным еле различимым орнаментом из деревьев. Чуть ниже того места, где находился Гарри Вествуд, начиналась узенькая полоска леса; она тянулась через всю долину к противоположному склону. Он знал, что в долине были сотни деревень бимба, но в длину долина была раз в десять больше, чем в ширину, и он мог разглядеть только одну. Она была расположена возле небольшого ручья недалеко от леса.

Лес обеспечит ему превосходную маскировку. Он сверился с компасом. Мысленно обозначил себе маршрут, по которому собирался идти в соответствии с информацией, предоставленной ему Симмонсом, и этот путь почти целиком пролегал по лесу. Его это устраивало – совсем негоже было бы дать себя обнаружить туземцам, которые еще не вышли из охотничьей стадии развития. Он осторожно спустился по длинному склону, пользуясь любым укрытием из тех, что любезно предоставляла ему природа, и вступил в лес ровно настолько, чтобы листва могла скрыть охотника. Идти было легко, и к тому же, будучи в состоянии видеть сквозь листву все, что происходит вокруг, сам он оставался незамеченным для любого наблюдателя извне.

В лесу могли оказаться бимба. Он был настороже, но не считал нужным снять ружье с плеча.

Из деревни донесся шум; но это был не шум обыденной жизни, да он и не услышал бы его так скоро. До его слуха донесся ритмичный топот множества ног, женские голоса, выводящие дикую песню, и голоса мужчин, исторгающих боевые крики в духе американских индейцев.

Ворота деревни были обращены к лесу. Когда Гарри Вествуд поравнялся с ними, ему сперва показалось, что округлые предметы, висящие над ними – это большие луковицы, подвешенные для просушки, но вдруг он понял, что это человеческие головы, подвешенные за волосы.

Ему была хорошо видна толпа на площади в центре деревни – ощерившаяся копьями колышущаяся масса темно-коричневых тел. Он мог бы забраться на дерево, чтобы рассмотреть получше, но не стал утруждать себя. И так уже видел достаточно, чтобы убедиться, что Симмонс говорил правду – туземцы действительно решили разделаться с Фифайфофамом самостоятельно.

Должно быть, танец только что начался, иначе Вествуд услышал бы этот безбожный грохот гораздо раньше. Как правило, когда коллективная вера примитивных людей в существование какого-нибудь чудовища непроизвольно вызывает его к жизни, то поначалу по ночам они прячутся под лежанкой, а днем ходят на цыпочках. Поэтому Вествуд был уверен, что пройдет немало времени, прежде чем бимба из этой и окрестных деревень (а из того, что сказал ему Симмонс, он сделал вывод, что на смену межплеменной войне на какое-то время пришло объединение усилий для совместного уничтожения великана) наберутся достаточно мужества, чтобы направить на врага свои копья, а не только языки.

Если достаточное количество туземцев навалится на великана одновременно, не перепугавшись до смерти при одном только взгляде на предмет своего беспокойства, у бедного Фифайфофама не будет ни единого шанса. Поэтому Вествуду ничего не оставалось, кроме как опередить их. Он до смерти устал убивать самозарождающихся страшилищ, но еще больше он терпеть не мог, когда что-нибудь мешало ему удачно выполнить свою миссию и получить причитающееся.

Его взгляд снова наткнулся на висящие на воротах головы. Он сопоставил очевидные факты и понял, что не так в поведении туземцев: они хотели головы Фифайфофама.

Перед тем как переходить ручей, возле которого стояла деревня, он зашел поглубже в лес. Ему чертовски не хотелось, чтобы бимба заполучили егоголову.

Войдя в лес, он опять выбрался почти к самому краю и продолжил свой путь через долину. Увидев, что уже 12 часов (его часы были переставлены на местное время), он остановился, чтобы перекусить, хотя на самом деле и не очень хотел есть. Позже, днем, он увидел стадо антилоп далеко в долине. По Ксанаду бродило множество таких стад. В этих местах не было естественных хищников, кроме бимба, которые ели мясо антилоп на завтрак, обед и ужин и делали одежду из антилопьих шкур.

Он настолько сосредоточился на стаде вдали, что заметил воина бимба, шедшего прямо на него, только когда они оказались на расстоянии не более десяти футов. Видимо, бимба тоже был на чем-то сосредоточен, потому что и он не заметил Гарри, пока Гарри не увидел его. Бимба были высокими и худыми, чем-то напоминающими массав, только с более светлой кожей. На этом воине были короткие штаны из шкуры антилопы. Раскраска на его лице говорила о том, что он направлялся на действо, происходившее в деревне. В руках он держал длинное деревянное копье с каменным наконечником, а в петле на ремне, которым туземец был перепоясан, болтался нож с кремневым лезвием.

Появление Гарри Вествуда ошеломило туземца не менее, чем его появление ошеломило Гарри. Оба отреагировали одновременно; бимба испустил протяжный крик и бросился вперед, целясь наконечником копья в грудь Гарри. Гарри остался на месте и сдернул ружье с плеча. У него не было времени поднести приклад к плечу, поэтому он отбил копье туземца стволом и тут же с разворота ударил воина прикладом в челюсть. Бимба заморгал, выронил копье и рухнул наземь.

Гарри Вествуд подобрал копье и с силой отбросил его в сторону. Копье скрылось в густой высокой траве в доброй сотне футов от них. За копьем последовал и нож; когда этот бимба очнется, у него будет хорошая возможность поразвлечься, разыскивая свое оружие.

Гарри знал, что сегодня им больше не увидеться. Однако не стал вновь закидывать ружье за спину, а продолжал держать его в руке, в правой руке, которую ему сделали на Земле, и которой, несмотря на то, что она была искусственной, он мог делать все то, что и своей настоящей, до того как ее откусили.

Противоположного склона долины он достиг только к вечеру. Восхождение оказалось долгим и трудным. Когда он достиг плоского участка перевала, над ним закачался серый занавес сумерек. Через несколько минут он раздвинулся, и на сцену вышла ее величество Ночь.

Вествуд подумал, что вряд ли перевал, на котором он остановился, очень широк, и если он не собьется с пути, до замка Фифайфофама останется идти не так долго. Но искать замок в потемках было ни к чему. Сперва хотелось бы хорошенько выспаться.

Поставив свою надувную палатку, он включил походный очаг. Языки пламени ярко взлетели вверх, и Вествуд, сев поближе к огню, открыл термоупаковку бобов с ветчиной и хлебом и вакуумную упаковку кофе. Закончив есть, он зажег сигарету, чтобы не торопясь выкурить ее, чередуя затяжки с глотками оставшегося кофе, и принялся разглядывать звездное небо.

И тут он почувствовал, что его самого разглядывают не с меньшим интересом.

Он зажмурился и не открывал глаз до тех пор, пока не понял, что уже может видеть в темноте, и тогда выключил очаг. Выждав еще несколько минут, чтобы металлический корпус очага остыл и его красноватое свечение пропало, он резко открыл глаза и быстро осмотрелся кругом. Уловив тень какого-то движения справа от себя, он вскочил на ноги с ружьем в руке. В свете звезд он заметил тоненькую фигурку, убегавшую прочь в темноту, которая, впрочем, была не столь темной, чтобы Вествуд не разглядел, что это была девочка.

Он бросился за ней. Та бежала очень быстро, и ему пришлось потрудиться, чтобы не потерять ее из виду. Вокруг было только несколько одиноких деревьев, так что спрятаться девочке было негде, но тем не менее она внезапно исчезла. Он побежал туда, где только что видел ее, и ему пришлось остановиться на краю склона, ведущего в долину Фифайфофама. Вествуд увидел замок великана. Он будто сошел со страниц «Смерти короля Артура». Девочка бежала, пересекая склон точно в его направлении. Вествуд не стал продолжать преследование, и остался на месте. В свете звезд он видел, как она спустилась в долину и побежала прямо к замку. Добежав до замка, она исчезла.

Вествуд не отнесся к «замку» серьезно, считая, что тот не может быть ничем иным, кроме как берлогой-переростком, построенной великаном из палок и камней, чтобы заползать туда во время дождя.

Он и представить себе не мог, что этот замок окажется каменным сооружением с тремя башнями, обнесенными каменной стеной.

Симмонс, как назло, ни словом не обмолвился о том, что представлял из себя замок.

Прежде Гарри Вествуд, выходя на охоту за местными чудовищами, всегда внимательно изучал отчет Группы по Обследованию Планеты, но в этот раз никаких сведений о Фифайфофама там не было, потому что, когда группа закончила работу, Фифайфофама еще не существовало.

Но еще большей загадкой, чем замок, было для него присутствие девочки.

Неужели она жила с Фифайфофамом?

Или она только пряталась в замке, как Джек из сказки?

Короткого взгляда, брошенного на нее до того, как она бросилась наутек, Вествуду хватило для того, чтобы обнаружить две вещи: она была белой и еще почти ребенком.

В колонии земельной компании «Новые Нидерланды» жили около 10 семей. Но Симмонс не говорил о том, чтобы у кого-либо пропала дочь. Да и, если бы пропала, все равно замок великана привлек бы ее в качестве убежища в самую последнюю очередь.

Нет, так он ни до чего не додумается. Он подождал немного, чтобы посмотреть, не выйдет ли великан из своего замка, но тот не показывался, и Вествуд вернулся в свой лагерь. Забравшись с ружьем в палатку, он сбросил ботинки и включил защитное силовое поле. Через несколько секунд он уже спал. Ему следовало бы видеть во сне великана, в крайнем случае – девчонку, но ни то, ни другое не приснилось. Вместо этого как всегда он видел во сне великаншу-людоедку, откусившую его руку.

А утром он обнаружил могилу.

Могила была совсем неподалеку от того места, где Вествуд разбил лагерь. Он натолкнулся на нее, когда уже уложил палатку и очаг и отправился в путь через гребень холма.

Она была вырыта сравнительно недавно. На вскопанной земле только-только поднялась молодая трава. В головах могилы в землю был воткнут маленький крест, сделанный из веток, скрепленных проволокой.

На могиле лежал букетик из бледно-голубых цветов.

Он знал, что скорее всего это вчерашняя девочка принесла их. Должно быть, она пришла сюда навестить могилу, когда он взбирался по склону. Услышав его шаги, она, наверное, легла в высокую траву, и он не увидел ее. С наступлением темноты она подкралась к палатке и наблюдала за ним под покровом ночи.

Могила только еще больше запутывала Вествуда. Он постарался выбросить ее из головы и прошагал остаток пути по гребню холма. Завидев замок, Вествуд прятаться не стал; он хотел, чтобы великан обнаружил его. Три башни замка мерцали в косых лучах солнца. Теперь было видно, что крепостная стена не окружала замок, а была частью его цельной структуры. В высоких каменных стенах было проделано множество узких окон. Ворота, закрытые опущенной решеткой, казались слишком маленькими, чтобы в них мог пройти великан.

Кто же все-таки создал это чертово место? Вествуд отказывался поверить, что это сделал Фифайфофам. Будучи сотворен усилиями бимба, он не мог знать о средневековых замках больше, чем они сами, и никак уж не мог построить ничего подобного.

За долиной начинались холмы, а за ними возвышались горы. В южной своей части долина сужалась, а ее склоны превращались в высокие отвесные скалы, нависавшие над узким ручьем, который протекал прямо под ними и огибал заднюю стену замка наподобие средневекового рва.

К северу долина расширялась, горные склоны обнимали многие тысячи акров земли, которую компания планировала продать по частям.

Игра, в которую играла компания, носила название «хапни», и профессионалы из компании столь в ней поднаторели, что сам Колумб, тоже изрядно преуспевший в этом в свое время, не смог бы с ними тягаться.

Гарри Вествуд усилием воли задвинул и свой цинизм, и тайну замка на задний план сознания и двинулся вниз по склону. Если он своевременно не позаботится о том, чтобы убить великана, бимба сделают это за него.

Спустившись в долину, он быстрым шагом добрался до замка, держа ружье в правой руке. В его планах было выманить великана из замка, потому что он представления не имел о том, как проникнуть вовнутрь. Под ноги легла длинная тень замка. Для такого массивного строения тень казалась очень узкой. Теперь в любое мгновение, если только Фифайфофам не вышел из замка спозаранку на утреннюю прогулку, решетка на воротах могла подняться, а из ворот мог выйти он сам, увидев Гарри в одно из окон. И вдруг к своему ужасу Гарри увидел, что решетка уже поднята! И почти в то же мгновение он увидел Фифайфофама.

Вопрос, как великан смог пройти через ворота замка незамеченным, носил чисто академический характер. Вместо этого ему пришлось задаться вопросом, а как великану вообще удалось пройти через ворота, если он сам был высотой с замок.

Великан шагнул к Гарри. Еще раз. Земле следовало рыдрогнуть. Этого не произошло. Великан стоял в борцовской стойке. У него было и телосложение борца, мышцы играли по всему его телу, и на одно безумное мгновение Вествуду пришло в голову, а не собрался ли Фифайфофам побороться с ним.

Он перевел взгляд с массивного могучего туловища еще выше, на скалоподобное лицо великана. Оно было злобным. Над глазами, напомнившими Вествуду черные бильярдные шары, нависали брови, похожие на заросли. Громадный нос был почти совершенно плоским. Огромная челюсть была квадратной, а края губ были искривлены в отвратительной ухмылке, демонстрировавшей набор белых зубов, похожих на клавиатуру рояля. Ежик волос на голове великана (который все еще ничем не показал, что видит Вествуда), стоял, как стерня на убранном поле.

Вествуд опустил взгляд ниже. На Фифайфофаме была только розовая набедренная повязка. Гарри поймал себя на том, что он смотрит на булавку длиной в фут, которой повязка была закреплена.

Он понял, почему тень от замка была такой узкой и почему башни мерцали в солнечном свете.

Фифайфофаму пора было заговорить. Он так и сделал. Его голос звучал отовсюду, со всей долины, но только не из его рта, и, что делало еще менее достоверным все происходящее, голос был не только громким, но и глубоким и сиплым, как у заправского пьяницы.

 
Фи-фай-фо-фам!
Здесь пахнет англичанином!
Мертвый он или живой—
Он сегодня будет мой!
 

Гарри Вествуд стремительно забросил ружье за спину и побежал по направлению к замку мимо левой ноги Фифайфофама (с таким же успехом он мог бы пробежать и сквозь нее). Добежав до стены, он не остановился, а кинулся прямо сквозь нее, увидев космический корабль. Из внешнего люка на землю спускался трап. Вествуду повезло: люк был открыт. Наверное, девочка открыла его, чтобы проветрить корабль. Со всех ног он взлетел по трапу и влетел в шлюз, успев опередить девочку, которая неслась по лестнице навстречу, надеясь добежать до двери раньше него, чтобы захлопнуть ее перед самым его носом.

До внутреннего люка шлюза он тоже успел добежать первым. Она топнула ногой и свирепо посмотрела на него. «Я должна была знать, что мне не провести беовульфа», – сказала она.

В проекционной, куда девочка с неохотой отвела его после того, как они вскарабкались по лестнице на верхнюю палубу, он увидел, как «великан», в котором было всего 10 дюймов роста, шагал по квадратному столу, за пределы которого ступить не мог. Изо всех углов комнаты на эту куклу были направлены камеры, и система зеркал пересылала его лазерное изображение в проектор, который был прикреплен к краю стола. На большом выпуклом наблюдательном экране на переборке было видно, как голограмма огромного размера шагает по долине перед замком.